Текст книги "Преданный друг (СИ)"

Автор книги: Юлия Леру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 20. НИКА

О, как же я проводила его взглядом. Как же врезалась им с разбегу в его спину, в разворот плеч, в затылок, как же схватилась им за короткие волосы, выбившиеся над воротником, как же зашептала глазами: «Ты же сказал, ты же только что сказал, что ты меня любишь, как же ты можешь сейчас уходить от меня с кем-то другим!»

Говорят, одно из самых страшных чувств в мире – чувство беспомощности. Оно сродни падению: если начал падать, то остановиться уже нельзя, иничегосделать нельзя, и остается только наблюдать, как задыхается от боли, которую ничем не унять, твой смертельно больной папа, как отец твоего лучшего друга, оглядев ничего не выражающим взглядом пятерых только что родившихся котят, собирает четверых из них в капроновый чулок и несет к приготовленному заранее ведру с водой, как пытаются уползти, каждая в свою сторону, две половинки разрезанного быстрой машиной ужа...

Когда Егор уходил, я падала.

Когда Никола, все еще непривычно широкоплечий и какой-то особенно мрачный с сигаретой в зубах, подошел ко мне, держа в руках мою сумку и пальто, я сидела за одним из пустых столиков летнего кафе и пыталасьхоть как-тоэто падение остановить.

– Я так понял, ты туда не вернешься. На. – Он поставил сумку на стол и подал мне пальто, и я оделась, бормоча какие-то ненужные никому из нас благодарности, пока Никола молча курил. – Пошли, Зиновьева. Отведу тебя домой.

Мой взгляд скользнул в сторону закрывшихся за очередной парочкой дверей «Ромео» и вернулся к нему. Выражение лица Жереха ясно говорило, что он в моих сердечных делах участвовать не намерен, но все-таки я не выдержала и спросила:

– Он... там?

Никола тяжело вздохнул и швырнул на покрывающую двор плитку сигарету. Искры брызнули снопом и тут же погасли.

– Да. – И, уже шагая со мной рядом к выходу за территорию кафе, через кованые ворота, за которыми начиналась улица, добавил: – Это же Ковальчук. Он же сознательный и не оставит свою девушку одну.

Сознательный. Привычно зазвенело в воздухе: то ли сарказм, то ли признание, то ли злость – никогда этого у Николы не понять. И ведь прямо не спросишь: приподнимет брови и еще более непонятно бросит: «а сама как думаешь?». И – а что остается? —думаешь сама.

Жерех всегда был такой странный; вроде и добрый и честный, пусть иногда и излишне прямолинейный, но в то же время какой-тобесючевысокомерный и себе на уме. Лапшин и иже с ним уже класса с восьмого стали казаться рядом с Николой лепечущими глупости младенцами, и, зная это, не особенно рисковали открывать при нем рот. Рисковал только Лаврик... и даже не то чтобы рисковал, но не мог удержаться и взрывался, как пороховая бочка, когда Жерех начинал что-нибудь вещать своим завсегда будто бы чуть снисходительным тоном.

– Никогда нормально не ответит. Каждый раз как будто одолжение делает, как будто услугу оказывает! – кипятился Лаврик, выплескивал раздражение, пока мы шли домой. – Начистил бы ему кто-нибудь один раз, чтобы на землю спустился!

– Никола нормальный. Просто своеобразный,– вступалась я, сама не зная, почему.

Не из-за того же дурацкого случая на восьмое марта, когда Лаврик и Егор чуть не подрались из-за меня с компанией пьяных парней. Мы ведь с Николой до этого почти не общались вот так, вне школы, но он мгновенно оценил ситуацию, оставил свою девушку и бросился на перехват. Я даже ему спасибо за это не сказала, но просто не решилась: в понедельник утром Жерех снова был высокомерен и неприступен, и я оробела и едва выдавила из себя «привет», когда прошла к своей парте.

– «Своеобразный», – Лаврик кривился так, будто съел лимон, каждый раз, когда слышал это слово. – Вечно вы, девчонки, вот такихсвоеобразныхзащищаете.

– У Ники есть причины его защищать, правда, Ника? – замечал ровным тоном Егор, и я косилась на него и умолкала.

Я не сразу тогда поняла, что Егору не нравится Жерех и еще больше не по душе мое вдруг проснувшееся к нему чувство благодарности. Узнала совершенно случайно, тогда же, когда сам Егор узнал о моих собственных страданиях по поводу Наили.

Неужели уже тогда это все у них началось? – спрашивала я себя, погружаясь в воспоминания, пока мы с Жерехом шли к моему дому, – неужели уже тогда?..

***

В том году лета почти не было. Говорили, что это какой-то циклон Эль Ниньо и глобальное потепление, из-за которого на территории России скоро установится вечная осень, и старики в тот год как-то особенно часто вспоминали зимы пятидесятилетней давности и лета – и говорили, что не видят таких зим и таких лет уже давно.

Потеплело только уже ближе к осени. Речку Ветлу – ее с легкой руки какого-то фаната Толкиена в то лето окончательно переименовали в Ветлянку – облепили отдыхающие, и Лаврик со своей Майей пропадал там целыми днями. Сегодня не было исключением.

Ника и Егор тоже были всегда не прочь посидеть на берегу реки и понаблюдать за закатом, но не в ту осень. Не после августа, когда Егор ее поцеловал. Не в дни, когда реальность расплывалась вокруг, а значение имели только Его или Ее слова и присутствие.

Так что они ушли от Лаврика и Майи, оставив их одних на высоком берегу, и пошли по тропинке, болтая о школе и скором походе на озеро и едва ли замолкая на минуту – лучшие друзья, ни дать ни взять, ну разве что за руки держатся, да иногда улыбаются друг другу уж слишком загадочно. Сумерки уже накрыли сизой марью небольшую рощицу, отделяющую деревню от Ветлянки, но Егор с Никой хорошо знали дорогу, да и был у них с собой на всякий случай верный друг – фонарик.

С фонариком было не страшно. Даже идти мимо деревенского кладбища.

– Ой, – сказала Ника вдруг, замедляя шаг и обрывая на полуслове рассказ о том, как сегодня на физкультуре у девочек тихая Кравцова вдруг едва не подралась с Арсеньевой из-за Жереха прямо во время игры в волейбол. – А это что такое, ты слышишь? Гитара как будто, да?

И, может быть, они не решились бы свернуть с дороги в окутанную мраком рощицу, если бы не женский голос, звонкий и сильный, вдруг запевший под гитару знакомые им обоим слова:

– Штиль – ветер молчит,

Упал белой чайкой на дно.

Штиль – наш корабль забыт

Один, в мире скованном сном...

– Подойдем? – с надеждой спросила Ника.

– А давай, – кивнул Егор и пошел первым, прислушиваясь к звукам и ведя ее за собой.

Они выбрались на небольшую полянку на обратной стороне рощицы уже совсем скоро. Даже старшеклассники не рискнули бы бродить ночью в кромешной тьме, но деревья и река находились всего лишь через дорогу от крайней, правда, почти опустевшей улицы села; все тот же, но как будто совсем другой дикий мир, в котором можно печь на костре картошку, горстями закидывать в рот сорванную прямо с куста землянику и спать в спальных мешках, притворяясь последними выжившими на Земле.

На полянке горел небольшой костерок, и семь человек, три парня и четыре девушки, сидели вокруг, слушая песню. Играла на гитаре самая старшая из них, темноволосая, худощавая, высокая – но Ника уже заметила, что всем им едва ли исполнилось по четырнадцать лет.

Малолетки, подумала она с легким чувством превосходства, моментально забывая, что ей самой только полгода как сравнялось семнадцать.

Но девушка и в самом деле так здорово пела!

Увидев чужаков, выступивших на поляну из рощи, гитаристка замолчала и перестала играть. Остальные обернулись, с недоумением и легким раздражением на лицах глядя на незваных гостей. Ника оробела и уже готова была дернуть Егора прочь, но тот вдруг широко улыбнулся и шагнул вперед, к огню.

– Привет!

– Привет, – неохотно отозвались ребята.

– Мы проходили мимо, услышали песню. – Он посмотрел на девушку. – Здорово поешь.

– Угу, – сказала она.

– Мы тоже любим «Арию». Ты будешь допевать до конца? Мы только одну песню послушаем и уйдем, правда.

Ребята переглянулись. Ника видела, что похвала и упоминание любимой группы не очень-то впечатлили певшую песню девушку, но неожиданно один из парней кивнул и резким, пронзительным голосом сказал:

– Сонька допоет... Не жалко. – Девушка-гитаристка стрельнула в него глазами, но промолчала. – Это... у вас, случаем, сигарет нет?

– Нет, – с сожалением сказала Ника.

– Есть, – сказал Егор и полез в карман под ее удивленным и вопросительным взглядом. – Лаврик забыл забрать. Ну ничего, меньше отравы в легкие попадет.

Он достал две сигареты из почти полной пачки и подал парню.

– Я Егор, а это Ника.

– Я Иван, – сказал парень, поджигая сигарету от костра, и теперь его голос звучал дружелюбно. – Благодарочка. Садитесь...присаживайтесь, место есть.

Пока Иван называл имена, им расчистили место у огня, отодвинув пакеты со снедью в сторону. Они разговорились. Это тоже были одноклассники, и они тоже выбрались вечерком посидеть у костра, попеть песни и испечь на углях картошку и яйца, пока позволяла погода.

– И страшные байки послушать, – добавил один из парней. – Как раз дошли до утопленников и удавленников, решили сделать музыкальную паузу.

Сигарета пошла по кругу – «цыганочкой», как это называли – и гитаристка Соня ее пропустила, вместо этого усевшись поудобнее на траве и начав вступление заново. Ника не удержалась и тоже запела вторым голосом, прислонившись к плечу Егора, сначала нерешительно, а потом, увидев одобрительные взгляды сидящих вокруг, громче, и они вдвоем закончили песню так здорово, что все зааплодировали.

– Ты тоже здорово поешь, – сказала Соня. Ника украдкой бросила взгляд на Егора, и от того, с какой гордостью он на нее смотрел, екнуло сердце. – Может, «Возьми мое сердце»? Знаешь?

Они спели «Возьми мое сердце», а потом переключились на Цоя, которого Ника тоже любила и с удовольствием пела, а потом испеклась картошка, и песни пока отошли в сторону.

– Ну, что там про утопленников, Коблик? – уплетая горячую картошку с солью и домашним хлебом, спросила одна из девушек. Ника порадовалась, что они сели поодаль: у нее вдруг заурчал от голода живот.

– А пусть гости расскажут что-нибудь страшное, – неожиданно вмешалась Соня, аккуратно отложив гитару в сторону. – А мы их за это картошкой и угостим.

– Да ладно тебе, мы их и так угостим, – буркнул Иван. – Берите, если хотите. Мы ее столько напекли, на два дня хватит... Забыли договориться, кто берет... короче, целое ведро ее притащили.

Ника и Егор взяли, и какое-то время все молча и с удовольствием ели.

Где-то над рекой пронзительно и тоскливо закричала птица – странный, потусторонний звук, похожий на плач, разнесся в воздухе, замирая вдали, а за ним следом – глухой женский крик, тяжелый стон будто из-под земли:

– Ох! О-ох!

– Гагара плачет, – сказала Ника негромко.

– По утопленникам, – добавил Иван с ухмылкой, которую безуспешно попытался скрыть. – Зовет на ночную прогулку вдоль рощи.Каждую ночь они ходят от реки к могилам и обратно, и каждую ночь слышен над берегом тяжелый гагарин клич...

– Если мимо могилок идти и такой клич услышать, можно и это самое, – нервно засмеялась одна из девушек.

– Да на кладбище как раз и не гагары кричат, – таинственным полушепотом заметил тот, кого назвали Кобликом. – Тампокойничкистонут. «Давит меня землица, давит! Выпусти меня, вы-ы-ыпусти-и-и»! – провыл он совсем уж замогильным голосом, и все уже приготовились засмеяться, когда Ника уставилась куда-то в темноту за его плечом и дрожащим голосом вскрикнула:

– Мамочки, это кто?!

И уткнулась в плечо Егора, прыснув, когда девушки с визгом сыпанули в разные стороны от костра.

Они посидели еще недолго, но ночь уже была совсем темной, хоть и лунной, и пора было возвращаться домой. Иван напоследок попытался «стрельнуть» у Егора еще сигарету, но теперь тот отказал. Отрава отравой, а все-таки не его, а Лаврика.

Он помог Нике подняться, обхватил рукой за плечи и повел прочь от костра, включив фонарик. Вслед им забренчала гитара и Сонин голос завел:

– Изгиб гитары желтый

Ты обнимаешь нежно...

– Напугала ты их, – сказал Егор.

Ника хихикнула.

– Ага. Такой актерский талант пропадает. – Она посмотрела на Егора и лукаво улыбнулась, зная, что он улыбнется ей в ответ. И он улыбнулся. – А расскажи мне какую-нибудь страшную историю, пока мы идем. Знаешь хоть одну?

– Прямо сейчас рассказать? – Он выглядел удивленным, и даже обвел пространство вокруг рукой. – Мы ведь мимомогилокидем.

– А я не боюсь, – сказала Ника и даже повела плечами, когда он недоверчиво вздернул брови. – Правда, не боюсь мертвых и все.

– И правильно, – сказал Егор, помогая ей перепрыгнуть через заросшую колею. – Моя мама говорит, надо живых бояться, а не мертвых.

– Моя бабушка тоже так говорила, – подтвердила Ника. – Так что совсем не боюсь.

– Раз не боишься, может, подумаешь и тоже пойдешь в медицинский?

– Хочешь, чтобы я упала в обморок прямо в морге? И чтобы ты и твоя подружка Хайсанова смеялись надо мной? – шутливо возмутилась она и вдруг покраснела, понимая, что сказала больше, чем хотела сказать.

Егор вгляделся в ее лицо, но Ника опустила голову, будто глядя себе под ноги, и зашагала вдоль колеи быстрее.

– Да ты что, рыжик, ревнуешь что ли? – В его голосе были одновременно удивление и даже какой-то восторг, но Ника не ответила. – Эй. – Он догнал ее и схватил за руку, сжав ладонь, будто боялся, что она выдернет. – Ника.

– Ничего подобного, – но она не стала выдергивать. Они ведь не ссорились. – Ну, может быть, немножко. Когда вы с ней заводите эту пластинку про поступление в мед, экзамены, вскрытия эти ваши и забываете обо всем другом.

А вот теперь он потянул ее за руку и заставил остановиться и повернуться к нему лицом. Аккурат справа от них оказался самодельный, вырезанный неизвестно кем и неизвестно зачем в металлической сетке проход на кладбище – дыра, поблескивающая в свете луны проволока, прутья, торчащие наружу. Нике вдруг стало не по себе.

– Я правда ревную совсем немножко, – быстро сказала она, бросив взгляд в сторону блестящей в свете луны серебристо-зеленой травы по ту сторону сетки. – Но ты тут ни при чем. Это она постоянно на тебя смотрит.

– Кто, Наиля? – Егор рассмеялся, но оборвал смех тут же, увидев, что Ника не шутит. – Ник, да хватит.

Но она уже успела обидеться, и потому выпалила, совсем ни о чем не думая:

– Посмотрю я на тебя, если ко мне с вопросами каждый день будет подходить какой-нибудь... Жерех!

Он будто споткнулся на вдохе, но потом все-таки заговорил, и теперь его голос тоже был полон обиды:

– Ты специально? Знаешь же, что я злюсь, когда ты о нем говоришь!

Ника уставилась на него.

– Почему это ты злишься?

– Потому же, почему ты, когда я говорю с Наилей, – сказал Егор, отведя взгляд.

– Но ведь у него есть девушка.

– А у меня есть ты, но это тебе не мешает, – сказал он, все-таки снова глядя на Нику... и светлея лицом от мгновенного осознания: она на самом деле не знала о его ревности, она, как всегда сказала чистую правду, она ему никогда не лжет. – Ну хочешь, я вообще перестану с ней общаться? Вот вообще?

– Не надо, – сказала она неловко, но Егор уже принял решение.

– Нет, надо, – сказал твердо. – Думаешь, я теперь смогу просто так говорить с ней, зная, что тебе это неприятно?..

Из дыры в сетке вдруг потянуло холодом, и Ника неосознанно стиснула ладонь Егора и почти потащила его за собой прочь

– Ладно, а я тогда не буду больше говорить про Жереха, только пойдем скорее.

– Что случилось? Ты чего зубами-то стучишь? – тут же встревожился он.

– Просто замерзла.

– Тогда подожди. – Он снова заставил ее остановиться, и теперь не мог не заметить, как нервно она оглядывается. – Да ты чего? Все-таки испугалась?

Ника замотала головой, но Егор все равно привлек ее к себе, подтянул повыше воротник ее шерстяной кофты, поцеловал в лоб, потом в нос, потом в губы...

– Так теплее, правда? – пробормотал он после кучи поцелуев, и Ника угукнула, как сова, и прижалась щекой к его плечу. – Погоди, погрей руки, озябли ведь.

Они немного постояли так, слушая ночные звуки, пока Ника грела ладони и ухо у него на груди. Свет фонарика плясал на траве, а в нем плясали ночные букашки.

– Согрелась немножко? Или еще постоим?

Ника снова угукнула. Вскоре ей все равно пришлось отлепиться от Егора, чтобы двинуться дальше, и теперь этот глупый страх дыры в кладбищенской сетке был вовсе не так силен. Правда, она все равно не стала оглядываться. Шла, выпрямив плечи и зачем-то вздернув подбородок, почти до самой деревни, где на главной улице их встретил большой фонарь.

– Ник, а может, к нам заглянешь? – вдруг предложил Егор, когда они уже были под фонарем. – Выпьешь чай с медом, а потом я тебя провожу.

– Мне неудобно, – призналась она смущенно.

– Неудобно – это когда дети на соседа похожи, – вдруг выдал Егор одно из типичных выражений Лаврика. Ника прыснула от неожиданности, и он засмеялся вместе с ней. – Значит, зайдем. Еще не поздно, и мама будет рада. Ты ей нравишься.

– Правда? – покраснела на сей раз от удовольствия Ника.

– Ну да, – подтвердил Егор. – И она сама мне говорила, чтобы я не стеснялся и приглашал тебя, как раньше... ну, знаешь, когда мы еще были просто друзья.

Ника подумала о желтом свете настольной лампы, о солнечном меде, о горячем чае и булочках...

– Пойдем, – сказала она.

***

Егор и в самом деле тогда перестал разговаривать с Наилей. Я не знала, что он ей сказал и как объяснил, но их разговоры на переменках и возле школы сошли на нет очень быстро. И он, и я держали свое обещание до самого выпускного, но теперь Егор и Наиля встречались, а это значило, что в тот раз я оказалась права.

Она думала о нем.

Она была влюблена в него.

Мыслей, которые влек за собой этот вывод, было много, но сейчас я не хотела обо всем этом думать – и снова вспоминать...

– Я слышала, ты расстался с Таней?

Никола, идущий рядом чуть менее чем обычно широкими шагами, чтобы мне не приходилось бежать, покосился на меня.

– Правильно слышала. Расстался, – и добавил, как обычно заставляя думать, что именно это было: издевка, шутка, прямая отповедь или просто констатация факта, – но не надейся, Зиновьева, с тобой встречаться не стану. Даже чтобы насолить Ковальчуку.

ГЛАВА 21. НИКА

Лаврик в последнюю неделю совсем пропал с моих радаров. Позвонил еще в прошлый вторник, сказать, что улетает в Москву на встречу с каким-то очень важным потенциальным партнером – и потом набрал уже с московского номера, чтобы сообщить, что долетел нормально и уже заселяется в отель.

– Как вернусь, сразу займусь поиском квартиры, Ник, – сказал он, видимо, чтобы показать, что не забыл, но голос все равно звучал чуточку виновато. – Тут просто наклевывается выгодная сделка. Они ищут регионального дилера для своей линейки медтехники... небулайзеры, тонометры, глюкометры... глупо будет упустить шанс.

– И когда ты вернешься? – спросила я.

– Не знаю. В конце недели, где-то так, – сказал он, подумав. – Мы уже договорились с этим Грозовским о встрече, но перец он блатной, к таким на драной козе не подъедешь. Придется подмазать, в ресторан сводить, мосты навести... сама понимаешь.

– Понимаю, – протянула я.

Я очень не любила, когда Лаврик начинал говорить о делах с «блатными» и вообще «блатнить». Он однажды до жути испугал меня, когда как-то за ужином рассказал, что у нас, в Мертвом городе, застрелили сына одного криминального авторитета. Мальчик был типичный мажор: папины деньги на проституток и выпивку, крутая купленная папой машина, ощущение полнейшей безнаказанности – и пистолет в бардачке. Видимо, слишком часто и не перед темипонтовался, сказал Лаврик, уплетая за обе щеки чахохбили. Но напугало меня даже не это, а то, что мой муж знал этого криминального авторитета и, по его словам, регулярноотстегивалему, чтобы иметь возможность спокойно вести в городе дела.

– Ник, да все это делают, понимаешь, все? Он же смотрящий, – сказал он тогда, похоже, даже немножко жалея, что ляпнул лишнее. – Мне еще повезло. Этот Вован с отцом в хороших отношениях были, так что, считай, по старой дружбе взял меня под свое крыло (прим. – на криминальном жаргоне смотрящими называются люди, наблюдающие за деятельностью преступных группировок в определенном городе, районе и т.п. Назначались они ворами в законе и, естественно, тоже из числа преступников. Во время описываемых событий в Оренбурге происходила замена «старых» криминальных авторитетов «новыми», далеко не самая мирная, так что обстановка была неспокойная).

Я даже не стала спрашивать, каким образом подружились отец Лаврика и этот самый Вован. Все, что было связано с криминалом, вгоняло меня в панику. Я не сходила с ума по «Бригаде», не восторгалась «Воровайками» и «Бутыркой» и спешила закрыть окно, когда во дворе начинались очередные разборки парней на крутых машинах (прим. «Бригада» – популярный криминальный сериал 2002 года, «Воровайки» – женская группа, исполняющая блатной шансон, «Бутырка» – мужская группа, исполняющая блатной шансон). Одна из наших не первых, но и не последних ссор произошла как раз из-за «Бригады». Лаврик прилипал к экрану всякий раз, как там появлялись Белый, Космос, Фил или Пчёла, и в этот час раздражался на что угодно и на кого угодно, включая меня и Олежку.

– Слушай, Ник, я прошу всего лишь час отдыха, посмотреть фильм. Можете вы просто дать мне этот час и сами заняться чем-то еще? – раздосадовано говорил он, когда я в очередной раз уводила Олежку из гостиной.

– Зачем ты вообще смотришь про этих... рэкетиров? – спрашивала я уже от двери. – Что в них такого интересного?

– Да при чем тут интерес, Ник, – отвечал он, – тут просто показывается все это, как в реальности. Как в жизни!

– Еще скажи, что тебе это нравится. Перестрелки, бандиты... Не хочу я даже слышать о такой жизни! – возмущалась я.

– Можно подумать, ты постоянно слушаешь, – язвительно отвечал он. – Успокойся, ради бога. Никто не заставляет тебя вылезать на свет божий из твоей норы.

Я тогда промолчала и вышла за дверь. Спустя пятнадцать минут Лаврик пришел к нам с Олежкой в спальню и извинился, но в извинениях уже не было смысла. Дело уже давно было не в словах – нет, дело было в нас, и с каждой неделей и с каждым месяцем это становилось все яснее.

В тот вечер – я запомнила все еще и поэтому – мы даже попробовали впервые за долгое время заняться сексом. Это было неловко и нисколько не исправило ситуацию и даже наоборот – показало, насколько мы уже отчаялись, если попытались решить проблему вот так, постелью.

До впервые прозвучавшего слова «развод» с того дня оставалось совсем немного времени.

– А папа приедет на день рождения? – спросил Олежка, когда я уже положила трубку и сидела, невидяще уставившись на настенный календарь.

– Нет, – сказала я, притянув его к себе, чтобы поцеловать в лоб. – Папа зарабатывает денежку. Не приедет.

– Но у нас будет торт? Сосбитымисливками? – старательно выговорил он, внимательно глядя на меня своими темными глазищами.

– Совзбитымисливками? – уточнила я. – Непременно будет. Хочешь, пойдем выберем вместе?

Олежка хотел.

Вот так и получилось, что спустя четыре дня после той ужасной субботы, то бишь в среду, мы с моим сыном вышли из дома в теплый майский день и неторопливым шагом, разглядывая лужи, молодую травку и все, что нам хотелось разглядывать, добрались до пекарни.

Это было старое здание из бледного кирпича, с выцветшей вывеской «сельмаг» над входом в магазин, который теперь назывался «Колос», но в котором все так же, как раньше, продавались свежий хлеб, румяные булочки, коржики и всякая печеная вкуснятина. Раньше я бывала там часто. В нашей далекой школьной юности я, Лаврик и Егор, бывало, забегали вечером к маме на работу, и она угощала нас краюхой горячего хлеба, пахнущего дрожжами, с хрустящей золотистой корочкой, которая исчезала в наших ртах практически на глазах.

Олежка учился читать, так что мы с ним остановились и вместе проговорили по буквам, а потом и по слогам:

– Ко-ло-ос. Се-ель-маг. – Олежка прочитал и посмотрел на меня с недоумением. – Я такое не знаю.

– Сельский магазин, – пояснила я. – Это такое сокращенное название, чтобы можно было сказать быстро. Сельмаг. Скажи.

– Сеймаг, – сказал мой сын.

– Сель-маг.

– Сей... Мам, пойдем уже за тортом уже!

И он потянул меня внутрь.

А внутри было чистенько и уютно, и пахло теплом и выпечкой, и мамины коллеги, тетя Ира и тетя Валя, увидев нас, заулыбались, вышли из-за прилавка и сразу же окружили Олежку, наперебой восклицая, какой у меня хороший мальчик. Я гордо говорила, что да, мальчик у меня отличный, и сглаза я, конечно, не боялась, но все равно приколола еще дома, перед выходом, булавку на его маечку и не забывала добавлять «тьфу-тьфу-тьфу».

– Помогаешь маме торт выбрать? Самый красивый выбирай, чтобы мама порадовалась! – ворковала тетя Ира, провожая нас к столику у окна прямо напротив витрин.

Там нас ждали белая скатерка с ручной вышивкой, веточки вербы, оставшиеся после воскресенья – и книга в твердом глянцевом переплете, увидев которую Олежка оживился и даже забыл о том, что надо смущаться и молчать.

– Целая книга тортов! Мам! Целая книга!

Большая, собранная из фотографий книга – а по сути целый фотоальбом с ценами и коротким описанием, и в самом деле смотрелась впечатляюще. Ее оформил на мелованной бумаге и привез для своей матери из Оренбурга тети Ирин сын, и теперь книга постоянно лежала на видном месте, даже притом, что торты и пирожные в пекарне делали редко и только на заказ.

Я усадила Олежку на стул, и тетя Валя принесла нам чаю и разрезанных на части кексов: один обычный, с изюмом, а другой с лимонной цедрой, густо присыпанный сахарной пудрой.

Олежка от возбуждения аж запрыгал на стуле.

– На голодный желудок выбирать нельзя. – Тетя Валя тепло улыбнулась нам, когда я поблагодарила, и попыталась погладить моего сына по голове, но он мгновенно притих и сполз едва ли не под стол. Тетя Валя отступилась. – На Лаврика мальчишка похож. Как он там, работает?

– Работает, теть Валь, – сказала я спокойно, пододвигая к себе обе кружки, чтобы подуть на чай Олежки, прежде чем начать пить свой. – Все потихоньку. Аптеки всегда людям нужны, дела хорошо идут.

– Что ж, понятно. Ну, тогда не буду мешать, – кивнула она, оглянувшись в сторону кухни. – Мы в кухне, кликнешь.

Пока Олежка пил чай и ел кексы, я открыла книгу и стала показывать ему всякие разные торты. Сын хотел непременно с кремом и «сбитыми сливками», так что мы сразу перешли к бисквитам. Ох, как у моего сластены загорелись глаза! Едва не перевернул чашку с чаем, тыкая пальцем в яркие фотографии.

– Мам, вот этот самый лучший! Нет, вот этот! Мам, а тут смотри! Мам, а можно два торта?

– Ага, – сказала я, – а можно и три, каждому по торту! Наедимся и все разом лопнем, как шарики. – Я надула щеки. – Бум! И останутся от нас одни взбитые сливки.

Но Олежка не оценил моего чувства юмора.

– Мам, ну давай два? Ты не лопнешь. Ты вон какая большая.

Вот это комплимент от сына! Я было засмеялась, но тут же оборвала смех, когда распахнувшаяся дверь впустила внутрь нового посетителя.

Я не видела Ульяну Алексеевну с того самого дня, как принесла ей свое злосчастное письмо. Если бы мы жили чуть ближе, я, может быть, даже избегала бы ее, но этого делать не пришлось: наши дорожки не пересекались самым естественным образом, хоть и бежали рядом, потому что все еще были рядом я и ее сын.

И хоть я и понимала, что Ульяна Алексеевна не простит и не забудет, и что еще долго – всегда – будет клясть меня за предательство, я оказалась не готова к тому, что увидела в ее глазах.

Там было злое неприкрытое торжество.

Такое, какое бывает у победителя, глядящего в глаза поверженному противнику, над которым уже занесен острый меч.

Ульяна Алексеевна бесшумно прикрыла за собой дверь и направилась к прилавку. И не знаю, как я вела бы себя, если бы со мной не было сына, но когда она вильнула глазами в сторону моего ребенка – всего на мгновение, чтобы снова впиться ненавидящим взглядом в меня – все мои чувства мгновенно перегруппировались.

Нет, Ника-предательница, которая протягивала ей письмо с признанием и просила о милости, все еще оставалась где-то внутри. Но сейчас, перед лицом человека, который стал моим врагом, вперед вышла Ника-мама. И она посмотрела на Ульяну Алексеевну приветливым «взрослым» взглядом и, взяв салфетку, потянулась к своему сыну, чтобы вытереть пудру с его пухлых щек.

– Здравствуйте. – Ответа не последовало. – Сынок, это – Ульяна Алексеевна, мама Егора Ивановича; помнишь, он приходил тебя лечить? Ульяна Алексеевна тоже врач. Поздоровайся с ней.

Но «мама Егора Ивановича» не позволила Олежке вымолвить и слова. Остановилась возле нашего стола. Чуть вздернула идеальной формы брови. Приподняла в подобии улыбки уголок губ.

– Егор Иванович не врач. Он – фельдшер. – Она повернулась к моему сыну. – Ты знаешь, кто такой фельдшер?

Олежка вжался в спину стула и не ответил.

– Мама Егора Ивановича – терапевт, она лечит взрослых, – сказала я голосом, который был мягче самой мягкой подушки, – а Егор Иванович приезжает, когда болеют и взрослые, и дети.

Ульяна Алексеевна хмыкнула, все еще не отводя взгляда от моего сына, который буквально обмер от такого внимания – и от открытой враждебности, которую чувствовал даже сквозь фальшивый приветливый тон.

– А твоя мама кем работает, знаешь? Или у вас работает только папа? – Олежка молчал, глядя на нее, как кролик на удава. – И игрушки, наверное, тебе только папа покупает... скучаешь по папе, да? Далеко вы от него уехали.

Мои руки лежали на столе, и только поэтому я не вцепилась сейчас ногтями в собственные ладони или в воротник блузки Ульяны Алексеевны. Жаркое удушливое пламя, поднявшееся внутри и на мгновение лишившее меня дара речи, было пламенем чистой ярости...ох, был бы на моем месте Лаврик, он бы уже взорвался и послал ее ко всем чертям.

– Вы, кажется, куда-то шли, – проговорила я, точно зная, что она понимает, чего стоит мне попытка дать ей отпор, слышит, как звенит мой голос, видит, как дрожат мои руки.

– Я слышала, ты уезжаешь, Ника.– Ульяна Алексеевна улыбнулась улыбкой, об которую можно было порезаться до крови, и краска бросилась мне в лицо. – Счастливого пути вам обоим. Кстати, мальчик так похож на Лаврика!.. Просто живой портрет, любой скажет.

Она доставила себе удовольствие еще немного насладиться своим триумфом, прежде чем все-таки кивнула и подошла к прилавку, где ее уже ждала тетя Валя.

Мне потребовалась пара минут, чтобы взять себя в руки и остыть. Стало чуточку легче, когда Ульяна Алексеевна прошла на обратном пути мимо нас и мягко и бесшумно прикрыла за собой дверь. Только тогда и Олежка мой наконец отмер: потянулся за остатками кекса, отхлебнул чай.

– Ну что, сладкоежка, – сказала я, все еще чуточку дрожа внутри, но внешне ласково и даже весело. – На чем остановимся?