Текст книги "Вакханалия"

Автор книги: Юлия Соколовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава 6

Не прошло и часа, а я уже была несчастлива на все двести. Брякнул крючок-сигнализатор – благо я была внизу, бродила серой тенью по маминой комнате, переставляя стулья от стены к стене. Находись я сверху – заново бы натерпелась. Я пулей подлетела к окну – Верест вернулся? Не быстро ли соскучился?.. Увы, затаенная мечта не воплотилась – за шторками мелькнула казацкая защитка. Двое охранничков внаглую перлись на мою территорию. Один уже вошел, нюхал рябинку, другой изучал нуждающуюся в ремонте калитку.

– Два по двести, Зоечка… – напевал первый. Слышимость была великолепной. Казак оборвал пение: – Пошли, Алеха, ну чего ты там застрял?

Доблестная охрана не спеша потопала вдоль дома. Задний громко рассказывал байки:

– …И вот за эту гарну дивчину Антоха на этап и загудел. Восьмерик за пазуху, и – сам себе должен… А куда ему на эту зону? За одну фамилию заклюют.

– А какая у него фамилия?

– Ну дак энта… Лягашкин.

Оба весело заржали.

– Можно канцелярию тамошнюю подмазать, – посоветовал первый, – исправят на Лягушкин, и дело с концом. Тем вообще по барабану…

Заразительно гогоча, двое в «стандартной упаковке» свернули за угол и затопали по крыльцу. Через мгновение в дверь требовательно застучали.

Делать нечего, я потащилась открывать.

– Отсюда вывод – не спеши с инвестициями в дамскую сферу, Алеха, думай головой, – зачитывал мораль той басни первый.

– Два по двести, Зоечка… – пропел, подмигивая мне, второй.

– Ладно, заглохни, Карузо, – беззлобно перебил «моралист». – Доброе утро, мадам, мы с вами уже встречались.

– Угу, – сказала я. Опять эти двое – Зубов и трехпалый Лукшин. Мы виделись с ними в казачьей будке, потом они инспектировали «сцену преступления» со Штейнисом в главной роли, теперь зачем-то приперлись ко мне.

Невысокий Зубов шутливо отдал честь на польский манер – двумя пальцами.

– Мадам?..

– Прошу прощения за визит, – интеллигентно начал Лукшин. – Капитан… э-э… Ну старший у… э-э…

– Ментов, – подсказал Зубов.

– Ну примерно, – согласился Лукшин. – Его нет?

– А здесь его дача? – удивилась я.

Лукшин смутился. Зубов наоборот.

– Опера подсказали, – пояснил Зубов. – Мы же не виноваты…

– Его нет, – вздохнула я. – Капитан на работе. Подходите попозже.

– Да мы, собственно, к вам, – признался поджарый Лукшин. – Ребята из оперов говорят, к вам ломились ночью посторонние?

Я немного испугалась. Хороший вопросец.

– Ну… не то чтобы ломились, – замямлила я, – но как-то особенно громко стучали, мне кажется…

– А замок-то у нее хреновенький, – нахмурясь, провел пальцами по нехитрой запорной конструкции Зубов.

– И решетки на окнах так себе, – покосился Лукшин на окованные в железо окна. – Терпеть не могу этих халявщиков-временщиков. Кооператив «Лишь бы бабки содрать» называется…

– А чем я, собственно, обязана?.. – осмелилась я напомнить.

– У нас инструкция, – отрубил Лукшин. – Мы должны осмотреть все ваши окна-двери, дабы не повторилась вчерашняя история. Это наша работа, женщина. Если не хотите нас пускать – ради бога, мы напишем рапорт начальнику районного УВД, директору кооператива – и ваш участок просто снимут с охраны.

Я молча посторонилась и ушла в мамину комнату – делать опись оставшейся осетрины.

Надо отдать им должное – они не учиняли тотальных разрушений. Потоптались по коврикам, подергали решетки. Лукшин что-то записал в блокноте, а Зубов ненавязчиво поинтересовался, что это за люк посреди маминой комнаты. Отрада для подпольщиков, объяснила я. Проще говоря, средоточие хлама. И какая ему вообще разница? Большая, объяснил с хитроватой ухмылкой Зубов. Иногда подполья представляют конкретную западню, а иногда имеют два выхода, один из которых, если будет желание, можно использовать в качестве входа. На что я отмолчалась, глубокомысленно пожав плечами. Лукшин предложил проводить меня на второй этаж, а если я не хочу, то он может и сам, чай, не заблудится. Зубов, судя по всему, подниматься не хотел. Пришлось выбирать из двух зол – разорваться я не могла. Потащилась за Лукшиным, а Зубов остался промышлять внизу. Когда мы спустились, он сидел на корточках, неприязненно созерцая дверной замок.

– Убогая конструкция, мадам, – поднялся он на ноги. – Советую заменить, пока не поздно. Открывается гвоздем, не шучу. С одной стороны, удобно, особенно когда забываешь ключи, но не думаю, что это вас обрадует…

– Решетки, как и положено, дохлые, – присоединился Лукшин. – Но голыми руками не порвут, а с автогеном к вам не полезут – не та вы личность планетарного масштаба, чтобы городить огород.

– Проще подождать, пока сами выйдете, – подмигнул Зубов. – Вы же не сидите сиднем на своей вилле?

Я молчала и терпела. Оплеванная, обысканная, я была несчастлива на двести процентов. Это больше чем достаточно. Это стоит того, чтобы быть спокойной. Я мечтала об одном – чтобы эти двое побыстрее убрались, а я осталась наедине со своей меланхолией.

Они еще потоптались несколько минут и, видя, что я не рвусь усаживать их за стол, поволоклись на крыльцо.

– Передайте капитану, что ваши скобяные изделия мы осмотрели, – буркнул напоследок Лукшин. – Если интересно, пусть зайдет на вахту, побухтим. Не скучайте, дамочка, что-то вы сегодня смурная. Нормально все будет, не отчаивайтесь.

– И все мы поженимся, – хмыкнул Зубов.

Они вроде бы зубоскалили, но я не могла отделаться от ощущения, что подвергаюсь воздействию какой-то злой ауры. Тяжестью веяло от этих казаков, подмывая меня как можно быстрее захлопнуть дверь. Высохшее лицо Лукшина казалось неподвижным, глаза буравили меня пристально. Молодой Зубов по-свойски улыбался, но смотрел исподлобья, как бы прикидывая, на какие каверзы я в целом способна. «А ведь у преступника должен быть сообщник», – вдруг с пугающей ясностью подумала я, проворачивая холодными пальцами замок. Покойника по Облепиховой волокли двое – меня не могло проглючить… А если вдохновитель злодеяния, скажем так… женщина, то почему бы не быть и двум сообщникам?

Когда пришел Верест, я была почти трезвая.

– Мать моя, – ахнул он, – блестящее понимание слова «отдохнуть». Да вы в зюзю, Лидия Сергеевна. На что дом похож?

– Это дом т-терпимости, – гордо сказала я. – Я в нем т-терплю… А вы хотите со мной пот-терпеть?..

После разговора с мамой и топтания казаков по моим коврикам во мне все клокотало. Нужно было срочно тушить пожар. Вместо того чтобы мирно спать, я металась по даче и в итоге твердо уверовала – кто хочет, тот напьется. Остатки вермута, выжратые намедни Сургачевой, – лишь вершина спиртного айсберга. Должна быть у мамы заначка, должна. За перегной она расплачивалась водкой, за кирпичи – водкой, за бочки железные – водкой… Я залезла в подполье и за банками прошлогодних, совершенно несъедобных помидоров нашла ее, заветную… Пила пластиковыми стопочками, давясь от отвращения, затыкая нос, глаза, уши… Для усугубления эффекта заедала несъедобными помидорами… Словом, очень быстро я ступила на тропу забвения. Добраться до дивана было равносильно восхождению в гору. Я шла к нему, но он отъезжал, на пути попадались лавки, капустные головы, которые мне (вернее, моим ногам) представлялись головами кровожадных убийц и их преследователей в погонах… Чем закончился «фестиваль», я уже не помню. Но когда пришел Верест, я была почти трезвая. Я даже разговаривала.

– М-махнем с-с-сто граммов не спеша, з-забыла ваше имя? – поинтересовалась я, целясь кулаком в обе его переносицы. Но попала аккурат между. Он сграбастал меня в охапку и отнес на диван, до которого я так и не смогла добраться.

– Спа-ать! – грозно сказал он.

Я отбилась одномоментно. Но уже через несколько секунд (как показалось) он принялся сдирать меня с дивана.

– П-па-апрашу без драки… – бормотала я, хватаясь за торчащие пружины. Но он безжалостно меня тряс, мучил, пощипывал, неумолимо и неинтеллигентно возвращая на этот свет.

– Да проснитесь вы, Лидия Сергеевна, три часа на боковой, пора и честь знать…

– Сколько времени? – бубнила я. – Рано еще…

– Да куда там рано, скоро пять, проснитесь же… И идите вы в баню!

– Это в каком же смысле? – Я открыла глаза.

– В буквальном, Лидия Сергеевна. Я согрел немного воды. Приведите себя в порядок и больше так не делайте. Ступайте же скорее, тропикана вы наша…

Это у них тропиканы, в южных морях. А у нас снежные бабы – круглогодично. Когда я примчалась из «вытрезвителя», у меня зуб на зуб не попадал. Голова трещала и взрывалась, как новогодняя шутиха. Тело просило покоя.

– Так что же не влезет в самую большую кастрюлю в мире? – встретил меня капитан с хитрой улыбкой лиса и чашкой пережженного кофе.

– Не скажу, – проурчала я. – Сами догадайтесь.

По мере поглощения целебного напитка голова возвращалась в нормальное состояние, но мерзость в организме оставалась.

– Это был протест? – задумчиво постукивая зажигалкой по столу, справился Верест. – Или вы алкоголичка?

Я пожала плечами. Это был протест. Я алкоголичка. Меньше всего мне хотелось распахивать душу, говорить о ночных страхах и обнажать перед малознакомыми людьми нюансы своей неоднозначной натуры.

– Забудьте, Олег Леонидович. Все мы срываемся и уподобляемся поросятам. Давайте говорить серьезно. Удалось что-нибудь узнать?

– Давайте. Мы работаем. Потихоньку проясняется расположение основных действующих лиц на момент совершения преступлений. Что происходило в ночь на седьмое октября, нам неясно. И неизвестно, происходило ли что-то вообще. Ваше утверждение о криках, стонах и двух подозрительных фигурах, несущих по переулку тяжелый предмет, достаточно туманно. Нет, молчите, лично я вам верю, но, согласитесь, на основании ваших наблюдений трудно представить конкретное злодеяние. Однако мы попытались. Пострадавшая Макарова Зоя Алексеевна, похоже, ночевала на даче одна – по крайней мере в этом убеждена ваша соседка Розенфельд: ее нашли в городе и сняли показания.

– Как? – изумилась я. – Серьезно?

– Это было трудно, – помявшись, признал Верест. – Очень тяжелая женщина. Даже с вами как-то м-м… легче, м-да… Кто был мужчина на сером «вольво», приезжавший к пострадавшей шестого октября, выясняется. К сожалению, номер его автомобиля не заметили ни казаки на воротах, ни упомянутая Розенфельд. Момент его отъезда с дачи она тоже проворонила, о чем горько сожалеет. Выезжала ли машина из кооператива, охрана сказать затрудняется…

– Его зовут Гена, – перебила я. – Возможно, начальник. Во всяком случае, содержит секретаршу.

– Замечательно. Его найдут. Не так уж много в городе Ген на серых «вольво». Итак, ночь на седьмое число. Ваш ближайший сосед Постоялов ночует в городе, приезжает утром. Этот факт проверяется. Сургачева с Марышевым напились какой-то отравы, пребывают в отключке. Маргарита Рябинина утверждает, что легла в одиннадцать, проснулась в восемь. Подтвердить некому, вот что значит женское одиночество… Красноперов уверен, что лег спать в половине первого, встал в девять с копейками. Весь вечер занимался программными работами…

– Это верно, – подтвердила я. – У него такой же ноутбук, но только помощнее, и, в отличие от меня, он занимается не глупостями.

– Уже выяснили. Раза два или три в неделю он совершает поездки на «Жигулях» десятой модели в офис фирмы «Сибкомп», расположенной на площадях машзавода имени Фрунзе, сдает задание, получает новое и возвращается. Жить в городе не любит. Пьет много пива. Друзей не жалует.

– Но баб любит. Хотя работу больше.

– Вот именно. Прикидывается примитивным шутом, но на деле серьезный, грамотный человек. За ним продолжают следить – на роль маньяка это по-прежнему первый кандидат. – «Не первый, а единственный», – подумала я, но не стала перебивать. – Теперь переходим к следующей ночи, ознаменованной двумя убийствами. Постоялов остается на даче – утверждает, что его хватил хондроз и сесть в автомобиль было просто невозможно. Все равно в понедельник он собирался приехать обратно – рубить капусту на Сергия, поэтому считает, что большой беды не произошло. Кстати, в данный момент он ее рубит – это довольно дико выглядит. У него действительно хондроз. Едем дальше. Сургачева с Марышевым остаются и на следующую ночь. Объяснения маловразумительные, но дружно уверяют, что проспали в одной кровати, ни разу не вставая. А теперь внимание, Лидия Сергеевна. – Верест высек пламя из зажигалки и загадочно уставился на меня поверх огня. – Угадайте, где провели эту темную ночь Рябинина с Красноперовым?

Я ахнула:

– Тю-ю… Неужто в одной кровати?

– Совершенно верно. Красноперов заявил об этом без утайки, он парень без комплексов, а Рябинина пыталась сей факт опровергнуть. Но ее выдали глаза, и в конце концов она призналась.

– Представляю, – пробормотала я. – Она бы охотнее призналась в убийстве…

– Красноперов заявился к ней около девяти вечера. Он был прилично одет, не балагурил, принес бутылку доброго французского вина, растопил камин… И, по словам замороченной Рябининой, заговорил ее до такой степени, что она сама не заметила, как они оказались в ее постели. Она проспала мертвым сном. А когда проснулась в девять, Красноперов лежал рядышком – счастливый от ерунды…

«А до прихода к Ритке, где-то в районе половины четвертого, он таскался к Зойке», – подумала я, вспоминая вихрастый Ромкин затылок, мелькнувший под моей мансардой. Он мог идти только к Зойке – куда еще? Не к мадам же Розенфельд… Интересно, интересно…

Я промолчала.

– А теперь у меня для вас есть две новости, Лидия Сергеевна, – не меняя серьезного тона, сообщил Верест. – Одна хорошая, другая плохая. С какой начнем?

Я пожала плечами:

– Как обычно. С плохой.

– Я вынужден уехать.

– Ну что вы, господин капитан, – я соорудила бодрую улыбку, – это не есть плохая новость. Мне совершенно безразлично, увижу ли я вас в обозримом будущем…

– И хорошая новость. В районе трех часов пополудни двое пенсионеров в «Янтарном» подверглись нападению нашего маньяка…

– Отличная новость…

– Не иронизируйте. Маньяку изменила удача: он сегодня никого не убил. Пенсионеры оказали сопротивление, хозяин дома – заслуженный тренер России по баскетболу, мужик крепкий. На помощь убиваемым прибежал сосед, бывший боцман торгового флота. Убийце пришлось удирать несолоно хлебавши. Три человека видели его лицо, а один запомнил номер машины, на которой он скрылся. Старая «тойота-капелла» – он оставил ее у кирпичного завода, за пределами кооператива. Есть мнение, что гулять на свободе маньяку осталось несколько часов. Он оказался вдобавок сущим идиотом – решил поиграть с правосудием, прекрасно понимая, что в деле есть его фоторобот. Теперь вы понимаете, куда я вынужден уехать?

Я задумалась. В сущности, правильно. Новость неплохая.

– Иначе говоря, убийцу опознали по портрету, а Красноперов из «Восхода» никуда не выезжал?

– Вы поразительно догадливы. – Верест поднялся. – Вы оказались похвально правы в своих предположениях – мы снимаем с него наблюдение. Большое вам спасибо. Надеюсь, завтра увидимся.

– Вы уезжаете в полном составе?

– С вами останется один из наших сотрудников. – Верест скупо улыбнулся. – Так что нет повода для пьянства. Не надо водки, я вас умоляю. Пьянство не красит дам.

О чем думал этот симпатичный и, если разобраться, добрый парень, глядя в тот момент на меня веселыми голубыми глазами? Мне кажется, он не хотел уезжать. Он колебался, как будто ждал, что я пожелаю ему удачи и скажу, что буду скучать.

В восточной оконечности огорода мерцал долговязый Замятный. Опер маялся бездельем: бродил по грядкам, пощипывал травку. Копался в досках, аккуратно складированных под банькой. На мое предложение с удобством расположиться в одной из комнат махнул рукой – не обращайте внимания, женщина.

Вечер был тих и без осадков. До наступления сумерек оставалось меньше часа. Сидеть дома я уже не могла – стены давили. О том, чтобы приступить к работе, и думать не хотелось. Похоже, с новым романом я неотвратимо погружалась в одно известное место. Я нашла приемник, настроилась на джаз. Эта музыка лучше других соответствовала моему настроению (есть мнение, будто джаз изобрел шизофреник – не разбирался в нотной записи, умел только импровизировать). Под беспорядочные фортепианные фантазии я принялась наводить порядок на крыльце, краем глаза посматривая на копошащегося в своем огороде Постоялова. Он тоже изредка косил в мою сторону.

– Как здоровьице, Борис Аркадьевич? – крикнула я.

– Спасибо, плохо, Лидия Сергеевна. – Он со скрипом распрямился, оперся на лопату. – Впрочем, вчера было хуже. Знаете, у меня проблема с межпозвонковыми дисками. В один прекрасный день два из них попросту исчезли. Истерлись. Желаю вам не пережить такого никогда.

Это было очень подозрительно. Хондроз штука непредсказуемая, но почему она вступает в самый интересный момент? Не испорти она Борису Аркадьевичу жизнь вчерашним вечером, он бы благополучно уехал домой и одним подозреваемым в убийствах стало бы меньше.

Что я о нем знаю? Ни черта я о нем не знаю. Вежливый, благообразный мужчина, подчеркнуто учтиво обходящийся со своей женой и соседями, в том числе со мной. Без устали улыбается. Но не слащав, не прилипчив. В меру остроумен, трудолюбив. Лицо широковатое (а если без эвфемизмов, то блин блином), но не лишено обаяния.

– Вас уже допросили? – Он отставил лопату и доковылял до ржавой трубы, разделяющей наши участки. Я из вежливости тоже подошла. Грубить не хотелось. Все мы повязаны одним канатом – взбредет милиции в голову, так не только день – до скончания третьей мировой просидим на этих дачах, не видя города.

– Допросили, Борис Аркадьевич. Только и делают, что допрашивают. Вы понимаете, что происходит?

– Абсолютно нет. – Он передернул плечами. – Жуть мохнатая происходит, иначе и не озаглавить. Лично я грешу на охрану. А вы на кого?

– Понятия не имею, – изобразила я решительное недоумение. – Одно дело – сочинять детективы, другое – их разгадывать. Предпочитаю первое.

– Да какой там детектив… – Постоялов неловко махнул рукой и внезапно скривился, защемив, видимо, нерв. – Простите… Уф-ф… Забылся. Такие детективы даже наша ленивая милиция щелкает как семечки. Жути нагонят, а в результате как обычно – пьяные бродяги или нечистоплотная охрана. Знакомы нам эти штучки… Вам понравились наши милиционеры?

– Не очень, – немного слукавила я.

– Вот и у меня сложилось такое же мнение. Капитан пытается создать видимость работы, а остальные, – покосившись на бродящего по саду Замятного, Постоялов понизил голос, – в открытую околачивают груши… А вы знаете, Лидия Сергеевна, что от вас веет ароматом перегоревшего алкоголя?

Я чуть не поперхнулась:

– Да что вы говорите?

– Верно, верно. Ветерок переменился, я его прекрасно чувствую. Расслабляетесь на досуге?

Не обладая артистической натурой, я не стала отвергать очевидное. «А вот интересно, – подумала я, – если Сургачева этой ночью спала в объятиях Марышева, а Рябинина спала в объятиях Красноперова, то Постоялов мог спать только в собственных объятиях, а значит, ему никто бы не помешал выйти из дома и… Кто в этих краях более темная лошадка, нежели Постоялов?»

– К вам посетители, – ухмыльнулся Борис Аркадьевич, многозначительно кивая через мое плечо. Я, конечно, сразу обернулась.

В калитку протискивались мужчина и женщина: Сургачева с Марышевым – одетые так, словно уже собрались на зону.

– Не буду вам мешать, – вежливо отбоярился от общения с земляками Постоялов и, придерживая спину, заковылял к своим грядкам.

– Пить будешь? – мрачно поздоровалась Сургачева. Марышев стоял на корпус сзади, кутался в бушлат и воровато озирался – явно фотографируя окружающие меня реалии. Последние пока не отличались безлюдьем, поэтому я не испугалась.

– Спасибо, я уже, – поблагодарила я.

Сургачева принюхалась:

– Понял. А то смотри. Игорек прогулялся по холодку на Садовую – у братвы два ящика «Арагви», выделили кроху…

Марышев с таинственным видом извлек из кармана плоскую бутылочку. Я с отвращением потрясла головой:

– Убери эту гадость…

– Понял, – повторила Кира. – Убери, Игорек. Тогда объясни нам популярно, Лидок, что происходит? Понаехали менты, обшарили дом, подвалы, наговорили гадостей и приказали никуда не уезжать, пока…

– Не завершится комплекс следственно-розыскных мероприятий, – ломающимся басом испорченного робота закончил Марышев.

– Я чего-то не поняла, – продолжала Сургачева, – Зойку, что ли, замочили? А ну-ка освети.

Отделаться от них одной тирадой уже не получалось. Пришлось оперативно освещать. Первый труп, второй труп и милицейская версия происшедшего – точнее, ее отсутствие. Пикантные подробности – вроде маньяка, похожего на Красноперова, мужика на сером «вольво», своих собственных злоключений – я, естественно, опустила.

Они заметно обеспокоились. Красивое лицо Марышева, испорченное любовью к крепким напиткам, загуляло пятнами. Сургачева сделалась совсем угрюмой. Да и диспозиция их подвела, сплошные нервы – у теплицы мент, бледный, как Дракула; со спины Постоялов – из-за рукомойника подглядывает.

– Это ты виновата, – злобно выплюнул Марышев в затылок Сургачевой. – Предупреждал я тебя: давай не поедем на дачу. Так нет, «отдохнем, отметим событие, бутылочку раздавим»… Раздавили, ёшкин пудель… Говорил я тебе: не бери «Отечество», ее в подвале на улице Мира разливают, а ты – «пять медалей, пять медалей»…

– Ты сам виноват, – вспылила Сургачева, покрываясь ответными пятнами. – Ну траванулись, с кем не бывает. Не в коня корм. Могли вчера уехать – и ничего бы не случилось – так кто разгунделся? – голова болит, ноги не ходят, руки не любят, квартира не горит… на работу по сотовому предупрежу…

Действительно, подумала я, умотай они вчера, когда прошел пик похмелья и яд паленой водки начал потихоньку выдавливаться организмом, подозреваемых осталось бы только трое. Хотя, собственно, почему?.. Они продолжали увлеченно переругиваться, а я замерла, осененная скорбной догадкой. Улизни Постоялов – осталось бы четверо. Улизни эти двое – осталось бы двое. Улизни те – никого бы не осталось… Неправильная какая-то математика. Не может этого быть… Что я знаю об этих двоих? Еще меньше, чем о Постоялове. В городских условиях мы с Сургачевой не общаемся, а то, что она училась со мной на одном потоке, отнюдь не причисляет ее автоматически к честной и порядочной публике. Еще меньше заслуживает доверия Игорь Марышев. Где вы видели честного работника страховой компании? Даже Сургачева порой с возмущением (по огромному секрету) рассказывает мне о махинациях компании, в которых ее муженек фигурирует отнюдь не статистом. Почему их еще не пересажали? И характер у него иезуитски скрытный. То ворчит, то молчит. То поучает всех подряд – от ее мамы до собственной тещи…

Словом, неясность полная. С трудом я от них избавилась. Убежала на кухню, заперлась и впала в тоску.

А тем временем на улице темнело. Замятному надоело слоняться по саду. Поговорив по рации, он не спеша выбрался на дорожку и проплыл мимо веранды – в сторону калитки. На мое окно не смотрел демонстративно. Не скажу, что эта передислокация меня умилила. Ладно, подумала я, к своим отправился. Подожду. Прошло десять минут, пятнадцать. Замятный не шел. Мы так не договаривались. Я подалась прочь из дома, пока не пала тьма, и на крыльце неожиданно столкнулась с Рябининой. От внезапности мы обе вскрикнули и застыли как вкопанные. Я отмерла первой.

– Фу-ты, – выдохнула я. – Ходишь тут, людей пугаешь. Чего тебе, Рита?

– Прости, – прошептала та, блестя в полутьме глазами (слезами? глазными каплями?). – Мне страшно одной, Лидочка… После этого ужасного человека в моей яме… После смерти Зои…

– А как же Красноперов? – удивилась я. – Он уже отрекся от тебя?

Рита стушевалась. Сумбурно затарахтела какую-то нескладицу, из которой я туманно уяснила, что Красноперов – это явление преходящее, он совершенно случайно забрел в ее койку, но в целом он человек приличный, хотя и отсутствует в данный момент на территории своей фазенды, она стучала мину? десять, никто не открыл.

«Подозрительно», – подумала я. Меньше всего Лидия Сергеевна Косичкина причастна к тому, что случилось в дачном поселке «Восход». Но самым паскудным образом к ней, точно в Рим, стекаются все следы. Она слышит стоны, она видит людей, похожих на привидения, она натыкается на трупы – и вместе с тем она остается особой, наиболее не посвященной в суть явлений, проще говоря, ни хрена-то она не знает. Но к ней упорно продолжают вести следы. К ней тянутся люди, как будто болтовней для отвода глаз, надуманными и реальными проблемами пытаются из нее что-то вытянуть. Интересно – что?

И почему? Не упустила ли я в суматохе особо важную деталь – пусть с виду незначительную, но ужасно любопытную?

А ведь была деталь! Была… Очень любопытная. Но я ее наглухо похоронила под горой эмоций и прочих впечатлений. Для возврата к ней нужно лечь и основательно подумать. Но только не уснуть.

– Даже не знаю, Ритуся, – сказала я жалобно. – Понимаешь, у меня тоже голова дикая, хотелось бы лечь и поспать, например…

Она скорбно вытянула свои пухло-влажные губки, хотела мне что-то возразить.

– Да ладно уж, проходи, – вздохнула я.

Но не успела воткнуть самовар в розетку (попутно прикидывая, как бы поизящнее ее вытурить), как чуть не заработала новый припадок.

– Антре, девоньки! – забарабанили в окно. – Выход клоуна!

Лыбящаяся физиономия Ромки Красноперова прилипла к стеклу, как шарик из липучки.

Я шарахнулась, точно от Годзиллы. Да что же это такое, господи! Ты их в дверь, они – в окно…

– Я вам денежки принес… – закудахтал Ромка. – За квартиру за январь…

Довольная собой физиономия светилась в дверном проеме. Случись у меня в руке мухобойка, от души бы врезала.

– На комод положь и выметайся, – сухо сказала я. – И Риту с собой возьми, она очень по тебе соскучилась.

– И я соскучился, – подхватил Красноперов. – Смотрю, нет нигде, дай, думаю, к Лидуньке загляну, вдруг посиделки намечаются.

– Я тоже к тебе заходила, Рома, – отмерла Рябинина. – Стучала, стучала, думала, ты уже спишь…

– Или милиция увезла, – произнесла я негромко.

Ромка вздрогнул. Как-то по-птичьи приподнял плечи и вмиг сделал другое лицо. Чересчур серьезное, чтобы оставлять его без внимания. Я отдала должное увиденному. Но он быстро сообразил, что я шучу, и опять сделался дурак дураком. Серьезными оставил только глаза.

– А я, девчата, на прогулку выходил. Погода сегодня – загляденье. На Садовой братаны гудят, музон конкретный лабает на два квартала. Но из ареала не выходят, сознательные… Не хотите променад, а?

– Вы топайте, топайте, – разрешила я, вынимая вилку незакипевшего самовара из розетки. Намек толще некуда. Невольно возбужденная явлением Красноперова, Рита заторопилась на крыльцо. Ромка продолжал меня разглядывать, словно ожидая вопроса. Дождался.

– У тебя есть мнение по случившемуся? – спросила я.

Ромка с готовностью кивнул:

– Есть. Не знаю, отчего происходят убийства, не вижу связи между милиционером и Зойкой, но на нашей улице явно завелся киллер.

– И кто же он?

– Как – кто? – удивился Ромка. – Сколько нас в этой стороне обитает? Шестеро?

– Ну да, – прикинула я, – около того.

– Так выбирай любого. Или любую.

– Ты даже меня сюда причислил? – вздрогнула я. – И себя, любимого?

– А мы с тобой, что, несовершеннолетние? – осклабился Ромка.

Мне стало жуть как нехорошо. «А такой ли уж он неманьяк?» – подумала я.

Оргвыводы зрели и набухали. Самое время призадуматься. Но главу с названием «Воспоминания и размышления» я легко проспала. Едва коснулась подушки, как рухнула к Морфею. Мне снилось, будто кто-то пытается взломать мой замок. Одновременно мелькало лицо Варюши – надутые щеки, глаза по полтиннику, растопыренные пальцы – и зловеще-детское: «Рос-стрр-ах!.. Рос-стрррр-ах!..» Была у нее такая фишка годика в четыре – пугать меня; я верещала от страха, доставляя ей немыслимое удовольствие… Я чутко сплю – пару раз вскакивала, балансируя на грани апноэ – смертельной остановки дыхания, опять падала, проклиная ментов, устроивших мне грандиозное западло. В третий раз вскочила от звука вполне конкретного – в натуре лезут! Спрыгнула с кровати, замерла. Мамочки!.. Очень вкрадчиво, тихо, с осторожностью – хрусть-похрусть… Ошалев от страха, растормошенная, я как с горки съехала с лестницы, включила свет на кухне. Звук исходил от двери! Кто-то тихонечко корябал в замке…

Это шутка?

– Кто?! – возопила я, припадая к двери.

Ждите ответа… На секунду с той стороны прервали занятие и опять продолжили – но уже энергичнее. Я отшатнулась. С ума сдуреть! Машинально хватанула с вешалки пуховик, влезла в него. Куда бежать-то собралась? В тапках? Рванулась было обратно, к лестнице, но куда там? – всюду решетки, из окна не сиганешь. Я опять дернулась к двери. Девочка, ты тормоз?.. Подвал! – осенило меня. Когда-то он с гаражом был единым целым – до тех пор пока мамочка не перегородила проход стеллажами под гнилые помидоры, а остальное пространство задавила бытовым хламом. Стоп! У меня же в куртке баллон. Я машинально сунула руку в нижний карман – вот он, гладенький, голубенький… Отмычка, похоже, уже продиагностировала конфигурацию запорного устройства – в замке что-то щелкнуло, запоры дернулись и медленно поползли от косяка. Боже, сейчас меня будут тихо убивать! За что?!.. Я зачарованно смотрела, как они ползут, – пока не получила пинка для рывка: из мозга – бац! Я выпустила шипящую струю из баллончика между косяком и дверью – пусть нюхают, когда войдут. Сунула баллончик в карман и рванула в мамину комнату. Крышка подпола в углу, колечко, за которое нужно потянуть, постоянно отрывается. Спокойно, медленно… Крышка отделилась от пола, я перехватила ее другой рукой, откинула, спрыгнула на лестницу и засеменила в темень. Но, спохватясь, вернулась, опустила за собой крышку, ободрав пуховик о гвоздь – фиг с ним! – и сквозь звон в ушах услышала, как надсадно заскрипела входная дверь…

Я спустилась на ощупь. Глубокий у нас подвал. Катакомбы керченские. Не будь они завалены всяким хламом, цены бы им не было. Неловко извернувшись, я упала на правый бок. Вскочив, подергала лестницу. Прибита. Но кем прибита? Мамой!.. Я принялась ее трясти, раскачивать, и очень быстро лестница завалилась на меня. Я рухнула, придавленная в районе правой щиколотки. Боли не было, но вот страха хоть отбавляй. Я стала выползать из-под лестницы, ощупывая холодную землю. Попадались какие-то дрова, ведра, алюминиевый бак для молока… Я нащупала стену, медленно поднялась. Где-то здесь стеллажи с помидорами… Продвинулась по стеночке, вытянула руку. Ладонь уперлась в сырое дерево…

И вдруг у меня на груди что-то запищало. Очень знакомым таким писком. Я остолбенела.

Обхохочешься. Мобильник! Ну ведь точно! Поговорив с мамой, я бросила телефон во внутренний карман пуховика. Кому это я понадобилась?