Текст книги "Журнал `Юность`, 1973-3"
Автор книги: Юность Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
1
Перед рассветом с запада накинулись низкие тучи, и заря занялась уже где-то за ними.
Пошёл некрупный прямой дождь, загнав сонных дневальных под грибки между строевой линейкой– плотно утрамбованной дорогой – и генеральской линейкой – тщательно разрыхленной граблями полосой.
Сметанин проснулся за десять минут до побудки.
Кругом палатки слышалось шипение дождя по песку, то и дело пронизываемое звонким «блинь», «блинь», «блинь» капели. Сергей видел, как в палатку вошел дневальный, как он разбудил Иванова, как ещё заспанный Иванов медленно одевался; позевывая и потягиваясь, Иванов вышел.
«Хорошо бы подъема не было сегодня совсем, лежали бы, читали… Что в такой дождь делать…»
Труба пропела по-петушиному хрипло и коротко.
Иванов, уже совсем иной, чем был пять минут назад, свежий, подтянутый, бодрый, закричал, встав на пороге палатки и откидывая полог входа:
– Взвод связи! Подъем!
От палатки дежурного по части, от дневального к дневальному зычно и озорно понеслась команда:
– Форма на зарядку: в трусах…
– Форма на зарядку: трусы в скатку…
– В скатку тру… сы…
– Чего валандаемся, салаги! – закричал Золотов, сбрасывая одеяло и пружиной вскакивая на нарах. – Забыли – инспекторская! Подъем, салаги!
По всей линии палаток, ежась, выходили под дождь солдаты босиком, в трусах…
– Оправиться и через две минуты строиться, – скомандовал Иванов.
Кургузые плащи не спасали от дождя. К стрельбищу через сосновый лес взвод шёл по песчаной дороге, испещренной траками танкеток. Песок был мокр, сер, сапоги с хрустом впечатывались в него. Вдали слышалось неравномерное постукивание автоматных очередей, баханье безоткатных орудий. Сосны-подростки в светлых свечках цветения, усыпанные дождевыми каплями, были холодны и пушисты.
Суглинистая насыпь рва, с которого начиналось стрельбищное поле, раскисла. Через ров были перекинуты неширокие настилы из свежих, медовожелтых досок, слякотно заслеженных солдатскими сапогами. По команде надо было залечь перед насыпью с заряженным автоматом, затем пробежать мостками через ров и бежать дальше по утоптанной тысячами ног тропинке до первого столба.
Вззод связи стоял на исходном рубеже перед рвом. Старший лейтенант Углов давал последние указания:
– Не забывайте, чему учили… Старайтесь не волноваться… Быстро не бежать…
Сам Углов волновался вдвойне: во-первых, он волновался за взвод, за то, как отстреляются молодые солдаты, а во-вторых, за показ мишеней – бегущие фигуры третьего упражнения показывались командами по радио, а схема этого устройства была придумана Угловым, и он же её отлаживал.
– Связисты не должны ударить лицом в грязь, – сказал он.
– Грязи вон сколько, как не ударить, – сказал Золотов.
– Не остри… Тебе хоть бы хны, а для молодых – первая проверка…
Все уже знали, и старший лейтенант Углов был тем озабочен, что на стрельбище находится командир дивизии, что он сам выбирает подразделения и людей из них для проверки и что второй батальон отстрелялся неудачно – комдив недоволен.
– Товарищ старший лейтенант… – предупреждающе произнес Иванов.
Углов обернулся и увидел, как по гребню рва идут командир дивизии, командир полка и офицеры штаба.
– Ну, ни пуха, – быстро сказал Углов взводу.
– Илья Андреевич, почему же всё-таки спецподразделения так слабо стреляют? – спрашивал полковник Меркулов командира полка, стараясь тоном своего вопроса выразить озабоченность, которой у него не было и не могло быть, оттого что дивизию он принял недавно и всякий замеченный недостаток воспринимался не как что-то огорчительное, а как побудитель к действию, который по-молодому будоражил его и заставлял радоваться даже сегодняшнему бесконечному дождю.
– Мне кажется, сказался переезд в лагеря, ведь на оборудование классов ухлопали почти полмесяца…
– Илья Андреевич, согласитесь, это не довод.
– Взвод! Смирно! – крикнул Углов, повернувшись в сторону комдива.
– Это кто такие? – спросил у командира полка комдив Меркулов.
– Связисты третьего батальона…
– Очень кстати…
– Товарищ полковник, взвод связи третьего батальона готовится к проведению боевых стрельб… – доложил Углов.
– Вольно, – перебил его полковник Меркулов и, отняв руку от козырька, обвел неспешным взглядом голубых глаз людей взвода связи в потемнелом от дождя обмундировании.
– Взвод! Вольно! – выдержав паузу, выкрикнул Углов.
Взвод выдохнул.
– Вот вы, гвардеец, – подходя вплотную к строю связистов и указывая кивком головы на Сметанина, сказал полковник Меркулов. – И вы, – он кивнул на Андреева…
– Гвардии рядовой Сметанин, – выпалил Сметании.
– Рядовой Андреев, – сказал Андреев и выжидательно посмотрел на комдива.
– Получите боеприпасы и на огневой рубеж шагом марш…
«Ах, как неудачно, что Андреева, – подумал Углов, – почему же Андреева? Лучше уж Ярцева… Не мог Андреев сделаться незаметнее…»
Золотов придирчивым взглядом осматривал командира дивизии с ног до головы: то, что полковник Меркулов был молод и хорош собой, отчего-то раздражало Золотова.
«Небось, и пороху не нюхал, а туда же – комдив… Академии пооканчивал. А кожанка на нем неуставная… Хорошая кожанка, в такой бы на завод неплохо ходить… И чего же-то он в ней?.. А?.. Ему же генеральская звезда положена, а он пока полковник…
И батя – полковник… Вот ему сердце и клешнит… Маскируется… Жалко, на меня не выпало… Я бы показал, как надо…»
Андреев и Сметанин шли с линии огня к взводу понурясь. То ли оттого, что они не взяли поправку на вдруг начавшийся ветер, то ли оттого, что их волновало присутствие командира дивизии, но стрельба была неудачна: Андреев упражнение не выполнил, Сметанин выполнил на тройку.
«Разве это солдат? – Полковник Меркулов с сожалением смотрел на высокую, сутуловатую фигуру Андреева и слушал его меланхолический, словно в такт дождю доклад о результатах стрельбы. – Если у него в этих условиях такой вид, чего же от него ждать?..»
– У вас автомат хорошо пристрелян? – неожиданно для окружающих спросил Меркулов Углова.
– Так точно, товарищ полковник, чуть-чуть левее надо брать и выше…
– Дайте его мне…
Углов подал свой автомат командиру дивизии.
– И если у вас есть кто-нибудь, – Меркулов сделал рукой неопределенный жест, – кто умеет стрелять…
Углов посмотрел на Золотова, Золотов выпрямился выжидательно.
– Ефрейтор Золотов, – сказал Углов.
– Я, – рубанул Золотов.
– На огневой рубеж шагом марш!
«Ну, сейчас я покажу, что такое третий батальон». – Золотов скинул на землю плащ-накидку и сделал три шага зперед.
Ефрейтор Золотов и полковник Меркулов одновременно быстрыми шагами перешли по настилу через ров, неся автоматы уже с отомкнутыми прикладами на плечах.
Золотов пошёл к огневому рубежу слева, Меркулов – справа. Они перевели автоматы в боевое положение; напряженная согнутость их фигур, упругость мелких шагов делали их похожими на охотников, которые поспешно крадутся к глухарю во Еремя его токования, ожидая, что вот-вот песня оборвется.
– Показалась! – крикнул Мишин, который взялся идти с флажком следом за стреляющими.
Золотоз мгновенно, будто поскользнувшись, упал на правое колено и одновременно с легким выдохом, держа автомат почти на весу, мягко нажал холодный спусковой крючок. Мишень упала. Меркулов, который стрелял стоя и выстрелил чуть раньше Золотова, уже шёл дальше тем же охотничьим шагом.
В следующую, ростовую мишень по условиям упражнения надо было стрелять лежа.
Меркулов же решил, что вторую мишень он собьет с колена, а по бегущей будет стрелять лежа.
Он на мгновение взглянул со стороны на свою спортивную, молодую фигуру, и ему показался очень красивым весь этот проход под дождем по огневым рубежам с верной стрельбой из разных положений: стоя, с колена и лежа.
Перед Золотовым была большая серая лужа, которую рябил ветер. Обегать её было бессмысленно, потому что мишень уже показалась. Золотов покосился на Меркулова и увидел, что тот упал на колено и целится.
Там, откуда стрелял Меркулов, лужи не было.
«Если везет людям, – подумал Золотоз с завистью, – так во всем».
– Эх! – воскликнул он, подбодряя себя этим «эх», и распластался в холодной воде.
«Давай, браток», – сказал он автомату.
После выстрела мишень упала.
Теперь пошли к третьему огневому рубежу. Третьей мишенью была бегущая фигура, она должна была двигаться на расстоянии трехсот метров перед стреляющими.
Насквозь промокшему Золотову было неприятно всякое движение, но в соревновании между скоростью неодушевленной мишени и человеческой сноровкой был для него настоящий азарт, ощущение которого пьянило; и потому он шёл к третьему рубежу уверенно, с той долей веселой небрежности, которая во всяком деле присуща настоящему мастеру.
На какие-то мгновения упреждая команду Мишина, Золотов устойчиво встал на колено, прочно укрепился в этом положении и, поймав на мушку мишень, которая едва начала движение, срезал её короткой очередью: оглушенный стрельбой, он повернул голову в сторону Меркулова.
Перед Меркуловым на третьем рубеже стояла большая лужа, целое озеро.
«Черт подери этот суглинок!»– Меркулов, не меняя темпа ходьбы, вступил в лужу. Но едва он вступил в нее, как вспомнил, что хотел стрелять в бегущую мишень лежа, отступать назад было нельзя, но и ложиться в воду было глупо, потому что предстояло ещё часа два ходить по стрельбищу.
Меркулов замешкался и только тогда, когда уже мишень показалась и левее раздался выстрел Золотова, он опустился на колено и вскинул автомат.
«Правильный мужик, – подумал Золотов, глядя на то, как осторожно опустился в воду Меркулов, – бережет одежу… Мне бы такую кожанку».
Меркулов заспешил, желая успеть сбить мишень с первого показа, едва прицелясь, нажал спусковой крючок.
Он промазал. Но в тот же момент со стороны Золотова раздался второй выстрел, и перед самым концом своего короткого пути мишень упала, сбитая золотовской пулей.
Золотов и Меркулов разрядили по команде Мишина автоматы и молча рядом пошли на исходный рубеж.
– Товариш, гвардии полковник, – доложил Золотое комдизу, – ефрейтор Золотов стрельбу закончил. Мишени поражены с первого показа. Не израсходовано семь боеприпасов.
Они стояли перед строем, оба тяжело дыша после быстрой ходьбы.
Солдаты взвода связи по одну сторону и офицеры, стоящие позади командира дивизии, – по другую, с нетерпеливым любопытством ждали, что скажет полковник Меркулов ефрейтору Золотову.
Большинство из них заметило, как были сбиты мишени на третьем рубеже.
«Молодец, какой же он молодец! – с завистью думал Сметанин, глядя в спину Золотова. – Что же теперь скажет комдив? Нет, я бы так не смог…
Молодец Золотов!»
«Подвел, – думал Углов, ожесточаясь против Золотова. – Как мишени сработали! И на тебе – плюха… Не ожидал…»
«Ну, я ему покажу, как сбивать чужие мишени… За три года дисциплине не могли научить… на стрельбище безобразничает…» – думал подполковник Мишин.
– За отличную стрельбу объявляю вам, – полковник Меркулов, немного помедлил, – десять суток отпуска…
– Служу Советскому Союзу! – отделяя четко слова друг от друга, сказал Золотов.
– Вы где живете? – спросил Меркулов у Золотова, подавая ему руку.
В этот момент ветер подул особенно сильно, и Золотов почувствовал озноб.
– В Крыму, товарищ полковник, – сказал он, пожимая протянутую руку.
– Это хорошо, что в Крыму, – сказал тихо полковник Меркулов, задерживая руку Золотова в своей руке, – только сбивать чужие мишени не рекомендую.
Золотов, будто не понимая, пожал плечами.
– Счастливец, – сказал полковник Меркулов, оборачиваясь к офицерам, – поедет к морю…
3
Туман был густой и зыбкий. Шли по откосу.
Навстречу выплывали темные копны сена. Ноги, натертые и как бы обожженные, болели нещадно. Справа и слева, по всему фронту развернутой в цепь роты, раздавались глухие выстрелы.
Ждали отбоя. Зеленая ракета вдруг тускло засветила в тумане, за ней вторая, третья – отбой. Но не было слышно обычного «ура»… Устали… Повернули назад к понтонной переправе возле бревенчатого хлипкого моста, продолжая расстреливать холостые патроны.
Сметанин и Золотов привалились к копне, сквозь дремоту слыша звуки выстрелов, карканье ворон, пролетающих над лугом, и чувствуя кислый запах тумана, пропахшего паленым порохом.
– Сколько времени? – спросил Золотов.
– Начало четвертого…
– Хуже нет войны, чем ротные учёния…. ещё хорошо, что мы с восьмой ротой…
– Я устал сегодня…
– Ты-то чго, тебе положено… я и то ноги натер… Вот дураки – холостыми садят, потом стволы чистить замучаются….
– Пойдем…
4
Взвод связи после суточных ротных учений, после нескольких часов дневного непрочного сна, после горячего, жирного и оттого неприятного по жаре обеда шёл, как было записано в расписании, на «чистку и проверку средств связи».
Столбы желтого дыма стояли над сосняком. Воздух соснового бора, пропитанный этим дымом, был зноен, смолист и легок. Сосна цвела. Сапоги скользили по настилу старой хвои; казалось, что стоит хорошенько разбежаться – и можно проехать по блестящим на солнце иглам, как по наледи.
Едва перешли дорогу, у которой кончался сосняк, и вошли в березовую рощу, как все переменилось: и шум – он стал шелестяще звонок и непостоянен, в него вмешалось щебетание птиц; и краски – они стали ярче, особенно зелёный цвет и белый, которого в сосняке не было вовсе и который здесь был ослепительно ярок в тех местах, где березы срослись и, ловя гладкими стволами солнечный свет, отражали его. Совершенно иными были и запахи березовой рощи; они были влажны, прохладны, чуть-чуть отдавали спелой земляникой.
– А ты точно помнишь место? – с сомнением спросил Золотов Панкратова, шедшего впереди.
– Небось, забыл с прошлого года, – проворчал Маков, который, не высыпаясь, был всегда сердит.
– Не боись, мужики; ещё самая малость, – сказал бодро Панкратов.
И действительно, родник, к которому он вел всех, находился рядом.
Это было неожиданное место—вдруг просторная поляна, солнечно заросшая лютиками, и сбоку, уже у самого края рощи, сухая, будто ржавая елка, а под ней на черной, сырой земле лежало маленькое зеркало воды, которое тихо проливалось по незаметному для глаз наклону земли, обозначая свой путь сочной травой.
Все обступили родник и смотрели в него, желая разглядеть сердцевину, откуда бьет вода; но она была неприметна.
– Ну, давай распределяться, что ли, кому чего: кому воду носить, кому хворост собирать, кому картошку чистить, – сказал Панкратов.
– Да, чего стоять, – сказал Маков. – Ну-ка, Расул, достань котелок – испробовать надо, что за вода…
Картошку варили в мятой, закопченной кастрюле, которая кем-то когда-то была принесена во взвод и всегда использозалась для варки картошки или грибов в полусвободные, похожие на сегодняшний дни.
– Мало, мало взяли, – говорил Градов, лежа на спине и положив ногу на ногу. – Но запах отлич– До чего же вы, городские, до жратвы жадные, ужас какой-то, – сказал Маков.
– Это конечно, – сказал Андреев. – Это обязательно– жуть какие жадные. И полный карман денег…
– Молчи, салага, – лениво промолвил Маков.
– Вот, скажем, ты, Маков, смог бы ты заработать рублей… ну, четыреста?
– В год, что ли?
– Почему в год… за месяц…
– Зачем надрываться… Полторы-две сотни выколочу, хоть где буду работать…
– А я, умей я хорошо играть на саксофоне, мог бы заработать такие деньги запросто… Представь себе…
– И представлять не хочу… Врешь.
– Приезжай в Москву, познакомлю с таким человеком.
– На кой мне твой человек… Давай мне корову-рекордистку, – Маков встал, – я тебе и шестьсот добуду…
– Нет, – возразил с усмешкой Андреев, – не выдержит корова…
– С хорошей коровой я и тебя, и саксофон, и человека твоего куплю, продам и снова куплю, – уверенно сказал Маков.
– Насчет меня это вопрос…
– Ну, заладили, как бабы на базар»; коровы, куплю, продам… Осточертело! – сказал Золотов.
– О чем прикажете, товарищ ефрейтор? – Андреев вытянулся перед Золотовым по стойке «смирно». – Это ведь жизнь: коровы, деньги…
– Шута-то из себя не строй… Жизнь, – протянул Золотов. – Если это вся жизнь, так на черта она нужна, такая жизнь…
– Кончай трепаться! – закричал от костра Ананьев, который был за повара. – Картошка поспела…
Тушенку из рюкзака вытащи…
Горячую картошку, смешанную с тушенкой, положили перед каждым – кому в котелок, кому на лист газеты, – нарезали крупными ломтями черный хлеб и стали есть, обжигаясь, запивая водой из родника.
– Вот что значит у Лексикона блат! – сказал Панкратов. – В армии тебе ни коровы не надо, ни саксофона, был бы старшина человек… И картошка будет, и жиры, и приправа… Молодец Сметанин!
– Сметанин, сегодня тебе с Магомедовым в неряд по роте придётся пойти, – сказал Иванов.
– Шутишь, Володя? На той неделе в наряд по кухне меня запрягли, сутки спустя в наряд по роте—опять меня…. только учёния кончились, снова я… «Через день на ремень» выходит… Что я, дешевле других?
– Ты у нас сознательный, – сказал Панкратов.
– Да обожди ты… Что же это получается, товарищ сержант?
– То и получается, – сказал Иванов, – что надо, Сметанин…
– Ладно, – вздохнув, сказал Сметанин, – надо так надо…
«Зато я послезавтра от кросса сачкану».
XIV1
В глубине черемушника, смутно белеющего в низине и заражающего сырой воздух окрест сладким дурманом, пели соловьи. То они разливались хором, то нестерпимо высоко заходился один, то вдруг наступала густая тишина, и тогда было слышно, как переливается темная вода через гребень маленькой деревянной плотины.
Сергей Сметанин, одетый в шинель, со штыком на поясе, опустив крылья пилотки на уши, ходил вдоль поверочной линейки, помахивая консервной банкой на проволоке. В дне банки были гвоздем пробиты дыры; в банку клали шишки и поджигали их. Этим дымом спасались ночью от комаров.
По всему лагерю перед палатками, то освещенные неярким фонарем, то в темноте, ходили одиноко дневальные с дымящими жестяными кадилами.
Сергей слушал соловьев, представляя себе одного, которого видел однажды в детстве: серая птичка сидела прямо над ним на низкой березовой ветке; вдруг она закинула в небо голову, горло её мягко и пушисто набухло, затрепетало, и оглушительное щелканье разнеслось по роще.
«Мне стоять ещё час, потом я бужу Расула, а сам ложусь…»
– Эй, – услышал он от палаток и узнал голос Золотова. – Сметанин?
– Чего тебе? – тихо спросил Сергей.
– Слушай… Я вспомнил: ты же у моря бывал…
– Ну…
– Расскажи… А то я ещё когда поеду… Зажимают… то учёния, то оцепление… Но я свое возьму… – Золотов в накинутой на плечи шинели подошел под грибок к Сметанину.
– А чего рассказывать?
– Ну, как это – море?
– Море? Если Баренцево, так вода холодная; те, кто на побережье живет, плавать даже не умеют…
Если Каспий, так хоть он большой, а все время представляешь карту – озеро… Правда, шторма там, говорят… А вот Чёрное море… Чёрное море, как в сказке: море… и все тут…
– Расскажи…
– Ночью нырнешь, глаза под водой откроешь, видно голубое свечение, искры…
– Отчего же оно?
– Я рукой двигаю в воде, а там микроорганизмы… от трения температура меняется, и начинает в этих микроорганизмах окисляться такое вещество – люциферин…
– Люциферин, – повторил Золотов.
– Обожди… Кажется, дежурный по части идет, – сказал Сметанин, быстро поправляя пилотку.
– А это что за полуночники?.. Ну-ка спать, спать, – сказал, проходя мимо Сметанина, высокий капитан – дежурный по части.
Командир полка уходил на повышение; и в то же самое время полк должен был начать прыжки с новых типов самолётов.
Все знали, что в некоторых частях с этих самолетов уже прыгали, прыгали с них даже на воздушном параде, но сам вид самолётов – щучий фюзеляж, необычный постав крыльев на нём, огромность размеров и низкий, воющий звук, которым наполнялось небо, когда высоко над лагерем самолеты пролетали к аэродрому, заставляли солдат волноваться, думать об этих самолётах с неприязнью и добром поминать прежние тихоходы.
Но больше всего настораживала тщательность, с которой шла подготовка к прыжкам. В упражнения утренней зарядки включили новый элемент: катание по траве с закрытыми глазами и отсчет при этом секунд. У огражденного колючей проволокой автопарка поставили два самолётных остова; в них были постелены деревянные дорожки, разбегаясь по которым в сторону хвоста, надо было выпрыгивать на батут. Правда, батут понравился, появились любители просто попрыгать на нем, так что пришлось поставить часового.
Золотов и Сметанин болтались рядом в подвесной системе, которая была прикреплена к поперечному брусу метрах в пяти от земли таким образом, что, надев её будучи на табурете, человек оказывался висящим над землей, когда табурет убирали; так отрабатывалось умение управлять парашютом.
– Я слышал, мы только недели через две будем прыгать, – сказал Сметанин.
– И с задержкой в двадцать секунд… Иванов! – крикнул Золотов. – Давай подставляй табурет…
– Ничего, ничего, повиси ещё, – с земли, сидя на табурете, сказал Иванов. – Сметанин! Разворот на сто восемьдесят градусов!
– Нашел забаву, – проворчал Сметанин, но, взявшись за лямки над собой, скрестил их и сильным движением раздвинул, подвесная система развернулась. – Интересно всё-таки, – сказал он Золотову, – будет прыгать командир полка или нет…
Во всяком деле, которое требует усилий многих людей, должен быть стержень – силовая линия, которая объединяет усилия каждого в усилие всех.
При подготовке к прыжкам во внутренней душевной работе каждого человека в полку, завершением которой должно было стать, как говорили на комсомольских собраниях, «умение смело совершать прыжки с новых типов самолётов днем и ночью», воспитывался и отшлифовывался такой стержень. И всех очень волновал вопрос: прыгнет ли с ними командир полка или уедет в Москву, не совершив прыжка с нового самолёта. Конечно, в том, что командир по долгу службы оставляет часть, прежде чем начнутся прыжки, не было бы ничего особенного, если бы командир их части не был «батей».
– Батя не уедет, – говорили старослужащие. – С нами прыгнет…
Действительно, полковник Гончаров, уже почти сдав дела своему преемнику, решил задержаться.
– А не отпустят меня, жаловаться буду, – говорил Золотов сонному Сметанину. – Раз дали отпуск, чего же тянуть…
Они сидели на краю площадки приземления у леса, горел маленький костер, и шумела рация. Рассвет только начинался. Крупная роса лежала на всем; было зябко.
– Ты-то хоть шинель прихватил, – сказал Сметанин.
– Тебе говорили, бери… Нет, если отпускать не будут, я до самого большого начальства дойду…
Углов говорит: вот ещё стрельбы второго батальона дня через три обеспечим связью, тогда отпущу…
Людей не хватает… Слушай, а поедем в оцепление с тобой… Елохово – отличная деревня, там разгуляться можно… Остановимся у стариков… Ты мне ещё про море расскажешь.
– Кажется, летят. – Сметанин прислушался.
– Ребята говорили, в первом самолёте первым батя прыгает…
– Посмотрим…
Надсадным дальним гулом первый самолёт нарушил тишину и скоро показался над площадкой приземления. Самолет шёл с востока на запад на двухкилометровой высоте. Золотов и Сметанин хорошо видели раскрытый под хвостом люк, даже створки его, поднятые к бортам внутрь самолёта.
Вдруг первая темная человеческая фигурка выпала из люка, за ней вслед посыпались другие.
Отсчитывая про себя секунды, Сметанин и Золотов следили за первой фигуркой…
– Четырнадцать, – сказал вслух Сметанин.
Они с Золотовым переглянулись.
Парашют командира полка не раскрывался. Уже те, кто прыгал за ним, повисли под белыми куполами…
– Двадцать пять, – выдохнул Золотов.
– Запаску! Запаску дергай! – заорал вверх Сметанин.
Но при счете тридцать алый чехол будто слинял – сорвался с белого купола. Раздался легкий хлопок – почти прямо над головами Золотова и Сметанина человека плавно понесло к земле.
Золотов и Сметанин побежали к месту приземления; парашют командира полка едва успело наполнить легким ветром, как они наскочили на него, принялись мять, валить к земле упругое шелковистое тело купола. Парашют погас. Командир полка поднялся, расстегнул подвесную систему, сбросил её с плеч и похлопал себя по карманам.
– Спичек нет, гвардейцы? – спросил он, снимая ребристый шлем и приглаживая ежик серебристых волос.
Сметанин подошел и подал спички. Командир полка, расстегнув комбинезон, достал из кармана галифе портсигар, открыл его и протянул солдатам:
– Курите…
– Спасибо, – сказали одновременно Золотов и Сметанин и взяли по одной папиросине.
– А что у вас случилось, товарищ полковник? – просил Сметанин.
– Ничего…
– Да вы ж свистели…
– Почему? У меня задержка на тридцать секунд была… Все нормально…
– А мы думали…
– Думали… – протянул полковник. – Я помню, когда ты, Сметанин, зимой за самолётом летал, вот я тогда думал… ой, как думал… – Он засмеялся и покрутил головой.
Сметанин покраснел; ему было приятно, что командир полка помнит его… и в то же время было странно смотреть на человека, который три минуты назад виделся отсюда, с земли, ничтожно малым, но который умел так хорошо улыбаться.
