Текст книги "Вакханалия"

Автор книги: Юлия Соколовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

И так заработала руками, выгребая из-под Вереста, что стало ясно – живьем не дастся. Да и не очень-то хотелось. Ничего серьезного с ней не случилось – от легких сотрясений никто не умирал. А с одержимой психованностью совладать могло только время. Предложив мне заняться предварительным успокоением объекта, наливающийся злобой Верест прямо на крыльце провел «селекторное совещание» со своей заспанной гвардией.

– Нас имеют как мальчишек, – заявил он самокритично. – Учтите, пинкертоны, если уволят меня, уволят и вас, уж я постараюсь раскрыть вашу истинную, не желающую работать суть. А ну живо проснулись – и за дело! Ткаченко – рысью на Облепиховую. Есть объект, будешь охранять и лелеять. Борзых – на главные ворота, Замятный – в Сосновый переулок – на въезд. Акулов – ко мне, получишь особые инструкции. Придет машина из морга – не заплутает…

Убрав рацию и с ненавистью взглянув на трясущиеся губы Риты (она сидела на корточках и с фаталистической обреченностью смотрела перед собой), он переключился на меня. Попытка смоделировать нормальный человеческий голос к успеху не привела.

– Идите в дом, Лидия Сергеевна, – рявкнул он. – Ложитесь спать. – Но потом, видимо, напрягся и, нечеловеческим усилием сбавив тон на две октавы, выдавил поласковее: – В кровати встретимся…

Он пришел в три, ушел в семь. Я, как верная военно-полевая жена, оказала ему первую помощь в плане моральной реабилитации перед сном, а утром накормила поросенком. И даже завернула в газетку немного осетринки для бойцов в окопах.

– Спи спокойно, дорогая, – буркнул на пороге Верест. – На этот раз охрана не ударит лицом в грязь. Акулов на крыльце, если что – все пожелания к нему.

У меня имелось одно пожелание – носом в подушку… Туда и попала. В одиннадцатом часу утра Верест перевернул меня на спину и принялся поглаживать, не раздеваясь. Его глаза были грустнее поникшей яблоньки в моем саду.

– Дело принимает тоскливый оборот, – признался он, нежно массируя мои плечи. Он пользовал меня точно кошку, от поглаживания которой, говорят, исходит успокоение. – Ни одной ниточки. С гибелью Зубова мы лишились последней возможности выйти на след вдохновителя преступной акции. К сожалению.

– И что теперь? – Я невольно зажмурилась от удовольствия.

– Теперь – открытое поле для маневра. То есть отступление по всем фронтам. Рябинина городит полнейшую чушь, отказываясь вразумительно объяснять свое присутствие на вашем крыльце. Остальные загадочно помалкивают. Я вижу только одно решение – собрать фигурантов в одной комнате и внимательно посмотреть им в глаза. Не хочешь поучаствовать? Обещаю – страшно не будет. Чистая психология.

– Не хочу, – сказала я, – но придется. Вы же без меня как дети малые.

– Прекрасно. Готовься наблюдать. Выберешь такое место, откуда увидишь глаза каждого. Время и место сбора – пятнадцать ноль-ноль, дача Красноперова: у него удобная гостиная. Фигуранты в курсе, форма одежды – парадная…

– Все в гольфиках, – пискнула я.

– Хорошо бы, конечно, это дело заснять на скрытую камеру… – Верест задумчиво потер непристойно колючую щетину. – Но кто ж нам ее даст?..

Глава 8

Талантом публичного оратора он не блистал. И не стремился. Но предстал в очень непривычном ракурсе – попивал колу, «любезно» предоставленную Красноперовым, и отпускал безвредные шуточки. А главное – был побрит до синевы! Я глазам не поверила, аж слюнки потекли – и где же он сподобился? С дачи он ушел около часу дня, оставив на крыльце чернявого опера Акулова – парня с почти высшим образованием и незанудливого. Больше не появлялся. Под присмотром Акулова я и дотопала до «тырла» (буквально – место гульбища сомов), как презрительно окрестил Верест намечающуюся вечеринку с разборками. Верест был уже при деле. Остальные тоже собрались – рассредоточившись по уютному, обитому панелями холлу. Я немного оробела, представ перед честным народом в облезлой телогрейке с маминого плеча. Хотя могла и не робеть – половина публики была одета не лучше.

– Итак, господа, – Верест сцепил ладошки и скромно потупился в пол, – благодарю за пунктуальность. Все трупы собраны, время подвести итоги.

Я протиснулась мимо дивана, на котором сидел мрачнее тучи хозяин дачи, к подоконнику и взгромоздилась между фикусом и кактусом.

– Человек, обнаруженный в подвале дома номер двадцать пять по улице Облепиховой, скончался трое суток назад. Полагаю, в ночь на седьмое октября. На трупе следы избиения. Запястья стерты – руки были связаны. От чего наступила смерть – от многочисленных избиений или внезапного инфаркта, инсульта и тэ дэ, – выясняется. Можно сделать вывод, что этот человек погиб первым. Смерть остальных – следствие его кончины. А теперь давайте последовательно, то есть кон-се-квен-тно, – блеснул Верест эрудицией и глазами, – пойдем по нашим баранам. Покойного звали Тамбовцев Геннадий Васильевич, ему было тридцать девять лет, проживал с женой и двумя дочерьми по адресу улица Косычева, шесть, – это элитный дом с нестандартной планировкой. Руководил фирмой «Сибсталь», занимающейся сбытом металлоизделий; имел интересы в химической, алюминиевой и металлургической промышленности, владел незначительными пакетами акций ряда известных фирм. В браке несчастлив.

Последнее утверждение вызвало небольшое оживление.

– Ну и глупый, – сказал Марышев. – При своих-то капиталах мог и счастья набраться. Вот я с Кирюхой тих и счастлив.

– Что-то ты сегодня добрый, – покосилась на него Сургачева.

Марышев глупо заулыбался – но не Кире, а Вересту.

– Кто-нибудь из вас знаком с этим человеком? – повысил голос капитан.

Как и следовало ожидать, публика отделалась молчанием. Дипломированная лентяйка Сургачева, стиснув накрашенные губы, кутала руки в обтрюханную фуфайку. Трудящийся за двоих Марышев фальшиво изображал полную глухоту. Не рискнувший предстать перед публикой в колхозном прикиде, Постоялов с уже надоевшей за годы полуулыбкой мусолил пачку «Золотой Явы». Закурить не решался. То ли гений, то ли паяц Ромка Красноперов с несвойственной ему мрачностью таращился в пол. Аналогичные трудности с произнесением слов настигли и Рябинину: она сидела особняком на стуле и с каким-то чересчур показным испугом озирала притихшую компанию. На голове у Риты красовалась вязаная шапочка, которую, невзирая на теплынь в зале, она не сняла.

– Я так и думал, – кивнул Верест. – Смею заверить, это неправда, уважаемые. Не настаиваю, что все из вас знакомы с этим человеком, но некто обязан. Ларчик открывается просто. – Он по очереди пытливо осмотрел всех присутствующих. Закончил осмотр на Рябининой: – Как ваша головка, Маргарита Семеновна?

Рита вздрогнула. Заметно напряглась и испуганно глянула на сложенные домиком руки Вереста – не полезет ли опять ей под шапку? Пумпырь у Семеновны, похоже, получился знатный – шапчонку на Рите раздуло как надувную – неужто бинта намотала? Но зачем, если крови нет?

– Плохо… – пожаловалась Рита. – Болит сильно… Всю ночь цитрамон пила…

– Чудачка, – ахнула Сургачева, – это ж белая смерть, Ритуся. Умрешь от передозировки… Ты к нам заходи, аспирин «Йорк» возьмешь. Игорек с похмела горстями лопает – абсолютно безвредно.

– И не помогает, – хмыкнул Марышев.

– Не скажите, – внес лепту Постоялов. – Цитрамон – ударное вещество. Очень часто от него можно добиться эффекта. И стоит сущие копейки…

– А как ваш хондроз, Борис Аркадьевич? – напомнил Верест. – Не донимает?

– Спасибо, при мне, – кивнул Постоялов. – У вас такой взгляд, словно вы обвиняете меня в симуляции. А смысл? Вам принести справку?

– Ну что вы, – заулыбался Верест. – Хондроз у вас был самый настоящий. Извините, если причинил вам неудобства своим взглядом. Никогда не забуду, как во время беседы вы забылись и кинулись к свистящему чайнику. С вас хлынуло, как из тучи. Не думаю, что вы способны вызвать искусственное потоотделение… Но это вступление, уважаемые граждане. – Верест в третий раз сурово проштудировал аудиторию. – Я не зря заикнулся насчет ларчика. Дачный сезон истек. В ночь на седьмое октября, не считая северной оконечности кооператива, в поселке находились восемь человек. Компания на «мерседесах» и женский отряд Аллы Альбертовны Турицыной еще не подъехали. Не было их, кстати, и на следующую ночь – они появились только в понедельник, восьмого числа. Эти восемь граждан допрошены. В основном они пенсионеры. Ни о гражданке Макаровой, ни тем более о гражданине Тамбовцеве никто из них не слышал. Следствие склонно им верить. Не та публика, знаете ли. И охрану мы можем оставить в покое. Среди своих у Зубова сообщника не было. Остальные парни на виду – их отсутствие в течение нескольких ночей исключено полностью. Посторонние также не объявятся, – по крайней мере, маловероятно. Остаются присутствующие в этой комнате. Логично?

– Логично, – решительно кивнул Красноперов. – Даже бесспорно. Либо это я, хотя это не я, либо…

– Либо господа Марышев с Сургачевой, – мило улыбнулся Постоялов. – Хотя резонно допускаю, это может быть кто-то один из них, а второй – ни сном ни…

– Глупости, – отрезала Сургачева, неодобрительно косясь на Постоялова. – Вы, Борис Аркадьевич, знать, белены объелись, раз имеете наглость утверждать подобное…

– Либо это вы, любезный Борис Аркадьевич, – злорадно отпарировал Марышев. – Надеюсь, следствие обратило внимание на то, что труп гражданки Зойки… м-м… постоянно забываю ее фамилию… обнаружен в непосредственной, можно сказать, кричащей близости от дома Постоялова?

– А вот это, извините, не аргумент, – вальяжно покачал увесистой головой мой сосед. – Вы подумайте, Игорь Евгеньевич, разве у меня не хватило бы сообразительности доставить труп в более отдаленное место?

– А у вас времени не было, – не сдавался Марышев. – Вам еще нужно было милиционера убить, отволочь труп в яму к Рябининой и между делом за Косичкиной погоняться.

Если к круглому лицу Постоялова уместно применить термин «вытянулось», то так и произошло.

– Ладно, Игорек, кончай треп, – опомнилась Сургачева, кладя руку на лежащее на ее колене предплечье Марышева. – Мы должны быть непредвзятыми. И понимать, что не один Борис Аркадьевич удостаивается сомнительной чести. Вспомни, где лежала Зойка. Нам показывали это место. С одной стороны дом Бориса Аркадьевича, с другой – ограда Ритуськи Рябининой, причем до последнего можно дотянуться, а до первого – шиш.

– Спасибо вам большое, Кира Александровна, отвели беду, – манерно прижал руку к сердцу Постоялов.

Все взгляды фигурантов переместились на Риту Рябинину. Она совсем сжалась, испуганно отстреливаясь бусинками глаз.

– Интересная версия, – подумав, признал Борис Аркадьевич. – Немного фантастичная, но если раздвинуть рамки наших консервативных представлений о возможностях человека, то в самый раз. А нам, кстати, давно пора раздвинуть наши рамки. Это и к милиции относится, капитан.

– Я обязательно учту, – улыбнулся Верест.

– Да ну, ерунда, – нахмурился Красноперов. – Ритка мирное животное, она и комара не обидит. Фигня, капитан, не слушайте этих теоретиков. В ночь, когда убили Зойку и вашего милиционера, мы спали в одной кровати, чего уж там.

– Интересно получается, – хмыкнул Марышев. – Мы с Кирюхой в ту ночь тоже спали в одной кровати. И никуда не вставали. Тогда уж извиняйте, Борис Аркадьевич, все шишки на вас.

– Ну нет, я так не согласен, – решительно покачал головой Постоялов. – Чего это я буду за других отдуваться? Давайте по-другому решать.

– Подождите… – запоздало прошептала Рита, вклиниваясь в паузу между фразами. – Неужели вы на полном серьезе меня подозреваете?.. Я убила… о господи, четырех человек? Одного утащила в какой-то подвал?.. Другого – в свою же яму, сломав перед этим свой же забор?.. Сама себе дала по голове?..

Она явно хотела сделать вид, что готова упасть в обморок. Причем делала это очень достоверно. Но меня преследовало твердое убеждение – сегодня она туда не упадет.

– Пожалейте женщину, – буркнул Красноперов.

Он мог бы возмутиться и более эмоционально. Но отчего-то не стал. Сидел и кис.

– А нас кто пожалеет? – заявил наглеющий на глазах Марышев. – Понятное дело, ей не хочется. Нам тоже не хочется. Да успокойся, Рита, твой забор ломал Зубов, не ты. И убивал Зубов. А ты служила мозговым центром, так сказать, что вовсе не накладывало на тебя обязанности ходить хвостиком за убийцей.

– А кто тогда зарезал Зубова? – удивился Постоялов. – На харакири вроде не похоже, да и сам товарищ, мягко говоря, не из той когорты…

– Слушай, Ритуся, – как-то очень мягко произнесла Сургачева, и глаза ее вдруг из хищных сделались почти кроткими и ласковыми, – а ты ведь не всегда в аптеке работала. Помнишь, мы с тобой однажды бутылочку раздавили и ты проговорилась? В аптеку тебя мужик твой бывший пристроил – чтобы крови поменьше видела, а до этого ты хирургу ассистировала в четырнадцатой больнице – ланцет ему там подай, зажим, тампон… Скажи, не было такого дела? Ты ведь прекрасно помнишь, где у человека сердце?

А вот это было интересно. Подобными знаниями о мутном прошлом Рябининой я не располагала.

Стрела Сургачевой попала точно в цель. Но эффект вышел как-то боком. Рябинина густо вспыхнула и стала пятнистой. Скорчила страдальческую гримасу пытаемого в застенке еретика и выстрелила пальцем – не куда-нибудь, а в меня!

– А почему вы все меня подозреваете? – почти выкрикнула она. – Почему вы ее не подозреваете?..

Я похолодела – как на мороз выставили.

До Хэллоуина вроде далеко, а кошмарики – ну повсюду.

Я пялилась на эту предательницу, вытаращив глаза, попутно отмечая, как вокруг меня наливается свинцовая пауза.

Даже Верест вдруг сделал какое-то другое лицо и посмотрел на меня сначала насмешливо, потом с интересом, потом как-то озабоченно и наконец – с нескрываемой тревогой.

– Эй, уважаемые, не берите на понт, – забормотала я. – С какой стати мне кого-то убивать? Да я вашего Зубова не знала и знать не хочу…

– Никто его не знает и не хочет, – сказал Марышев. – Ты не бледней, Лидочек, не бледней. Вопрос о мотивах мы пока не рассматриваем. Мы исследуем потенциальную возможность. А твоя ничем не хуже наших. Во-первых, ты писательница. Повествующая об ужасах нашей жизни. Ты не слишком увлекаешься этим делом, нет? Если слишком, то учти – опасно. Можно перепутать жизнь с выдуманными событиями, что чревато либо белыми стенами, либо небом в клеточку. Вот у меня Кира предпочитает не читать, и это правильно – она не подвержена беллетристической задумчивости. Правда, не отличает отца Федора от дяди Федора, что, с одной стороны, не красит, но с другой – внушает определенное спокойствие. Иначе говоря, Лидунчик, мне проще представить убийцу-писательницу, нежели убийцу-домохозяйку.

– Или убийцу – страхового агента, – поддержала своего заступника Сургачева.

– Или убийцу – мелкого коммерсанта, – не забыл и про себя Постоялов.

– Или убийцу-аптекаря… – пискнула Рита Рябинина.

– А также компьютерного гения, – завершил звукоряд Красноперов и впервые за «званый вечер» улыбнулся. – Кстати, Лидок, могу подбросить новый ужас. Реальные события в реальном дачном обществе. В газете вычитал. Бомжарик на пару с местным подростком все лето выдирали у садоводов овощи, успешно продавая их на рынке. Наворовали, наверное, с машину. Дачники их вычислили, поймали и, вместо того чтобы сдать органам, провели самосуд. Разорвали в клочья гадов. И пацана не пощадили. Когда милиция прибыла, там даже опознавать было нечего – сплошное мясо. Так что ты обсоси, подумай. Пристегнешь куда-нибудь.

– Во-вторых, тебе легче всего запудрить мозги милиционерам, поскольку один из них… кх-м… кажется, живет в твоем доме, – без смущения заявила Сургачева.

Отделывающийся молчанием Верест прижал кулак ко рту, скрыл улыбку и сделал вид, будто прокашливается.

– В-третьих, Лидия Сергеевна умна, – сделал комплимент Постоялов.

– В-четвертых, она чертовски артистична, хотя никогда в этом не сознается, – добавил в копилку моих достоинств Красноперов. – И воображения у нее как у Станислава Лема – то есть хрен догонишь. Сама организовала убийства, сама и вызвала милицию, нагородив им разных ужасов: вроде людей, шныряющих ночью по дачам, неясных голосов и черного демона, несущегося за ней через весь поселок, – завершил он с ширящейся улыбкой мою полную интеграцию в подозреваемые.

– Простите меня, – пролепетала я, неудержимо краснея, – но, когда убили охранника Зубова, я находилась у себя на даче… Это, кстати, может подтвердить и капитан Верест – он тоже находился на даче…

– Вы беседовали о новых методах работы правоохранительных органов в свете смены руководства МВД, – понятливо кивнул Постоялов.

От меня не укрылось, как Верест сделал недоуменное лицо.

– Ошибаетесь, Борис Аркадьевич, – возразил Марышев. – О новых методах в свете смены они разговаривали в момент обнаружениятрупа. А момент убийства, если верить милицейским протоколам, с коими нас любезно ознакомили, приходится на пять утра. Что ты делала в пять утра?

Я ответила с вызовом:

– Валялась в обмороке у Аллы Альбертовны Турицыной, чему свидетелями четыре женщины.

– И не уговаривайте, – покачал головой Постоялов. – Они были свидетелями гораздо раньше, когда вы свалились им на головы. Во сколько это было? В два? В три? Не могли же они сидеть с вами до утра?

Это было возмутительно, но, увы… верно. В пять утра самый морфей. Добрые самаритянки сладко спали: у них выдался тяжелый, усугубленный сухеньким день. Три гостьи – наверху; Алла Альбертовна – симпатичная толстушка с командным голосом – в дальней спаленке на первом этаже, а я – почти у входа, на продавленном диване. Выскользни я из дома, а потом вернись – никто бы не заметил.

Стояла замогильная тишина. Капитан Верест, не отводя от меня внимательных глаз, разминал сигарету.

Судя по отражению в двустворчатом резном зеркале, я посинела, как от иприта. А могла бы и не напрягаться – ну болтают себе людишки, лишь бы самим не обделаться от страха. Любой разумный человек поймет, что Лидия Сергеевна не при делах. Но страх бросил меня в жар, в голове стало горячо, как в духовке. Несчастье помогло – в отмерзающей памяти покатились шарики. Я замерла, осененная. Второй раз я забываю эту мелкую, но, возможно, каверзную деталь! А ведь она неспроста! Если этот факт не открылся мне три дня назад, то в самый раз уяснить его сегодня…

– Стоп, – сказала я, и все замерли, открыв рты. Даже Верест, собиравшийся было отправить в рот сигарету. – Вспомнила, – сказала я. – Не знаю, говорила ли вам, но господин Тамбовцев, направляясь на «вольно» к Макаровой, сделал остановку у моей калитки. Что он там делал, я с мансарды не видела. Полагаю, в этом и трагедия. Перепутать дом он не мог – мой номер намалеван яркой краской. А если и перепутал, то незачем выходить из машины. Однако он вышел, хлопнул дверцей, через полминуты сел обратно и поехал… Излагаю версию, до которой не додумалось следствие. Тамбовцева банально заманили в поселок, дабы обчистить. Макарову использовали втемную – как наживку. Преступник знал – интересующий его предмет будет при Тамбовцеве. Почему он так решил и что собой представляет предмет – деньги, ценные бумаги, драгоценности, компромат? – должны выяснить органы. На подъезде к дому Макаровой Тамбовцева обуревают сомнения. Работает интуиция. Он останавливается, выходит из машины – никого нет. Он прячет свои ценности от греха подальше, садится в «вольво» и едет дальше. На обратном пути планирует их забрать. Но в половине восьмого, когда он покидает Макарову, преступники уже ждут. Буквально за семьдесят метров до тайника! То есть ценного предмета у Тамбовцева пока нет, но мужики-то не знают! На улице темнеет. Коммерсанта выводят из машины и помещают в подвал особняка Рихтера. Допросите Розенфельд, капитан, – она ночевала на даче, могла спокойно слышать шум… Машина каким-то хитрым образом отгоняется за пределы садового общества, обыскивается, а Тамбовцеву между тем делают темную. Пытают долго, но он не признаётся. Коммерсант не глуп – он понимает: если вещицу найдут, ему не жить. В итоге, избитый до полусмерти, он требует гарантий. И в первую очередь – человеческих условий. Делать нечего – его тащат в Волчий тупик, домой к преступнику…

– Хорошая версия, – обрадовался Постоялов. – Лично я не живу в Волчьем тупике.

– Но это всего лишь версия, – проворчала Сургачева.

– …Что происходит далее, знает только преступник. Наверное, на последнем издыхании Тамбовцев упоминает дом номер двадцать два по Облепиховой, у которого спрятал вещицу, и лишается чувств. Его уносят обратно в подвал, куда еще можно зарыть труп? – а моя персона с той ночи подвергается усиленному исследованию. А на следующую ночь обнаружившая невозвращение любовника к жене Макарова бежит к преступнику – разбираться. Чем закончилось разбирательство, мы знаем. Попутно под нож попадает милиционер Штейнис, несущий вахту у трансформаторной будки…

Я замолчала. С провокационной точки зрения моя дичь звучала неплохо. «А теперь наблюдай за их реакцией», – приказала я себе.

– Ага, – подал голос Марышев. – А прикончили-таки Зойку под воротами у Постоялова. – Не симптоматично ли это?

Постоялов фыркнул.

– Могли бы и не объявлять свою версию во всеуслышание, – раздраженно заметил Верест в мой адрес.

– Не могла, – резко ответила я, – вам дороже тайна следствия, мне – моя жизнь. Да что вы волнуетесь, капитан? Если ценная вещица лежит у моего дома, мы ее найдем раньше преступника. Вот закончим беседу и прогуляемся. А остальные посидят в этой комнате, им спешить некуда. Сколько у вас человек под ружьем, капитан? Четверо?

Верест, кажется, уяснил мою тактику. Прикурил наконец свою обмусоленную сигарету и принялся разглядывать лица. А я набралась храбрости и заговорила голосом, каковым строгие педагоги литературы объявляют оценки за четверть.

– Уважаемый преступник, – сказала я, по очереди наблюдая за реакцией собравшихся, – выслушайте объявление. Прошу освободить меня от ваших назойливых домогательств. Не преследовать по ночам, не пытаться меня убить, изловить или совершить повторный обыск в моем доме. Это вам ничего не даст. А мне лишние страхи. За что, объясните? Я не прикасалась к вашей вещице. Я даже не знаю, на что она похожа, – надеюсь, вы уже поняли? Так что прошу исключить меня из вашего меню. Договорились?

Тишина висела как в вакууме. И я себя чувствовала там же.

– Вышесказанное относится к тому случаю, если мы с капитаном Верестом не найдем штуковину, – добавила я. – А если найдем, то, надеюсь, у вас хватит благоразумия не мстить?

Тишина была та еще. Надлежащая.

Рита Рябинина эмоционально переваривала услышанное. Попутно пыталась понять, кто здесь не сумасшедший (эти преувеличенно испуганные глаза меня уже доконали). Красноперов теребил ворсинки на диване, другой рукой любовно чесал себя за ухом. Сургачева печально смотрела на наручные часы и беззвучно шевелила губами. За ней с открытым ртом наблюдал Марышев, хотя мысли его были далеки от супруги. У Постоялова проснулись болячки в позвоночнике: он сосредоточенно смотрел в пол и медленно, словно плохой лыжник палками, двигал плечами.

Тишина сохранялась довольно долго. Я высказала все, что имела, Верест намеренно тянул резину. Остальные боялись начать.

Нарушил безмолвие самый рисковый.

– Что-то мне окончательно это разонравилось, – признался Красноперов, внимательно проверяя на свет, не выросли ли на ладонях волосы.

– А вам сегодня вдвойне не повезло, – посочувствовал Верест.

Ромка согласился:

– Это верно. До сих пор не могу прийти в себя. Спасибо, хоть не арестовали.

Ага, подумала я. Красноперов уже введен в курс о своем «недалеком прошлом», когда за ним тянулся зловещий шлейф из нескольких смертей.

Оказалось, и другие в курсе.

– Это должно будоражить, Роман, – уважительно заметил Постоялов. – Неплохо почувствовать себя маньяком хоть на минуточку, а? Особенно при положительном исходе?

– Ему привычнее чувствовать себя Вовочкой, – фыркнула Сургачева.

– И маньяком тоже. – Красноперов послал Сургачевой слишком долгий и загадочный взгляд. – Но маньяком в хорошем смысле этого слова, Кира…

Похоже, Сургачева чем-то возбудила Ромку. Марышев тоже явно заинтересовался. Теперь он смотрел на Красноперова, не замечая, что и Сургачева смотрит туда же.

Назревала интересная интрижка. Не обретший должной информации от наблюдения за «сопричастными», Верест решился подлить масла в огонь:

– В воскресенье седьмого октября в районе пятнадцати тридцати вы были замечены у дачи Макаровой. Зачем вы к ней ходили?

Вопрос на засыпку покоробил Ромку. Он посмотрел на Вереста с досадой.

– Скучно было, капитан.

– Объясните поподробнее.

– Что объяснить? – Ромка ошарашенно распахнул глаза.

– Как вам было скучно?

Марышев гоготнул. Постоялов хихикнул в рукав. Сургачева приосанилась.

– Капитан, ваш вопрос отдает невежеством, – сказала она, сдерживая ехидную улыбку. – Про морально-этическую сторону вообще молчу. Вы могли бы и сами догадаться, как бывает скучно сексуальному маньяку в «хорошем смысле этого слова».

– Торчиха заела… – прошептал на всю комнату Марышев. И покраснел.

– Фи, как некультурно, – не одобрил Постоялов.

Верест терпеливо ждал.

– Да что вы слушаете этих пошляков, капитан, – покосясь в сторону окончательно загрустившей Рябининой, попытался отбиться Красноперов. – Это был чисто соседский, дружеский визит безо всяких планов…

– За солью, – кивнула Сургачева.

– И не надо оргвыводов, – повысил голос Красноперов. – Я не понимаю, почему одинокий мужчина не имеет права зайти к одинокой женщине, чтобы по-дружески поболтать?

– Заодно и поболтали, – согласилась Сургачева.

– Рома, но в этот же вечер ты пришел ко мне с вином и конфетами… – обиженно протянула Рябинина. – Как тебе не стыдно, Рома?..

– А чего тут стыдного? – совсем скуксился Рома. – Я у Зойки не задержался.

– Не дала, – констатировал Марышев.

– Плохо просил, – возразила Сургачева, – иначе бы дала. Она всем давала. Только не просил никто.

Ничего запредельного в Ромкиных похождениях не было. При желании он мог уболтать даже каменную бабу. Что и делал, когда сильно уставал от работы. Я не падала на него по единственной причине – аллергии па шутов. Не выношу я их. Многие на словах тоже не выносят, а на деле – жарко слюни льют от их кривляний.

– В каком состоянии вы застали Макарову? – спросил Верест.

– В убитом, – не задумываясь, ляпнул Ромка.

– Как, уже? – удивился Постоялов.

Аудитория дружно хихикнула. Черновато получилось, но ничего.

– Ну не совсем, – сообразил Красноперов. – Но настроение у нее было ужасное. То краснела, то бледнела. Меня даже не заметила. Впустила в дом и продолжала метаться по комнатам, кусая губы. Я пытался ее разговорить, но впустую – она даже не отвечала… А чего мне еще было делать? – Ромка развел руками. – Помариновался на кухне и пошел. Она ваще никакая была…

– Макарова уже знала, что ее возлюбленный не вернулся с дачи, – напомнила я.

– Си-ильное чувство, – уважительно оценил Марышев.

– Многим, увы, недоступное, – продолжала нарываться на Ромкино хамство Сургачева. Зачем она на него наезжала? Я всегда была уверена, что Сургачева к Ромке относится нормально – гораздо лучше, чем остальные соседи. Может, Сургачевой с каких-то борщей не понравились Ромкины «хождения за три моря» к Зойке и Рите Рябининой?

Нарвалась.

– Слушай, Сургачева, – сказал Ромка, – меня твой сортирный юмор не раздражает. Ты можешь разминаться сколько влезет. Но больше ко мне не ходи, ладно?

Сургачева замерла с открытым ртом:

– Ну ты и наглец…

Тут Ромка, конечно, перегнул.

До Марышева дошло «на вторую пятницу». Он еще какое-то время поулыбался, потом, видимо, просек неладное. Оглядел всех и в последнюю очередь благоверную. Сверху донизу.

– Брехня, – отстрелялась одиночным Сургачева.

– Не понял, – сказал Марышев. В лице он пока не менялся, но к тому шло.

– Звездит как дышит, – выразилась богаче Сургачева. – Эй, капитан, нам тут долго еще задницы давить?

Ромка не стал настаивать. Он уже предоставил страховому агенту достаточно пищи для размышлений. Весьма довольный собой, он откинул голову на худую диванную подушку и тихо засветился.

– Есть еще желающие покопаться в чужом белье? – поинтересовался Верест.

Заговорила пылающая, как станица, Рябинина:

– Я, конечно, не знаю, сколько у Романа… о господи, романов… да я его вообще не знаю – Роман, ты ко мне больше не подходи, слышишь!.. – но я видела однажды, как Кира с Борисом Аркадьевичем… на пляже это у нас было, летом… очень мило так разговаривали. Я даже подумала… А вас, Игорь Евгеньевич, в этот день не было, вы работали, наверное…

Тихо шизея, Марышев смотрел уже на обоих. А поскольку косоглазием он не страдал, зрелище выглядело комично.

– Это уже организованный наезд, – прошипела Сургачева. – А по сути – глючное, мерзкое обвинение… Хотя от тебя, Ритка, можно ожидать любой мерзости! Как я не догадалась?..

– М-да, – почесал в затылке Постоялов, – некрасиво получается. Вы правы, Маргарита Семеновна. Это было тринадцатого июля, в страшную пятницу. Копаю, понимаете, от рассвета до полдника. Под вечер ухожу от реальности в красивый мир – в кои-то веки! – эскапизмом, проще говоря, занимаюсь: выхожу один на пляж, красиво, небо голубое, люди, великая река, соседка загорает, сажусь, беседую, бац! – состав преступления… Некрасиво получается.

– Так и было, – подтвердила Сургачева, – зуб даю. Борис Аркадьевич всего лишь приятный собеседник.

– Подумаешь, криминал, – махнул рукой Красноперов. – Ритуха вон с Игорьком, помнится, в те выходные минут сорок через забор болтали – он на своем участке, она на своем. Как магнитом притянутые… Я с вечера тогда пивка принял – бутылочек семь, – работа и не пошла. Дай, думаю, спать завалюсь, а пораньше встану – наверстаю. Так и сделал. Стою на втором этаже, кофейком балуюсь, а они через переулочек: шу-шу, да шу-шу. Болтовней увлеклись – и ни черта не видят. А ведь рановато было – часиков восемь, едва рассвело.

– Один – один, – прокомментировала Сургачева. – Меня он об этом в известность не ставил.

– Два – один, – поправил Постоялов. – Причем не в вашу пользу.

Марышев побагровел, как селедка под шубой. Но орать не стал, сдержался.

– Глазастый ты наш, – тяжело выгрузил он из себя. – Не в ту сторону смотришь… Кира, ну о чем тут говорить? Ну вышел я с утреца на крыльцо покурить, а чего такого? Я не похмельный был – проснулся рано. Ты еще спала, а Рита у себя на сотках гребла чего-то. Ну разговорились…

– О чем? – утомленный беспробудным маразмом, выдохнул Верест.

– Ну так… это…

– О лекарствах, – быстро помогла Рита. – В те выходные у Игоря тетушка еще жива была, но очень плохая. Рак желудка у нее… Он обеспокоен был сильно, мы разговорились о лекарствах – он жаловался, что врачи в больнице фактически ничем не лечат, ждут кончины – а деньги за уход, содержание и якобы лечение требуют огромные. Я посоветовала ему новый препарат – фармавит, у нас в аптеке он пользуется спросом, и по-доброму переговорить с главврачом – насчет контроля за инъекциями… У нас ведь это принято – лекарства дорогие, на безнадежных больных экономят, укол не ставят, а ампулу – в карман…