Текст книги "Ключи от королевства (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
– Какому королю? – Розмунда резко повернулась к брату; её тонкие брови выгнулись в изумлении. – Разве мы присягали Рихемиру на верность?
– В том-то и дело, что за эту неявку на коронацию нас не сегодня-завтра вышлют из дворца! – вскричал граф, подпрыгнув на кресле так резво, как если бы оно вдруг загорелось под ним. И затем уже спокойно прибавил: – Если честно, на месте Рихемира я бы велел тотчас казнить нас обоих за неповиновение и скрытый мятеж. Удивляюсь, отчего он всё ещё терпит наше присутствие у себя под боком?
– Всё просто. Согласно брачному договору, подписанному Фредебодом, моё приданое – земли к югу от графства Монсегюр и окраинные владения Кокани – отойдут от ареморской короны в том случае, если меня казнят или удалят из дворца против моей воли. Как ты думаешь, захочет Рихемир лишиться такого лакомого куска?
Розмунда медленно, любовно, едва касаясь, провела рукой по своим рыжим пушистым, искусно начёсанным над высоким лбом волосам.
– А канцлер-то наш, выскочка безродный, на задних лапках под дудку Рихемира пляшет, выслуживается, – с возрастающей злобой продолжал Раймунд. – Он нас и прежде не слишком жаловал, а теперь и вовсе за людей не считает. Вы, говорит, предатели и убийцы. Короля Фредебода ядом извели, вот и к новому законному правителю Аремора подбираетесь с ножом в рукаве. Я вчера узнал, что по распоряжению Вескарда блюда, приготовленные для короля, сначала нашим лошадям дают отведать: проверяют, нет ли в еде того яда, которым Фредебода отравили? А кто-то из придворных лизоблюдов предложил канцлеру пожалеть лошадей и эти блюда сразу нам отправлять... Подлецы!
– Обвинения Вескарда бездоказательны, – с лукавой усмешкой отозвалась Розмунда на жалобы брата. – А все его действия это лишь запоздалая месть. Он не может простить мне того, что последние пять лет был почти отстранён от управления делами королевства, не говоря уже о том, что Фредебод под моим влиянием едва не передал его полномочия нашему кузену Артюру.
Граф Блокула всем телом подался к Розмунде, заглянул ей в глаза, под густо накрашенные ресницы, и прошептал:
– Тогда нам, может быть, стоило бы сначала обезоружить канцлера? Чего ещё ожидать от человека, который мстит за нанесённые ему оскорбления? Он ведь по-прежнему считает, что у нас много возможностей?
– Ты прав, – проговорила Розмунда, в свою очередь не сводя с брата пристального напряжённого взгляда, – Вескард для нас опасен. Этот выскочка из черни способен на всё. Сейчас он яростно защищает интересы Рихемира, но, если нам удастся устранить его, позиция Рихемира значительно ослабнет.
Бывшая королева вдруг прервала свою речь, будто глубоко задумалась над чем-то, а потом прибавила зловещим голосом:
– Но знаешь, откровенно говоря, меня больше тревожит вовсе не канцлер, а мастер-приор Тарсис. Я бы многое отдала, чтобы узнать, о чём с ним говорил Фредебод в последние минуты своей жизни.
– Полагаю, тот разговор не даёт покоя не тебе одной, – справедливо заметил Раймунд, намекая то ли на короля, то ли на канцлера, а может, на них обоих.
– Мне не даёт покоя подозрение, что Рихемиру стало известно нечто такое, что может навредить не только ему, но также мне самой, когда я уже буду близка к своей цели.
– Но ты же не думаешь, что мастер-приор мог выболтать Рихемиру тайну исповеди Фредебода? – прищурился на сестру граф Блокула.
Розмунда посмотрела на него с удивлением и сказала:
– Нет, конечно, нет! Неужели ты забыл, что Тарсис был предан Фредебоду больше, чем королевские охотничьи псы?.. Речь идёт не о мастере-приоре и его умении или неумении держать рот на замке, а о некоем устройстве, с помощью которого можно слышать из одного покоя всё, что говорится в другом. Как-то на пиру один придворный учёный монах после доброй чаши молодого игристого вина проговорился мне о слуховой трубе, скрытой в толще стен. Будто он сам её изобрёл и устроил во дворце по тайной просьбе Рихемира, оплаченной щедрым вознаграждением. Боюсь, это изобретение сослужило Рихемиру полезную службу, и теперь он знает то, чего не знаю я, но что вызывает у меня тревожные предчувствия...
Вдова короля Фредебода умолкла, черты её лица выдавали неодолимое волнение, вызванное воспоминаниями.
– И с чем же связаны эти предчувствия? – осторожно осведомился Раймунд.
– С прошлым: когда мне помешали завершить одно начатое дело, – туманно ответила Розмунда брату и вдруг, с силой ударив кулаком по подлокотнику кресла, вскричала: – Проклятие! Фредебода больше нет, но я, вдова короля, ещё жива, и мне надоело изображать траур. Пришло время действовать! Престол Аремора должен принадлежать мне, и, клянусь Великой Троицей Богов, я ни перед чем не остановлюсь, чтобы заполучить его!
– Мы оба, ты и я, поклялись нашим родителям сделать всё для того, чтобы дом Монсегюров стал править в Ареморе, – напомнил ей Раймунд, вставая. – Придворные во главе с Вескардом считают, что подозрительно быстрая смерть Фредебода пришлась нам на руку, чего мы теперь и не скрываем, однако есть риск проиграть сражение, если не устранить препятствия, могущие возникнуть со стороны мастера-приора. Да, тысячу раз да: настала пора действовать! Только оставаясь как и прежде сплочёнными и откровенными друг с другом, мы с тобой сумеем разгадать и предотвратить козни наших врагов.
После этого граф склонился, с отеческой нежностью поцеловал Розмунду в высокий белый лоб и сказал на прощание:
– Не волнуйся, милая сестра, я возьму эту неприятную заботу на себя! Прижму Тарсиса крепко к стенке, припугну его как следует: старик не выдержит – всё мне расскажет!
Граф Раймунд Блокула вышел из покоев сестры, оставив её наедине с мрачными мыслями. Однако уединение Розмунды длилось недолго: спустя какое-то время к ней вошёл другой мужчина. Заметив угнетённое состояние бывшей королевы, он сразу бросился к ней и заключил её в крепкие объятия.
Глава 9
Настоятельница никогда не бросала свои слова на ветер: по её приказу на непокорную послушницу надели оковы. И хотя в этот раз наказание обошлось без заключения в темницу, настоятельница потребовала, чтобы в келью к Ирис никого не допускали: пусть живёт, молится и раскаивается за своё непослушание в полном уединении и нерушимой тишине.
– Сестра Ирис выйдет отсюда лишь после того, как на виду у всех покается в обуявшей её гордыне и на коленях попросит у меня прощения, – заявила настоятельница испуганным послушницам. – Запомните вы все: мой монастырь – мирная обитель, и я никому не позволю устраивать здесь бунты и самовольничать.
И снова за Ирис закрылась дверь на засов, и снова она очутилась в полном одиночестве, заключённая в четырёх стенах, да ещё с наложенными на ноги железными браслетами, соединёнными цепью. Эти оковы позволяли девушке ходить короткими, семенящими шажками, но не позволили бы сбежать, если бы ей вдруг представилась такая возможность.
Стены кельи были голые, покрытые толстым слоем извёстки, которая с течением времени из белой сделалась серой, а местами и вовсе облупилась. Единственным украшением крохотного жилища было выкованное из железа изображение трискеля – священного образа Великой Троицы Богов да свеча, маленький огонёк которой едва заметно покачивался, трепетал, отчего темнота, залёгшая в углах, казалась гуще. Порой, внезапно проснувшись посреди ночи, Ирис долго-долго всматривалась в этот трепетный огонёк. Слабый свет выхватывал из темноты кованые завитки трёх лучей священного символа, и томившейся в одиночестве девушке начинало казаться, что это лицо матери, которая пришла из чёрной безвести, из глубин прошлого. Этот огонёк успокаивал, навевал тёплую ласку и сон: он стал для Ирис родным и привычным, он один приветливо мигал ей в страшной лохматой темноте, клубившейся в углах кельи. Незримое присутствие матери, созданное воображением девушки, заполняло её сердце, заслоняло собою монастырь, матушку настоятельницу, весь мир. И тогда Ирис снова – как много лет назад – чувствовала себя под опекой и защитой своей семьи, своего рода.
«С тех пор, как милая дорогая мама ушла в мир предков, мне сопутствуют одиночество и слёзы, – иногда в отчаянии думала девушка. – В чём же я так провинилась, что всё ополчилось на меня?»
Воспоминания Ирис о том злополучном дне, после которого её, по велению деда, главы рода и вождя фризов, в спешке отправили в монастырь, были туманны и неясны. Они переплетались с короткими вспышками-картинками: мертвенно бледным, как будто застывшим в невыносимом страдании, лицом матери; её светлыми, разметавшимися по земле косами; перевёрнутой корзинкой из бересты; высыпавшимися из неё в зелёную траву спелыми ягодами ярко-красной брусники, похожими на брызги крови... И ещё – тёмным расплывчатым пятном, на котором отпечатались очертания то ли зверя, то ли диковинной птицы...
Ирис искала ответы, пытаясь понять, что же произошло в тот день пять лет назад, и хмурила брови; в чёрных глазах поблёскивали слёзы. Сердце её наполнялось нестерпимой болью, губы шептали:
– Мама, мамочка, как же так? Я знаю, что ты не бросила бы меня одну по своей воле... По вине какого жестокого божества или бессердечного злодея в человеческом облике мы с тобой разлучились навсегда? Но я клянусь тебе, мамочка, что разузнаю всю правду и отомщу – и за твою гибель, и за все муки, которые выпали на мою долю после того, как нас разлучили!.. Я непременно узнаю правду, клянусь Великой Троицей Богов!..
Временами слёзы высыхали у неё на глазах, и тогда она, гремя цепью, подходила к окну и глядела вдаль, на лиловый в закатной дымке бор, с отчаянной надеждой. Ирис хотелось одного – вырваться на свободу и уйти отсюда, из этого проклятого монастыря, куда глаза глядят. Но когда и откуда может прийти спасение, она не знала.
А за окном расцветала весна. Фруктовые деревья в монастырском саду уже стояли в цвету; гудели пчёлы, пригретые теплом весеннего солнца.
Под вечер подул сильный влажный ветер, нагнал дождевые тучи. Одиноко торчавшая во дворе молодая черешня гнулась во все стороны; белые лепестки осыпались с её тонких веточек на землю, как снег. Ирис, глядя из окна своей кельи на это белое покрывало из лепестков, с тоской и грустью вспоминала покрытые снегом холмы и свои прогулки с Тайгетом...
Затем пришла тихая беззвёздная ночь. На небе клубились тяжёлые чёрные тучи. Около полуночи загремел весенний гром, и дождь весело и дерзко забарабанил в окна монастыря. Но послушницы Обители Разбитых Судеб не слышали ни грома, ни дождя: утомлённые работой и дневными заботами, они спали крепким сном.
Не спала лишь Ирис.
Как всегда, в углу, перед кованым трискелем, мигал огонёк свечи. Этой тревожной ночью, больше, чем когда бы то ни было, он казался девушке её единственным защитником в зловещей темноте. Ирис протянула руки к магическому символу и горячо зашептала:
– О Великие Боги священной триады, услышьте меня и дайте свой знак! Пришлите ко мне своего посланника: пусть он увезёт меня из этого постылого места! Я всегда буду молиться вам, всегда. Только пусть я стану свободной!
Слёзы отчаяния и надежды одна за другой скатывались из её широко открытых глаз.
Утомлённая, измученная бессонницей, Ирис упала на холодную жёсткую постель и наконец заснула глубоким сном.
Когда в келью проникли лучи полуденного солнца, к Ирис вошла Гертруда с младшей монахиней. Выудив из глубокого кармана своего просторного коричневого хабита ключ, она наклонилась к ногам девушки и открыла замок на ножных браслетах. Посмотрев на худое, с синими кругами под глазами лицо послушницы, на её помятый несвежий подрясник, Гертруда выдала ей кусок мыла и чистую одежду. Велев младшей монашке, которая держала в руках кувшин с водой, поставить его на пол, Гертруда сказала Ирис:
– Помойся, переоденься, причешись и поторопись в приёмную к матушке-настоятельнице. Тебя там ждут.
– Ждут? – изумилась Ирис. – Меня?.. Кто?
– Не знаю, не видела. Но, если не ошибаюсь, за тобой приехали.
«Может, дедушка решил наконец-то забрать меня домой?» – с трепетной надеждой подумала Ирис.
Сдерживая радость в груди, девушка посмотрела на символ Великой Троицы Богов горячими благодарными глазами. Боги вняли её мольбам!
Уже на лестнице её охватила неожиданная тревога: «А вдруг за мной приехали те, от кого дедушка хотел меня спрятать и уберечь?!» Но резвые молодые ноги сами понесли её в приёмную, и она удивилась лёгкости своей поступи.
Из-за дверей монастырской приёмной доносились приглушённые голоса. Замерев на мгновение перед тем, как войти, Ирис прислушалась к ним. Мужской голос говорил на общем в королевстве ареморском языке, но некоторые слова произносил на фризском наречии: Ирис подумала, что где-то уже слышала этот голос, но никак не могла вспомнить, где именно. Матушка настоятельница отвечала ему басовитым приветливым смешком.
Когда Ирис вошла, разговор оборвался. Настоятельница испытующим взглядом посмотрела на послушницу и на удивление ласково, насколько позволял её бас, пробубнила:
– Ну что ты встала у порога, как вкопанная? Подойди поближе, голубушка, да поприветствуй дорогого гостя.
Гость – сидевший к двери спиной мужчина с копной седоватых волос, с одной стороны заплетённых в тугую косицу, – быстро повернулся и, взглянув на девушку, воскликнул по-фризски:
– Ирис, внучка короля Альбуена! Ты не только повзрослела, ты выросла настоящей красавицей! Хм... Ты стала похожа на свою мать, вечная память прекрасной Аралуен!
Ирис наконец узнала не только голос, но и самого мужчину: это был князь Гримберт – муж её родной тёти и правая рука деда, вождя фризов.
– Дядя Гримберт! – воскликнула девушка и вдруг схватилась за сердце, которое слишком громко застучало: то ли от радости, то ли от внезапной необъяснимой тревоги.
Князь вскочил со своего места и, подбежав к Ирис, привлёк её к себе на грудь. Девушка прижалась к его меховой куртке, сшитой из двух шкур, и с наслаждением вдохнула родные запахи: солёный – Холодного моря, на берегу которого она выросла, и горький – дыма костров, которые денно и нощно горели у длинных деревянных домов фризов.
Гримберт первым нарушил тишину, слегка отстранив от себя Ирис:
– Меня послал за тобой король Альбуен. Пришло время возвращаться домой!
– Ты даже не представляешь, дядя Гримберт, как я рада этой вести! – На измученном девичьем лице засияла счастливая улыбка, которая тотчас преобразила его: как будто изнутри вспыхнул тёплый свет. Однако в следующее мгновение на него набежало облачко тревоги, и Ирис спросила тихим голосом: – Что-то случилось с дедушкой?
– Годы жизни на этой земле, отмерянные богами славному вождю фризов, иссякли, как полевой ручей в засуху, – печальным голосом ответил Гримберт, подтвердив тревожное предчувствие девушки. – Не сегодня-завтра доблестный король Альбуен отправится на серебряной ладье в своё последнее путешествие, которое завершится в туманной стране наших духов-предков. Из родных детей Альбуена никого не осталось в живых: его сыновья погибли много лет назад в расцвете своей юности, две его дочери, одна из которых была моей женой, а другая твоей матерью, умерли. Мой сын от Ариэтты, старшей дочери вождя, недавно погиб от рук разбойников. Есть лишь одна законная наследница – это ты, Ирис. И вот что я тебе скажу: такой красавице весьма к лицу быть королевой фризов!
После этих слов князь так пристально посмотрел на девушку, что та вспыхнула румянцем и опустила глаза. Она смутилась и от взгляда Гримберта, и от его последних слов, но больше – от того, что ей казалось, будто в них звучит лесть: ни окружающие её люди никогда не говорили ей ничего подобного, ни сама Ирис не считала себя красавицей.
Девушка так растерялась, что не знала, что сказать в ответ; к тому же её сильно опечалило известие о дедушке.
И тут подала голос настоятельница, которая до этого внимательно прислушивалась к разговору фризского князя и своей послушницы:
– Ваш путь сюда был долгим, сиятельный князь, – непривычным для Ирис, заискивающим тоном произнесла она: – Не желаете ли отдохнуть и подкрепиться перед обратной дорогой?
Не дожидаясь ответа, она повернулась к Ирис:
– А ты иди собирай свои вещи, голубушка. И...
Настоятельница не договорила. Ирис заметила, как в её холодных глазах вспыхнуло беспокойство: очевидно, она боялась за своё будущее. Как станет мстить за все свои обиды и унижения бывшая послушница Обители Разбитых Судеб после того, как её назовут королевой фризов?
Но мысли Ирис были сейчас далеки от мести. Счастливая от неожиданной возможности покинуть ненавистный монастырь, девушка мгновенно сорвалась с места и исчезла за дверью.
– И эта пигалица станет править в Фризии? – не сдержавшись, проговорила настоятельница и тут же, спохватившись, скосила на князя настороженный взгляд.
– Фризией будет править тот, кого король Альбуен назовёт мужем своей единственной внучки, – отозвался Гримберт, с задумчивым видом поглаживая перекинутую на грудь косицу.
Глава 10
От графства Сантонум, южных владений Ареморского королевства, до Фризии, расположенной на севере, на берегах Холодного моря, было больше месяца пути верхом на лошадях. Но Эберин, посланник мастера-приора Тарсиса, гнал своего коня во весь опор и, коротко отдыхая в селениях, которые попадались ему на пути, сумел одолеть это расстояние за двадцать дней.
Эберину уже доводилось бывать в Фризии, и сейчас его снова поразило величие дикой, первозданной природы этого края. Здесь всё было не так, как в Сантонуме: вековые дубы крепче, корабельные сосны выше, а густые кустарники, переплетаясь, и вовсе походили на непроходимые чащи, куда без топорика вряд ли можно было пробраться. Поначалу, попав в лесные владения фризов, Эберин то и дело настороженно оглядывался и, услышав шорох, хватался за оружие, но вскоре привык к этим бесконечным дебрям. В лесах не встречалось больших поселений: фризы, когда не воевали, занимались рыбным промыслом и поэтому ставили свои жилища на берегах глубоководных рек или у моря.
Покрытый густыми дубравами холм, по которому ехал всадник, внезапно закончился каменистым обрывом. Эберин остановил коня, спешился и глянул вниз. Скалистые берега сурового Холодного моря также мало напоминали песчаное побережье тёплого Прозрачного моря, к которому примыкали наследственные владения графа Ормуа.
Там, на морском побережье, находилось самое крупное поселение народа фризов, которое они сами называли Туманные Пределы. Над высокими крышами срубленных из сосновых брёвен домов вились сизые дымки; возле дощатой пристани, где рядом с рыбацкими лодками покачивались на тёмной воде ладьи с загнутыми кверху носами, толпились люди в меховых одеждах. Все они были заняты важным делом: рыбаки выбрасывали улов на берег, а женщины собирали его в корзины и несли домой. Лаяли собаки; раздавался громкий детский смех; звонкие женские голоса переплетались с глухими мужскими.
Взяв коня под уздцы, Эберин начал спускаться по крутой тропинке к селению, и вскоре его заметили. Гомон на берегу тут же затих; были забыты и снасти, и рыба, и лодки; в обращённых к чужаку настороженных глазах читался красноречивый вопрос: кто такой – друг или враг? С доброй вестью прибыл или злой?
Эберин собрался было заговорить первым, как вдруг из толпы вышел рыжебородый румяный великан в облегающих штанах и длинной полотняной рубахе, подпоясанной широким кожаным ремнём с железной пряжкой. Сделав ещё один шаг к графу и приветливо раскинув руки, он прогудел:
– Не может быть! Неужели к нам сам королевский маршал пожаловал?
–Бывшийкоролевский маршал, – вежливо уточнил Эберин, а в следующее мгновение оказался в медвежьих объятиях фриза.
– Рад, очень рад видеть тебя, друг! – загудел бородач над ухом Эберина. – Столько времени прошло, а ты всё такой же, как был в дни нашей боевой молодости! Не берут тебя годы-невзгоды!.. Беда, что ли, какая случилась, раз ты скакал к нам без отдыха? Вижу, коня загнал совсем – еле дышит, бедняга...
Эберин наконец высвободился из объятий великана под насмешливыми взглядами фризов и, обращаясь лишь к нему одному, тихим голосом сказал:
– Послушай, Дван, мне бы с вашим королём поговорить: с глазу на глаз. У меня к нему дело государственной важности...
Он не договорил, заметив, как потемнело лицо фриза.
– Альбуену считанные дни до смерти остались, – сказал Дван, насупясь. – Ему сейчас не до забот Ареморской короны: свои бы, фризские, дела успеть завершить достойно.
– Поручение, с которым я прибыл к вам, касается не только Ареморского королевства, но в равной мере и Фризию.
После заявления графа, произнесённого очень серьёзным тоном, Дван обнял его за плечи и повёл к самому длинному и большому в селении дому.
Жилище вождя фризов, которого с недавних пор было принято называть – на ареморский лад – королём, стояло посередине широкого двора, в окружении домов поменьше. Дом, в простонародье прозванный Большим домом, был старый, но просторный и довольно тёплый, построенный из смолистых сосновых брёвен.
Альбуен лежал в закрытом занавесом углу, на ложе из мягкой овчины, под лохматой медвежьей шкурой. Когда-то это был рослый широкоплечий мужчина, один взгляд которого заставлял соплеменников опускать перед ним глаза, а теперь – костлявый, седовласый, измождённый болезнью старик.
Вождь фризов прищурился от дневного света, ворвавшегося в его закуток, когда Дван отдёрнул занавес.
– Кто это там с тобой, Дван? Кого ты привёл ко мне? – он подслеповато всмотрелся в вошедших своими выцветшими бледно-голубыми глазами. Потом, узнав маршала, с которым ему приходилось сражаться бок о бок против кочевников, радостно воскликнул: – Граф Эберин Ормуа!.. Вот так неожиданность!.. Каким ветром? Что занесло вас в наши северные края?
Вместо приветствия Эберин быстро шагнул к ложу вождя, склонился и обнял его – но не крепко, боясь причинить боль старику.
– Рад видеть вас, а то ведь, знаете, всё реже и реже приходят проведать меня старые друзья, с которыми полжизни пройдено... Одни погибли в ратном бою, других годы пригнули к земле так, что дальше своего дома не ходят, третьих духи-предки позвали к себе прямо из постели: вот как меня теперь... Эберин, друг! Ну, садитесь, будьте гостем, рассказывайте, с чем приехали?
Дван подставил графу грубо сколоченный низкий табурет. Эберин сел, взметнув полы своего тёплого плаща, и повёл разговор издалека:
– Мастер-приор Тарсис прислал узнать, не нужно ли чего фризам и лично вам? И как ваше здоровье?
– Моё здоровье? – Альбуен горько усмехнулся. – Сами видите: пока живу. А как будет завтра – одним богам известно... Благодарю мастера за заботу: он, как и король Фредебод, всегда был чуток к нашим пожеланиям. Но сейчас нам от Аремора ничего не нужно... Главное – сохранить мир на нашей земле...
– Ради этого я и приехал, – Эберин умолк на время, будто размышлял, как лучше приступить к разговору. Потом, подавшись к фризскому вождю, спросил: – Скажите, я могу встретиться с вашей дочерью Аралуен?
На измученном лице старика промелькнула скорбная тень.
– Аралуен покинула эту землю, – прошептал он еле слышно. И, неожиданно повеселев, прибавил: – Но скоро я увижусь с ней снова в мире наших духов-предков и обниму, чтобы больше никогда не расставаться. Что бы вы хотели ей передать?
– А ваша внучка? – встревожился Эберин, не ответив на вопрос фризского вождя. – Можно её увидеть?
– Знаете, если бы кто-нибудь обратился ко мне к такой просьбой ещё два назад, я бы сказал, что это невозможно, – тяжело вздохнув, начал отвечать Альбуен. – Шестнадцать лет назад, когда Аралуен с младенцем на руках появилась у порога Большого дома и рассказала, по какой причине король Фредебод отправил её домой, я принял решение, которое одни мои соплеменники одобрили, а другие ещё долго порицали меня за него, убеждённые, что я накликал беду на свою дочку. Я велел распустить слух о том, что Аралуен и её ребёнок погибли по дороге в Туманные Пределы: мне хотелось, чтобы её враги в королевском дворце навсегда забыли о ней и о её ребёнке от Фредебода. Те из фризов, которые упрекали меня в этой задумке, говорили, что слухи о гибели Аралуен и малышки достигли не только Аремора, но и демонов смерти. Я же уверен, что подарил своей дочери одиннадцать лет жизни... И ещё я знаю, что вовсе не демоны смерти прислали за ней своего посланника: тот, кто явился, чтобы забрать у Аралуен жизнь, выполнял поручение королевы Розмунды. В тот день Аралуен вместе с дочерью ушла в лес собирать ягоды – там, в густой чаще, её и настиг убийца, девочка же чудом избежала участи своей матери. Она углубилась в лес, который знала, как свои пять пальцев, и не видела, как убивали её мать, а убийца не увидел её... Он её не нашёл... Когда вечером люди из селения отправились на поиски моей дочери и моей внучки, им пришлось долго выманивать девочку из зарослей колючего кустарника, в котором она спряталась... В тот же день я отправил внучку подальше от беды в монастырь у Девичьего озера. Я хотел сохранить ей жизнь в обмен на её отречение от мира и монашеский постриг. Но Судьба распорядилась иначе: Ирис оказалась моей единственной преемницей, и теперь от неё самой и от того, кто станет её мужем, зависит будущее фризского народа.
– Вы удивитесь, мой друг, – выслушав вождя, сказал Эберин, – но от вашей внучки зависит также будущее Ареморского королевства.
Альбуен беспокойно задвигался под медвежьей шкурой; взгляд его бледно-голубых глаз выражал растерянность, смешанную с тревогой.
– Эберин, за последние два дня я уже дважды слышу эти слова. Вы второй человек, который жаждет увидеться с моей Ирис: только вы говорите от имени мастера Тарсиса, а тот, другой, послан самим королём Рихемиром. Но меня больше удивляет даже не это, а то, что среди моих людей, как оказалось, есть такие, которые не умеют хранить тайны. Болтливый фриз – уже предатель. Тот, кто сказал Рихемиру, что дочь Фредебода жива, нанёс удар в спину мне и моему народу...
– А вот я сомневаюсь, что Рихемира навестил кто-то из ваших людей, – помолчав, раздумчиво произнёс Эберин. – Думаю, о существовании наследницы Фредебода ему донёс шпион, которому каким-то образом удалось подслушать исповедь умирающего короля, предназначенную только для ушей мастера-приора. О том, что его дочь жива, Фредебод узнал перед самой смертью и рассказал об этом мастеру Тарсису, тем самым вверив в его руки судьбу Аремора. Если бы ваша тайна была раскрыта раньше, то не Рихемира, а вашу внучку короновали бы на ареморский престол – как единокровную наследницу Фредебода.
– И тогда королева фризов стала бы править всем Ареморским королевством! – восторженно воскликнул Дван, невольно вступая в разговор своего вождя с гостем.
– А чем же Рихемир не угодил ареморскому народу? – спросил Альбуен, пристально глядя на Эберина. – И разве последнее волеизъявление короля Фредебода подлежит обсуждению?
– У вас короткая память, мой друг! – искренне удивился Эберин. – Рихемир, в отличие от своего дяди, презирает всякие мирные договоры и стремится подчинить своей власти соседние с Аремором земли. Он начал своё правление с того, что приказал сеньорам готовиться к походу и объявил войну Бладасту Маконскому, а также пригрозил гистерийским племенам. Следующей его жертвой могут стать фризы: ведь он давно ненавидит вас...
– Как и мы его, – вставил Дван, хмуря лоб. – Ещё с тех пор, как он хотел натравить на нас Фредебода и уговаривал его не подписывать с нами договор о перемирии.
– Но послушайте! – снова раздался встревоженный голос Альбуена. – Если Рихемир задумал нарушить перемирие с фризами, тогда для чего ему понадобилась моя внучка? Его посланник убедил меня, что король не причинит ей зла, что он желает её присутствия во дворце ради всеобщего блага. Может, он хочет использовать её как заложницу, чтобы заставить нас принять его условия и подчинить Фризию своей власти без кровопролития?
– Боюсь, что всё гораздо серьёзнее, – отозвался Эберин, качнув головой. – Теперь Рихемир знает, что наследница короля Фредебода имеет права на ареморский престол, и постарается сделать так, чтобы она исчезла. Соперников – будь то мужчина или молодая женщина – он не потерпит...
– Тогда немедленно отправляйтесь в путь, Эберин! – вскричал, насколько ему позволили силы, Альбуен. – Спасите мою внучку, а я в награду за её жизнь обещаю вам её руку и – Фризию в ваше правление: на правах её законного мужа и согласно нашей традиции. Дван, если так случится, что по возвращении в Туманные Пределы граф не застанет меня в живых, ты засвидетельствуешь моё обещание перед народом и назовёшь Эберина новым вождём фризов...
– Мой вождь, я могу быть полезен графу уже сейчас: ведь он один, а у посланника Рихемира в помощниках целый отряд вооружённых рыцарей, – возразил Дван. – Пусть свидетелем твоей клятвы выступит жрец морских божеств...
– Это верно, – не раздумывая, согласился с его словами Альбуен. И взглянув на графа, спросил: – Кого ещё, кроме Двана, вы возьмёте с собой, Эберин?
– Двоих-троих испытанных воинов.
– Думаете, этого будет достаточно?
– Думаю, да, – твёрдо ответил Эберин и поднялся, посчитав разговор с вождём законченным. – Нам придётся действовать крайне осторожно. Чем нас меньше, тем лучше.
– Хорошо, поезжайте... Но возвращайтесь как можно скорее! Мне бы очень хотелось напоследок ещё раз увидеть и обнять мою внучку...
– Мы не задержимся! – на прощание пообещал граф королю Альбуену. – А вы берегите себя, мой друг!
Когда они с Дваном вышли из Большого дома, Эберин спросил его:
– Кто-нибудь из ваших людей узнал человека, которого прислал Рихемир?
– Конечно! – воскликнул Дван. – Все наши воины, которые помогали королю Фредебоду отражать нашествие кочевников, помнят того человека. Да я и сам сразу признал его! Чёрный Вепрь, маркиз Тревии...
– Грозный соперник, – сказал Эберин. И прибавил: – Дван, зовите своих людей – мы выезжаем не мешкая. Если Чёрный Вепрь опередил меня на два дня, король Альбуен, возможно, уже не увидит свою внучку живой.
– Я знаю короткую дорогу! – обнадёжил его Дван.
Глава 11
С самого утра в Обители Разбитых Судеб царила суета, какая обычно бывала перед большими праздниками. Послушницы, наспех отстояв утреннюю службу, мыли и натирали пол в трапезной, скоблили и чистили двери, стол, скамьи. Из кладовой извлекли ковры и нарядные скатерти, и теперь младшие монахини возились во дворе, выбивая из них пыль и выковыривая вредных мелких жучков.
На кухне едва ли не с самого рассвета кипела другая работа. Там всем распоряжалась горластая монахиня-повариха матушка Друида. Хэйл по прозвищу Дед, не разгибаясь, колол дрова; послушницы вёдрами носили воду из монастырского колодца, резали гусей и цыплят, обливали их кипятком, потом общипывали и потрошили тушки. В огромной кухонной печи задиристо гудело пламя. В пузатых горшочках булькала густая похлёбка из гусятины, заправленная пшеничными клёцками; рагу из птицы тушилось с лесными орехами и грибами; к пышному пирогу с цыплёнком готовился наваристый золотистый соус из молотой корицы, заморского имбиря, шафрана и изюма. На столе были расставлены блюда с холодной закуской – маринованная рыба, солёные грибы, овощи с монастырского огорода.
