Текст книги "Вакханалия"

Автор книги: Юлия Соколовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Совершенно правильно, – поддержал багровый Марышев. – Об этом мы и говорили. Я обнаружил злоупотребления в больнице – а мне ведь не по барабану: я пятнадцать лет назад мединститут окончил с красным дипломом…

– С красным носом ты его окончил, – проворчала Сургачева.

– Вы поговорили с главврачом? – спросил Верест.

– А что толку? – Марышев пожал плечами. – Этот фармавит лишь на время облегчает страдания – знаете, как бутерброд с маслом перед обширным возлиянием: как ни оборачивай желудок пленкой, а со временем прорвет…

– Все понял, – кивнул Верест и взглянул на часы. – Теперь последний вопрос – это к вам, Маргарита Семеновна: не появилось желание поделиться информацией?

– О чем вы? – испугалась Рита, зыркнув по сторонам.

– Усвоено, – опять кивнул Верест и, не давая ей времени в десятый раз показать, как она боится, вышел на середину комнаты, сказав слова, повергшие меня в изумление: – Следствие удовлетворено, господа, предварительными результатами. Оно не видит дальнейшей нужды в вашем присутствии. Через час все свободны. Желающие уехать могут уехать, желающие остаться могут остаться. Но не забывайте – дело не закончено. Многих из вас еще не раз вызовут. Кого-то в качестве свидетеля, кого-то в качестве… обвиняемого. А пока убедительная просьба дальше города никому не уезжать.

«А может, оно и к лучшему? – с какой-то не относящейся к делу тоской подумала я. – Уехать к чертовой матери, и точка. Где гарантия, что после сегодняшних откровений я пятую ночь проведу спокойно?»

Глава 9

– А ты не торопишься с инициативой? – спросила я у Вереста, не выставляя ему напоказ своих противоречий.

– Возможно, – допустил он, – но уверен, что поступаю правильно. Попробую доказать свою правоту полковнику Ананченко. Каждая ночь в этом бестиарии обходится в среднем по трупу. Зачем продолжать? Мы должны развести присутствующих здесь людей. Мы должны узнать, с кем по жизни общался Зубов. Мы должны разобраться в личной жизни Тамбовцева и отследить его коммерческие дела. Для этого не обязательно сидеть на дачах. Напротив – сидя на дачах, мы вообще ничего не сделаем. Рассуди сама: только на твою охрану уходит человеко-день…

– Ты просто по жене скучаешь, – догадалась я, – и по капитанской дочке.

Он вспыхнул:

– Не говори глупостей…

«А почему он, собственно, не имеет права скучать по жене? – вдруг подумала я. – Что в этом незаконного? Почему из-за моих неудовлетворенностей и капризов он вынужден оправдываться и нескладно врать?»

– Извини меня, – сказала я, пряча глаза. – Просто грустно как-то стало, ты не виноват. Прости старую дуру.

– Ты не дура, – возразил он. – Ты чудо… местного значения.

Мы бродили неприкаянные вдоль по Облепиховой, между моей и фаринзоновской оградами, и пытались влезть в шкуру Тамбовцева, вышедшего из машины с целью спрятать ценный предмет. Получалось очень бледно. Из-за особняка Фаринзонов неплохо просматривался угол Ромкиной дачи и окно в зале с прилипшими любопытными носами (Борзых с Замятным получили строгий приказ не выпускать никого из дома). У трансформаторной будки болтался Акулов, притворяясь, будто он нелюбопытный. С противоположной стороны прохаживался Ткаченко – этот без комплексов внимательно следил за нами.

Работать в таких условиях было трудно. Заниматься чем-то амурным и вовсе не хотелось.

– Ну и как тебе наше «тырло»? – поинтересовался Верест.

– Не знаю, – честно сказала я. – Это не информация, а дезинформация в полный рост. Подозревай любого – твое право. Даже затрудняюсь сказать, кто из них больше внушает недоверия. Умом голосую за Постоялова, сердцем – за Марышева, злостью – за Красноперова. Если речь зайдет о крупных деньгах – не исключу Сургачеву (она очень хорошо знает слово «дай»), если об обиде и борьбе за личное счастье – приплету и Рябинину, тоже штучка непростая… Мне показалось, ты зря дал им понять, будто Рябинина владеет информацией. Это опасно для нее.

– Не страшнее укола зонтиком, – улыбнулся Верест. – Во-первых, к Рябининой я приставлю Акулова – парень боевой, так что погибать будут с музыкой. Во-вторых, она ничего не знает, а только воображает. Характер такой. В-третьих, преступник может заинтересоваться – а вдруг она действительно владеет информацией, и тогда не исключено, что он проявит себя.

– Но он уже заинтересовался ею…

– Ты имеешь в виду злополучную сцену на крыльце? Ерунда на постном масле. Запугать? Но почему на чужом крыльце? Отправить в мир иной? Но зачем тогда глушить? Тут версия вырисовывается иного плана. Если на Рябинину кто-то и напал, то он просто перепутал ее с тобой. Ему нужна была не Рябинина, а ты! Похожая курточка, рост, фигура, ночка темная… Кто кроме тебя может подняться на твое крыльцо? Это продолжение предыдущей ночи, дорогая. Тебя усиленно хотят, полагая, что ты знаешь местонахождение вещицы. Это смелый ход – злодей знает, что я в доме, а все равно лезет. Выслеживает…

Я поежилась.

– Но прости, проследить, как на мое крыльцо поднимается человек, можно только с огорода Постоялова. Выходит, следил… Постоялов?

– Выходит, так, – кивнул Верест. – Или тот, кто пришел на его огород. Подожди… – Верест нахмурился, явно прокручивая в голове очередную сногсшибательную идею. – Он мог наблюдать твой уход с дачи (ты поперлась в «Дом с привидениями», помнишь?), но не отреагировать. Зачем ломать дрова? Ты рано или поздно вернешься. Через какое-то время ухожу я, наблюдатель приобадривается… Тут калитка раскрывается, и появляется женская фигура. Он решает, что ты уже вернулась, бесшумно подкрадывается в тот момент, когда «ты» поднимаешься на крыльцо, и… А обнаружив ошибку, тихо исчезает, затирая тряпкой следы. Нравится версия?

– Я, пожалуй, домой поеду…

Верест тихо засмеялся:

– Из морга недавно звонили. Спрашивают, не пора ли ехать за очередным жмуриком?.. Знаешь, Лида, я, конечно, несуеверный…

– Ты отвезешь меня в город?

– Отвезу.

– А капусту?

– Нет. Мы не занимаемся перевозкой овощей.

– Учти, мне придется возвращаться – мама вряд ли оценит такой поворот…

– Ладно, отвезу.

– И компьютер мой, и продукты… Скажи, а ты и вправду начал меня подозревать?

Верест смутился. Я заметила – он слишком часто в моем присутствии стал смущаться. О каком этапе в наших отношениях это, интересно, говорит? О заключительном?

Он поднял голову и взглянул на меня так, словно вот-вот полезет обниматься. По идее, не должен бы (окружение не то), но я на всякий случай отошла. Он совсем расстроился.

– Не принимай близко к сердцу. Затмение…

Ну конечно, понимаю. Он сыщик и обязан проверять все варианты… Немного обидно, но я переживу. В дальнейшем мы почти не разговаривали. И поиски наши ни к чему полезному не приводили. Вышедший из машины Тамбовцев вряд ли стал бы действовать нетрадиционно. Я поставила себя на его место. Вот он выходит из «вольво» – озирается. Никого нет. Нужно спрятать вещицу (очень достойная вещица, раз за нее можно укокошить четверых). Справа – мой забор, за ним береза, ограда дает загиб, за которым скат в гараж. Между скатом и оградой – почти на дороге – площадка для мусора. Территория вроде ничейная, все и тащат сюда свой хлам. Раз в неделю (летом) приходит машина – увозит. Таких площадок в кооперативе с десяток. Нынче не сезон, свалка почти пуста – «бездонное» ведро, корневище сирени (наше хозяйство, полдня корчевали – у мамули старая мигрень открылась, у меня – новые обороты русского языка), мотки ржавой проволоки – Розенфельд набросала, засохшие георгины, жестянки из-под селедки, гнилушки, старые колья, постояловские кастрюли, часы с кукушкой, книги, съеденные мышами… Все это мы уже проверяли. Пролистали. «Капитан Фракасс», «Женщина в белом»… У последней обложку отгрызли… Осмотрели гараж, покопались в траве, пошуршали в трубах, усиливающих конструкцию калитки. Ощупали панели дома – хотя могли и не щупать, Тамбовцев не входил на участок: калитка не бренчала. В дупле березы нашли заплесневелого пупсика (прообраз нынешнего телепузика), потерянного Варюшей лет шесть назад и надлежаще оплаканного. Под грудой досок – ржавую лопату, под лопатой – потерянный мамин секатор. Из рукава полураспавшейся фуфайки извлекли высушенного галчонка, заначенного (и успешно забытого) бродячим котом Разгуляем, и на этом решили закругляться. Осмотрели в буквальном смысле все.Даже те места, где Тамбовцев заведомо не мог оказаться: например, ограду Фаринзонов (оказаться он там мог, легко, но я бы его увидела сверху).

– Не работает твой вариант, – сокрушенно развел руками Верест, – но ты, главное, не расстраивайся. Будем отрабатывать другие версии.

Я подавленно молчала. Нелегко признаться, но ведь действительно – вариант не работал… Странно, я была уверена в нем.

И то сказать, далее сейчас, после получаса безуспешных поисков, я оставалась в нем уверена!

Очевидно, требовались дополнительные проработки.

Часть вторая

Глава 1

Боевой «уазик» дрожал под парами, готовый бороздить просторы. Акулов с Ткаченко таскали в него капусту, а я претерпевала агонию. Сидела на сумках и мелко тряслась. Угрюмый Верест бродил вокруг меня по радиусу. Наконец, не выдержав, наплевал на условности, присел передо мной на корточки и сжал мои руки.

– Все, не психуй, будь проще. Завтра я приду к тебе на чашку чая, пустишь?

– Кольцо не забудь снять, – огрызнулась я. – У меня в доме злая мама.

– Я не ношу кольца, – с укором заметил он.

– Откуда я знаю!.. Вот приедешь к жене и сразу напялишь…

Он не обиделся, хотя дело того стоило. Наш содержательный диалог происходил в семь часов вечера, в среду, 10 октября. А двумя часами ранее мой дом подвергся новому паломничеству. Как к святым местам древней Мекки, тянулись ко мне люди. Видно, время заточения у Красноперова окончилось.

Первой ворвалась Сургачева – раскрашенная, в бархатной курточке. Тоже машина под парами ждала.

– Давай, Лидочек, выкладывай, чего нашурудили, чего нет. У Ромки из его окошка не видно ни зги, а так интересно…

Марышев, после бесцеремонного наката на мою невиновность, войти не решался, мелькал в огороде и что-то выпытывал у скучающего Ткаченко. Я без утайки рассказала Сургачевой о наших скромных находках. С откровением поведала о сушеном галчонке в рукаве, о секаторе, лопате, о праотчиме телепузика и «Женщине в белом» – без корочек и на треть съеденной.

– И это все? – вытянула скуластую мордаху Сургачева.

– Как на духу, – поклялась я. – Век воли не видать.

– Ч-черт… – Сургачева щелкнула пальцами. – Чего ж ты нам мозги-то запудрила?.. Ладно, Лидочек, целую, пока, некогда нам. Домой хочется – жуть… Позвоню.

И умчалась, оставив в воздухе тонкий газовый след. Оборвав диалог с Ткаченко, Марышев унесся за ней в кильватере. Я высунула нос из двери, чтобы спросить у Ткаченко, куда, черт возьми, подевался капитан Верест, но, очевидно, сделала это не в добрый час. Постоялов от своего рукомойника поманил меня пальчиком. Он тоже был одет не по-дачному. Вздохнув, я слезла с крыльца и побрела через свежевыдранную свеклу.

– Ну и как оно, Лидия Сергеевна? – почему-то шепотом поинтересовался сосед. – Рассказывайте.

Я бесстрастно повторила про секатор, лопату и маленького галчонка. Поклялась на своем подсолнухе и выразила твердую уверенность, что отныне детективы буду разгадывать только на бумаге.

Постоялов озабоченно покачал головой: мол, надо же, опять проблемы. Ну никак не хочет наше дело шагать вперед.

– Не расстраивайтесь, Лидия Сергеевна, – улыбнулся он улыбкой верного друга. – Вам-то, по крупному счету, какая разница? Пусть милиция думает – им за это деньги платят. А нам пора – укатимся отсюда, как колобки, Лидия Сергеевна… Вы уж простите меня, если позволил себе бросить на вас тень подозрения. Это массовое помешательство, согласитесь – сидеть и топить ближнего, лишь бы самому не досталось. Ей-богу, страшно стало… Поверьте, мне бы и в голову не пришло подозревать вас в таких бесчинствах…

Лицемерит, подумала я. В моей невиновности он может быть уверен только в одном случае – если сам учинил это паскудство…

А потом на мой участок прокрался Ромка Красноперов. Мягко ступая, прикусив губу, на цыпочках прошел мимо хмеля (Ткаченко в этот момент чего-то делал, стоя к нему спиной) и походкой воришки поднялся на крыльцо. Явно рассчитывал на блицкриг. Когда его хитрый нос сунулся ко мне на кухню, я стояла подперев бока и испепеляла его взглядом.

– Привет, – растерялся Ромка.

– По физии схлопочешь, – пообещала я.

– Виноват, – закрыл он за собой дверь и нацелился на стул.

– Стоп, – сказала я. – Никаких посиделок. Сидеть в СИЗО будешь.

Он напряженно сглотнул, давая понять, что шутка не фонтан.

– Ты что, обиделась на меня?

Я молча глянула за занавеску. Ткаченко совсем не ловил мышей. Вернее, только тем и занимался – нашел помидорный кол и азартно метил в башку мышонку, в ужасе мечущемуся по междугрядью.

Явление клоуна он, естественно, проворонил.

– Рассказывай, – потребовал Ромка. – Пока не расскажешь, не уйду. И не дуйся на меня, подумаешь, обидели!

Кое-как я от него отвязалась. В который раз повторила историю про лопату, секатор и телепузика, после чего открыла дверь и вышла на крыльцо. Ему ничего не осталось, как податься за мной следом.

– Понял, не лопух, – откомментировал он мой намек, козырнул остолбеневшему Ткаченко и слинял. Я даже не поняла, обрадовался он услышанному или огорчился.

Последней на горизонте показалась Рита Рябинина. Причем сперва она явилась в воображении, потом уже воочию. Я сидела в маминой комнате, пытаясь застегнуть набитую бельем сумку, а она стояла на Облепиховой и бренчала крючком моей калитки. Как корова колокольчиком. То открывала ее, то закрывала. Ничего удивительного – очень сообразно характеру. Наконец нечеловеческим усилием она собрала мужество и ткнула в калитку.

– Прости меня, Лида, – покаялась она, входя в комнату. – Я сама не понимаю, что несла. Но вы же набросились на меня, обвиняли…

– Я набросилась?..

Простить – это значит забыть. Я не злопамятная, но память у меня хорошая. Понимая, к чему идет дело, я обреченно вздохнула и принялась монотонно перечислять найденные под домом предметы.

– И это все? – тихо спросила Рита.

– Все, дорогая, – ответила я. – А теперь, если не трудно, развернись и, пожалуйста, выйди вон в ту дверь. Да шире шаг.

– Ой, ты знаешь, мне и правда пора, – зачастила Рябинина. – Надо еще розы укрыть, парник укрепить, дрова для печи принести…

– Ты не уезжаешь? – удивилась я.

– Да нет, остаюсь я, Лидочка. Нельзя мне в город уезжать, плохо там…

Ах ну да. Мы же морально лечимся после развода.

– А Красноперов?

Разве Ромка тоже не уезжает?

– Он уедет, но к обеду завтра обещает вернуться. Знаешь, Лида, мы с ним помирились… Мне кажется, он хороший человек, обещал кирпичи в подвал опустить…

С ума сдуреть. Какой работящий и однолюб! Бурля от злости, я чуть не вытолкала ее взашей. Ходят тут любопытные Варвары…

Я уже отвыкла от городской, лишенной напряженности и капитана Вереста жизни! Она казалась дикой и чуждой. Когда меня с тремя сумками и двумя овощными баулами высадили у родного домофона, я с трудом вспомнила, как набирается код. «Мы поможем поднять твои вещи», – предложил Верест, едва на горизонте показались памятники бетонного зодчества. «Да ни за что, – отказалась я. – Соседи помогут. Если мама увидит меня в милицейской машине, будет федеральный скандал…»

Благо наши окна не выходят во двор: рыдван с желтой полосой видели лишь два кота под грибком да глухонемой белогорячечник Агашкин, выгнанный супругой под дождь. Тащить свои вещи пришлось самой – поэтапно, с пролета на пролет, совершая длительные перекуры. К четвертому этажу я, наверное, здорово напоминала человека, закатившего на гору Казбек цистерну с питьевой водой. Да, я очень люблю свою маму, но ненавижу ее капусту!

– Не надо почестей, родные… – бормотала я под дружные недоумения домашних и брела в ванную, оставляя на полу шлейф из дачной амуниции…

Но меня и там не оставили в покое. Войдя в привычную роль обер-полицмейстера, мама активно стучала в дверь и хотела все знать. Уехала ли уже Бронислава (Хатынская), почему она не зашла, почему не помогла донести вещи, почему я приехала на три дня раньше, почему пятое, почему десятое… На что я из последних сил орала, что меня довезли соседи, таскать чужие вещи им воспитание не позволяет, и вообще, пока я моюсь, пусть весь мир подождет…

Потом были тисканья, Липучка под ногами, бурные разборки под пельмени, из которых я узнала много интересного, в том числе о себе. Что я, оказывается, лоботряска в кубе. Мало того что бегу от общественных (это каких?) и материнских обязанностей, так не успеваю даже накатать новый роман (доказывать маме невозможность «накатания» романа за полторы недели – бесполезно). Что Варюша балбесничает не переставая… Что она обросла двойками, как пень опятами, ищет Австралию в Европе, Вашингтон в России, о существовании таких священных слов, как «пластиды», «хлорофилл» и «живое вещество клетки» (мама бывший биолог), даже не подозревает, зато настойчиво порывается узнать, кто такой Рыжий Ап и что означает фраза «накосить бабок»… Что ее на днях чуть не покусала соседская болонка Брыля и, если бы Варюша не съездила ей по лбу канистрой (?!), пришлось бы делать прививку от бешенства… Что она начинает посматривать на мальчиков, в частности «на этого обормота из пятой квартиры, по которому давно Колыма изрыдалась»…

– Варюша, ты ведешь себя очень плохо, бросай эти выкозюливания, – бормотала я, невольно любуясь дочерью. Что бы там ни говорила мама, а ребенок растет симпатичный и смышленый (вон как подмигивает). Замечательный ребенок. И на Бережкова ничуть не похожий.

– Я исправлюсь, мама, – поклялась Варюша. – Ты только больше не уезжай на дачу, ладно? И вообще, пойдем спать, пусть бабушка тут одна разоряется…

Слава всем богам, наступало воровское время суток. Как мы с дочерью пробурились в спальню, я помню нечетко (у каждого из нас вообще-то своя спальня, но сегодня мы спали вместе). Очнулась утром в четверг, 11 октября. Ребенок лежал рядом и кидал мячик в потолок. То есть занимался любимым делом.

– Почему не в школе? – спросила я.

– Начинается, – вздохнула Варюша. – Еще одна бормашина. Так рано же, мама!..

– Не ори, я нормально слышу, – поморщилась я. – Как у нас с завтраком?

– Бабушка с Галиной Бланкой еще не готовы, – хихикнула Варенька. – Сходи помоги.

Неохота, но придется. Наша бабушка красиво вяжет, неплохо шьет, нормально выбивает ковры, моет стекла и пылесосит. Однако демонстративно не любит готовить. Словно и не бабушка, а царица.

После завтрака, когда посуда была вымыта, а Варюша взашей отправлена в школу, маманя вообразила себя чекистом.

– Дочь, у тебя ничего не случилось? – уперлась она в меня тяжелым, всепроникающим взглядом.

– Совершенно, – нахмурилась я (серьезное лицо – лучший друг враля). – А почему ты спрашиваешь?

– Ты расстроена.

– У меня работа не идет, мама.

– Она у тебя никогда не идет, дочь. Не помню, чтобы ты расстраивалась по таким пустякам. С дачей все в порядке?

– А куда она денется, мама?

– Тебя никто не обидел?

– Меня?!.. Обидел?!..

Изумление я изобразила грамотно. Оно и спасло меня от дальнейших разбирательств. Кофе я пила уже в своей комнате, у окна, в тоске зеленой. Там-то и началось. Наши окна выходят на главную артерию города – машин прорва, гудят, обгоняют, никакой дисциплины. Но Бронькин голубой «кефир» я вычислила еще за светофором у Дома офицеров. Манера езды у нее особенная. Гонит даже там, где пьяный «новый русский» поедет не спеша. Вереща сигналом, пронеслась поворот, покрутила бампером под носом у элегантного «кадиллака», показала средний палец подрезанному ею джипу и влетела на парковку, предназначенную для машин банка. Ее там знают, не рыпаются. Тяжеловато ворочаясь, вылезла из машины. В пешем виде Бронька Хатынская, конечно, не Клава Шиффер. До пояса еще ничего (за рулем особенно эффектно), но ниже – широковато. На грушу похоже. Но Броньке собственные формы далеко до форточки, она себя любит в любом месте. И мужчины ее любят – потому что у Броньки недостаток один – бедра, а достоинств такая масса, что за ними бедра уже не видны.

Предчувствуя бурные полчаса общения, я поплелась открывать дверь. Она ворвалась как цунами. Бегло поздоровалась с мамой и потащила меня в мою комнату.

– Ты что, офонарела, Лидка? А ну живо раскалывайся, что случилось. Ты меня до инфаркта доведешь…

Она опять сменила имидж. Нет на Броньку управы. В этом октябре Хатынская предстала публике желто-рыжей (надо объяснить Варюшке, кто такой Рыжий Ап), в облегающей водолазке с цыганскими бусами и красной юбке, полнящей ее бедра еще как минимум вдвое. Простая у нас девушка Бронька.

– Тихо, – сказала я, прикладывая палец к губам. – Чего ты орешь как бешеная? У меня мама не в теме…

Отвела ее к окну и там все рассказала. Все-все, у меня от Броньки секретов нет. От первой ночи изложила до последней, без щекочущих душу нюансов, но со всеми фактами. Она слушала разинув рот, периодически выдыхая из себя: «Ну ни хрена себе сюжетец…» И даже лоб мой потрогала – не температурю ли.

– А с романом у тебя как? – спросила она, когда я закончила.

Я показала ей сведенные колечком большой и указательный пальцы.

– В смысле «о'кей»? – не поняла Бронька.

– В смысле «никак», – вздохнула я.

– Так вот же тебе новый роман! – вскричала Бронька. – Не надо напрягаться и выдумывать… Ну концовку там приделаешь какую-нибудь…

Интересно какую? Я невольно задумалась, а Бронька тем часом стала излагать свое видение моей ситуации. Ночь на вторник она пролежала в постели ни жива ни мертва. Интуиция подсказывала, что я не спятила. Как ни странно, но сообщение Вересту приняли очень быстро и даже поблагодарили. Вновь набрать мой номер она не решалась – руки тряслись. Неожиданно для себя Бронька отключилась, а разбудил ее в пять утра телефон. Звонивший извинился и, представившись капитаном из убойного отдела Верестом, поинтересовался, не она ли звонила по «02» от имени и по поручению Косичкиной. «Так точно, – подтвердила Бронька. – А как вы узнали?» «А очень просто, – ответил Верест. – Я звоню с ее мобильника, в куртке нашел, сама она спит рядом – у нее выдалась чертовски непростая ночь. А данный номер – последний входящий звонок, оставшийся в памяти телефона». В двух словах прояснив ситуацию, Верест уверил, что объект под защитой и волноваться не стоит. Голос внушил Броньке уважение. Поэтому во вторник она больше не звонила. В среду абонент оказался «временно недоступен» (я вырубила его, к чертям собачьим), а к вечеру опять позвонил Верест и доверительно сообщил, что объект направляется домой и нуждается в солидной психологической поддержке.

С полным кошельком этой поддержки Бронька и прикатила.

– Пойдем, Лидок, возьмем бутылочку доброго мартини и культурно назюзюкаемся. Я тут вычислила новый кабачок у «Золотых куполов»…

Вообще-то Бронька трудится рецензентом. На дому. То есть за три с половиной тысячи родных и деревянных читает всякую лабуду, присылаемую в издательство «Сезам». Однако я никогда не замечала, чтобы она жила на зарплату.

– Так ты же за рулем, – удивилась я.

– А кто меня остановит? – удивилась Бронька. – Ты же знаешь – после двухсот мартини у меня обостряется зрение, а после трехсот я машинально сбрасываю скорость.

– Спасибо, Бронька, – поблагодарила я, – но пока не получится. Мне нужно обдумать сложившуюся ситуацию. С книгой – раз, с личной жизнью – два, с опасностью для последней – три.

– Хорошо, – понимающе согласилась Бронька, – только не грузи себя выше меры… А знаешь, – с какой-то мечтательной улыбкой подсластила она мою горечь, – у капитана Вереста очень недурственный голос. Если он и в остальном такой же, то я тебе завидую – ты идешь верною дорогой, – и, покачивая привесом ниже талии, гордо удалилась.

От таких сладостей во мне опять взревела ностальгия. Смывать ее пришлось контрастным душем – на удивление маме. К счастью, нашу с Бронькой беседу она не слышала – когда идет очередная серия «Земли любви» (даже утренняя повторная), происходящее в доме становится несущественным.

Звонить в редакцию я пока не хотела. Не с чем. Выслушивать брюзжания главреда (главного вредины) Рубиковича? В идее Хатынской, высказанной с паром из ноздрей, имелось здравое зерно: не резон придумывать, когда все уже придумано. Пойманный преступник вряд ли потребует часть авторского гонорара, а непойманный – наверняка. Вот только кого сделать главным злодеем? Красноперова? Постоялова?..

Или раскрыть преступление?

День проходил, как и большинство дней в нашей жизни, бездарно. Самочувствие незначительно улучшилось. Но появилась усталость – ниже колен. Известив маманю о небольшом сон-часе – часика на четыре, – я улеглась на диван и завернулась в плед. На даче кровать была несравнимо мягче… Опять зазвучали ностальгические мотивы, перетекающие в дачный триллер, воспоминания о котором в свою очередь принялись ожесточать мое стремление найти (а не назначить) преступника. В этом был и личный мотив – вовсе не факт, что с переменой места проживания я перестану быть объектом охоты.

Я пыталась проиграть все от начала – первая ночь, утро… и мне показалось, я опять уцепилась за какую-то «малозначительную» деталь. Дай-то бог… Но замелькали события второй ночи – с перекошенными лицами мертвецов, и деталька стремглав улетучилась. Ага, теперь я поняла, где ее искать. Но дальше понимания дело не шло. Концентрация и отключение чувств не помогали. Озарение как муза: не успел поймать – извини, другой поймает… А потом и вовсе навалились внешние раздражители. Сначала мама заглянула, посоветовала разобрать диван: «самой же неудобно в зажиме-то лежать». Я что-то пробубнила и уткнулась в подушку – невозможно убедить человека в целесообразности удобства, если он уже два десятилетия поступает «неудобно».

Потом пришел сантехник, вызванный мамой еще в третьем квартале. Истошно взвыла Липучка – лапу ей, видишь ли, отдавили… Сантехник протопал аккурат в мою комнату – к батарее. Трезвый и злой. Я по стеночке слиняла в ванную – у этого «трезвяка» была типичная рожа наемного убийцы. «Не-е, хозяйка, – слышала я приглушенный прокуренный бас, – не получится заварить. Тут сварки-то – капнуть надо, не повезем мы с Лехой аппарат. Ты, хозяйка, хлебным мякишем залепи. Или мисочку подставь. Чего? Триста, говоришь?.. Тут подумать надо. Какое у нас сегодня число?..»

За сантехником пожаловал бывший муж – Бережков. Собственной персоной. Фишка. Я глаза протерла. Обычно этот «на гитаре игрец» раз в три месяца приходит. Жалуется на нелепую жизнь и даже оставляет какие-то там алименты (мы их потом с Варюшей в «Баскин Роббинс» проедаем). А тут вдруг внепланово решил осчастливить. И повод, надо думать, подобрал.

– Это тебе, – выгрузил он из пакета кулечек с четырьмя апельсинками, потом подумал и добавил аналогичный – с яблоками.

А ведь он изменился, подумала я. Совсем не тот стал Бережков. Сутулистый, волосики вон выпадают, брюшко намечается. Одни глаза еще чего-то выражают. Так и норовят меня потрогать. Как хорошо, что я с него соскочила.

– А чего вдруг? Мы уже в больнице? – Я еще глубже закуталась в плед. На Востоке, между прочим, прикосновение к женщине под паранджой равняется изнасилованию.

– Говорят, ты подверглась массированной атаке? – скромно потупился Бережков.

Я вздрогнула. Откуда информация, уважаемый?

Я молчала.

– На выставке в «Сибэкспо» сегодня утром встретил Романа, твоего соседа по даче… забыл его фамилию. Помнишь его?

– Отчетливо, – похолодела я.

– Он там фирму «Ришелье» окучивал – что-то по поставкам селеронов без НДС. Пробивной, я смотрю, мужик… Ты его когда в последний раз видела?

– Неважно, – прошептала я. – Что он сказал?

От Ромки Красноперова любой подляны ожидать можно… А вдруг они не случайно там встретились? – подумала я с испугом. Уж больно маловероятен этот случай. Не продолжает ли он наши дачные запутанные игры?

– Он сказал, что ты попала в затруднительную криминальную историю. Якобы несколько раз подвергалась нападению и лишь чудом осталась жива… Это правда, Лида?

Интересно девки пляшут. Если так и пойдет, по цепной реакции, скоро весь город будет приблизительно в курсе.

– Это правда, Бережков, – вздохнула я. – Но неприятности остались позади. Впереди у нас приятности… Не вздумай маме рассказать.

– Хорошо, хорошо, – пообещал он, – могила. Я могу тебе чем-то помочь?

Я нарочно притуманила глаза. Пусть думает, что совсем неживая. Его лицо становилось угрюмым, расплывалось. Удивительно устроен человек. До поездки на дачу я относилась к нему по-божески, подчас даже сожалея, что позволила нам обоим совершить ошибку. А после дачи – как отрезало. Ничего, кроме раздражения. Где была я много лет назад? Разве мог рожденный Раком принести счастье такому противоречивому Тельцу, как я?.. Он что-то продолжал бухтеть, вроде как предлагал свои услуги, сочувствовал, а я усиленно притворялась засыпающей. И до того допритворялась, что уснула. А когда проснулась, Бережкова и след простыл. Варюша была дома, часы показывали практически вечер.

Замечательно прошел день. Не заявись под чаепитие Верест, его смело молено было бы отнести к полной пропаже. Я как чувствовала, метнулась открывать дверь… и застыла на пороге, охваченная ветром перемен. Знакомая блажь саданула в голову, закружила. Как он был хорош! Светлый плащ, песочный галстук, слева конфеты, справа цветы…

– Я без шампанского, – сказал он гордо. – Извини, шел на чай.

– Ничего страшного, – прошептала я, бледнея и погибая на глазах. – Спасибо, что дошел…

– Я не мог не дойти, – он тоже как-то пятнами побледнел, шагнул и прижал меня к себе. – Я не узнал еще от тебя самого главного…

– Которого? – Я подставила губы… и куда-то поплыла – волнообразно и мягко.

– О самой большой кастрюле в мире…

– Ты не узнаешь, пока сам не догадаешься…

– Но я туп до крайности… Как я могу догадаться?

– Кхе-кхе, – вдруг покашляли из глубин коридора. Мы неохотно оторвались друг от друга.

Варюша и мамуля стояли на одной линии, как бы у барьера, и, дружно набычась, взирали на эту эротичную сценку.

– Сейчас произойдет форс-мажор, – прошептала я.

– Кто-то собирался пить чай? – с прохладцей заметила мамуля.

Спасибо ей огромное за эту прохладцу. Она куда приятнее, чем вечная мерзлота.

Представленный, по скудости моей фантазии, работником МЧС, он был политкорректен с мамой и по-свойски общителен с Варюшей. Рассказал три пристойных анекдотца – про легендарного комдива, покойного иорданца со сказочной фамилией и затертого саудовского миллиардера. Подробно обсудил с мамой особенности национального возделывания бахчевых, – в частности, крошечных сибирских дынь в теплицах, а с Варюшей – шансы на приезд в наш славный город Наталии Орейро со своей мыльной свитой.