Текст книги "Вакханалия"

Автор книги: Юлия Соколовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2

Поутру я опять стала напряженно думать. Такой уж у меня прескверный характер: из любой нештатной ситуации рождается драма, которую непременно нужно обмусолить. А ведь было еще одно событие! – осенило меня. Маленькое, но тем не менее загадочное. Намедни, в районе четырех часов дня. Я сидела в мансарде, вкушала чай с халвой, глубокомысленно пялясь в монитор, когда услышала шум подъезжающего автомобиля. Он явно проехал Волчий тупик, а это было как-то странно. У меня машины нет (не накопила), у Зойки Макаровой тоже нет. У мадам Розенфельд – подавно. Кто-то в гости? Родня Фаринзонов?.. Я не поленилась, подошла к окну и обнаружила серый «вольво», медленно ползущий по Облепиховой. У моего дома, под развесистой желтолистой березой, она внезапно встала. Хлопнула дверца, и я логично предположила, что сейчас подвергнусь нашествию. Но ничего такого. Защелка на калитке не сработала. Чего там происходило, я не поняла – окаянная береза все загородила. Видать, шофер имел намерения на мой счет, но передумал. Опять хлопнула дверца, машина тронулась, а я осталась в неведении. Перебежка к другому окну ничего не дала: октябрь не самый, конечно, лиственный месяц, но завесы хватает. И укрепрайон мадам Розенфельд не из прозрачного стройматериала.

Как машина возвращалась, я не слышала. Но в этом не было ничего странного. По заведенной традиции временной отрезок с пяти вечера до девяти, как наиболее бестолковый в плане творчества, я посвящаю беспробудному сну. В это время под моим окном может проехать незамеченной не то что вшивый «вольво», но и танковая дивизия с обозом и маркитантками.

Стоит ли связывать эти события, я пока не решила.

Утро прошло относительно неплохо. Страх не возвращался. Погода тоже не злобствовала. Дул ветерок, шебурша бурыми листьями. На востоке кучковались тучи, намекая на опустошающий ливень после обеда. Я не возражала, пусть себе льет – два дня не было дождей. Для разогрева замороженного тонуса я посетила «терму», где промыла глаза холодной водой, а по возвращении деликатно раскланялась с мадам Розенфельд, стоящей на боевом посту – в затенении собственного сарая (идеальном, кстати, месте для шпионажа за моей территорией).

– Доброе утречко, Магдалина Ивановна. Давно стоите?

Бабенция, конечно, страшенная. Бастинда горбоклювая из сказки Волкова. Как приснится – не проснешься. И невоспитанная, точно эскадрон махновцев. Проигнорировав мое приветствие, сверкнула глазищами и ушла в глухую тень – словно растворилась. Жуть рогатая.

Напевая под нос «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано…», я поднялась в мансарду – заводить кофейник. Мобильник уже вовсю музицировал.

– Ты там еще не примерзла? – учтиво поинтересовалась Бронька Хатынская.

– К чему? – спросила я.

– Тебе виднее. Знаешь, Лидок, не май месяц.

– Нет, у меня сегодня жарко, – с достоинством отвечала я. – Вот «терму» посетила, сейчас камин разведу, сяду, укроюсь пледом, пунш выпью, бекон съем, Бэрримора вызову…

– А ты знаешь, у меня тоже жарко, – перебила Бронька. – Не поверишь, но дали горячую воду.

– Поздравляю, – порадовалась я за подругу.

– Даже две горячие воды, – добавила Бронька. – Из обоих кранов. Целые сутки хлещет. Красотища.

– Смотри не зазнайся, – хихикнула я. – А еще какие новости в мире?

– В мире?.. М-м… – Бронька задумалась. – Ну про третью мировую тебе не интересно… Про падающие самолеты, наверное, тоже… Ах да, зацени – Маргоша с трахалем в турнепсукатила, новость недели, представляешь?

Кто такая Маргоша, а тем более с трахалем, я представляла слабо. Но Броньку уже несло. В ее голосе сквозила обида: она уже месяц не была в районе экватора:

– Тунис, Мальорка, Вечный город, неделя в «Хилтоне» у Колизея – одуреть можно… А там еще лето, Лидок! Вот где натрахаются вволю… Представляешь, пальмы, верблюды, магрибы… Это ж какими бабками надо ворочать?

– Понты дороже денег, – заметила я, оставляя без внимания верблюдов в Риме. – А секс без любви – это грустно.

– Ха, – сказала Бронька, – а по мне, так чистая физкультура. Ты че, обалдела там, на своей фазенде?

– К тому иду. Ценности пересматриваю. Бронька, ты покороче не можешь?

– Ах да, – спохватилась подруга, – довольно у.е. мотать. Словом, у тебя все нормально, эксцессов нет?

– Все чики-чики, – подтвердила я.

– Ну будь здорова, целую жарко, – хрюкнула Бронька. – Привет Бэрримору…

К сожалению, в услугах ни последнего, ни тем более любовника леди Чаттерлей я пока не нуждалась. Самостоятельно затопив камин на первом этаже (благо дров мы с маманей заготовили на всю третью мировую), я отправилась рубить капусту. Это было единственное поручение родительницы, которое я согласилась выполнить.

За сим неблаговидным занятием меня и застал южный сосед Постоялов Борис Аркадьевич – благовоспитанный, подтянутый мужчина в меру за сорок. Он, как водится, копал огород. Только тем и занимался с апреля по ноябрь. Дятлы стучат, солнце бегает, Постоялов копает. Клад, наверное, ищет.

– А вот это вы зря, Лидия Сергеевна, – встретил он чарующим голосом мое появление с топором. – Опережаете события. Капусту на Сергия рубят – восьмого октября. Вот я с понедельника начну.

Я пробормотала что-то отрицательное, но попыталась улыбнуться. Гримаса, очевидно, получилась неважной. Сосед сочувственно покачал головой:

– Почему унылая, Лидия Сергеевна? Не выспались? Вы простите меня сердечно за гиперболу, но сегодня вы похожи на глисту в обмороке…

Я не стала ему занудливо объяснять, чем гипербола отличается от метафоры.

– Послеродовая депрессия, Борис Аркадьевич, – неохотно объяснила я. – Десять лет мучений. Вы ночевали?

– Что вы, – испугался Постоялов, – боже упаси. У меня, в отличие от вас, маленький камин. Полчаса назад приехал. Пока заправился, к жене в больницу завернул…

– Что-нибудь серьезное?

– Да нет… Вернее, да, но пронесло. Спасибо эскулапам, справились. – Борис Аркадьевич троекратно сплюнул и подрумянился. – На колено жаловалась. А оказалось, тромбофлебит. Тромб оторвался и двинулся по сосуду. Вовремя обнаружили, слава богу, а не то бы перекрыл сосуд – и пиши пропало…

– Ужас какой…

– Не говорите, Лидия Сергеевна. Теперь вот за двоих тащу. И ботву перерубил, и в кладовке вчера разобрал – специально приезжал… Старое тещино хозяйство – откуда оно? – все на мусорку отволок. Какие-то кастрюли, часы с кукушкой – от кукушки, между нами говоря, одна челюсть осталась… Даже книги – вы бы видели, в каком состоянии! Мыши сожрали! А ведь приличная литература. «Капитан Фракасс», «Асканио», «Двадцать лет спустя» – сорок девятого года издания! «Наш человек в Гаване» Грэма Грина… Эту, собственно, и не жалко, нуднота невыносимая…

Постоялов, насколько я знаю, принадлежал к среднему классу. Средний автомобиль, средняя дача. Средняя… жена. Занимался незначительной куплей-продажей, в высшие сферы не лез, справедливо полагая, что в высших сферах отечественного бизнеса долго не живут. То есть не рисковал. Хотя очень часто пил шампанское.

На нижней улице, окаймленной зарослями тальника – спутника пересыхающей протоки, – раздался автомобильный гул. Я скосила глаза. В ворота восточного соседа – «голубого» доктора Грецкого – въезжал малютка «RAV». Магнитола гремела на полный «dolby-surraund»: стареющий мачо-шансон прокуренно плакал о заблудившемся лете. Навстречу гостю уж спешил хозяин особняка – апологет большой и чистой гомосексуальной любви терапевт Грецкий. Безлик, брюхат, рост – метр в прыжке, нос – повеситься можно. Обежал капот и услужливо распахнул дверцу, из которой появился зевающий молодой человек в кудряшках. Манерно принял протянутую руку.

– Врачи без границ, – глубокомысленно хмыкнул Борис Аркадьевич. – Небо бы такое голубое.

– Тьфу на них. – Я воткнула топорик в теплицу и отправилась пить чай с халвой.

Минут через десять у моих дверей нарисовалась Зойка Макарова – мнительная особа, в направлении которой вчера днем продвигался серый «вольво». Я как раз пила из блюдечка чай, важно надувая щеки, и прекрасно видела между шторами, как она мнется на крыльце, кусая губы и царапая запястья (ванилью натерла).

– Да входи, чего там! – крикнула я. – Неродная, что ли?

Она вздрогнула, как-то воровато поозиралась и прошмыгнула на кухню.

– Ты чего вся зеленая? – поинтересовалась я. – Гремлины в доме завелись?

– Ты тоже не розовая, – отбилась Зойка.

И это верно. Утро туманное. И ночью трижды испугали. Не считая маньяка в переулке.

– Присаживайся, – кивнула я на электросамовар. – Чайку хлебни.

Зойка яростно замотала головой:

– Не-е, Лидочек, пойду я…

И опять замялась, заерзала, как будто у нее под фуфайкой спиногрыз завелся. Ну и шла бы.

– Чего хочешь-то? – вздохнула я.

Она решилась. Стянула с себя спиногрыза и начала издалека:

– Тут ко мне давеча мужчина приезжал… На «вольве»…

– Поздравляю, – пресекла я надвигающуюся паузу. – Ты взяла себе нового мужчину? Крутого, что ли, завалила?

Зойка преобразилась. Очевидно, моя фраза послужила для нее термальным источником. Лицо запунцовело, глазки зажглись. Грудь обозначилась под фуфайкой и двинулась в психическую. Так и рождаются пылкие гурии из бледных замухрышек.

– Он чудо, Лидунчик. Ты не представляешь, какой это удивительный мужчина! Он богатый, высокий, красивый, благородный… Геной звать. А какие он мне цветы подарил! Белоснежные пионы, привитые к хризантемам – ты можешь поверить?.. Ой, я не могу, Лидуня… Знаешь, чем мы занимались?

Мне показалось, она сейчас заскулит от сладострастия. Я почувствовала себя несправедливо обиженной.

– Представляю, – пробормотала я.

– Нет, ты не представляешь! Это невозможно представить… Мы три часа не вылезали из кровати! Мы десять раз делали это!Останавливались и снова начинали… Останавливались и начинали… И с каждым разом он становился нежнее, еще ласковее, домашнее… Он стал моимза эти часы, понимаешь?.. Мы до половины восьмого занимались любовью!..

Все понятно. Зойка, кажется, подсела. Теперь она может смело убрать в кладовку любимый фаллоимитатор о двух концах. До следующего «безмужичья».

Я сглотнула:

– А потом?

Внезапно она скисла:

– А потом он поехал к жене. И детям…

Я облегченно вздохнула. Пожалуй, вопрос о фаллоимитаторе оставим открытым.

– А чего хочешь-то?

Вопрос прозвучал грубовато. Но я сознательно пошла на хамство. Негоже распространяться о своих личных контактах в присутствии одинокой, разведенной женщины.

Зойка посмотрела на меня как прокурор Руденко на подсудимого Геринга:

– Я не хотела его отпускать. Он тоже не хотел уезжать. Он сказал, что сочинит жене причину и пулей вернется.

– И не вернулся, – догадалась я. Подумаешь, трагедия. Обычная история. Зойка Макарова не последняя дура в Сибири.

– Да-а… – Она скисла еще вдвое и изобразила по слезинке на каждом глазу. Потом вздохнула мучительно и больно и выложила наконец свою просьбу: – Лидунечка, дай позвонить…

– Иди звони, – я кивнула на лестницу. – Мобила там. А ты не боишься поставить мужчину в неловкое положение?

– Да что ты, – она махнула рукой. – Все будет хорошо. Я представлюсь его секретаршей.

И ушилась в мансарду. Через несколько минут спустилась – постаревшая, сгорбатившаяся, с трясущейся челюстью. «От ворот поворот», – догадалась я. К черту послали. И не стала выяснять обстоятельства, целиком признавая Зойкино право на конфиденциальность собственных соплей.

Она сама раскололась. Остановилась в дверях и, потрясенно вращая глазами, проговорила:

– Он не ночевал дома. Он вообще не возвращался…

Окинула кухню невидящим глазом, нашла на ощупь проем и удалилась, оставив меня в раздумье.

В последующие полчаса на дефиле был замечен Ромка Красноперов – компьютерный гений из Волчьего тупика. Я опять рубила в щепки капусту, причем делала это ритмично, синхронизируя удары с боем барабана со стороны любвеобильного доктора Грецкого.

– О, е-е! Какой сюрприз! Какая сцена! Ты сделала это!.. – прозвучало за спиной молодо и задорно.

Я чуть топор не выронила.

– Привет, Косичкина! – таращась на меня счастливым неженатым взором, вскричал гость. Этот падкий на спецэффекты вундеркинд и сегодня не выходил из амплуа – был одет в красно-желтую куртку, кирзовые сапоги и какой-то ночной колпак с рюшечками.

Чего это они ко мне зачастили?

– Привет, Краснопёрдов, – согласилась я. – Чаю хочешь?

– Расслабься, – великодушно проглотил мой экспромт Ромка. – Это рабочий визит, не официальный, не надо почестей. Ответь, Лидунька, на один вопросец. Вернее, проконсультируй. Предложили мне тут по случаю ксолойтцкуинтли…

– Повтори, – не поняла я.

– Обидно, – взгрустнул Ромка, – а я думал, ты знаешь. Зря шел. Ксолойтцкуинтли. Это голая собачка такая мексиканская. Злая, отвязная. Потеет, на солнце обгорает клочьями. Страшенная, как ядерный гриб. Зато недорого – всего девятьсот гринов. Вот не знаю теперь – брать или отказываться.

– Бери, – сказала я, – однозначно. Очень отвечает твоему стилю.

– Я тоже так думаю, – обрадовался Ромка. – Боюсь, с Лабрадором или золотистым ретривером на поводке я буду смотреться нелепо. Ну спасибо тебе, подруга.

– Эй, подожди, – вдруг вырвалось у меня. Ромка как-то напрягся. Или показалось?

– Чего тебе, Косичкина?

И тут как сверкнуло – или это во мне сверкнуло?.. На короткий миг мне сделалось плохо. Закольцовка в извилинах, как сказала бы презрительно Бронька. Я узрела другого Красноперова… Я поменяла состояние сознания – помчалась в другое измерение, только руками всплеснула. Ночь, Фасадная улица, тень из куста… Шипящее пламя, контур худого лица… Холод, страх, липкая мерзость по телу… Я словно заново окунулась в это дурацкое происшествие… Мама мия! Остановись!

Я вернулась в дачный мир – настоящая «закольцовка». Где кружилась, непонятно. Ромка – сам по себе, маньяк – сам по себе, ничего похожего, кроме роста. Да и голос Красноперова с другим не спутаешь. «Не шизуй, девушка, – приказала я себе. – С приобщением к семье душевнобольных ты не станешь гениальнее. Это мамина теория, не твоя»…

– Ты не уснула? – полюбопытствовал Ромка.

Я торопливо забормотала, не спуская с него глаз:

– Сегодня ночью… в районе двух часов двое… неизвестных, предположительно мужского пола, прошли мимо моего дома и свернули в Волчий тупик. Они тащили что-то тяжелое, завернутое. Я предполагаю, это был… человеческий труп. Предположение, прошу заметить, не вздорное, поскольку… м-м… проносу тяжелого предмета предшествовали крик и протяжные стоны, соответствующие, на мой взгляд, крику и стонам человека, которому делают больно. В Волчьем переулке всего три двора. Твой, Риты Рябининой и четы Сургачева – Марышев. Признайся, Ромка, они не к тебе шли?

Очевидно, я еще не понимала, в какую мясорубку ввязалась. В свете дня ночное происшествие представлялось если и не комичным, то уж никак не страшным. И совершенно напрасно.

– Ты того, да, дописалась? – Ромка небрежно постучал кулаком по лбу (то есть неплохо прикинулся валенком). – У врача когда была, дурында? Так сходи, Косичкина, в самый раз провериться. А то ишь загнула…

Повернулся и, независимо поплевывая, поперся прыгающей походкой с моего участка. Неужели до него не дошел смысл моих слов?

Или дошел?

«Интересно, кого еще принесет?» – подумала я, отчетливо понимая, что вовремя сесть за работу мне уже не светит.

Следующей была Кира Сургачева. Нормальная бабешка, мужикам такие нравятся – нестарая, остроскулая. Отдаленные пращуры Сургачевой в тюрбанах по степи носились. И девочек наших лапали. Однако в это хмурое утро она была совершенно никакая. То есть абсолютно. Не то чтобы пьяная, но с колоссального бодуна. Продефилировала по дорожке и, ободрав георгины, с опаской покосилась на мой топорик и плюхнулась на крыльцо:

– Привет, Лидунчик. Опохмелиться есть? И закусить…

«Губищей закуси», – отчего-то подумалось мне.

– У тебя что, дом сгорел?

– Не говори, Лидунчик, полный каюк в доме. Матросы ночевали. Лучше бы сгорел…

Тоскливо замолчав, она вперилась в мой вечнозеленый кедрик, растущий перед крыльцом. Тот как-то весь съежился и заробел. Будь его воля, непременно бы отпрыгнул.

В буфете на кухне прозябали остатки вермута. Делать нечего – гостям предлагают лучшее. Я слила их в кружку и отнесла Сургачевой.

– Зашибись, – одобрила Сургачева, выпивая не глядя. – Ты чудо, Лидунчик. Век не забуду…

Оказалось, что Кира с Марышевым давеча накушались какого-то боевого отравляющего вещества. На вид водка была вполне пристойной. С медальками. И стоила как подлинный «Абсолют». И повод ее употребить был правильный – совмещение, так сказать, скорбного и радостного: скончалась любимая тетушка Игорька, но, чтобы он не сильно рвал волосы, оставила ему в наследство двухкомнатную квартиру в центре. Вот за этот презент и выпили. Хотели как лучше – культурно провести субботу, в воскресенье уехать в город, съездить на квартиру и активно радоваться жизни, но получился полный конфуз. Игорь лежит в отрубе, пьяный до усрачки, дачка кверху дном, Сургачева тяжело больна и периодически выпадает из реальности. Слишком поздно они обнаружили, что водка паленая – половину уже выпили. Сургачева нашла в себе силы остановиться, а Игорек, естественно, рвался в бой, и каково теперь будет пробуждение – никому не ведомо. Хотя и прогнозируемо.

– Ты этой ночью не вставала? – спросила я.

– А как бы я вставала? – удивилась Сургачева.

– Ну не знаю, – пожала я плечами. – До ветру там, или с «ихтиандрой» пообщаться… Организму ведь не прикажешь.

Сургачева мрачно заглянула на дно кружки:

– Ну нет уж. По крайней мере, не припомню… Еще выпить дашь?

– Нету.

– Плохо. Ну ладно, побреду я тогда. Погуляю. Игорек еще не скоро воскреснет.

– Подожди…

И пока она не успела оторвать свою задницу от крыльца, я слово в слово повторила уже сказанное Красноперову, изменив лишь заключительную часть монолога.

– В Волчьем тупике всего три двора, – сказала я, – ваш, Ритки Рябининой и придурка Красноперова…

– Не чмыри всуе Красноперова, – зевнула Сургачева, – не такой уж он придурок, как кажется. Он скорее гений. Ты слышала о программном обеспечении «Логическая Вселенная»? Разработана в вычислительном центре машзавода имени Фрунзе. Фирма «Сибкомп». При непосредственном участии, заметь, Красноперова. По мнению экспертов, эта программа по параметрам превосходит небезызвестный «Windows» и намного удобнее…

– Зато в быту он полный увалень. Ты вообще слышала, что я сказала?

Сургачева минутку подумала. Потом подняла на меня усталые, воспаленные глаза:

– А с чего тебе взбрело, будто они несли труп?

Тут я напомнила ей про крик и стоны. Она опять задумалась. Со стороны могло показаться, что Сургачева спит.

– Бред, – сказала она, проснувшись. – Труп нельзя вынести из кооператива. Его, знаешь ли, казаки охраняют со всех сторон. Я имею в виду, кооператив, а не труп.

– Труп понесли в Волчий тупик, – терпеливо напомнила я.

– То есть он там где-то и лежит? – подозрительно поводя носом, точно принюхиваясь, сообразила Сургачева. – У кого-то из нас, да? Пованивая?

– Закопали, – предположила я.

Она посмотрела на меня с каким-то плохо скрытым предубеждением. Потом, видно, заподозрила неладное. В больных глазах отразилось рождение мысли.

– Постой-ка, – буркнула она, – голубушка. А ты, часом, не обыгрываешь на мне свои новые сюжеты? – Она аж засветилась от своей супердогадливости – насколько возможно засветиться при зверином похмелье. Я не стала вгонять ее в новую задумчивость. Смысла уже не было.

– Ладно, Сургачева, – призналась я с виноватым видом, – живи и славься. У меня по новому роману на дачах орудуют два маньяка – каждую ночь убивают по человеку, отрывают от него кусочки и съедают в живом… тьфу, прости, в сыром виде. Милиционеры обо всем догадываются, идут по следу, но боятся спугнуть живодеров, поэтому дачников оставляют в неведении, а с тех, кто находит обглоданные тела, взимают подписку о неразглашении…

– О нет, – простонала Сургачева, отрывая по частям задницу от крыльца, – не могу эту дичь слушать. Ты явно исписалась… Бывай, соседка, благодарю тебя покорно…

Почему я вдруг с упорством кретина принялась вызывать огонь на себя? Только после окончания этого жуткого дела я стала догадываться почему. Страх, как я уже говорила, притупился, ночные приключения стали казаться забавными, без тяжких последствий. И все мои сюжеты, все эти ночные грабители, многосерийные маньяки, интриганы, киллеры, воры всех мастей и страстей настолько вплелись в мою жизнь и стали ее неотьемлемой частью, что любые свои отношения со страшным я с некоторых пор стала воспринимать как своего рода игру. Как работу мысли, способствующую конструктивному сюжетному решению.

Проще говоря, все бабы… те еще.

Поэтому пока никаких предчувствий я не испытывала. Погода тоже не отличалась паскудством. Появилась потребность поразмыслить. Я села на нагретое Сургачевой крыльцо, взяла топорик, кочан, проеденный гусеницами, и стала не спеша вырубать из него кочерыжку. На участке Грецкого взревел брызжущий эротизмом Поль Мориа (или Джеймс Ласт – склероз у меня с годами сильно крепчал). Появились южные соседи Грецкого – для меня, стало быть, юго-восточные. Немолодые и несимпатичные. То ли Полынники, то ли Песчаники. Он – в задрипанном пальто, лысый, протухший; она – в коже, злая, неохватная, горластая. Плюс собачка шотландской породы Несси – единственный член семейства, которого искренне жаль. «Патэр фамилиас» опять проштрафился – фельдфебельские вопли супруги оглашали местность, как из динамика. Муж заискивающе жестикулировал, а кулаки жены уже чертили воздух под его соплями. С такими мужиками в недалеком будущем нам четко светит матриархат. Недавно в Германии на три года осудили бабенку по кличке Годзилла – систематически в течение ряда лет лупила мужа по сусалам. А муж терпел, не ходил в органы – любил, наверное, сильно…

– Лидия Сергеевна, дорогая!.. – Завидев меня с топором и капустой, сосед оторвался от дражайшей половины и засеменил по биссектрисе, смешно лавируя между грядками. – Извините, ради бога, у нас к вам просьба великая… Понимаете, мы на этой неделе празднуем юбилей Изольдочки, ей исполняется… впрочем, неважно, сколько ей исполняется… У нас тут незадача…

– А тебе, лысый, я мангал не дам, – прошептала я.

– Вы не дадите нам свой мангал? Ну пожалуйста… Понимаете, я совсем забыл положить его в багажник… Мясца намариновал, винца для Изольдочки приобрел, а вот надо же, память дырявая…

«Изольдочка» стояла, уперев руки в крутейшие бока, и набыченно взирала на нас обоих. Назревал профилактический залп. Слишком ревнивые наши любимые.

– Да ради бога! – рявкнула я. – Вон он стоит, у сортира, возьмите на милость!.. И отдайте на милость, – добавила шепотом. Этот мангал стоил мне трех статей в газете «Век» и шести бессонных ночей вкупе с маминым ворчанием.

Единственная из обитательниц Волчьего тупика, не заглянувшая ко мне на капусту, была Рита Рябинина. Без нее паломничество в мои пенаты выглядело каким-то незавершенным. Но Рита не шла. А я не могла заставить себя пойти в мансарду и беззаботно рухнуть в ноутбук к своим маньякам. Незавершенка раздражала. Как бледно прописанная буква в слове, которую так и чешется обвести… Походив из угла в угол, я решила не тратить время, а совершить променад. Не зайти ли мне в тупик? – подумала я. Провела помадой по губам, сменила бушлат на пуховик и подалась в свет.

У скромницы Риты было симпатичное лицо сердечком, испуганные глаза и проблемы с юмором. Ее недавно бросил муж, в связи с чем Рита взяла отпуск по семейным обстоятельствам и погрузилась в сельское хозяйство, решительно забив на хозяйство городское, в том числе на пятнадцатилетнего оболтуса Кирилла, очень обрадованного таким поворотом семейной драмы.

Отчего этот хмырь болотный бросил Рябинину, остается загадкой. Пошутить не с кем было – не причина. Пошутить и на стороне можно. Зато чистота вокруг Ритуси идеальная. Грядки програблены, мусор удален (в огороде ни листочка), готовит вкусно, претензий не выражает. Даже собака-дура и та улыбается…

– Пробуй. – Не расслабляя поджатых губок, Рита выставила передо мной миску ароматных щей. Из аналогичной миски на полу уминала за обе щеки французская бульдожка Танька – жутковато-обаятельное создание с широкой душой.

– Очень наваристо, – похвалила я, охотно присоединяясь к Таньке, – уж в чем, в чем, а в могучих кулинарных способностях Риты сомневаться не приходилось.

Рита с траурным ликом Мадонны наблюдала за нами и не переставала вздыхать.

– И чего ему, уроду, не хватало? – шептала она.

– Не бери в голову, – чавкала я, стуча ложкой. – Все в мире преходяще, лучше найдешь. Я вот тоже одна живу, и ничего, не умерла…

– Хорошо тебе говорить, – всхлипывала Рита. – Ты уже пять лет одна…

– Шесть, – гордо чавкала я.

– А я – неделю… Хоть в петлю лезь, Лидочка…

– Да ладно тебе. – Я облизала ложку и протянула хозяйке пустую миску – за добавкой: – Давай еще. И не горюй. С твоей кулинарной одаренностью ты в два счета найдешь себе принца. И не одного, а нескольких. Как говорится, оп – и принцы у ног твоих сели. Ты, главное, не забывай периодически выглядывать из окопа: как там на горизонте на предмет принцев… Посмотри в зеркало, Рита, – с твоими-то грешными внешними данными… Сколько тебе? Тридцать четыре?

– Тридцать шесть. – Рита с готовностью вскочила и отвалила мне щец аж с шапочкой. Это был явный перебор. Я перехватила взгляд отобедавшей Таньки – она смачно облизывалась и гипнотизировала мою миску, давая понять, что не прочь повторить.

– Прекрасный возраст. – Я осторожно стала снимать «шапочку». Хотя лично мне было тридцать три, и сей прискорбный факт нисколько не радовал. Про цифру 36 даже думать не хотелось.

– Ну не знаю. – Рита перестала всхлипывать, потуже затянула косынку на голове и села напротив, подперев острый подбородок кулачком. – Ко мне опять давеча сосед приходил. Чего хотел, я так и не поняла. Но говорил примерно твоими словами.

– Красноперов, что ли?

Не поняла она… У кого-то просто остро встал женский вопрос.

– Ага… Предложил выпить, побеседовать, но, знаешь, Лидочка, у меня так голова трещала, что… – Она замялась, и было непонятно, то ли Ритуся раскаивается в содеянном, то ли тем горда.

– Словом, ты его развернула?

– Ну да…

– И правильно. Тренируй способности к лидерству. Гони его метлой, этого Красноперова, нам гении не нужны. Рома баб меняет, как наш брат – прокладки. И вообще, он какой-то странный, не находишь?

Рита опять принялась вздыхать, а я, не будь дурой, чтобы не тянуть резину (не обедать же я сюда пришла), рассказала ей о своих ночных бдениях, завуалировав некоторые порочащие меня подробности. О чем немедленно и пожалела – Рита страшно испугалась. Сделала большие глаза и как-то заерзала. Невзначай покосилась на мобильник, для красоты вставленный в цветочную вазу.

– Чего испугалась-то? – смягчилась я. – Да мало ли кто у нас по дачам шляется. Дачники, например…

– А стон? – заблестела глазенками Рябинина. (Уж не глазные ли капли тому причиной? Хотя для кого?)

Я пожала плечами.

– Почудилось. Ветер в трубе стонал. Ты ничего подозрительного днями не замечала?

Она яростно замотала головой:

– Я спала…

Но потом в ее глазах что-то завихрилось. Повьюжило и стихло, но глупая мина осталась. Похоже, Рябинину посетила идея. Я поощрительно молчала. Стараясь не сорвать ее с мысли, даже перестала выхлебывать щи и положила ложку. Текли мгновения.

– Здесь какой-то тип подозрительный отирался… – наконец призналась она. – Не из наших…

– На нем было написано, что он не из наших?

– А он это… – Рита наморщила лобик, погружаясь в воспоминания. – Это было, кажется, днем, вчера… Не помню во сколько, но после обеда… Я как раз приводила в порядок грядки, а этот тип шел по Облепиховой. Медленно так шел. И номера читал на домах… Скажи, разве наш человек стал бы читать номера на домах?

– Логично, – согласилась я, – хотя и не бесспорно. И что?

– Потом свернул в наш тупик… Прошел до конца и вернулся. И на меня так посмотрел…

– Как?

– Ну нехорошо, что ли… У него глаза пустые, пристальные, фр-р-р… – Риту при воспоминании передернуло. Мне тоже сделалось как-то не по себе.

– Он разговаривал с тобой?

– Не-е, ни слова не сказал… Я отвлеклась куда-то… Ах да – Танька в компостную яму свалилась, а когда я вернулась, этот тип уже пропал.

– Ерунда, – отмахнулась я. – Ну заблудился человек.

– А потом он опять пришел… – Рита вытаращила до упора глаза и заговорила утробным голосом (от страха поплохело?): – Уже темнело, часов семь было… Я дрова собирала и вдруг вижу – он опять идет по Облепиховой… Лида, я испугалась – до жути. Вот идет, гад, и на меня пялится… До переулка добрался, у трансформаторной будки остановился и опять на меня уставился… Ну что мне оставалось? Таньку под мышку – и в дом. А потом через шторку посмотрела – нет никого. Опять он испарился, Лида…

– Описать его сможешь?

– Да маленький он, невзрачненький, глаза близко посажены. А во что одет, даже не помню. Ну как все, понимаешь?..

«Нет, не мой маньяк, – подумала я. – Мой ночной кошмар был высокий, как водонапорная башня, и глаза имел не узкопосаженные, а наоборот – раздвинутые».

Все равно вернулись вчерашние страхи. Я не стала рассиживаться с Ритой. Поблагодарила за вкусный обед, как могла успокоила и короткими перебежками рванула к себе. Но у трансформаторной будки, напротив дачи Постоялова, наткнулась еще на одного кадра. Игорь Марышев собственной персоной привидением выплывал с Облепиховой. Большой специалист на отечественном страховом поприще (безусловное искусство – ободрать клиента без обязательств со своей стороны). Повстречай я эту жуть в сумерках, да еще не зная, кто такой, – наверняка бы обделалась от страха.

– О матерь божья, – ахнула я. – Думаю, глупо говорить вам «добрый день», Игорь Евгеньевич. Скажем просто – здравствуйте.

– Тоже неверно, – прохрипел белый, как зубная паста, Марышев. – Слово «здравствуйте» подразумевает здравие, которого у меня сегодня решительно нет…

Надо думать, он просто гулял. Забыв проснуться.

– Однако я вам его от души желаю. – Я посторонилась, и вовремя, иначе бы он просто прошел сквозь меня. – Вы жену свою видели? – спросила я.

Он и ходу не сбавил. Куда там сбавлять? Он передвигался, как замученный зомби к родной могиле, – медленно и шатко. Пить надо меньше.

Хотя, с другой стороны, на водке ведь не написано, что она паленая.

– Не видел, Лидия Сергеевна… – пробормотал он, вяло переставляя ноги. – Я даже вас не вижу…

– Может, вам лекарств принести? А то ведь совсем больны…

– Да боже упаси, Лидия Сергеевна, боже упаси… Девяносто процентов лекарств, продаваемых в России, фальсифицированы…

Совершенно справедливо. А самое положительное достижение медицины – это медицинский спирт…