Текст книги "Журнал `Юность`, 1973-3"
Автор книги: Юность Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
1
Грузовик то и дело спотыкался о корявые 1в жилы корней; Сметанину казалось, что подпрыгивали ели, тесно стоявшие вдоль обочины заброшенной лесной дороги; даже влажную утреннюю звезду бросало из стороны в сторону.
По крыше кабины звонко хлестали ветви; стоя в кузове, то и дело пригибая голову, Сергей пытался обломить хоть одну, но, холодные от росы, они выскальзывали из ладоней, оставляя на них терпкий запах смолы.
В кузове остались двое: Золотов и Сметанин.
Остальных радистов, назначенных в оцепление на время стрельб, уже развезли по постам.
Деревня неожиданно вынырнула из-за песчаного бугра, поросшего низкорослым сосняком.
– А вот вдали село большое! – запел Сергей.
– Приехали, что ли? – спросил Золотов, который все пытался задремать на свернутом в углу кузова брезенте.
Машина остановилась у развилки дорог. Сергей лихо выпрыгнул из кузова. Золотов подал ему рацию, сухпайки и слез сам.
Из кабины вышли сержант Иванов и шофер. Все закурили.
– Чтоб без ничего, – сказал Иванов Золотову, – чтоб происшествий не было… Главное – дорога через лес…
– Володя, кого инструктируешь… Мы у стариков остановимся, оттуда лес хорошо просматривается…
Приезжай вечером, в клуб сходим…
– Никаких клубов, – сурово сказал Иванов и бросил шоферу – Поехали…
Машина ушла, глиссером пропылив в хлебах.
Стало тихо. Сметанин и Золотов сели на обочине, постелив плащ-накидки. В кузове их прохватило ночным, сырым ветром движения, и оттого тепло было просто сидеть неподвижно.
Загороженная ближними домами деревня ещё спала. За спиной стоял ельник-зеленомшаник, тяжелый и влажный лес, из него тянуло грибами. К дороге подбирались синеватые плотные кусты можжевельника.
– Ты через полчаса связь с «Вышкой» установи, – сказал Золотов Сергею. – Я вздремну…
Он лег на полу плаща, подтянул колени к груди и накрылся другой полой.
– С богом! – Он улыбнулся Сергею и почти сразу уснул.
Сергей вставил антенну и включил рацию, надел наушники, по-золотовски завернулся в плащ и заснул под ровный шум эфира.
Разбудило его солнце и монотонное звучание в ушах голоса сержанта Иванова:
– Десятый, Десятый… Я—Вышка. Как слышишь меня? Прием.
– Вышка. Я – Десятый, – стараясь говорить бодро, сказал Сметанин.
– Ты что! Два сеанса пропустили. Время уже полшестого. Спите?
– Нет, – ответил Сметанин. – Не спим…
– Передай Золотову: стрельбы на сегодня отменяются. Завтра начнутся стрельбы, – объяснял Иванов таким голосом, словно считал, что Сметанин за дальностью расстояния поглупел и не мог понять самого простого.
– Ясно, – ответил Сметанин.
– На сутки паек у вас есть, – продолжал обстоятельно объяснять Иванов. – Завтра днем подвезут ещё… Завтра днем… Как поняли меня? Прием…
– Понял все отлично… – сказал Сметанин и услышал, как Иванов тем же монотонным голосом вызывает Девятого.
На солнце Сергея разморило, он снова задремал.
Очнулся он от крика Золотова.
– Матвей Иванович! – звал Золотов кого-то. – Матвей Иваныч!
По тропинке от дороги к крайнему дому шёл старик в серой рубахе, заправленной в темно-зеленое галифе, в новых блестящих галошах, надетых на белые шерстяные носки. На плече старик нес длинный еловый хлыст. Медленно, как канатоходец с противовесом, он развернулся в сторону солдат.
– Здрасьте, Матвей Иванович! – подходя к старику, сказал Золотов. – Строитесь? – кивнул он на лесину. – Помочь?
Старик отдал хлыст ему.
– Бери рацию, сухпайки! – крикнул Золотов Сметанину. – Пошли…
2
Изба-пятистенка и хлев были сведены под одну крышу. Из сеней одна дверь, налево, вела в горницу, где жили старики, другая дверь, направо, – в холодную часть избы, где была кладовая, а третья дверь, прямо, – в хлев.
Сергей, оставив на крыльце рацию, первым вошел в дом, неся пакеты сухпайков. Он дернул было за массивное медное кольцо, ввинченное в толстые доски. Старик, шедший за ним следом, покашлял смешком и сказал:
– Не туда…. Хлев там. Да, пожалуй, и туда—у нас в дому не чище… Хозяйка моя плоха…
В избе пахло пригорелым молоком. Пол, наклоненный по моде столетней давности в степных губерниях – от красного угла с понижением к порогу, – был устлан трачеными овечьими шкурами. В красном углу вместо привычной иконы висел портрет Чарлза Дарвина, такие портреты учёных висят обычно в школьных классах.
– Мать, слышь, солдаты постоем к нам, – сказал старик, садясь у печки на скамью, на которой стоял анкерок – распиленный пополам бочонок с водой…
– Кто да кто? – слабым голосом спросила старуха.
Она лежала лицом к входу на никелированной кровати, укрытая пёстрым одеялом. Голова её была повязана марлевой косынкой, опущенной низко на лоб.
– Андрейка, – ответил Матвей Иванович.
– Нынче, слыхали, электричество включают. Все будет как у людей. Отец-то… погляди, Андрюша, – старуха указала рукой, – да вон за печкой…
Золотов посмотрел за печь.
– Ты даешь, Матвей Иванович! – сказал Золотов. – Где же ты телевизор такой отхватил?
– Дело простое, – сказал Матвей Иванович. – У нас с матерью на погребение было отложено… Да я подумал: на небо отправлять доски найдутся, а вот кино в собственной избе там навряд ли уготовлено…
– За грехи твои…
– Грешить, мать, не подличать… Я и не для себя некоторым образом купил… Я вот какую мысль имею… Молодёжь из деревни в город навостряется. Это ясно… жизнь там пестрее и с возможностями… Тот год Клашкина Дуська, Ленка Цыганковых, Фёдор Калашников, Филимона сын Петька – все ринулись туда… А кто же хлеб станет сеять?
– Придумают чего-нибудь, – сказал Золотов.
– Механизация, – сказал Сметанин, – наиболее полная механизация. Производительность труда тогда повысится, рабочих рук потребуется меньше, и в том, что люди уезжают в город, не будет ничего страшного…
– Механизация… Придумают, – прервал его старик. – Любить-то кто будет землю? Разорить её легко…
– Механизация же не разоряет, – сказал Сметанин.
– И я что насчёт этих деревенских думаю, – продолжал, не слушая его, Матвей Иванович и сильно потер ладонями колени. – Вот, к примеру, остается Фёдор Калашников в колхозе—получи Фёдор этот телевизор как премию от старого крестьянина…
– Я помру, девок завлекать станешь, – медленно сказала старуха.
– Вечно ты пустое, – отмахнулся Матвей Иванович.
– Нет, – сказал Золотов, – нет… теперь телевизором ни девок, ни Калашникова Фёдора не заманить… Нужно всё на совхозы переводить, на твёрдый оклад… и не избы строить, а хорошие дома, каменные, как в городе, чтоб и вода и всё тут было…
– Ишь, ишь, какой быстрый… А средства для этого откуда? Я в этом колхозе, к примеру, председателем был, бабами командовал… Рассуждать хорошо, пока ни за что не отвечаешь, а как отвечаешь, так уж не рассуждаешь, а больше в затылке чешешь – как извернуться…
– Дьявол, дедушка старый, чего людей разговорами кормишь? Солдаты-то голодные, – оборвала его старуха.
– Спасибо, бабушка, – сказал Золотов, – мы сейчас в правление – о стрельбах предупредить…. потом…
– Стрельб сегодня не будет, – сказал Сметанин.
– Как так?
– Ну, Иванов мне по рации сообщил, когда ты спал…
– Чего ж ты молчал?! Это отлично… Ох, разгуляемся мы сегодня!..
3
Тяжёлым утюгом, похожим из-за крупных полукружий по бокам у основания на модель старинного парохода, Сметанин гладил свою гимнастёрку и брюки. Он стоял в трусах на прохладном полу. Начищенные сапоги лоснились, чернея у порога. В избе пахло палёным.
Старуха лежала, выпростав на одеяло руки.
– Занялось у кого? – тихо и тревожно спросила она.
– Я глажу! – крикнул ей Сергей.
– Нынче вон сушь какая….
– Ничего… – успокоил Сергей.
Эти приготовления: чистка кусочком мела пуговиц, продеваемых поочередно в одну специальную кожаную петлю, доведение до матового блеска сапог, глажка; эти запахи казармы в соединении с воображаемой картиной того, как, ловкий и весёлый, он входит в маленький бревенчатый залец клуба, где разномастные стулья и гладко отполированные зрителями широкие скамьи сдвинуты к стенам, а несколько пар – девушка с девушкой – напряжённо ходят под сбивчатый баян, – все это доставляло Сергею радость.
– Ну, видать, старик мой Андрюшу в рамень потянул, – сказала старуха.
– В какую рамень?
– В лес, значит, в еловый по грибы…
– Да нет, они далеко не пойдут… Мы в клуб должны вечером идти….
– А ты сам откуда будешь?
– Московский…
– Из самой столицы?
– Ага…
– А церквей там много? Ходят в них люди?..
– Кто хочет – ходит, – сказал Сметанин.
– У нас двух сынов война прибрала… – продолжала старуха, – нешто могли они вовсе сгинуть?..
Убили-то – ладно… Но вовсе – то нельзя… А старик, как я занедужила, власть взял… икону снял, вот его, – старуха махнула рукой в сторону Дарвина, – заместо повесил… Это, говорит, мать, и есть бог… Да на него ведь не помолишься… Я уж плакала… Ты ему скажи, что и в столице в церковь ходят, а то он ума решился… властвует…
– Скажу… Да вон они идут, – сказал Сергей, замечая входящих во двор Матвея Ивановича и Золотова. – С грибами…
4
После позднего обеда, уже в сумерках, старик, сидя у окна, читал при свете заката газету.
– Глаза попортишь, – сказала старуха, – свет зажги…
– Больше керосинку зажигать не будем… Электричества дождемся…
– Жди-жди, обещанного три года ждут…
Керосиновая «молния» висела на крюке над столом, рядом на белом шнуре мыльным пузырем поблескивала электрическая лампа.
Матвей Иванович подошел к выключателю и щелкнул им несколько раз.
– Брось выключатель дергать, инженер чертов, – сердитым шепотом сказала старуха.
Золотов и Сметанин сидели на завалинке под окнами избы. День шёл на убыль, впереди ещё был целый вечер в клубе…
– Вот женишься, – сказал Золотов, – тебя жена так же будет жучить, как бабка старика…
– Что им ссориться – старые оба…
– Значит, любят друг друга… неравнодушны…
А из окон доносилось:
– Сам не спишь, так людям дай… Небось, от бессонниц твоих да от скотины болезнь приняла…
Чего молчишь?.. Гуленой был, им и остался, а я трудящая…
– Я тебе на фартук куплю…
Было приятно слышать среди вечерней тишины, нарушаемой лишь дальним тарахтением трактора, эти старческие голоса, словно то был не разговор, а пелась грустная незнакомая песня.
Вдруг, как чудо, как подброшенная домовым шаровая молния, среди сумерек и всхлипываний старухи вспыхнула под потолком электрическая лампа.
– Сынки! Свет дали! – закричал Матвей Иванович, высунувшись в окно. – В дом ходите…
От самогона ломило зубы, обжигало горло. Старик принес его из погреба. Закусывали малосольными крепкими огурцами и картошкой с солдатской тушенкой. Золотов и Сметанин пили, щуря глаза от яркого света. В лампе было ватт сто.
– По миру с такой лампой пойти можно… разориться, – сказал Золотов.
– Раз живем! – сказал Матвей Иванович. – А мне жить-то вот столечко осталось. – Он показал мизинец и, схватив его другой рукой у ногтя, поднес к лицу Золотова. – И я желаю в яркости доживать!
Свету желаю!.. Эх-ма! – закричал он и встал, с грохотом двинув стулом. Отставив далеко левую руку, правую положив на затылок, он прошелся по избе, приплясывая.
Пошла плясать
тетка Пелагея.
Она машет подолом.
Ребята, посмелее! —
завёл он будто с натугой, ухарски подмигивая солдатам. Перед кроватью, где лежала старуха, он с неожиданной живостью выбил мягко галошами дробь и встал… замер.
– Мать! – закричал он. – Слезай! Гулять будем! Пить будем!
– Россию не пропейте, мужики, – тихо сказала старуха.
– А, что с тобой… – махнул он рукой. – Ох, не советую я вам в клуб идти, – сказал он, вновь подсаживаясь к столу. – Поколотят вас наши парни…. Я тоже этого не любил, когда девок чужие отбивали…
– Десантника так просто не поколотишь, – сказал Золотов. – А я вот, отец, к морю скоро поеду…
Скажи, Сережа…
– Служить, что ли? – спросил старик.
– В отпуск, отец… В отпуск! Там, если в море ночью нырнуть и рукой под водой гребануть, так искры голубые сверкают… Скажи, Серега…
– Мы в клуб-то не опоздаем? – забеспокоился Сметанин.
– Не опоздаем, – сказгп Золотов. – Мы никуда не опоздаем.
– Идите, идите… отгуливайте молодость… – усмехнулся старик. – Ну, зелье, подставляй спину…
– Отдохнул бы, – сказала старуха. – Хватит тебе.
– Как издохнем, так отдохнем, – сказал Матвей Иванович.
5
В клубе, несмотря на раскрытые по обе стороны окна, стояла духота, пахнущая пудрой. Свет заливал зал.
Женские лица, движение, музыка, пестрые плакаты, маленький занавес на сцене с серебряными, ещё новогодними звездами, собственная хмельная легкость кружили Сметанину голову. Он казался сам себе красивым неотразимо, лучшим среди других; даже Золотов, тог самый Золотов, ловкости и умению которого он часто завидовал, виделся ему обычным низкорослым человеком с кривоватыми ногами и скуластым лицом.
– Вон видишь, та, которая стоит у сцены?.. – показал Золотов. – Беленькая такая…
– Вижу… Ну и что?..
– Наташа… Знакомая… Помнишь, зимой к ней ходили… Пойти, что ли, пригласить?
– Пойди… А нет, так я приглашу…
Из динамика ударил вальс. Сразу девушки и парни, словно стесняясь музыки, отошли от центра зала, встали у стен…
– Пойду-ка я её приглашу, – сказал Сметанин Золотову и, не дожидаясь его ответа, зашагал через весь зал.
Он подошел к ней и под взглядами окружающих, глядя ей прямо в глаза, сказал:
– Вы разрешите…
– Да, – сказала она и покраснела.
Ведя её к центру зала, чтобы оттуда начать танцевать, он все искоса смотрел на светлый локон у виска, который слабо завивался, как стебелек одуванчика, когда его разорвешь…
– Вы хорошо вальс танцуете. Здесь никто не умеет так, – шепнула она ему быстро, когда они кружились одни посреди клуба.
– А вы со мной будете ещё танцевать? – спросил он, останавливаясь на месте и только покачиваясь сам и покачивая её в такт мелодии.
Музыка кончилась. Сергей повел Наташу к скамейке, но не отошел, а остался стоять рядом.
– Объявляю! – торжественно закричал заведующий клубом, приподнимаясь на цыпочки, делая небольшую паузу, будто имел сообщить нечто необычайно важное – Медленный фокстрот… Белый танец… Приглашают дамы, – пояснил он.
– Вы приглашаете меня? – полувопросом-полупросьбой обратился Сергей к Наташе.
Она с готовностью встала и положила руки ему на погоны. Танцуя, она смотрела мимо него серьёзно, будто делая важную работу.
– Ой, как поздно! – сказала она, поднося левую руку с часами близко к глазам.
Сергей глянул на часы: на круглом стекле их была трещинка.
– Это не так поздно, – сказал он.
– Мне надо идти ещё километров семь…
– Можно вас проводить? – спросил он, отделяя слова.
– Если охота, – сказала она протяжно.
Медленный фокстрот кончился. Наташа быстро пошла к выходу, и Сметанин направился за ней.
– Ты куда? – удерживая его за рукав, зло спросил Золотов.
– Провожу, – вырывая у него руку, сквозь зубы ответил Сметанин и пошёл за Наташей, не оборачиваясь, чтобы не видеть злого лица Золотова.
Сметанин и Наташа миновали лес; дорога повела их сухим кочкарником. Навстречу им, невидимые в темноте, шли девушки и пели.
Сергей держал Наташу под руку, едва прикасаясь горячими пальцами к её прохладному локтю.
– Вы давно знаете Золотова? – спросил Сергей, чувствуя, что дальше уже молчать неловко.
– Что же ты меня на «вы», не на танцах ведь, – Она засмеялась и повернула близко к нему свое круглое миловидное лицо. – Конечно, знаю… Он сперва к нем в общежитие ходил; потом я квартиру стала снимать… Так он – ничего… А найдет…
Сметанину было неприятно слушать, как словоохотливо она рассказывает о Золотове.
Шедшие навстречу девушки приблизились, оборвали песню и, стараясь вглядеться в лицо Сергея, молча прошли мимо. Они были втроем и держали друг друга под руки.
– Наши, – сказала Наташа, оборачиваясь им вслед. – Я и говорю, – продолжала она, – найдет на него, начнет говорить, гордость свою выказывать…
«Что-то я не замечал, чтобы Золотов много говорил», – подумал Сметанин.
– …уж прямо кругом все такие… Сиди, как неумная, да слушай…
Деревня была уже рядом. Избы с темными окнами стояли, будто нежилые.
– Огородами пройдем, – сказала Наташа. – Вот наш дом, четвертый по тому порядку…
По узкой тропке вдоль плетней, ночью особенно плотных, они дошли до дома и остановились.
Он взял её за руку.
– Чего ты? – шепнула Наташа.
– Ничего. – Он чуть притянул её к себе.
– Ну, прямо… ничего… – Она плотно прижала ладони к его груди.
7
Андрей Золотов вышел из клуба и постоял, о ожидая, когда глаза привыкнут к темноте.
Хмель почти выветрился, и музыка в клубе звучала уже не для него. Он медленно зашагал в другой конец деревни, к дому стариков, вспоминая, как вспыхнул свет, как плясал Матвей Иванович…
Он старался не думать о Сметанине и Наташе…
«Уеду, – говорил он себе, – на море поживу… Там жара… Вернусь – и демобилизация…»
Он представил, как зелёный пассажирский состав отходит от перрона, набирает скорость под отдаляющиеся звуки полкового оркестра.
«А Сметанин дает… Скромняга, а углы на повороте режет… Знаем мы эти провожания…»
Но мечты о море и о демобилизации так занимали его, что особой досады Золотов не испытывал.
Старики уже спали. Андрей на цыпочках вошел в избу, взял рацию и прошел с ней в холодную половину дома, где почти весь пол был устелен мелко нарезанными для сушки яблоками; в темноте казалось, будто он светится; воздух был пропитан терпким ароматом.
Андрей прилег на низкий топчан, застеленный старым ватным одеялом, взял с пола кусочек яблока, пожевал. Яблоко было вялым и кислым.
Перед сном Андрей обычно напрягал память, пытаясь вспомнить, что было с ним до детского дома, хоть одну деталь… Ему казалось: раз глаза видели родных, уши слышали их, то должно же было это сохраниться где-то в сознании… Но и сегодня, как всегда, мелькали детдомовские дни, голоса, лица, улицы; затягивали в сон.
Разбудили его крики.
– Пожар! Пожар! – кричали женские голоса.
Андрей прислушался, вскочил, натянул на босу ногу сапоги и в рубашке выбежал на улицу. В рассветных сумерках посреди деревни пульсировало зарево. Андрей побежал туда. По дороге он нагнал Матвеи Ивановича.
– У Косых занялось… И то – сушь какая… Праздники, – приговаривал старик, задыхаясь на ходу.
Золотов, не слушая, обогнал его.
Фигуры людей метались на фоне пламени; вдруг огненный язык вырос высоко справа над крышей и будто прижал дом к земле.
– Доченька! – раздался хриплый женский голос. – Доченька!
Золотов увидел, как женщина в ночной рубашке заметалась у горящего уже крыльца. её удержали за руки.
– Ну-ка! Ты! – крикнул Золотов какому-то мужчине, который подбегал к дому с ведром, расплескивая воду. – Окати!
Мужчина неловко плеснул воду в грудь Андрею.
Золотов поежился.
«Холодная… Сейчас согреюсь…»
Он бросился к крыльцу, по дороге толкнув кого-то, кто пытался его удержать. ещё не чувствуя жара, метнулся сквозь огонь, на одном дыхании отыскал в сенях дверь, на которой пузырилась краска; ударил по ней сапогом и, сощурив глаза, прикрывая нос и рот мокрым рукавом, вошел в избу.
Все было полно дыма, где-то над головой гудело пламя, что-то потрескивало.
Кто-то слабо закашлял в углу. Андрей шагнул туда.
– Я здеся, – сказал тоненький голосок. – Дядечка…
Маленькая девочка сидела на комоде у зеркала.
Молча он схватил её одной рукой, огляделся, увидел открытый шкаф, свободной рукой вырвал из него какие-то платья, шубу…
«Сгодится!»—Андрей, уже задыхаясь от дыма, метнулся с девочкой и вещами к окну, ударом ноги вынес раму, кинув под окно вещи, прижал к себе девочку, так что она сказала «Ой!», встал на подоконник и выпрыгнул из окна с девочкой точно на шубу и платья.
К нему подбежали; слегка прихрамывая и никому ещё не отдавая девочку, он отошел с ней от дома.
Женщина в ночной сорочке налетела на него и вырвала ребёнка.
– Катенька… Катенька!.. – заговорила она, страстно покрывая лицо девочки поцелуями. Вдруг глаза её, и без того огромные, расширились, она втянула голову в плечи, огляделась и громко зашептала – Деньги… За корову… Деньги…
– Где?! – крикнул ей Золотов.
– В комоде… – Женщина села на землю с ребенком на руках. – В ящике, верхнем…
«Не надо бы… – мелькнуло у Золотова. – Ааа! Проскочу!» – мгновенно и весело решил он; не видя у кого, выхватил ведро, окатил себя с головы до ног, облизнул воду с губ и, оглядев дом, побежал к окну, из которого дым валил потише.
8
По низине заливного луга стлался густой, лекарственно пахнущий туман, из которого выступали островами старые темные вязы. С бугра была видна река на повороте. Туман над ней был разрежен и плыл, словно цепляясь за течение.
Чернел обрыв другого берега, над ним лес частоколом.
Сергей Сметанин по-над берегом возвращался в Елохово.
Он шёл легко, ему ни о чём не хотелось думать, только бы добраться до постели, сеновала ли – спать!
– Эй! – окликнули его неожиданно из-за высоких придорожных кустов. – Солдат, закурить будет?
У стоящих шалашом дощатых щитов снегозадержания лежали перед небольшим костром двое мальчишек лет по тринадцати. За дорогой по луговине ходили несколько стреноженных лошадей, временами, будто поочередно, тяжело вскидываясь. Рыжая кобыла с пшеничными гривой и хвостом стояла под седлом подле костра, отставив переднюю ногу и вытянув к земле шею, щипала придорожную траву.
Сметанин подошел к костру, присел. От ватников мальчишек горько пахло дымом, в их лица въелся загар.
– Здорово, гвардейцы, – сказал Сметанин. – Рано ещё вам курить…
– Солдат, а такой жадный, – протянул один мальчишка.
– Да я уж больше тебя курю, – добавил второй.
– Нет у меня, – сказал Сметанин. – Дали бы лучше лошадку промять…
– Как курить, так нету, а лошадь ему подавай, – важно произнёс второй.
– Могёшь? – спросил первый.
– Умел когда-то.
– Попробуй…
– Как зовут кобылу-то?
– Майка…
– Особо не гони, – солидно сказал второй.
Сметанин встал и подошел к лошади.
– Майка. – Он похлопал её по влажному теплому крупу.
Лошадь покосилась на него угольным глазом.
Сметанин подтянул подпругу, вдел железо между лошадиных зубов, зашёл с левой стороны и, подставив левую ногу в зазубренное стремя, ловко зскочил в седло. Разбирая поводья, он вспомнил манеж московского ипподрома, где учился верховой езде, похожий на осиное гнездо купол над манежем, сырые опилки на арене, звонкие хлопки хлыста тренера. И ещё он вспомнил, что, когда лошади шли по кругу, он успевал перекинуться словом с Леной Чернышёвой, которая среди других, незнакомых ему людей стояла за барьером у входа.
Но, представив себе Лену, он не испытал обычной, сладко щемящей грусти; просто он вспомнил её, как вспоминают давнего знакомого. Не задумываясь о том, почему так изменилось его привычное чувство, он привстал на стременах, одновременно каблуками пришпорил лошадь, подхлестнул её концом повода.
С холма за поворотом дороги в стороне Елохова над лесом увиделся тёмный дым.
«Пожар!» – Сметанин внезапно ощутил прилив сил.
– Давай, Майка! – крикнул он.
Раздался чёткий, глухой на хорошо утрамбованной дороге, дробный топот копыт; пахнувший запахом гари ветер охладил разгорячённое лицо Сметанина.
9
Живые синие язычки пламени бегали по чёрной чешуе растасканных по двору бревен.
Плетень перед домом был повален. Несколько яблонь и береза свернули опалённые, пожухлые листья. Воздух прогорк дымом затушенного пожарища.
– Господи, что же это? – повторяла простоволосая женщина в надетой на длинную ночную сорочку шубе с коричневым цигейковым воротником.
Она стояла возле узлов, держа на руках притихшую девочку. Верно, уже в который раз не окружающим– словно сама себе – она рассказывала:
– Проснулась, а уже занялось… я Дашку схватила, она со мной спала, Катюшка-то там… а я забыла… ой, кровиночка моя, да как же забыть-то я тебя могла… назад… а огонь… и тут солдат этот, торкнулся туда… вынес её… ой, золотце ты моё… вынес, а я все кричу «Деньги, деньги в комоде», он в избу… тут и рухнуло…
– А солдат? – спросил Сметанин, он стоял рядом, держа лошадь в поводу.
– В район увезли…
«Это Золотов», – подумал Сметанин. И всё дрогнуло в нем.
Пламя ещё билось на крыше сарая. Гнедые языки плясали, то взметывая искру в высоту, то корчась от воды и вновь с гулом и треском вырываясь на волю. Сергей, стоя на лестнице, машинально выплескивал подаваемые снизу неполные ведра…
– Солдат! Где лошадь? – крикнул с седла мальчишка.
– Вон привязана… Ослеп?!
Лошадь под мальчишкой встала на дыбы, он выругался и подобрал повод.
Сарай отстояли. Сергей сидел на обочине, жадно, обливаясь, пил воду.
«Золотов был тут, а я…»
Мимо проехала полуторка.
– Стой! – закричал Сметанин, вскакивая и размахивая руками.
Машина остановилась.
– Куда? – спросил Сметанин у шофёра, подбегая и вскакивая на подножку.
– В район…
– Подбрось…
– Давай…
Двухэтажная больница – серый, в деревянных кружевах старый дом – стояла в палисаднике. Сметанин ходил возле крыльца перед закрытой дверью, не зная, у кого ему спросить о Золотове. Неожиданно дверь открылась, и вышли двое: молодой мужчина с черным портфелем и девушка в белом халате и в белой марлевой косынке.
– Военные врачи должны подъехать, вы уж потрудитесь за мной забежать, Раечка…
– Хорошо… У него часы были…
– Это потом…
«Он умер… – подумал Сметанин. – Он умер… Она сказала: «Часы были…»
Сергей вспомнил Золотова таким, каким увидел его в клубе, когда, выходя вслед за девушкой, вырвал у него руку…
«Если бы я не пошёл с ней… Мы были бы вдвоем… И ничего бы не случилось… Это из-за меня…»
Сметанин шагнул к врачу.
– Он умер?
– Кто? – не понял врач.
– Золотов…
– Это солдат, которого с пожара привезли?..
– Да! Да!
– Состояние тяжёлое… Вот военные врачи приедут, решим, можно ли его транспортировать…
– Может быть, кровь нужна? – с надеждой спросил Сметанин.
– А у вас какая группа?
– Четвёртая…
– Не годится… Да вы бы пошли умылись, что ли, как из преисподней… тоже с пожара?..
– Почти, – сказал Сергей.
Он зашел на задний двор, плотно поросший пахучей ромашкой, и лёг на влажную землю.
«Зачем люди умирают насовсем… Почему не остается малая частица их, которая могла хотя бы прощать… Нет, нет! Ничего мне не надо: ни прощения его… ничего… Только бы он был жив… только бы жил!..»
