Текст книги "Вакханалия"

Автор книги: Юлия Соколовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Визит к председателю в деле поиска маньяка ничего не дал, – во-первых, членские книжки идут без фотографий, во-вторых, выписываются они на одного человека, а не на всю семью. Казаки тоже разводили руками: если у разыскиваемого есть машина, они ничем помочь не могут – легковой автотранспорт не осматривается (это дачи, извините, а не оборонный завод). Но подозреваемого тем не менее вычислили: путем визуального поиска. Это сделал старший лейтенант Штейнис. Он и был человеком, которого видела болтающимся по кооперативу Рита Рябинина. Он и лежал мертвым у трансформаторной будки, а потом пропал. Едва поступил звонок из садового общества «Восход», информация тут же была передана оперативной группе Первомайского РОВД, курирующей маньяка, и хотя звонила незнакомая Косичкина, а не Штейнис, группа выехала немедленно…

– А что такое визуальный поиск? – не поняла я.

Да проще простого, пояснил Верест. Двое суток назад старший лейтенант Штейнис, вооруженный фотороботом, обнаружил субъекта, внешне похожего на преступника. Дело было в Кирилловке – субъект стоял в очереди за пивом. Затарившись, сел в машину и поехал вниз по дамбе – к садовому товариществу «Восход». Машиной опер не располагал. Он кинулся к торговцу пенным напитком. «Слышь, браток, кто такой от тебя отвалил? Уж больно физия на моего однокашника смахивает. Я ему кричал, a он уже отъехал…» – «Да это же такой-то и такой-то, – отчитался торговец. – Три года у меня пиво берет. Как из города на дачу едет, тормозит, поболтаем… У него фазенда тут. Волчий тупик». – «Ура! – вскричал осененный Штейнис. – Он!» Так и бродил с тех пор неприкаянно, ждал, пока маньяк на дело соберется, дабы взять его на тепленьком…

– Как-то запутанно у нас, – пробормотала я. – Маньяк напал на Макарову – предположим. Не знаю, какое он получил удовольствие, работая в холод, в дождь, практически в темноте, – но пусть. Штейнис – я правильно его назвала? – пытался обезвредить убийцу, но погиб сам. Нелогично. Во-первых, находясь рядом, он бы не стал ожидать трагической развязки. Во-вторых, у него наверняка имелось оружие и он бы не позволил преступнику подойти и зарезать себя как поросенка. Тем более в спину.

– В-третьих, мы не знаем, погиб ли Штейнис, – издевательски улыбнулся Верест.

Я не взорвалась:

– Этого вы не знаете. А я прекрасно знаю. Кстати, Олег Леонидович, обратный вариант: маньяк подкрадывается к милиционеру, убивает ножом в спину, а потом преспокойно дожидается Макарову – мне нравится еще меньше. Во-первых, зачем оставлять тело Штейниса на виду? Его увидит в первую очередь Макарова. Он бы оттащил его хотя бы под забор Фаринзонов, невелика тяжесть. Во-вторых, чего бы Зойка поперлась на ночь глядя неведомо куда?

– Но поперлась же…

– Кстати, представьте мне вашего молодчика.

– С радостью. Он проживает по адресу: Волчий тупик, два. – Верест потянулся к своей папочке и вырыл из нее сложенный вдвое лист. – Городская квартира – в районе Центрального рынка. Однако большую часть осени он проживает на даче. На работу ездит на машине… Как мы выяснили, его работа не требует присутствия от звонка до звонка.

С листа бумаги смотрел парень, похожий на Ромку Красноперова.

Глава 5

Первый испуг сменился недоумением. Второй испуг – скепсисом. Я задумчиво созерцала рисованный карандашом портрет и искала десять отличий.

Нашла добрых двенадцать.

– Ваша жертва неплохая портретистка, капитан. Но этот человек не мой сосед. Поправлю – он не совсем мой сосед. Красноперов старше. У вашего парня овальное лицо, у нашего – удлиненное. Посмотрите на этот холмик в верхней части лба (у женщин он называется «бутон персика», у маньяков – не знаю) – художница не могла его выдумать: убийца носит пробор. У Красноперова лоб ровный – он не сможет расчесать волосы подобным образом… А уши? Если вы убеждены, что это уши Красноперова, то какая тогда, собственно, разница между мною и Евой Херциговой?..

– Вы считаете это существенным?

– Да как вам сказать, капитан… Если необходим срочный арест, считайте это несущественным. Если вас интересует истина – тогда наоборот. Но учтите, арест Красноперова ничего не даст. Произойдет новое преступление, и волей-неволей вам придется его отпускать. Потеряете время.

Капитан, усиленно хмурясь, делал вид, будто не обескуражен.

– Убийство Макаровой, Олег Леонидович, – подлила я масла в огонь, – не совсем вяжется с похождениями маньяка. Вы отдаете себе отчет, но не хотите мириться. Как было бы славно, да? – подогнать новое дело под старое, забрать злодея и никогда не возвращаться на эти дачи? Прокрустово ложе, капитан. Отгадайте детскую загадку: что не влезет в самую большую кастрюлю в мире?

– То есть?

– Элементарно, – сказала я. – Представьте себе бесконечно огромную кастрюлю. Больше галактики, больше Вселенной. И материальный предмет, который нельзя в нее затолкать.

– Не знаю.

– Стандартный милицейский ответ. А вы подумайте.

Он недобро прищурился:

– Не пойму я, Лидия Сергеевна, какого амплуа вы придерживаетесь по жизни. Я видел вас уже в двух ипостасях. Вы инженю? Не похоже. Героиня? Субретка?

– Суфражистка, – ответила я. – Безжалостная. Когда есть на кого опереться.

И вдруг мне стало страшно. Фоторобот маньяка лежал передо мной, изредка я косила на его вытянутое лицо, и тут меня пробило: да ты же с ним знакома, душечка!!!

Ну и тормоз. Аж в жар бросило. Заметил ли Верест?.. Стоп, тут надо подумать. Признания подождут. Не смотри на фоторобот! Я попыталась соорудить спокойное лицо. Сомнений мизер: человек, смотрящий с формата А4, и «маньяк», подкарауливший меня на Фасадной улице, – суть одно лицо. Высокий лоб, прическа на пробор, глаза… Мне везет как утопленнице (никогда не замечала за собой этой склонности наматывать на шею неприятности; видно, сглазил кто). Две поганые истории абсолютно не связаны между собой, они не могутбыть связаны! И тем не менее я отметилась в обеих. Маньяк действительно имеет дачу в «Восходе» (решительно убираем кавычки со слова «маньяк»). Он, не скрываясь, уходил по Фасадной, потому что шел домой! Он не гадит там, где живет. Но его основательно трясло – стоя передо мной, так и подмывало нагадить. Но благоразумие победило – выходит, не совсем он сумасшедший. Переключается на женщин средних лет? Начал с пенсионеров, а закончит младенцами? Как расценивать сие ночное поведение?

– Тук-тук, – постучал Верест по столу. – К вам можно?

Он смотрел на меня с огромным любопытством. Ну интересно – не каждый день увидишь думающую писательницу.

– Подождите, – буркнула я, – занято.

Открывать ли ему распахнувшиеся передо мной знания? Затаскают же. А с другой стороны, доколе опера будут висеть на Красноперове? Пока маньяк спокойно не выйдет из дома и не прибьет еще кого-нибудь?..

– О чем думаете? – затребовал Верест.

– Ни о чем, – соврала я. – Обо всем сразу.

– Верно, – согласился он. – Обо всем сразу – это именно ни о чем. А поконкретнее?

Я неуверенно покачала головой. Признаюсь, это была минута малодушия. Я не могла ему признаться. Встреча с маньяком – это перебор. Влипнуть сразу в два уголовных дела – с таким количеством трупов! – ладно если часть останется при мне. Но выставлять на люди… Не позволю! Моя душонка праздновала труса.

– Ничего нового, Олег Леонидович, – прошептала я. – Как-то, знаете, не привыкла… Поставила себя на место пострадавшей… Макаровой – и… ком подкатил к горлу.

– А теперь попробуйте еще раз. – Он смотрел на меня пристально и насмешливо.

Я вспыхнула. Чертов мент…

– Быстро рассказали, и все. – Он склонил голову набок. – И дышим свободно.

– Ладно, слушайте… – Я почувствовала, как краска заливает лицо. А может, оно и к лучшему – не хочу я с ним опять встречаться, с долговязым ночным кошмаром.

– Ерунда, – внимательно выслушав мои признания, заявил Верест. – Эмоции – согласен. Многое вы там разглядели ночью? Не поверю. Уж больно вы горой стоите за Красноперова. Скажите, он вам случайно не родственник?

– Как? – поразилась я. – Вы мне не верите?

– Верю, – улыбнулся Верест. – Но давайте считать, что я ничего не слышал, ладно? Намотаем ваши слова на ус и забудем. Временно.

Невзирая на соблазн, Красноперова пока не брали. Что и верно. Маньяка надо брать за работой – иначе не докажешь. За дачей наблюдали. Из пустующего мезонина между Волчьим и Сосковым переулками неплохо просматривался мерцающий монитор в мансарде. Примерно в девять утра опергруппа, усиленная нарядом ППС из Макеевки и казачьим разъездом, обошла дачный кооператив. Дождь утих. Переулки превратились в раскисшее болото, чавкающее под ногами. Смельчаков, рискнувших переночевать с воскресенья на понедельник, оказалось совсем немного. Активная жизнь наблюдалась лишь в нашей, северной части кооператива. Постоялов, Марышев с Сургачевой, Красноперов, Рита Рябинина. Некая Косичкина. В остальных – едва теплилась. Ночевала старая бабка через семь дворов от моего – из тех, кому по барабану, зарежут их или нет. Дымились трубы по Лесной улице, на Сиреневой большая женская компания лепила вареники. Назревала гулянка на Садовой – два «мерса», мангал, пиво, девочки по даче скачут – из одежды одна косметика… Пенсионеры в Заречном переулке рубят теплицу из украденного бруса…

Верест принимал информацию по рации – мрачно выслушивал и отзывался: «Понял»…

Земля у трансформаторной будки превратилась в сплошное месиво. Следов не осталось – без собаки понятно. Мы стояли на пересечении Облепиховой и Волчьего тупика и тщетно пытались воссоздать ночную драму. Когда Верест предложил прогуляться, я не рискнула ему отказать – перспектива остаться одной в холодной дачке попахивала истерикой.

– Нищие тут у вас не ходят? – поинтересовался Верест, употребляя пятую за утро сигарету.

– Не ходят. Раньше кишели как в теплотрассе. Жили на чужих дачах, кормились с огородов. А как охрану наняли, забором обнесли – ни одного не видела.

– Тухляк, – вздохнул Верест. – Не нравится мне это дело. Не знаю почему, но не нравится. Пованивает как-то.

– А какие вам дела нравятся, Олег Леонидович?

Он улыбнулся. У него уже в третий раз выходила теплая, дружеская улыбка.

– Откровенно, Лидия Сергеевна, мне никакие дела не нравятся. Я технарь. НГТУ окончил – на предмет самолетостроения.

– Да я, в общем, тоже, – призналась я. – На предмет технологии резки металлов.

– Значит, и вы совершили ошибку?

– Одну, капитан. Вы совершили две. Что вас подвигло поменять профессию? Сериал «Следствие ведут знатоки»?

Он засмеялся:

– «Десять негритят». А также обнищание итээровской прослойки и взлет криминала, подразумевающий высокую востребованность сыщика. Осечка вышла. Нормальные сыщики теперь нужны только криминальным структурам для собственных нужд.

– Неужели всюду так траурно?

– Случаются курьезы. Позавчера коммерсант с крупкой суммой катил из Барнаула – за партией товара. В Алтайке мужик подсел в купе. Ну выпили, конечно, закусили, побратались. Представился новенький своим братом коммерсантом. Пошли курить – в тамбуре склеили мадам из соседнего купе – общительную, интеллигентную. Дальше поехали втроем, упражняясь в остроумии. Дама стала тяготеть ко второму – подсевшему в Алтайке. Ну он и вызвал первого в коридор: давай выручай, братуха, станция за бортом, ты пошатайся минут пять, а мы тут… Ну, словом, понимаешь; с меня пиво, все такое. Ну первый, делать нечего, проиграл в честном бою – вышел, пошатался по перрону, и назад в купе. А там уже, естественно, ни денег, ни вещей. Ни тех двоих. Даже ботинки прихватили, уроды… Он, дурь в голову, как был – в трико и шлепках – на вокзал, давай носиться, а поезд тем временем – гудок и ходу. А ехать мужику вплоть до Томска. Он обратно прибегает – а поезд ему ручкой. Съездил за товаром называется… В ментуру прибежал – а те в хохот, давно юмористов не видели. Искать, понятно, никого не стали – кого тут найдешь? – но повеселились от души…

– Черновато как-то, – с сомнением заметила я.

– Да что вы, – махнул он рукой. – В сравнении с бытовыми убийствами – невинная шалость. Прогуляемся, Лидия Сергеевна?

«Уазик» отдела по расследованию убийств сиротливо обретался у главных ворот. Двое работничков сладко спали (один из них – Костян Борзых), еще двое стояли у капота и курили.

– Кого привел, Леонидыч?

– Главную подозреваемую, – представил меня Верест коллегам.

– В машину ее? – подмигнул мент, делая устрашающий жест. – Так это мы мигом…

– Но-но, – заволновалась я, – без намеков, пожалуйста. А то узнаете, кто такая сибирская язва.

Неспящие засмеялись.

– Инструкции будем писать, командир? – осведомился приблатненного вида опер.

– Обязательно, мужики. Собирайте толпу, будите сновидцев – и за работу. Носами пробороздить место преступления. И окрестности в радиусе ста метров. Будут требовать санкцию прокурора – знаете, как себя вести. Нет хозяев – обыскивать только огород. И не забудьте про Красноперова, любое его движение на вашей совести.

– Что искать, Леонидыч?

– Штейнис не объявился?

– Никак нет, командир. Звонили жене – она не в курсе, ушел вчера утром – больше не видела.

– Вот его и ищите…

Казаки не прибавили информации. Караульная будка находилась рядом с воротами – утепленная, срубленная из добротных бревен. Электричеством запитывалась отдельно от поселка – посредством ЛЭП, тянущейся по верху дамбы. Внутри, правда, особенного порядка не наблюдалось – кровати не прибраны, на столе грязная посуда, в углах – пыль холмами.

– Перхоть, – проследил за моим взглядом старшой. – Не обращай внимания, дамочка, здесь всегда так.

Да я-то переживу. С наступлением осени казаки в наших краях мельчают. Летом полно девчонок – нарядных, голопузых, с ножками от кутюр, и эти ходят петухами: в черных очках, с аксельбантами, защитка отутюжена, сапоги блестят, на поясах нагайки – как фаллические символы. А едва приходят холода, на дачах остаются одни пенсионеры – парни скисают. Бушлаты, грязь до колен, перманентная небритость. Службу тащат, но как-то без задоринки. Дежурят по шесть человек, по нескольку суток. И не пьют – с этим у них строго.

– Не, мужик, по Облепиховой после двадцати трех ноль-ноль не ходили, – сообщил невысокий общительный крепыш, представившийся Вересту Зубовым. – Дождь лил как из ведра, до Соснового переулка дошли – и обратно. Какой смысл? Там тупик, снаружи не залезут, а местные дачники не озоруют – тихие. Мы в те края вообще редко забредаем.

– Мы по трое ходим, иногда по двое, – просветил начальник наряда Лукшин – суховатый шатен с тремя пальцами на левой руке. – В одиннадцать смена закончилась – вернулись в будку; Круглов со своими заступил.

– Точно, – поддержал Зубов. – Поспать, правда, не дали – ваши понаехали, давай шухерить. А мы знаем, чего там происходит? Наше дело маленькое – следить, чтобы снаружи гостей не было, а внутренние разборки между дачниками нам, мужик, до фени…

– Почему вы решили, что это внутренние разборки? – удивился Верест.

Зубов и глазом не моргнул. Потрепаться он любил – не отнимешь, но лицо у парня было не из тех, что запросто выдают эмоции.

– А какие еще, мужик? Ворота охраняем, никто не входил. И через забор не лезли – у нас бы звякнуло. Так что извиняй – мы не виноваты, ищи в другом месте…

Я поймала себя на мысли: а почему он со мной таскается, как с торбой? Ну всучил бы в лапы того же Кости Борзых, и пусть у сержанта голова болит? Работать не любит по понедельникам? Мы брели по безлюдной Тенистой улочке и болтали о каких-то пустяках. Я не чувствовала дискомфорта – приятно находиться под защитой плечистого мачо. Однако мысль о немедленном бегстве в город не отступала. Еще одна ночь под боком у кошмаров – и меня саму вынесут вперед ногами. Выслушав пару очередных побасенок из жизни храбрых, но не очень работящих милиционеров, я попробовала забросить удочку.

– Исключено, Лидия Сергеевна, – с ходу отверг мое капитулянтство Верест. – Не хочу разговаривать с вами безапелляционно, но буду. Никто из живущих в северной части кооператива не уедет. Надеюсь, вы понимаете почему. Не волнуйтесь, дом у вас крепкий, связь работает. Охрану приставим. Пишите свои романы. А когда понадобятся ваши показания, вас ненавязчиво прервут.

Я уткнулась носом в шарф, обмотанный вокруг горла, как гипсовый бандаж, а Верест продолжал работать на публику. Он, оказывается, в детстве тоже писал романы (и с чего он взял, будто я в детстве писала романы?), а по сочинительству стихов он и нынче самый непревзойденный пиит из всех ментов в мире. Рифма так и прет из Вереста. Бильярд – миллиард, в феврале – «шевроле». Потом вкрадчиво признался, что свои стихи он не записывает, держит в голове, а на следующий день забывает, потому что не хочет прослыть посмешищем в органах, а ручку берет только в двух случаях: когда нужно написать протокол или, скажем, поковырять в ухе.

Интересно было наблюдать за его лицом: ночью это был злобный, раздраженный службист, еле удерживающий себя в рамках приличий. С той минуты, как я предложила ему переночевать на своем диване, его лицо стало теплеть, с пробуждением сдало на пару пунктов (хорошее снилось, а тут меня увидел…), после осетринки с поросенком вернуло румянец, очеловечилось, возможный конфуз с маньяком опять отбросил его в зону вечного холода, а с началом прогулки морщинки на лбу Вереста стали постепенно разглаживаться, глаза голубеть, а тон голоса все меньше напоминал о причастности моего сопровождающего к доблестным правоохранительным органам.

Процесс обращения мента в гуманитария был безжалостно прерван писком рации.

– Командир, Штейнис объявился, – уныло возвестил кто-то сидящий в аккуратной продолговатой коробочке. – За Красноперова не психуй, мы его обложили, не сбежит.

– Понял, не дурак, – лаконично отозвался Верест, и вновь приятно очерченные губы сложились в циничную ухмылку.

Я почувствовала недоброе.

Две ночи меня будоражили кошмары наяву, зато дни протекали относительно нормально. Сегодня же все рухнуло – задолго до обеда я поняла, что жить предстоит на обнаженных нервах.

– Вам необязательно идти, – предупредил меня Верест. – Зрелище так себе, зачем лишний раз психовать? Успеете еще.

– Ну спасибо вам, – прошептала я, – вы так умеете успокаивать…

Естественно, я увязалась за ним. Меня ведь не отпихнешь – не собачонка… Состояние было как с тяжелого похмелья. Однако я успела ухватить главное: исследуя в свете дня окрестности трансформаторной будки, опера обнаружили в заборе Риты Рябининой свежий пролом. Три штакетины были сломаны посередине, и обломки вращались на гвоздях, прибитых к продольным брусьям. При их совмещении забор казался целым (вот и нам таким показался), при повороте получалась дыра, вполне пригодная для пролаза (и протаскивания) человеческого тела.

– Ногой сломали, – авторитетно заявили опера. – Элементарно, Леонидыч. Доски гнилые, ломаются, как прутики.

Я помнила бледное лицо Риты Рябининой, которую, поддерживая под локотки, привели из дома два милиционера. Нет, она ничего не видела и не слышала. Какой труп, граждане?.. Она упрямо падала в обморок – еще упрямее, чем я. Я помнила смурные лица оперов, зажимающих носы. На сломанную ограду, возможно, и не обратили бы внимания, кабы не увидели, как смешная «француженка» Танька возбужденно вертится у компостной ямы. Запрыгивает туда, с визгом выпрыгивает, опять запрыгивает… Опера решили полюбопытствовать. А потом связали эти два явления. На дне ямы, под грудой буро-желтой листвы, собранной Ритой со всего участка, покоилось тело! Танька вырыла руку, зубами дернула ее за рукав, и неизвестно, что было бы дальше, не подоспей сержанты Борзых с Замятным. Зрелище действительно было так себе, не картина Шишкина: со дна ямы их приветствовала торчащая из листвы обкусанная, растопыренная пятерня…

Получив подкрепление, опера извлекли тело. Позвонили на предмет спецтранспорта. Разрыли листву до самого дна, обшарили сад – искали пистолет. Не нашли. Привели в чувство Риту Рябинину и стали задавать неудобные вопросы. Но это оказалось заведомо провальным занятием: шевеля белыми губами и глядя в небо, Рита твердила как молитву: да, этот человек неоднократно бродил по Облепиховой; да, она бросала в яму листву, да, никаких трупов она в нее не бросала, она бы запомнила; откуда в заборе пролом – она не знает; кто совершил жутковатый погребальный обряд – она не знает; слышала ли она ночью подозрительные звуки – она не знает…

Ту же процедуру проделали со мной. С аналогичным успехом. Я старалась не смотреть на обезображенное гримасой, зеленое лицо. Да, призналась я, тупо глядя в пространство, с этим парнем мы по-своему знакомы. Да, прошлой ночью он лежал у трансформаторной будки и был не живее, чем сегодня. Надеюсь, теперь меня никто не пожелает подвергнуть психиатрической экспертизе?..

– Его хотели спрятать! – возбужденно говорил молодой, худой и бледный опер по фамилии Замятный – парень явно не годный к строевой службе. – Пробили ногами забор и потащили к компостной яме… Им бы удалось, мужики! Набросай побольше листвы – он бы до весны пролежал как миленький. Сегодня-завтра начнутся холода – никакого запаха…

– А почему женщину не зарыли? – мучительно тараща глаза, вопрошал не отягощенный ай-кью Костя Борзых.

– Да не успели, Костян! Женщина позвонила в ментуру – через двадцать минут мы уже прибыли…

Это было похоже на правду. Одно они забыли упомянуть – если все происходило описанным образом, то вряд ли действовала женщина. Не по силам женщине таскать мужиков через забор… И второе забыли: жуткий убийца действовал не спонтанно; он прекрасно знал о наличии компостной ямы, а также о месте ее… наличия.

А может, сознательно об этом не говорили. Зачем говорить об очевидном?

Меня уже качественно штормило. Вот-вот начнет количественно рвать. Опять появились казаки в бушлатах – Зубов, Лукшин. Они патрулировали поселок и, видимо, любопытства ради забрели в северную часть (оно и верно, время-то надо убивать). Зубов о чем-то выспрашивал у оперативных работников – круглое густобровое лицо с папиросой в зубах выражало неподдельное участие: мол, как же вас, ребятки, угораздило вляпаться в такой «глухариный заповедник»?..

– Олег Леонидович, отведите меня в дом… – прошептала я, повисая у Вереста на рукаве. – Отведите, ну пожалуйста, не то сейчас будет новый труп…

– Замятный, Борзых, сообщите жене, – распорядился Верест. – Да поделикатнее, а то вы народ простой, без такта…

Те дружно возмутились: мол, хорошенькое разделение труда – один с бабой носится, другим самое черное. Но их протест уже не имел значения: в командной игре приказы капитана обсуждаются, но подлежат исполнению. Верест отвел меня на дачу, усадил на кухонный стул, а сам обошел помещения (на предмет посторонних), поднялся на второй этаж, поскрипел над головой, спустился, осмотрел решетки, замок на двери.

– Замок у вас внушительный, Лидия Сергеевна, но толку, прямо скажем, никакого. Слишком популярная конструкция.

– Вы за меня боитесь? – прошептала я, переползая со стула на диван. – А почему, если не секрет?

– Да нет вовсе, – смутился Верест. – Зачем мне за вас бояться? Вам не угрожают. Просто… Просто нужно соблюсти формальности и оставить вас на пару часов…

– Вот так новости, – расстроилась я. – Неужели я так быстро вам надоела?

– Представьте себе, нет, – сконфуженно пробормотал Верест. – Однако, если вы еще не заметили, я как бы при исполнении. Назревает нелицеприятный допрос живущих в поселке людей. Неплохо бы взять вас с собой, да совесть не позволяет. Вы очень ослабли, вам лучше полежать. Так что давайте простимся по-доброму.

– Ну и катитесь, – возбудилась я. – Скатертью дорожка! Можете не возвращаться.

Мой бывший муж Бережков на такие несправедливости, как правило, обижался. Тихо, но заметно. Этот тоже, вероятно, обиделся, но только вида не подал. Расстроенно покорябал щетину на щеке, еще раз покорябал, потом недоверчиво провел по ней рукой, как бы вспоминая о наличии небритости, с которой в приличное общество соваться неприлично. Потом проворчал:

– Не мешало бы побриться… – и вопросительно посмотрел на меня.

– Могу предложить только рубанок, – мстительно заявила я.

Тут он и впрямь обиделся. Покраснел, как солнышко на закате, развернулся и хлопнул дверью.

– Эй! – заорала я. – А как насчет того, что я уезжаю домой?.. Эй! Я уже чемодан пакую!..

Дверь немного помедлила и открылась. Глаза Вереста горели голубым реваншистским огнем.

– Статья триста восьмая, Лидия Сергеевна. Отказ свидетеля от дачи показаний. Статья двести девяносто четвертая – воспрепятствование осуществлению правосудия. По совокупности до года исправительных работ. С конфискацией дачи.

Надо же, испугал. Я доползла до мансарды, включила мобильник и упала на кровать. Шесть цифр – шесть длинных и коротких «гудков в тумане» – как щипки по нервам. Но это правильный ход. Чтобы острее чувствовать жизнь, нужно быть несчастной не на жалкие семьдесят процентов, а на все сто с хвостом.

– Здравствуй, мама, возвратились мы не все, – сказала я обреченно в говорилку. И примолкла.

– Что ты хочешь этим сказать, Лидия? – сурово вопросила мама.

Ах мама, мама. Как много в этом звуке. И грохота землетрясения, и рева бомбардировщиков. И точных сабельных ударов. И отчего я ее так люблю?

– Я шучу, мама, – сказала я. – Это юмор такой. У меня все нормально. А у вас?

По маминым паузам всегда становится понятным, как закаляется сталь и что такое упрочнение с износостойкостью. Впрочем, сегодня пауза была недолгой. Мама разразилась яростной тирадой в своем стиле. О том, что мир летит ко всем чертям, на пороге большая война; что Варюша каждый день, побивая собственные же рекорды, приносит по четыре двойки, а вчера попросила у бабушки объяснить ей значение слова «мама»; что Липучка плачет по ночам; что башни у одних падают, у других едут; что безумство можно было еще простить Лермонтову, Достоевскому, Толстому или, скажем, Блоку (как-никак гении), но только не мне, Косичкиной, поскольку гениальности в моих писульках нет даже под лупой, а вот дури…

Дождавшись, пока мама отбомбится, я хотела многое вставить в свое оправдание (например, то, что на последний, собственно, гонорар я ей купила неплохую шубку), но поняла, что смысла нет – я уже несчастлива на все сто, в связи с чем, удовлетворенная, сыграла отбой, бросив мобильник в куртку.