Текст книги "Карнавал страсти"
Автор книги: Юлия Снегова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
3
На следующий день Дмитрий проспал до двенадцати, а потом его разбудила Настя.
– Митя, вставай, – девушка осторожно потрясла Дмитрия за плечо, – тебе Женя звонит, говорит, срочное дело.
– О, Господи, – простонал Дмитрии и взял трубку.
– Митя, слушай меня внимательно, – Женя говорила очень быстро и таким тоном, словно беседовала не с бывшим мужем, а с деловым партнером, – мне надо срочно уехать в Грецию, там будут проходить очень важные переговоры. Пусть Миша у тебя поживет недельку. Я боюсь оставлять его одного, сам знаешь, какой он сейчас. Еще приведет компанию дружков с девицами, разнесут мне всю квартиру.
– Ну хорошо, – вяло отозвался Дмитрий. Это известие его совершенно не обрадовало, но отказаться он не мог, – а почему я должен взять его к себе? Ты же знаешь, что я теперь не один. Почему мы все должны толкаться в однокомнатной квартире, тогда как у тебя будут пустовать три комнаты в центре. Давай мы поживем у тебя.
– Дело в том, – нимало не смущаясь, ответила Женя, – что я сдала на это время свою квартиру. Как раз вышло очень удобно, я уезжаю в командировку, а в Петербург приезжает одна моя знакомая мексиканка с сыном.
– И она не может остановиться в гостинице?
– В том-то и дело, что нет. Дорис ненавидит гостиницы. Она путешествует с ребенком и няней и останавливается всегда в частных квартирах. К тому же за неделю она заплатит мне пятьсот долларов. Это очень выгодно.
– Женя, жажда наживы тебя погубит.
– Она меня уже погубила, поэтому разговаривать об этом мы не будем. Не переживай, я отстегну тебе долларов двести, если с Мишей все будет в порядке.
Положив трубку, Дмитрий долго ругался, а потом объявил Насте, что ей придется некоторое время побыть мачехой его сына. Настю это известие несколько озадачило. Она плохо представляла себя в этой роли. Предстоящая встреча с Митиным сыном пугала Настю. Она не знала, как себя с ним вести и о чем разговаривать. Да и вообще, вся эта ситуация казалась Насте крайне двусмысленной. Ведь сыну ее любимого почти столько же лет, сколько ей самой. До сегодняшнего дня Насте даже нравилось, что Дмитрий намного старше ее. Но сейчас девушка почувствовала, что разница в возрасте разделяет их, словно невидимая стена.
Прошла неделя. В восемь часов вечера Дмитрий пришел домой в сопровождении сумрачного юноши. Сам Дмитрий был еще мрачнее. Одна Настя пыталась изобразить на своем лице подобие улыбки.
– Знакомьтесь, Миша – Настя.
– Привет, – пробормотал Миша, не глядя на Настю.
Миша был выше отца на целую голову и от неуверенности сутулился. Настя увидела в его лице черты и Жени и Мити, но немного смазанные, как будто потерявшие яркость и четкость. Женины ярко-синие глаза потускнели и обесцветились. Отцовские чувственные губы превратились в большой и бесформенный рот подростка. Миша напоминал гадкого утенка, который мог так и не превратиться в прекрасного лебедя.
Дмитрий в присутствии сына сразу же поскучнел, улыбаться стал еще реже, говорил нравоучительным тоном. Настя с грустью вспоминала, как хохотал и играл с детьми ее папа, и понимала, что Дмитрий совершенно не представляет, что значит быть отцом. У нее было такое ощущение, что Митя побаивается своего сына, и этот страх держит его в постоянном напряжении.
Сам Миша больше молчал, поглядывал на отца и его молодую подружку с вызовом и плохо скрываемой иронией. Во время так называемого семейного ужина да столом царило напряженное молчание. Дмитрий мрачно разглядывал содержимое своей тарелки, Настя смотрела куда угодно, только не на присутствующих, а Миша, наоборот, таращился то на отца, то на Настю. Наконец он не выдержал и произнес:
– Как же так, папа, – Настя почувствовала, что слово «папа» Миша выговорил с явным усилием, – такое важное событие, можно сказать, вся семья в сборе, а мы сидим как на похоронах.
Настя фыркнула. Дмитрий наконец посмотрел на сына.
– Ну и что ты предлагаешь? Песни петь?
– Например. Хотя нет, у нас же музыкальные вкусы не совпадают. Сейчас ты затянешь какую-нибудь цыганскую муру, и мне сразу же выть захочется.
– Ну да, – парировал Дмитрий, – а ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе рейв исполнил, в котором вообще нет ни музыки, ни слов.
Настя испугалась, что музыкальный спор перерастет в противостояние отцов и детей, и вмешалась:
– Слушайте, давайте просто выпьем за встречу.
– Отличная идея! – поддержал ее Миша.
– Ты что? – испугался Дмитрий. – Куда ему пить, он же еще… – тут Дмитрий взглянул на сына, который своими локтями занял чуть ли не весь кухонный стол, и осекся, – ну ладно, – он первый раз улыбнулся, – немножко можно.
Пока Дмитрий доставал вино из холодильника, Миша радостно подмигнул Насте. Теперь у него были все основания считать девушку своей союзницей. Вечер закончился довольно мило, у Насти даже возникла иллюзия, что за столом на самом деле собралась семья. Правда, она так и не поняла, какая роль в этой семье отведена ей, на мать семейства она совершенно не тянула, а все другие расклады попахивали инцестом. Тем не менее Настя героически старалась поддерживать беседу за столом и развлекать присутствующих.
– Жалко, что нас всего трое, – сказала она, – иначе мы могли бы во что-нибудь поиграть.
– Например, в салочки, – вставил Миша.
– Ну почему, – невозмутимо ответила Настя, – есть хорошая игра – китайская рулетка.
– Это когда хозяин расстреливает гостей? – предположил Дмитрий. – Мне нравится эта игра.
– Да нет же, – Настя начинала терять терпение, – сейчас я вам расскажу. Игроки делятся на две команды. Одна команда загадывает кого-то из присутствующих, а другая должна отгадать кого. Для этого задают всякие вопросы. Например, на какого животного похож этот человек? Те, кто знает, кого загадали, отвечают. А те, кто спрашивает, должны по этим ответам понять, кто же имеется в виду. Хотите потренируемся?
– Ну хорошо, – Дмитрий заинтересовался, его глаза заблестели, он даже забылся и подлил сыну вина, – давайте, загадывайте меня. Интересно, с кем бы меня сравнить? Ага, с камнем. На какой камень я, по-вашему, похож.
– На лед, – не задумываясь, ответила Настя.
– Лед не камень, – запротестовал Дмитрий.
– Ну и что, зато он может, не меняя своего состава, пребывать в совершенно разных состояниях. И ты точно так же, то холодный и непробиваемый, как лед, а потом что-нибудь случается, и ты вдруг оттаиваешь.
– Да ты поэт, – Дмитрий удивленно посмотрел на Настю, – хотел бы я посмотреть на себя самого в газообразном состоянии.
Миша расхохотался.
– Ну хорошо, – Дмитрий обратился к сыну, – а ты что скажешь. На какой камень я похож?
– На графит, – заявил Миша и посмотрел на Настю и Дмитрия.
– Что? – воскликнули они в один голос. – Почему?
– Сейчас объясню. Графит мягкий, он легко крошится, но при высокой температуре из него может получиться алмаз. Кстати, неизвестно, что лучше. Графитом можно рисовать, а из-за алмазов люди убивают друг друга.
Дмитрий ошарашенно смотрел на сына. Он считал парня незамысловатым подростком, помешанным на однообразной, бьющей по нервам музыке. Он бы никогда не подумал, что его Миша способен мыслить так образно и нетрадиционно. И еще кое-что смутило Дмитрия. Он так и не понял, хотел сын обидеть его или, наоборот, сделать комплимент.
4
На Патмосе Женя была уже в четвертый раз. Поэтому, когда все участники переговоров уезжали на экскурсии, она оставалась в отеле. Годы работы в туристическом бизнесе сыграли с ней злую шутку. Все страны Женя теперь воспринимала одинаково: аэропорт, холл отеля, гудение кондиционера в номере, белое раскладное кресло у неестественно голубой воды бассейна. С тех пор как Женя отравилась на Цейлоне экзотическим произведением местной кухни, она ела всюду одно и то же, в основном салаты и известные в России фрукты. Два раза в неделю она заказывала хорошо прожаренную говядину и изредка баловала себя королевскими креветками.
Сегодня ее клиенты встали очень рано и отправились на специально нанятом катере осматривать соседние островки. Жене удалось поспать подольше. Она была счастлива, что ей не надо разговаривать и улыбаться. Не так давно Женя сделала себе в одной из элитных стоматологических клиник Петербурга «голливудскую улыбку». Теперь, когда Женя улыбалась своему зеркальному отражению, ей хотелось зажмуриться от сияния.
«Кажется, я переборщила, – думала она, – это выглядит так, словно мой рот набит безумно дорогими вставными зубами».
Первое время ее так и подмывало всем объяснять, что у нее зубы настоящие, просто очень хорошо обработанные.
Женя ненавидела улыбаться. После общения с туристами и прочими клиентами ее не покидало ощущение, что улыбка намертво приклеена к ее губам. Уже несколько раз знакомые спрашивали Женю, почему она так редко улыбается.
– Я делаю это только за деньги, – мрачно шутила она.
Эта шутка очень сильно походила на правду. Стоило Жене расстаться со своими клиентами, все ее чувства словно выключались. Иногда Жене казалось, что ее душу поразил паралич. Подобно тому как отнявшаяся конечность не чувствует боли и холода, так и Женя постепенно теряла способность чувствовать радость и красоту окружающего мира.
Здесь, в Греции, в стране, которую многие называли колыбелью человечества, Женю ничто не трогало. Ее не радовали лучи солнца, ей лень было спускаться к морю, поскольку в номере была ванна, голубизна неба казалась Жене искусственной и чересчур яркой, а греческие мужчины слишком назойливыми.
Почти целый день Женя провела в кровати в своем номере. Она привела в порядок ногти, прочитала номер «Таймса», поела черешню. Крупные, темно-бордовые ягоды выглядели так аппетитно, что Женя не удержалась и купила две упаковки в лавочке напротив отеля. Но большую часть этого дня она провела в бесконечных диалогах с самой собой. Она все пыталась понять, правильно ли сделала, согласившись на эту поездку, или надо было все же остаться в Петербурге и не бросать сына на Дмитрия и его сомнительную подружку.
«Но ведь глупо отказываться от заработка, – убеждала она себя, – мало ли что может случиться? Вдруг я заболею, потеряю работу. Мишке через год поступать в университет, а учится он хуже некуда, значит, нужны деньги на репетиторов, на взятки для членов приемной комиссии. Но, с другой стороны, – в спор включалась другая женщина, заключенная в ней же, – разве нельзя было оставить им свою квартиру. Ведь они там толкаются втроем на двадцати квадратных метрах, Митя целый день бегает по делам, Мишка остается вдвоем с этой девчонкой. Неизвестно, чем они там занимаются. Похоже, на этот раз я действительно сделала глупость. Ну ничего, через день я улетаю отсюда. В конце концов, – успокаивала себя Женя, – за неделю ничего страшного случиться не может».
Накануне отъезда Женя сделала над собой усилие и пошла в прибрежный ресторанчик. Женин начальник, его любовница и его секретарша повезли клиентов кататься на арендованной яхте. Женя прекрасно представляла себе, что там будет. Множество бутылок греческого вина, от которого на следующий день гадко гудит голова и дрожат ноги, щедро приправленные специями греческие блюда, названия которых Женя никак не могла запомнить. А потом, когда пустые бутылки станут с гулким звоном кататься по кают-компании, все начнут танцевать сиртаки, то и дело падая на пол и друг на друга.
«Нет уж, избавьте меня от такого веселья», – подумала Женя.
В ресторанчике у моря пол не будет качаться под ногами, а надоевшие лица коллег мозолить Жене глаза. По вечерам в каждом греческом ресторане звучала живая музыка. В шикарных, очень дорогих ресторанах с вышколенными официантами в изящных нарядах, дорогим хрусталем и серебряными приборами выступали студенты музыкальных академий, приехавшие в Грецию на каникулы со всей Европы. В маленьких прибрежных клубах на гитарах и скрипках играли местные греческие музыканты. Когда туристический сезон заканчивался, они откладывали свои инструменты и до следующего лета снова становились рекламными агентами и продавцами супермаркетов.
От веселой музыки и вида стремительно летающих в танце пар Жене стало нестерпимо грустно. Вот она сидит здесь под ярчайшими южными звездами, вдыхает теплый воздух, насыщенный солью и запахами моря. Она еще молода, она хороша собой, богата и устроена в жизни. Так почему же ей так одиноко, почему она всюду чувствует себя чужой и ненужной?
Женя потянулась к бокалу белого вина, сделала три глотка, ощутила на языке терпкий виноградный вкус.
– Позвольте пригласить вас на танец, – сказал кто-то по-английски с легким греческим акцентом.
Женя подняла голову и увидела мужчину лет сорока пяти. Он наклонил к ней свое узкое загорелое лицо, обрамленное светлыми вьющимися волосами. У мужчины были аккуратно подстриженные усы и небольшая светлая бородка.
«А почему бы и нет?» – подумала Женя и с улыбкой поднялась.
Ее кавалер был одет в белые свободные брюки из плотной ткани и белую легкую рубашку с короткими рукавами. Женя протянула ему руку, мужчина обнял ее сильными загорелыми руками, и они закружились в танце.
Женя не танцевала уже очень давно, хотя когда-то безумно любила это занятие. Раньше, стоило ей услышать ритмическую музыку, как у Жени от желания танцевать начинали болеть мышцы. Когда-то, в студенческие годы, она не пропускала ни одной дискотеки, ни одной вечеринки. Она слыла самой неутомимой танцовщицей, могла проплясать всю ночь напролет, и казалось, что с каждым новым танцем сил у нее становится все больше и больше.
А потом все как-то прекратилось само собой. Беременность, маленький ребенок и работа, работа… А сейчас ее тело медленно вспоминало забытые движения. Женя пожалела свое тело за то, что так долго лишала его радости танца. Она так была поглощена нахлынувшими на нее ощущениями, что даже не познакомилась со своим кавалером. А он тоже ни о чем не спрашивал у нее.
Когда танец закончился, мужчина галантно проводил ее до столика. И только Женя успела жадно глотнуть вина, как музыка заиграла вновь. И вновь она была приглашена на танец, почувствовала на своей талии тепло сильных мужских рук и вкус музыки – терпкий и пьянящий, как вино.
Женя протанцевала весь вечер и все с тем же мужчиной. Она так и не спросила, кто он, как его зовут и из какой страны он приехал. Все это было совершенно неважно в сравнении с волшебством танца. Женя чувствовала, что она стремительно выздоравливает, приходит в себя. После второго танца она заново увидела звезды, после третьего – услышала шепот волн, потом почувствовала, что музыка искрится у нее в крови, как пузырьки газа в шампанском. А еще через некоторое время Женя с изумлением и счастьем поняла, что улыбается. Вернее, ей напомнил об этом ее партнер. Собственно, это были его первые слова после приглашения на танец.
– Какая у вас чудесная улыбка, – негромко произнес он, и Женя смутилась, как юная девушка. Уже давно все, кто хвалил ее улыбку, имели в виду только шикарные зубы. – Может быть, посидим у воды? – предложил мужчина. – Рядом с вами я чувствую себя пожилым и никудышным танцором.
Женя весело рассмеялась.
5
Около самой воды они нашли два шезлонга, забытые уборщиками пляжа. Женя с наслаждением скинула туфли и вытянула стройные загорелые ноги. Она чувствовала, что нравится своему спутнику, и ей это было очень приятно. Сначала он назвался Джорджем, но, когда узнал, что Женя из России, тут же, к ее изумлению, перешел на очень приличный русский язык. Джордж рассказал Жене удивительную историю своей жизни. Начал он интригующе:
– Я плод любви и ненависти двух систем, капитализма и коммунизма.
Женя опять рассмеялась.
– Это как? – спросила она.
– Мой отец был греческим коммунистом, а мама – дочерью очень крупного американского бизнесмена, тоже, впрочем, греческого происхождения. Я знаю, вы подумали, что я внук Онассиса, – со смехом добавил он, – но это не так. Мой дед сколотил себе состояние на отходах. Он владел сетью мусороперерабатывающих заводов. А еще у него была фабрика, где делали пакеты для мусора. Собственно, эту великую вещь и изобрел мой дедушка. Он совершенно серьезно считал, что человечество должно воздвигнуть ему памятник. Он был маленького роста с крючковатым носом, этакий Наполеон мусорных баталий с пластиковым пакетом для отходов вместо треуголки.
Когда моей маме исполнилось двадцать лет, дед отправил ее в Грецию, чтобы она познакомилась с исторической родиной. А она, вместо того чтобы осматривать Парфенон, попала в кружок молодых лоботрясов, увлекающихся идеями Карла Маркса. Среди них оказался мой отец, молодой и пламенный коммунист, который в свободное от политической борьбы время учился в Высшей технической школе на геолога. У мамы с папой был стремительный роман, мама опомнилась, только вернувшись в Лос-Анджелес. Возможно, на этом все бы и закончилось, но тут вмешался я.
– Ваша мама уже была беременна? – догадалась Женя.
– Точно, – улыбнулся Джордж, – свою беременность мама восприняла как знак судьбы и настояла на свадьбе. Был жуткий семейный скандал, дед рвал и метал, грозил лишить маму доли в мусорном наследстве, а потом смирился и отправил ее с неплохим содержанием в Грецию. Там я родился и дожил до тринадцати лет. Изредка мама ездила в Америку, где дедушка и бабушка с опаской разглядывали своего «коммунистического» внука. Поскольку мой папаша продолжал быть коммунистом, то в конце концов у него начались неприятности и он вынужден был уехать из страны. Как вы думаете, куда? Правильно, в Советский Союз. В Москве я закончил школу и три курса университета, между прочим, я учился на философском факультете. А потом моей маме весь этот коммунизм и нищая советская жизнь вконец опостылели, и она заявила, что уезжает в США. Вы будете смеяться, но отец последовал за ней, прямо в капиталистическое логово.
– А что было дальше? – спросила Женя.
– Да ничего особенного, – ответил Джордж, – родители проводили время в политических спорах. Папа между тем получил место менеджера на заводе деда, я получил диплом магистра, преподавал философию. А потом мне все это надоело, и я решил вернуться к своим корням, то есть в Грецию. Снимаю здесь, на Патмосе, маленький домик, вспоминаю новогреческий, учу древнегреческий, пытаюсь в подлиннике читать Платона и Аристотеля.
– Ну и как, Джордж, получается?
– Стараюсь. Кстати, если хотите, зовите меня Юрой. Так меня называли в России. У меня интернациональное имя. В Греции я Георгиос Иоаниди, в Америке – Джордж Джонсон, а в России – просто Юра Иванов.
Женя смотрела на его худое, загорелое лицо, на светлые глаза, в которых читалась затаенная грусть. Жене стало вдруг необычайно хорошо и спокойно рядом с Джорджем. Женя почувствовала, что вот уже несколько лет она находится в постоянной борьбы с окружающим миром, и только сейчас она поняла, что может полностью довериться этому удивительному человеку и ни за что больше не отвечать. А потом Женя вспомнила и упавшим голосом произнесла:
– Я завтра улетаю.
– Не надо пока об этом говорить, – преувеличенно спокойно произнес Джордж, – до завтра еще много времени. Посмотрите, какая удивительная ночь. Знаете, Женя, – при звуках своего имени, мягко, с еле заметным акцентом произнесенного Джорджем, Женя почувствовала, что ей не хватает дыхания. – Знаете, Женя, продолжал Джордж, – многие думают, что все южные ночи похожи одна на другую. А я знаю, что каждая ночь имеет свое лицо. Я различаю их по запаху. Например, эта ночь пахнет мускатом и жимолостью, и цикады поют сегодня особенно мелодично, а еще она пахнет вашими духами. Это «Фаренгейт», я угадал? – Женя кивнула. – Женщины, предпочитающие мужские духи, мне всегда казались особенными.
– Мне нравятся эти духи, – сказала Женя, – за то, что у них холодный запах.
– Да вы и сама холодная женщина, правда? У звезд холодный свет, он навеки пленил сердца поэтов и музыкантов. Пойдемте, Женя, покажу вам кое-что, что вы еще долго будете вспоминать в своем холодном городе.
Женя послушно поднялась, она так доверилась Джорджу, что даже не спросила его, куда он ее ведет. Оказалось, что домик Джорджа находился в двадцати минутах ходьбы от ресторанчика. Но Джордж пригласил Женю не к себе домой, а в небольшой катер, стоявший тут же, на берегу.
Они мчались куда-то вдоль берега, и Женя с наслаждением подставляла лицо теплым соленым брызгам. Катер удалялся от города, который постепенно превратился в бриллиантовое ожерелье, покоящееся на темном мятом шелке моря. Неожиданно катер затормозил, и Джордж осторожно завел его в крохотный заливчик, который море вылизало в прибрежных скалах. Женя подумала, что они сейчас выйдут на берег, но катер продолжал медленно продвигаться куда-то вглубь. С детским восхищением Женя поняла, что они заплыли в маленькую пещерку. Наконец Джордж выключил мотор и помог Жене выбраться на широкий плоский камень. Он постелил кусок толстого брезента и предложил своей спутнице сесть. Узкий луч карманного фонарика освещал низкие влажные своды пещеры, слабо колышащуюся воду. Женя молчала, ей жалко было нарушать эту вечную тишину. Первым заговорил Джордж.
– Я считаю эту пещеру своей собственностью. К счастью, туристы не знают о ее существовании. Иначе все здесь уже было бы изрисовано и загажено. Вы знаете, Женя, – неожиданно сказал Джордж, – здесь похоронен Пан.
– Здесь, в этой пещере?
– Точное место никому не известно, может быть, и здесь. Патмос – это удивительное место. Здесь Иоанн Богослов написал свой Апокалипсис и здесь же умер Пан, что означало смерть всего язычества. Правда, в этом совпадении есть нечто знаменательное?
Женя слушала его с чувством все нарастающей нереальности происходящего. Она находится в пещере, где слышно дыхание вечности. Рядом, прикасаясь к ней плечом, сидит удивительный человек и говорит о совершенно невероятных вещах, о смерти язычества и об Апокалипсисе. Женя никак не могла поверить, что все это происходит с ней на самом деле. А когда она поняла это, то заплакала, спрятав лицо прямо в теплых ладонях Джорджа.
