Текст книги "Проклятая (СИ)"
Автор книги: Юлия Ром
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
3 глава
*В каждой жизни есть элемент преодоления. Мы встаем рано-рано утром, собираемся и идем на нелюбимую работу, встречаемся с нелюбимыми людьми и вынуждены плохонько улыбаться, когда хочется по-хорошему разреветься. На вопрос «Как дела?» отвечаем: «Все хорошо!», когда рвется наружу: «Отвратительно…
Весь день льет дождь… Вчера провожала в последний путь подругу, посоветовавшую мне вести дневник… Она – последняя из моих девчонок, что не отводила глаза в сторону и не спешила убраться домой, с мылом вымыть руки и вздохнуть с облегчением – не я, пронесло!». Но кому нужна эта горькая правда? В моей жизни одни капельницы, уколы и процедуры, но я старательно улыбаюсь в ответ и по-сло-гам вы-во-жу: Лечусь, надежда всегда есть, еще встретимся и тогда – ого-го, держитесь мальчики!».
Я прокаженная. Повешу на шею колокольчик, накину балахон и пойду, утоплюсь в пруду с утками…*
Мне не хотелось идти на кладбище. То, что было моей Кэм, не могло лежать в холодной земле. Она была слишком живая и теплая для этого.
Я лежала в кровати под теплым пледом, перебирая письма, и думала, что никогда ее не увижу.
*По ночам меня мучает боль… Нет, не так: терзает, верная спутница бессонных ночей – БОЛЬ, притаившаяся было днем, она выползает в сумерках, чтобы завлечь меня в свои колючие объятья. Чертова боль… Я теряю свою молодость, радость и красоту… Смерть-карга потирает в предвкушении высохшие ручонки и протягивает мне билет – в один конец. Я обречена.
Вчера встречалась в стенах больницы со своими друзьями по несчастью. Запомнилась одна девушка. Она лежала в палате на койке и читала книгу. Заметив мой заинтересованный взгляд, оторвалась от чтения.
– Не желаете почитать? Я дочитываю последнюю главу. Мне книга помогла, может и Вам поможет.
Девушка протянула мне книгу, но была остановлена жестом руки. Она удивленно пожала плечами, но, тем не менее, промолвила:
– Вас пугает сама мысль о болезни?
– Не желаю кидаться подобно утопающему, сметая на пути все тома и статьи.
– Знаете, Ле Шан высказал мысль, что рак – возможность изменить жизнь, начать ее заново и переосмыслить свое отношение к ней. Полюбить то, что нам еще осталось. Подумайте об этом.
Я и думала весь день, сидя у окна на табуретке в пустой однокомнатной квартирке, снятой для меня отчимом. Думала о том, почему при всей моей общительности, живу одна в съемном углу? Почему не вышла замуж и не родила ребенка? Не увидела первую улыбку своего малыша и не выучила его буквам? Отчего не нашла тебя, Славка? Почему недоучилась в институте? Не побывала в Мачу-Пикчу? Не съела килограмм десять любимого кофейного мороженного? Не прочитала всего Бальзака… и много, много еще таких «не». Так много, что можно выстроить из этих частиц длинный, как великая китайская стена, частокол…
А я то полагала, что живу без оглядки… на всю катушку. Вот и глаза на мокром месте. Прочь, слезы, скройтесь! Если заплачу, никогда уже не остановлюсь…
Боже, как не хочется умирать…*
Я заснула на застеленной кровати, цепляясь за исписанные тетради. Снилось детство, деревня, бабушка. Снилось, как заболела ангиной, искупавшись с подругой в ледяном озере Зимнем. В нем не плавали даже в самые жаркие дни – многочисленные холодные ключи, бьющие на песчаном дне, делали его не прогреваемым под солнечными лучами и сводили судорогой ноги. Мы не утонули, но поплатились за вторжение в ледяные покои Зимы.
Снилось, что я умерла и превратилась в большую белую птицу. Ноги – красные спицы с тонкими когтистыми лапами, руки – крылья. Тело обросло мягким пухом. Сама птичья сущность тянула ввысь, вглубь синевы, нетерпеливо помахивая кончиками маховых перьев. Стало просто невозможно противиться рьяному, бешеному напору. Я разбежалась, стремительно раскинув руки-крылья, в надежде взлететь, но особо усердствовать не пришлось. Большие мягкие крылья сами подняли с земли. Я стряхнула с красных лапок песок, поджала их под себя и подумала: как раньше жила так тускло, привязанная за невидимую, но крепкую ниточку к плоскости планеты? Небо проросло в моих сосудах, крыльях, глазах и сердце. Небо звало окунуться в сумрачный туман облаков, как в озеро, прорезая дорогу серым от влажной дымки крылом. Это была непрерывность, чудо потоков воздуха, поддерживающих меня на лету.
Сон оборвался, сместился в иную плоскость, превращаясь в кошмар. Я видела Кэм в гробу. Она печально улыбалась и шептала мне: это только начало твоих потерь...
*Когда-то, пару лет назад, я работала натурщицей. Правда, недолго. Почему я вспомнила об этом в свой последний час?..
Я приходила к девяти, раздевалась за сваленной на пол горой холстов, облачалась в заношенную накидку и вставала посередине комнаты. Обычно, меня просили принять определенную позу, хорошо показывающую мышечный рельеф, но такую неудобную для целого часа стояния не шелохнувшись на одном месте. Я выбирала самого симпатичного художника и работала для него одного… Позабыв о всяких мелочах, вроде холода, толпы и жажды. Или кончика носа, начинавшего чесаться со второй минуты позирования.
Там я и встретила очередную любовь.
У него взлохмаченные длинные волосы, с жирным блеском и раскосые узкие глаза, тяжелая челюсть, он часто сутулится, а руки непропорционально длинные. Вообще мальчишка похож на монгола. Я его так и называла про себя – монгольчик.
Все изменилось в тот момент, когда однажды, проходя между рядами художников к выходу, я заглянула ему в мольберт. И остановилась, пораженная…
Он нарисовал только мое лицо, но это было не важно…
Мальчик не просто начертил грифелем портрет, он заглянул в самую суть, подглядев что-то необычайно интимное. Ну откуда, скажите мне, он мог знать, что мне грустно, и что вчера я весь день просидела в кресле, не выходя на улицу и не отвечая на телефонные звонки? А за показным кокетством увидеть огромное море накопившейся нежности? Как он мог разглядеть ту одну-единственную крошечную морщинку на переносице, не разгладившуюся ни кремами, ни масками, и появившуюся после ухода из дома? А цвет моих глаз? Клянусь вам – простым серым грифелем, он передал всю палитру вплоть до маленьких крапинок у зрачка. Мистика какая-то!
Я чертыхнулась про себя и лишь тогда заметила, что вся аудитория повернулась в нашу сторону и недоуменно смотрит. Сам-то монгольчик сидел, уткнувшись носом в мольберт, и не поднимал головы, как нашкодивший котенок.
Я вырвала карандаш из тяжелой ладони и, оглядев аудиторицю, громко бросила этим вопрошающим глупым глазам:
– Не хотелось бы вмешиваться в творческий процесс, но Вы забыли пририсовать мне вторую бровь…
И над собственной черно-белой головой острым кончиком карандаша вывела номер телефона.
От его рук пахло краской и растворителем и совсем немного – моими духами.
Стояла осень. За окном умирала, отцветая, земля, а в крохотной съемной квартирке рождалась в муках наша любовь. Чувство, заранее обреченное, и от того необычайно сильно влекущее за собой.
Тогда мне казалось, что моей любви хватит на весь мир, и что я никогда не умру.*
В тот вечер я стояла у серой многоэтажки, где жила сестра. Представляя, что вот-вот распахнется дверь подъезда и выйдет Кэм. И вдруг поняла, что уже не одна вглядываюсь в закрытую дверь.
Мужчина обернулся ко мне и замер.
Я натянуто улыбнулась, а он сгреб меня за ворот куртки и с силой прижал к себе.
– Кэм!
Я даже не слишком удивилась, когда неизвестный человек стал тормошить меня посреди улицы.
Мы сидели в кафе, пили обжигающе горячий капучино и он ТАК на меня смотрел!..
Нежно, зачарованно, с искорками-смешинками в больших карих глазах. Я старалась не сильно пялиться в его лицо, разглядывая длинные худые пальцы, обхватившие хрупкую кофейную чашку, но и это не помогало унять мелкую дрожь. Он принял меня за Кэм. А я вижу его впервые в жизни…
*В тот день я была необычайно занята, и оттого немного не в духе… Ха, кого я пытаюсь обмануть – да я была просто в бешенстве. Я бежала из кабинета шефа в свой закуток меж двух столов, Льва Вадимыча, нашего финансового новостника, и Софьюшки – корреспондентки со стажем равным юбилею нашей газеты. Бежала и теряла по дороге листы из папки с отвергнутой главным статьей. Вдруг меня окликнули. Я развернулась, раздраженно, на каблуках, а там – он. Не глядя, протягивает листы. Обычная внешность, простая одежда – ничем не примечательный посетитель, каких в день приходят человек тридцать. Я ему: «эти долбанные бумажки больше не нужны, можете выкинуть их в урну, пусть на них стряхивают пепел и бросают жестяные банки из под пива»…
А он посмотрел мне в лицо… Стало неуютно. Привыкла повелевать, а здесь… Дар у меня такой – тонко чувствовать, когда и с кем общаться не стоит, потому, как велика вероятность, потерять голову. Так вот – тот самый случай. Выражаясь словами Ахматовой: «Я только вздрогнула: этот Может меня приручить».
Мужское лицо. Не красивое, не эталонное, именно – черты лесоруба. Цвет глаз – потрясающий. Цвет жженой ванили… Я право не знаю, как она выглядит, но почему-то уверена, что именно так. Неистовое, странное чувство, лихорадочное желание вспыхнуло на мгновенье. Возникло и стихло под напором разума. Дэнчик стал моим другом. Так он появился в нашей редакции. Я скучаю по тебе, Дэн…*
И вот я не утерпела: сижу в кафе и снова вижу грубый профиль Дэна.
– А ты изменилась…
Молчу, не зная, что сказать. Одна надежда, что разговор склеится сам собой, без моего участия. Но и она тает, как дым сигареты, с каждой минутой.
– Это так на тебя похоже: исчезнуть с работы, не сказав ни слова. Видела бы ты как бесился шеф, – кривая усмешка, – не смотря на все твои выходки и острый язычок, он высоко ценил твой стиль.
А может и пронесет?..
– Знаешь что, подруга… хватит так на меня смотреть. Как будто ничего не произошло… Кэм, где ты была? ГДЕ ты пропадала целый год?
Не-е… не пронесло…
В стеклянной пепельнице сиротливо скорчились на окурках два или три блеклых лепестка с облетающих желтых шаров. Цветы дурнели прямо на глазах, опустив понуро свои золотые головы. Скатерть покрывали въевшиеся пятна. В моей кружке – плавала отрава! Словно я заточена в один из кругов Данте, «усеянный скорбью и жесточайшими муками». Почему…
– Почему мы сидим в этом кафе и пьем отвратительные помои?.. – я сама не заметила, как произнесла все это вслух.
– Потому что раньше, до того как тебе приспичило исчезнуть, ТЫ любила это кафе и этот черный кофе без сахара…
В конце фразы вполне уместно было бы продолжить: « … и меня…», но он промолчал. Значит, Кэм не любила его. Или любила, но не так, как ему хотелось.
– Я… – ну не смотри на меня такими глазами! Черт бы их побрал! – у меня болезнь Альцгеймера. Я страдаю потерей памяти.
– Как в индийских сериалах?
– Да, – я сама себя загоняла в ловушку, из которой не так-то просто будет выбраться, – как в индийских сериалах.
– Ты серьезно?.. – недоверие и смешинка в его глазах сменились искренним беспокойством, – а разве это не возрастное заболевание?
– Время такое – болезни начали молодеть. Урбанизация со всеми вытекающими последствиями…
– Никогда не замечал, что у тебя серые глаза, – внезапно проговорил Дэн.
Вот черт.
*…я любила стольких мужчин.
Одни доставались мне с легкостью, за других приходилось бороться…
Такие разные. Молодые и не очень, симпатичные и откровенно неказистые, богатые и бедные…
Зачем? Для чего мне было столько, если среди них так и не нашлось единственного?
Хоть нет, был один человек, от которого сердце замирало в груди, но и это чувство пришлось убрать, растоптав единственный уголок святыни в душе.
Так надо было. Это чувство могло убить во мне меня саму.
Странно… О чем бы я ни думала, о чем бы ни писала: все равно мои мысли возвращаются к смерти.
Смерть. Мой последний любовник.*
4 глава
Я все больше времени проводила с Дэном и все дальше отдалялась от своей жизни, пока та не скрылась за линией горизонта. Теперь я знала о Кэм больше, чем когда-либо, но, кажется, теряла себя…
В тот день я зашла в редакцию и сиротливо встала в уголке. Укрылась в тени, наблюдая за утренней суетой.
– Камилла! Так рада тебя видеть! – высокая статная блондинка ослепительно улыбнулась и, наклонившись, чиркнула губами по моей щеке. За секунду до обмена любезностями, я видела яростно сузившиеся глаза. Она наверняка ненавидела мою сестру.
– Дэн говорил, но я не поверила, пока не увидела тебя здесь! – толстая женщина, смахивающая на прикроватную тумбочку, схватила меня за руку и потащила дальше по коридору.
– Я как раз к нему… шибко жарко даже для начала осени, – она вытерла вспотевший лоб и подмигнула мне, – здесь тебя не забыли.
Не утруждая себя стуком в дверь, мы ввалились в кабинет. Женщина опустилась на одно-единственное кресло. Сидящий за столом Дэн закончил печатать текст и поднял голову.
– Софья Васильевна, Вы подчистили статью? Мне надо знать, сколько остается свободного места.
– Дискуссию оппонентов развернули на двух страницах – в наше время читатели не любят длинных статей...
– Можете смело выкинуть половину. Вы же знаете длинные фразы и заумные выражения Шмелькина: «полемические обороты», «априори», «ошибочные тезисы»… Когда-нибудь это его прикончит. Если я не прикончу раньше.
– Ну что ж, – она с трудом вылезла из кресла, – пойду бороться с пустозвонной фразой, а заодно и с пустозвонными головами.
Несколько минут прошло в напряженной тишине.
– Не ожидал тебя здесь увидеть. Ты снова хочешь вернуться в родные стены?
– Видишь ли, я давно не являюсь сотрудником редакции...
– Это поправимо. Здесь уже привыкли к твоим выходкам, хотя, конечно, в этот раз ты особенно отличилась. Вот так, никому ничего не сказав, пропасть на целый год, оставив записку на столе шефа.
Я догадывалась, что было в той записке. Что-то вроде: отправляюсь в кругосветное путешествие, а вы все идите на…
– Но ты все равно пытался меня разыскать?
Он смутился. Признание проступило в его лице.
– Ты еще хочешь у нас работать?
Нет, нет, конечно – нет! Я же не безмозглая дура, чтоб так палиться!
– Да… пожалуй, да… внештатным.
Хлесткие струи дождя застали врасплох. Серый асфальт и серое небо слились в едином порыве. Вода сверху, вода снизу – я вбежала в первые попавшиеся двери магазина. И прилипнув к стеклу, наблюдала, как по ту сторону один за другим раскрывались зонтики. Все они торопились куда-то.
Дождь не желала кончаться. Понуро вздохнув, пришлось и мне покинуть гостеприимный магазинчик, надвинув на лицо капюшон. Зонтик справа и слева, на остановке хрупкая фигурка подростка с большим зонтом-тростью. Проковыляла скривившаяся старушка с потертым поеденным молью зонтом. Дорогая блестящая иномарка промчалась по луже, окатив брызгами немолодого господина, рассерженно выругавшегося в след.
Он остановился у стола. В руке – платок. Дэн осторожно коснулся моего лица, промокая капли, стекавшие с влажных волос.
– С теплым весенним дождем тебя, Кэм! Вижу, ты оценила его прелесть, но забывать зонт не стоит.
Я нехотя разлепила мокрые губы и прошептала:
– Она так любила дождь…
– Кто – она?
– Неважно, ее нет. А я есть. – Последние слова прозвучали особенно жалко, словно мне было стыдно за то, что я живу. Но в чем моя вина? Отчего я постоянно ощущаю давящее чувство тревоги.
– Кэм…
– Что?
– Ты изменилась. Словно была весна, а теперь – осень. И кажется, стала совсем другим человеком.
– Что Вы делаете после работы? – Зам главного. Вот уже минут двадцать терся поблизости. Навалившись крупным телом на мой стул, давил из себя ласковую улыбку маньяка.
Искусственно улыбнулась в ответ, чувствуя трупное дыхание у лица. «Оставь меня, в покое» – внушаю ему мысленно, продолжая сиять гирляндой.
– Работаю над статьей дома, доделываю, что не успела днем, – незаметно отодвинулась.
– Я хотел бы подбросить Вас до дома. Не волнуйтесь, мне по пути, – мой навязчивый собеседник открыто пододвинулся ближе. Еще ближе.
Теряю терпенье. Все попытки незаметно выскользнуть из расставленных ловушек, наталкивались на глухое непонимание. Или понимание, что мелкому журналисту из Его сетей никуда не деться.
– Она договорилась со мной. – Дэн появился как нельзя вовремя. – Я подвезу ее домой.
– На чем? На мотоцикле? – Зам главного поменялся в лице. Улыбка сползла, уступая место злой усмешке. – Леди не разъезжают на мотоциклах, они предпочитают автомобили.
– Какое совпадение, знаете, совершенно без ума от мотоциклов! – Радостно захлопала ресницами, успешно изображая дурочку. – А машины напротив – не люблю. У меня моторофобия. Все проклятая урбанизация…
К вечеру лужи высохли. Спустившись со ступенек, я собралась топать на остановку, но тут мой взгляд упал на Дэна. У мотоцикла! Похоже, это он говорил в серьез. Я приблизилась к двухколесному монстру, поблескивающему в свете фонарей и притворявшемуся совсем не грозным, а напротив милейшим созданием. В горле застрял комок.
– Сколько раз, я подвозил тебя домой. Как давно это было. – Дэн шагнул мне на встречу, и я поймала его взгляд. Необыкновенно мягкий и…
Кажется, мое сердце впервые дрогнуло.
Он наклонился, пряча глаза, чтобы опустить пассажирские подножки. Я уселась на белого скакуна. Мне никогда не приходилось ездить на мотоциклах! Но мысль, что сейчас я прижмусь к теплой, пахнущей кожей куртке Дэна, немного приободрила. С ним я ощущала уверенность, словно он передавал мне частичку спокойствия и затаенной нежности. И плевать, что все это предназначалось Кэм.
Я перекинула ногу через седло. Холодок проник внутрь, стало боязно.
И по трассе крутой,
Только ветер лихой
Обдувает счастливые лица…
Дэн протянул мне свой шлем. Ветер трепал беззащитную челку.
– А ты..?
Милая мальчишеская улыбка тронула его губы, они казались мне грубыми и не склонными к озорству…Ошибалась. Убрав под шлем непослушные волосы, еще крепче обхватила руками Дэна.
Холод обжег лицо, А сердце ухнуло куда-то вниз, застучав о ребра на третьей скорости… Дух захватывало от свободы и скорости. И от вечернего города. И от Его близости…
Серебристая разметка слилась в одну яркую черточку, рябившую в глазах. Ветер бил в лицо наотмашь, разбавляя запах бензина холодной свежестью. Я, то прятала лицо, склонившись близко-близко к его куртке, то подставляла ветру. – Кэ-э-м, не спи-и!.. – бросил мне ветер слова, они рассыпались и вновь собрались внутри меня. Сбросили скорость, притормаживая перед светофором. И три белых полоски на асфальте… А потом была пустота.
Я покачивала забинтованную руку, а внутри нарастала дрожь. Она усиливалась, вырываясь наружу ударами сердца. Неведомая сила подняла меня с кресла. До окна и обратно, до окна и обратно, до окна… Это был страх. Он гнал по коридорам, туда, в операционную, где лежал Дэн. Я еще помню ощущение липкости его крови на своей коже… Удушающий ужас при мысли, что он может уйти за Кэм.
Помню закрытые двери операционной, я здесь, а он – там. А еще белый кафель на полу. И дикое, всепоглощающее желание прилечь на этот прохладный белый кафель, закрыть глаза. А потом обжигающая мысль – не смей!
Остановилась у окна, пустыми глазами всматриваясь в мутное стекло в потеках. В пальцах – измятый листок растения с подоконника, упал… я проводила его взглядом. Еще один… Зеленый сок липнет на ладони.
Вошел врач, застав меня за странным занятием: я с ожесточением одной здоровой рукой срывала нежные зеленые листочки, бросая их на пол. Посмотрел на лысую пальму и отвел взгляд.
– Мы ничего не смогли сделать. Удивительно, что Вы почти не пострадали, – добавил он совсем тихо. Постоял минуты две и ушел, оставив наедине со своим горем.
Комната встретила пустотой и глухим молчанием. Я остановилась у зеркала.
– Вы не могли так поступить со мной! А как же я? Как мне теперь жить со всем этим?
Я приблизилась к зеркалу, воображая, что разговариваю со своей сестрой.
– Вы не имели право уходить, не подумав обо мне…
Разбитые ладони скользили по зеркалу. Я цеплялась за собственное отражение, как ребенок за ускользающий образ матери. Ныли ушибленные ребра.
Губы в зеркале слабо дрогнули и открылись.
– Хватит себя жалеть. Перестань думать о своих потерях. Подумай о других. Люди, которые тебе дороги, находятся в опасности.
Отражение в зеркале говорило так странно…. Мне казалось, что я сплю и вижу затяжной дурной сон.
– Слав, ты должна подписать новый договор с собственным демоном.
Моя рука коснулась стола, поднимая первый попавшийся предмет.
Толстый граненый стакан с силой опустился на гладкую поверхность зеркала, разбивая его на тысячи блеклых стекляшек.
