Текст книги "Журнал `Юность`, 1973-3"

Автор книги: Юность Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Сметанин заметил, что галифе у Мишина не новое– лоснится сзади…

– Товарищ гвардии подполковник, гвардии рядовой Сметанин… – начал Сергей, напирая на слово гвардия.

– Потише, – оборачиваясь к нему и оставляя гимнастерку на подоконнике, сказал Мишин.

– …прибыл из города с почтой, – закончил Сергей шепотом.

– Как съездил? Без ЧП, надеюсь…

– Нормально…

– Ко мне заходил?

– Так точно… Вот вам пакет передали и записку. – Сметанин подошел к Мишину и подал ему перевязанный бумажной веревкой пакет.

– Хорошо, идите спать… – Мишин потрогал усы. – Да, скажите Иванову, что я разрешил вам встать к завтраку… Идите…

– Слушаюсь. – Сметанин обернулся и пошёл к дверям.

– Да…

Сметанин обернулся.

С шитьем в руках Мишин сел на табурет.

– Скажите, Сметанин, – сказал он, сперва глядя в пол, а затем вскидывая голову и пристально глядя на Сметанина, – …скажите, как оно на самом деле тогда было?

– Когда? – спросил Сметанин, понимая, о чем идет речь и этим «когда» подготавливаясь к ответу.

– Была тогда самовольная отлучка? Или мне повиделось?..

Сергей пожал плечами:

– Не могу знать, товарищ подполковник…

– Эх, вы… Гвардеец, – протянул Мишин. – Идите…

Сметанин повернулся четко и вышел, улыбаясь.

«Хорошо! Хоть посплю вволю… Спасибо вам, товарищ подполковник… Дядя Федя…»

В коридоре у комнаты связистов Сметанин столкнулся с Ярцевым, тот, сонный, с всклокоченными, коротко остриженными волосами, шёл в нижнем белье и в сапогах, из которых торчали портянки.

– Письмо есть? – спросил он, позевывая.

– Ага…

– Ух, Серега! – И Ярцев заулыбался смущенно.

– А по носу…

Ярцев зажмурил глаза и сморщил лицо:

– Бей!

– Четыре раза…

– Бей же…

Сергей стукнул его по носу четыре раза, по числу углов конверта.

– Хватит? Держи… Доволен?..

– А?.. Да-да… – сказал Ярцев и пошёл, по пути разрывая конверт, с тот конец коридора, где перед черным окном горела слабая лемпочка.

Он сел на подоконник и вдруг зашептал оттуда Сергею восторженно:

– Фотография! Серега, фотография!

Ярцев подбежал к Сметанину, приплясывая, поводя плечами и размахивая фотографией над головой, как платочком.

– Чего топаешь! – весело сказал Сметанин.

– Да понимаешь, она фотографию прислала! Ты посмотри! Правда, она красивая?!

– Я её помню, – сказал Сметанин. – Я её запомнил, когда она тебя провожала…

С другого конца нар Золотов тихо спросил:

– Приехал?

– Как видишь, – ответил Сметанин.

– Что так долго?

– На квартиру к Мишину заходил, – сказал Сметанин и вспомнил пианино с бронзовыми канделябрами, ковер над диваном, двустволку ТОЗовку, наискосок висящую на ковре, подушки с кружевными накидками и хозяйку – маленькую старушку, в которой не угадывалась мать командира батальона…

– Врешь, – сказал Золотов, – в библиотеке, небось, торчал…

– Тебе-то какое дело…

– А такое мне дело, салага, – привставая на нарах, сказал Золотов, – что нечего тебе там ошиваться.

Сметанин промолчал.

XI

Асфальт был уже по-летнему сух. Ещё с вее чера объявили укладку парашютов. До завтрака, сразу после подъема, взвод связи принес со склада свои парашюты и укладочные столы – длинные брезентовые зеленые полосы. Все: и парашюты, аккуратные в сумках, и столы, свернутые поленьями в своих чехлах, и П-образные рамы жесткости, и длинные, прошитые в середине брезентовые мешочки с песком – грузики, – сложили под кирпичной стеной спортзала на асфальтовой площадке и укрыли большим брезентовым полотном.

После завтрака начали работать: сперва в бушлатах, затем в гимнастерках, потом кое-кто скинул гимнастерки, рубахи и загорал, давая повод для насмешек над зимней белизной тела.

Столы, прикрепленные к земле металлическими острыми штырями, устлали весь плац и дорогу к нему. На столы выложили чуть влажные, пахнущие свежестью, белоснежные перкалевые полотна; к ним было приятно прикасаться, так они были прохладны и нежны на ощупь.

На первом этапе укладки проверяли купола, стропы, чехлы и, пока проверяли, лениво пересмеивались после завтрака.

Золотов был недоволен. Углов дал ему в напарники Сметанина, салагу, а это значило надолго затянуть укладку.

– Ты глянь, у тебя же чехол наизнанку вывернут… Ты чем думаешь?

– Что ты нервничаешь?.. – добродушно спросил Сметанин.

– Слова-то какие – «нервничаешь»…

– Ну что, Сметанин, – спросил неторопливый начальник парашютнодесантной службы, подходя для проверки, – опять где-нибудь узел не на том месте завязал, медаль хочешь заработать?..

– Что же, товарищ капитан, мне теперь до конца службы вспоминать будут?

– Был бы ты моим сыном, я бы тебя сек перед каждой укладкой… Надо же – фал к полюсному отверстию привязать…

– Я и прошу, товарищ капитан, чтобы салаги отдельно укладывали, – сказал Золотов. – Мне жизнь ещё дорога.

– Терпи, казак… Вот кромочку лучше поправьте…

Вот так… Можно натягивать чехол…

Алые чехлы сочными лампасами вытянулись на зеленой от брезента дороге.

– Перекур, – сказал Золотов после того, как они со Сметаниным затянули стропы: уложили на клапан чехла основного парашюта всю длину строп, продернув их пучок тяжелым металлическим крючком в тугие резиновые петли на клапане.

Кучи прошлогодних листьев тлели в голых палисадниках перед казармами. Легкий дым то тек сизыми струями в небо, то ветер гнул его к земле, разнося повсюду легкий сладковатый запах.

Сметанин курил, прислонясь спиной к теплой, нагретой солнцем кирпичной стене.

«Скоро поедем в лагеря. Лето промелькнет быстро… Будем грибы жарить… Черники, говорят, много. Если я сдам на второй класс, зимой, может быть, поеду в Москву в отпуск… Дурак я, не поехал, когда давали в январе… дурак… Это здорово – приехать неожиданно: здорово, ребята, здравствуй, Лена…

…До обеда ещё далеко, после обеда забраться бы в парашютный городок и поспать бы».

Расул сидел на корточках у забора и строгал перочинным ножичком дощечку.

«Втаупе уже и сады отцвели… весна быстрая – влюбить. я не успеешь… Здесь весна только начинается… Холодно ещё… Хорошо, хоть те холода кончились… какие холода! Сердце вымораживает… В школе сейчас второй урок, наверное. Малышка Айни, как всегда, уснула. Жаль, что маленьким приходится ходить в школу… Если бы было много учителей, можно бы первое время учить малышей дома… Чушь все это… Интересно, будет ли сегодня за обедом в компоте так же много урюку, как вчера… Вчера был какой-то особенный компот… замечательный…»

– Смотрите, салаги, какие вы зеленые… – говорил Панкратов Ярцеву, Андрееву и Градову. Держа в руках тополиную ветку, Панкратов расковырял одну липкую почку и показал каждому ярко-зеленый зародыш листка. – Я б на вашем месте подумал: служить вам ещё ой-ой сколько…

– Ну ты, салага, – крикнул Маков Панкратову со скамейки, на которой он курил вместе с Золотовым. – Давно ли сам таким был?..

– Пусть он им душу потравит, – остановил его Золотов, – полезно…

Вдруг из громкоговорителя, укрепленного на коньке крыши спортзала, над самой головой Сметанина раздались позывные «Широка страна моя родная…». Эта отрывисто повторенная мелодия заставила Сметанина отодвинуться от стены и выпрямиться.

– …Работают все радиостанции Советского Союза! Сообщение ТАСС. О первом в мире полете человека в космическое пространство. Двенадцатого апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту.

Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик лётчик майор Гагарин Юрий Алексеевич…

То, что вчера ещё только мерещилось людям, то, о чем читали в книгах и о чем серьёзно за обыденными заботами не задумывались, вдруг свершилось, на какие-то мгновения, но повсюду нарушив привычный ход жизни каждого, разбив несколькими простыми реальными словами скорлупу собственного «я», отгораживающую людей друг от друга, и одарив множество различных людей единым чувством.

Сметанин стоял не шелохнувшись.

«Сто восемь, сто восемь, сто восемь минут, – повторял он про себя, как стихи. – Это значит – сто восемь минут… Гагарин…»

Слезы навернулись ему на глаза, он глянул в сторону, чтобы никто не заметил этих слез, и увидел сквозь них влажно лучащийся день, чью-то гимнастерку на заборе, крашенные известью белые стволы обкорнанных тополей и привычный выгорелый красный флаг над входом в казарму.

– Ура! – в восторге крикнул кто-то первый.

– Ура! – не щадя горла, подхватили остальные.

– Ура! – выдохнул Сметанин.

Иванов и Ярцев секунду смотрели друг на друга, схватились в объятии и закричали:

– Ура-а-а-а!!!

Из столовой выбежал повар в белоснежной куртке и колпаке.

– Чего, чего, гвардейцы, случилось?

– В космосе человек, – крикнули ему. – Гагарин!

Повар выпучил глаза, сорвал белый колпак, бросил его наземь и закричал:

– Ура! Ура Гагарину!

…Через сорок два часа после этих минут, в безветренное раннее утро полк совершал прыжки.

Солнце ещё не взошло; с земли его не было видно, лишь влажная звезда сияла над темным еловым лесом. Но едва самолёты набрали высоту, как в иллюминаторы ударило слепящими солнечными луча.

«Поехали», – сказал себе Сметанин за шаг до проема двери и бросился вниз.

КПП – контрольно-пропускной пункт – был о маленьким однокомнатным домиком со сквозным коридором; в окно из него были видны с изнанки металлические зеленые ворота, которые ездили по рельсу от нажатия кнопки на пульте.

Когда старшина Каменюк, который был в наряде по КПП, ушел обедать, Сметанин и Ярцев провели эксперимент. Сметанин слегка с пульта раздвинул ворота, а Ярцев положил на землю между разведенными створками абрикосовую косточку от компота.

Ярцев и Сметанин собирали косточки с нескольких обедов, потом кололи их то молотком, то камнем, то дверью, то просто разгрызали зубами…

Сметанин нажал на кнопку. Ворота закрылись, но косточка осталась целой.

– Я же говорил, – сказал Ярцев, – скорости не хватает и масса у ворот мала…

– Не в этом дело… Просто надо больше разгон, тогда столкнутся сильнее.

– Ерунда!..

– Попробуем…

Сметанин начал было раздвигать ворота, но одновременно с улицы донесся требовательный сигнал; Сметанин увидел машину командира части, полковника Гончарова.

Ворота раскрыли, машина начала въезжать. Ярцев и Сметанин подумали об одном—о том, что командир полка, батя, как звали его между собой солдаты, заметит абрикосовую косточку. Им было стыдно при мысли об этом, и в то же самое время им немного хотелось, чтобы он заметил косточку и, проезжая, не просто кивнул, как обычно кивал дневальным, а обратил на них внимание.

Отчего солдаты любили человека, с которым за три года редко кому из них доводилось говорить лично? Оттого ли, что он был сед особой сединой моложавого лицом человека и эта седина говорила о том, что пришлось ему когда-то пережить; оттого ли, что он часто совершал парашютные прыжки вместе с разными подразделениями; оттого ли, что каракулевая папаха или фуражка всегда лихо сбиты у него чуть набекрень, и в этом было что-то мальчишечье; оттого ли, что при этом знали, что в партию он вступил осенью сорок первого года; оттого ли, что над левым карманом полевой гимнастерки была у него Золотая Звездочка. И уже потом, после демобилизации, на гражданке, будто невзначай вставлялось в разговор: «А вот у нас батя был мировой мужик… Герой!..» Словно то, что батя был Герой, выгодно отличало людей, служивших под его началом, от всех прочих. Да, верно, так оно и было…

– Слыхал? – сказал Ярцев. – Позавчера в первом батальоне минометчику телеграмма пришла, мать тяжело больна. А парень из Киргизии. Телеграмма пришла после отбоя; тыр-пыр, да куда денешься…

Они с сержантом на квартиру прямо к бате. Молодец сержант, сообразил… Батя в гостях – они в гости. Он с ними из гостей в полк поехал, начальника штаба вызвал… За пять минут все оформили и – до вокзала на машине…

Сметанин знал историю, которую рассказывал Ярцев, но ему было приятно ещё раз её услышать, ещё раз почувствовать ту прочность и слаженность, которую придавал общей жизни полка его командир.

Старшина Каменюк писал домашнее сочинение.

Он писал старательно и когда макал перо в белую непроливайку, стоящую посреди стола, то аккуратно обносил ручку круговым движением около тетради, чтобы не упала клякса.

– Сережа, посмотри, здесь нужны запятые?..

– Надо, товарищ старшина, это деепричастный оборот…

– Все… все… Вспомнил…

Старшина Каменюк посмотрел на пол, покашлял и сказал:

– Надо бы ещё раз пол помыть перед сдачей наряда…

– Мы же уже мыли, товарищ старшина, – сказал Сметанин.

Ярцев за спиной старшины махнул рукой:

– Ладно… Давай, Серега, морского кинем… Мыть пол выпало Ярцеву.

– Второй раз мою… Везет… Ты бы за почтой сходил, Серега… – попросил Ярцев.

– Это мы можем, – сказал Сметанин. – Товарищ старшина, я за почтой…

– Иди… Придешь, я сочинение допишу, проверишь…

Сметанин вбежал в библиотеку.

– Здравствуйте, Нина Васильевна, – громко и весело сказал он. – Нашу почту ещё не забрали?

– Вот она у меня отложена, для связистов третьего батальона. Что это вы такой… – она сделала неопределенный жест рукой, – легкий…

– Лето, Нина Васильевна. Уже лето!

– Весна и… девятнадцать лет… Что может быть лучше, – вздохнула Нина Васильевна.

– Уже двадцать в этом году…

– Какая разница… Молодость…

– Так и вы же не старая… – Сергей сказал и покраснел.

– Ну, спасибо, – засмеялась она.

Сметанин быстро перебрал письма.

– Ярцеву целых два…

– А вы почему писем не получаете? – спросила Нина Васильевна.

– Некому писать, – беспечно сказал Сметанин. – Да так оно и лучше… А что это вы сочиняете?

– Контрольную по немецкому… Я заочно учусь в педагогическом, на четвертом курсе… У меня к вам вот какая просьба: полк переезжает в лагеря, и часть библиотеки придётся перевозить туда… Поможете?

– Конечно, Нина Васильевна, если отпустят…

– Я попрошу ваше начальство…

– Побегу, Нина Васильевна. – Сметанину было приятно называть её по имени. – Меня ждут…

– Ты что долго? – спросил Ярцев. Он уже заканчивал мытье пола и стоял в гимнастерке с засучёнными рукавами, отжимая тряпку в ведро.

– Два письма тебе, – сказал Сметанин.

Швырнув тряпку в ведро, так что полетели во все стороны грязные брызги, Ярцев вырвал у Сергея свои письма и отошел с ними к окну.

– Где старшина сочинение оставил? – спросил Сметанин.

– В столе, – тихо проговорил Ярцев.

Сметанин достал тетрадь и начал её бегло просматривать.

– У него с деепричастными оборотами слабовато, – сказал он.

Вдруг Сергей услышал за спиной сдавленный стон.

– Ты что, Валька? – обернулся он к Ярцеву и увидел письма, валяющиеся на непросохшем полу.

– Она замуж вышла, – глухо сказал Ярцев. – Она вышла замуж… – Валентин медленно раскатал рукава гимнастерки, аккуратно застегнул их. – Я так и знал.

Сметанин молчал, не зная, что сказать.

С улицы донесся гудок машины.

– Ноль восьмая, – сказал Ярцев, чувствуя комок в горле. – Пойду документы посмотрю.

Он шагнул к дверям, желая одного – не заплакать на глазах у товарища.

– Дневальный! – закричал, вбегая на КПП, шофер ноль восьмой. – Уснули?

– Не ори, – грубо сказал Сметанин. – Машина не пожарная…

XII

1

Выходной день был объявлен неожиданно, среди недели. Десять дней кряду, сразу после переброски полка в летние лагеря, одновременно шла подготовка к инспекторской проверке и устройство лагеря. Поставили палатки; перебрали драночную крышу; покрасили белым и голубым солдатскую столовую, похожую на огромную незастекленную веранду, со столами и скамьями на столбах, врытых в земляной пол; отремонтировали гауптвахту, уже третью неделю, впрочем, пустовавшую, и обнесли участок земли перед ней колючей проволокой – как было положено. ещё отремонтировали каптерки, учебные классы, склады… Через десять дней на холме среди сосняка, в зеленой пене молодых берез уже стоял и жил строго размеренными часами белый чистый городок. В то же самое время, пока шли эти строительные работы, подразделения тренировались в стрельбе. Роты почти ежедневно проводили тактические занятия на длинной, пологой, изрытой рыжими окопами горе, прозванной солдатами Сапун-горой за те повторяющиеся её штурмы, которые были в жару изнурительны и нелюбимы.

Неожиданный выходной был радостью для людей, утомленных тяжелой, но необходимой работой.

– Мужики! Я знаю место! – кричал Панкратов, босиком шествуя впереди всех и размахивая сапогами, которые он нес в руках.

Вдыхая сладкий запах белых зарослей цветущей черемухи, по влажной тропинке выбежали к излучине. Между кустарником и урезом воды, на самом изгибе реки желтела проплешина пляжа.

– Купаться осторожно! Только осторожно! – повторял Иванов.

Едва Сметанин вместе со всеми выбежал из сжатой черемушником долинки на открытое место, едва увидел Андреева, который с разбегу сделал стойку на руках и мягким кувырком вышел из нее, дрыгнув ногами в тяжелых сапогах, как ему вспомнились те счастливые дни детства, когда в пионерском лагере, пройдя по тенистой дороге в березовой роще, они всем отрядом врассыпную сбегали к реке и пионервожатая кричала им вслед почти те же слова, что сейчас Иванов: «Только осторожно! Осторожно, дети!» Раздеваясь, Сметанин ощущал необходимость совершить нечто такое, что вызвало бы восхищение остальных и заставило бы их почувствовать то же, что чувствовал он от солнца, реки, черемухи.

Сметанин внезапно вскочил, подпрыгнул на месте, разбежался и ласточкой, что прежде у него плохо получалось, красиво нырнул с небольшого обрывчика в воду. Вода была чудесная.

«Подержусь-ка подольше!»– Сметанин с напряжением проталкивал плавными движениями рук и ног свое тело вглубь, ко дну.

Медленно, считая до восьмидесяти, он коснулся дна, посмотрел на его бурую песчаную поверхность, увидел ракушку, подгреб к ней, схватил её и быстро заскользил вверх, приятно ощущая перемену в слоях воды – от нижних прохладных к верхним теплым.

– …твою мать, – услышал он за шумом выныривания голос Иванова. – Ну, Сметанин, смотри, ты у у меня покупаешься… Шагом марш на берег…

– Товарищ сержант… – отфыркиваясь и подплывая к Иванову, начал было Сметанин.

– Иди ты к черту! – продолжал кричать Иванов, который держался в воде на месте, подгребая по-собачьи руками. – Ты свое удовольствие справляешь, а люди – переживай…

– Да я ж хорошо ныряю, товарищ сержант…

– Хорошо… В часах в воду из-за тебя полез…

Сметанин глянул: на руке Иванова действительно были часы, большие ручные часы, на которые он так часто со значением и важностью любил смотреть перед строем.

– Знаешь, вот вроде пустяки, а запоминаются отчего-то крепко… – сказал Ярцев Сметанину.

Они лежали рядом и смотрели, как Ананьев, уже сизо-смуглый, в пупырышках гусиной кожи, надев на голову старый противогаз и подняв левой рукой над водой хобот серой гофрированной трубки, снова и снова пытается плыть в нем, словно аквалангист. Весь взвод, разморенный купанием и солнцем, лежа кто на гимнастерках, кто на песке, лениво наблюдал за его барахтаньем.

– Камень к шее привяжи,, погружаться легче будет…

– Щуки поберегись…

– Помню, мы со Светкой с уроков сбежали, – продолжал Ярцев, – и в «Ударник»… в тире там стреляли. Я её стрелять учил; она раз, дуриком, конечно, в мельницу попала, смеялась… Уж не помню, что смотрели… Потом вышли и пошли сперва через мост над обводным каналом, потом по Димитрова, потом в Земский переулок свернули, слышал, может быть? – Он так произносил эти московские названия, что Сметанин невольно представил себе знакомые, родные ему места и ощутил сосущее, как голод под ложечкой, желание очутиться там и просто постоять, посмотреть с замосквореченской стороны Москвы-реки на другой берег. – По Земскому вышли на Крымскую набережную, сразу запахом карамели с «Красного Октября» ударило… Пошли по набережной к Крымскому мосту… А был апрель, ветер ещё холодный, но в промежутках, когда не дует, уже тепло… В реке воды полно, она серая, рябая, по ней – редкие льдины… Идем, навстречу нам по парапету две чайки перезаливаются, не улетают… головы черные, клювы длинные… Она меня за руку взяла, говорит: «Смотри». Рука у нее теплая… Ничего особенного, а запомнил…

Ярцев говорил Сметанину тихо, казалось, никто не слушал его.

– Запомнил, – сказал Панкратов. – Мало ли кто чего запомнил. Ты в себе это держи; ты мужик… У бабы память коротка, её и судить за это нечего…

Со стороны лагеря донесся шум многих голосов, свист и гиканье.

«Лови! – слышался чей-то бас. – На меня! На меня гони!» – звонко кричал другой голос.

– Что-то случилось, – сказал Иванов с беспокойством.

– Может, пожар? – предположил Панкратов.

– Шпиона поймали, – усмехнулся Ананьев.

– Бежим посмотреть, – сказал Расул, первым вскакивая и начиная одеваться.

– Взвод связи! Подъем! – резко скомандовал Иванов.

Четыре сосны, росшие метрах в десяти—двадцати одна от другой, были окружены солдатами. Улюлюкая, задрав головы вверх, они кого-то высматривали в ветвях сосен. Несколько солдат стучали кто палками, кто просто сапогами о сосновые стволы.

– Белка! – закричал Градов. – Ананьич, – толкнул он Ананьева, – нам бы теперь к Яшке белку – полный зоопарк.

Яшка был еж. Его нашел Панкратов во время перехода с зимних квартир в лагеря. Яшка жил в палатке у связистов в длинном ящике для обуви, составлявшем часть нар, на которых лежали тщательно заправленные одеялами матрацы. Яшку любили, кормили и берегли; в первую ночь, предоставленный самому себе, он не удрал из палатки, а умудрился забраться под одеяло к Иванову. То, что он в холодную ночь оказался под одеялом и именно у Иванова, расположило к нему всех и заставило считать существом разумным и веселым.

– Надо лезть, – сказал Панкратов.

Стволы сосен у основания были, как бабки у рысаков, забинтованы тщательной побелкой.

Сметанин подошел поближе, вглядываясь в ветви сосны, на которую все указывали, стараясь разглядеть зверька. Наконец он увидел белку. Она сжалась в развилке ветвей у самого ствола, свесив легкий пушистый хвост и чуть позодя им, словно подзадоривая людей.

Сметанина охватил общий охотничий азарт.

– Лови! – закричал он со страстью.

Белка мелькнула по ветке, соскользнула с нее, будто по невидимой горе, полетела к другому дереву. В этот момент крики и свист солдат слились в единый пронзительный шум. Белка уже у самой ветки вдруг судорожно перевернулась в воздухе и мягко упала на землю.

Несколько человек бросилось к белке.

– Готова, – сказал Маков, и, услыхав это «готова», Сметанин остался на месте.

– Это что такое? – раздался вдруг голос подполковника Мишина. Он своим мерным, крупным шагом, наклонив голову, направлялся к месту происшествия.

Перед ним расступились. Те, кто был подальше, начали быстро расходиться.

Заложив руки за спину, Мишин постоял над белкой, глядя на её распушенный хвост, будто поросший пшеничными остями, на маленькую головку.

– Так, – шепотом за спиной у Сметанина сказал Градов, – я смываюсь…

– Вы что же… дикари? – спросил Мишин негромко, но так, что услышали все, и обвел взглядом лица. – Вы люди! – закричал он, надсаживая голос и багровея.

От этого почти женского крика, так не вязавшегося с обликом подполковника Мишина, с его мощной фигурой и щегольскими усиками, Сергей Сметанин почувствовал свою, именно свою вину за насмерть загнанную сотней парней рыжую белку; одновременно он ощутил мгновенную нежность к командиру батальона.

– Вечно дядя Федя так, – сказал Андреев, когда Мишин, приказав сержантам собраться у штаба батальона, пошёл, ссутуля спину, вверх по косогору. – Из-за белки людям выходной портить…

– Нехорошо, – сказал Расул Магомедов. – Плохая история…

– Сейчас тебе будет выходной, – пообещал Панкратов.

– Пошли к расположению, – сказал Золотов.

И следом за другими солдатами батальона связисты потянулись к палаткам.

«Непонятно, нельзя объяснить… Что же это за жестокость такая? – думал Мишин, шагая к штабу батальона. – И почти все в этом участвовали. И это же не охота… И не дети они, которые в кулаке воробья затискивают… Им ведь по двадцать… В двадцать лет я вернулся с Отечественной… Войны они не видели? Страданий не знали?»