Текст книги "Преданный друг (СИ)"
Автор книги: Юлия Леру
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
ГЛАВА 16. ЕГОР
Хоть разбейся, хоть умри – не найти верней ответа,
И куда бы наши страсти нас с тобой не завели,
Неизменно впереди две дороги – та и эта,
Без которых невозможно, как без неба и земли.
(Булат Окуджава)
Он не мог перестать следить за стрелками часов.
Было всего полпятого, и времени было еще много – он никогда не опаздывал сам и не понимал опоздания у других, – но все же Егор сидел за столом вместе с родителями, ел голубцы, которые не любил с детства и к которым мама тоже с детства пыталась его приучить, и отсчитывал минуты до момента, когда можно будет без подозрений подняться из-за стола и уйти.
Ника не собиралась ему говорить.
Егор знал, что она и не была обязана сообщать ему о переменах в своей жизни, которая теперь шла независимо от него, но ничего не мог с собой поделать. Ждал, пусть и убеждая себя, что это не так, что она все-таки скажет. Хотя бы просто напишет, если уж не хочет с ним говорить.
Раньше бы она сказала.
Раньше.
Он открещивался от этого «раньше» с удвоенной силой с тех пор, как Ника вернулась. С тех пор, как пальцы начали невыносимо зудеть от холода, который могло прогнать лишь теплое прикосновение к ее коже, с тех пор, как он начал чувствовать ее присутствие: в квартале отсюда, на соседней улице, в магазине, на детской площадке.
Не помогало.
Ее сын был так похож на Лаврика, она была женой – пусть теперь и бывшей – его тожебывшеголучшего друга, и все же Егор не мог выбросить мысли о ней из головы. Глупые, нелогичные мысли: Ника вернулась, она здесь, она снова ходит по тем же улицам и дышит тем же воздухом, что и он.
И он стал чаще бывать на этих улицах. Клял себя за слабость, но ничего не мог поделать: наблюдал за Никой, следил, как настоящий маньяк, попеременно то желая ее до потемнения перед глазами, то кипя злостью, раскаленной до черноты.
Нет, конечно же, внешне, при встрече он был бы совершенно спокоен, хоть и почти сорвался в тот первый раз. Но она все-таки надломила его. Не совсем, не видимо, а скрытно, по типу зеленой веточки, как это бывает у детей (прим. – переломами по типу зеленой веточки называют в педиатрии переломы костей без повреждения покрывающей их надкостницы. «Внутри» такая косточка на самом деле сломана, но «снаружи» надкостница остается целой и кажется, что перелома нет), и на этом застарелом надломе еще только-только образовалась костная мозоль.
Она любила его, но вычеркнула из своей жизни, когда он стал неудобным напоминанием о клятвах, нарушенных так легко. Егор хотел, чтобы Ника почувствовала то же, что чувствовал он, когда она отвергла его любовь.
Но как же трудно было заставить себя быть с ней чужим и холодным!..
– Наиля спрашивала о тебе, – сказала Ульяна Алексеевна, пододвигая к Егору тарелку с салатом. Она всегда пыталась накормить его до отвала, всегда переживала, что ему некогда поесть, хотя Егор хорошо готовил и каждый раз в разговоре по телефону докладывал ей, что у него сегодня на обед. – У вас все хорошо?
– Да, – ровно сказал он, без малейшего чувства вины вспомнив, что не звонил ей уже неделю. – У нас все хорошо.
Лицо Ульяны Алексеевны немного просветлело.
–Тогда, может быть, ты придешь вместе с ней на мой день рождения?
– Может быть. Посмотрим, как по дежурствам. – Он снова посмотрел на часы, и теперь мать заметила этот взгляд и приподняла брови в немом вопросе. – Спасибо за обед, мам, все было замечательно.
– Ты всегда так говоришь, когда я готовлю голубцы, – улыбнулась она, протянув руку и потрепав его по плечу. Об отношении Егора к голубцам она знала, хоть и не оставляла попыток. – Куда-то торопишься?
– Да, – Егор поднялся, поймав взгляд отца из-за газеты, которую тот читал. – Не провожайте, я сам.
– Я банки приготовила, у порога стоят на тумбочке, в сумке, – сказала Ульяна Алексеевна торопливо. – Не стала класть много, только варенье, аджику и лечо, и грибы. И две баночки меда. Захочешь, может, на работе чай попить.
Егор не мог не улыбнуться: мама была безнадежна. Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.
– Я заберу на обратном пути. – Было уже без пятнадцати; он нервничал все сильнее. – Я быстро, мам, тут недалеко. Не прощаюсь.
Но Ульяна Алексеевна уже почувствовала неладное. Ее цепкий «докторский», как Егор называл его с детства, взгляд, впился в него, отмечая все то, что могла отметить в сыне, так хорошо умеющем скрывать свои чувства, только его мать.
– С кем-то встречаешься?
Она и пациентам всегда задавала только правильные вопросы.
– Да, – сказал Егор, глядя прямо на нее. – С Никой.
В тишине, наступившей за словами, был слышен только шелест складываемой отцом газеты. Пять секунд – и вот они уже смотрели на него в две пары глаз и ждали слов, которые он не собирался говорить.
Пять секунд – и каждый из них вспомнил тот роковой разговор три недели назад, в день, когда Ника приходила к нему с намерением поговорить, но наткнулась на его мать.
Егор заметил бумажные обрывки у порога, когда вернулся. Он мог бы и не обратить на них внимания, но мать плакала – билась в истерике на груди отца, который инстинктивно закрыл ее собой от сына, когда в ответ на выкрикнутое с ненавистью имя тот буквально бросился вперед.
– Когда она приходила?
– Ты не будешь встречаться с ней! Не будешь!
Его сердце рвалось на части от ее слез, но одновременно совсем в другую сторону тянулось за той, что ушла, оставив после себя обрывки несказанных слов – Ника, Ника,Ника!
– Я запрещаю тебе, Егор!
– Мама, успокойся.
– Я запрещаю тебе видеться с ней, я не пущу, япрокляну тебя, если ты к ней вернешься, ты слышишь?
И он омертвел внутри, сжал дверную ручку до хруста в костях и вышел из дома, не чувствуя под собой ног.
Тем же вечером мать плакала и падала перед ним на колени, прося прощения за страшные слова, но Егора уже было не переломить. На следующий день он нашел себе квартиру в двухквартирном доме; хозяева уехали в Бузулук и готовы были пустить постояльца, который платил бы коммуналку и поддерживал в доме порядок. Он не говорил с матерью неделю, но в пятницу днем, когда он спал после смены, в дверь осторожно постучали.
Это был отец.
Егор категорически отказался возвращаться, но к родителям в дом все же пошел, обнял мать, и, целуя повинную голову женщины, которая носила его под сердцем, и слушая тихий, умоляющий о милости голос, сказал, что простил ее и больше не держит на нее зла.
Еще пять секунд после воспоминания прошли в молчании, а потом Ульяна Алексеевна стремительно поднялась.
– Егор!
Он отступил, тихо, но предупреждающе сказав:
– Не сейчас.
Мать заскребла по спинке стула вдруг скрючившимися пальцами, схватила, сгребла в кулак тонкое кухонное полотенце, сжала его, глядя на сына темными от отчаяния глазами.
– Егор. Не ходи к ней. Я умоляю.
– Не начинай снова, – сказал он, невероятным усилием воли удерживаясь, чтобы не поглядеть на часы, – пожалуйста, мама, я прошу.
– Сыночек! – это был не голос, почти стон. – Ну посмотри на себя, посмотри, что она сделала с тобой, вспомни, как предала, как бросила тебя и уехала с Лавриком, пока тебя не было дома! Зачем она нужна тебе с чужим ребенком? Зачем? Не бегай ты за ней! Не унижайся людям на смех перед этой…
Она увидела выражение его лица и осеклась.
– Ваня! Ну скажи ты ему хоть что-то, ты же отец!
Но тот только буравил сына взглядом и молчал.
– Я не хочу, чтобы ты или отец говорили мне, что делать, – сказал Егор все так же спокойно, как и раньше, хоть и знал, что от родителей чувств не скрыть. – Я не послушаю, и я – взрослый человек, я сам приму решение…
– Егор! Милый! – Ульяна Алексеевна бросилась к нему, положила руки на грудь, умоляюще заглянула в глаза. – Сынок, не пара она тебе, ты пойми!.. И ну какой же ты взрослый в двадцать три года, ведь ты же ничего еще не знаешь о жизни, ну какое же решение ты можешь принять?
– Я каждый день принимаю решения, от которых зависят человеческие жизни, – сказал он, осторожно убирая ее руки. – И нам с Никой есть, о чем поговорить, мам. Она скоро уезжает в город и, говорят, вернется нескоро. Туманов сказал мне, что через две недели везет ее и сына на поезд. Я просто поговорю.
– Не ходи, – прошептала она. – Пожалуйста.
Он покачал головой, зная, что его молчаливый отец тоже имеет, что сказать, но не скажет, потому что это будет пустое сотрясание воздуха – они оба слишком хорошо знали, когда кого-то из них уже не переубедить. Погладил по голове свою дрожащую от тревоги за него мать, коснулся легким поцелуем ее лба и направился прочь из комнаты, зная, что доберется до парка ко времени.
Ее голос настиг Егора почти у самого порога.
– Ты сказал, что она уезжает в город, но ведь ты не знаешь самого главного, Егор: не в город она уезжает, ак Лаврику возвращается, с мужем своим любимым твоя верная Ника будет жить!..
До него не сразу дошел смысл ее слов. Как будто сначала раздался взрыв, но только два-три-четыре мгновения спустя его наконец накрыла ударная волна, и он осознал, что именно сказала мама.
Подхваченный этой волной, Егор сделал по инерции еще два шага и остановился.
ГЛАВА 17. ЕГОР
В честь 8 марта в школе устроили вечер с чаепитием и танцами. Амалия Константиновна заранее заказала у Никиной мамы торты, днем после занятий дежурные задержались в классе, чтобы украсить его лентами и воздушными шарами, а часть мальчиков должна была прийти пораньше, чтобы накрыть стол.
Они тоже ждали этого дня с нетерпением: и Ника, и Егор, и Лаврик, который с удовольствием брал на себя на таких вечерах обязанности «тамады». Придуманные им в паре с Сашкой Лапшиным конкурсы приводили Амалию Константиновну в восторг. Их класс был последним, который она выпускала, и все они были ее любимчиками, хоть и не понимали этого тогда и пользовались добротой «Амальюшки» с присущей подросткам жестокой беззастенчивостью.
– Ох, затейники, – говорила старая учительница, подперев рукой седую голову и ласково поглядывая на виновников очередной выходки сквозь толстые стекла очков. – Ох, выдумщики.
Впрочем, поглядывать на мальчишек десятого «А» в этом году стала не только Амалия Константиновна. Доселе не особенно обращавшие внимание на знакомых с детства «Сашек», «Лешек» и «Колек» девочки вдруг словно опомнились, осознали их принадлежность к мужскому полу – и развернули масштабное наступление по всем фронтам.
В ход пошли туфли на платформе и юбки-трапеции, томные взгляды и заговорщически передаваемые из руки в руки яркие тетради с анкетами, в которых один каверзный вопрос сменялся другим. «Кто тебе нравится в классе?» «Кто тебе не нравится в классе?»
И каждое «секрет» в ответ на первый вопрос вызывало оживленное обсуждение.
К весне в классе наметились два любовных треугольника: Кравцова-Жерех-Арсеньева и Лапшин-Мазурина-Андроников. И если тихая Кравцова страдала молча и изливала душу только в стихах, над которыми потешались все желающие, то во второй тройке бушевали страсти посильнее.
Эмилия, очень хорошо осознающая силу своей внешности и оттого высокомерная и даже надменная в общении со всеми и вся, вдруг взяла привычку хлопать ресницами и заливаться глупым смехом, когда Лаврик оказывался поблизости. Она выгнала из-за его стола близорукую Кравцову, отправив ее на «камчатку» к толстяку Лешке Хрюне, стала постоянно забывать учебники, вынуждая его класть то физику, то астрономию на середину стола – и наклонялась, так близко наклонялась, чтобы прочитать текст, что Амалия Константиновна забеспокоилась, не нужны ли самой Эмилии очки, – стала интересоваться грузинской кухней и даже попыталась завести дружбу с Никой, которая от такого внимания блеяла, краснела и вскоре уже почти пряталась от Эмилии по углам.
Прекрасно понимающий суть происходящего, но совершенно беспомощный Лапшин зверел, рычал, бил себя кулаками в грудь и грозился разбить Лаврику его грузинское хлебало, если хоть раз застанет их вместе.
Лаврик же вел себя так, будто Эмилия была кем-то чуть посимпатичнее Хрюни – и своим безразличием доводил ее почти до слез. Она вымещала свое плохое настроение на Лапшине, заставляя его носить свою сумку, высмеивая его влюбленность, а когда он злился – и его злость, небрежно бросая «проводишь меня сегодня» и уходя из школы с толпой подружек у него на глазах.
Лапшин зверел еще сильнее и грозил Лаврику еще громче.
Лаврик вел себя, как ни в чем не бывало.
Эмилия сохла.
Лапшин сох.
Сериал продолжался.
– Как ты это делаешь? – не выдержала Ника уже перед самым праздником, когда они обсуждали, где встретятся, чтобы пойти в школу вместе. – У нее даже глаза как стеклянные становятся, когда ты рядом. Так хлопала ресницами, я думала, они у нее отвалятся.
– А мне нравятся ее… ресницы, – широко ухмыльнулся Лаврик, как будто неожиданно довольный этим вопросом. – Они у нее большие и красивые!..
Ника и Егор одинаково сморщили носы.
– Да ну тебя! – сказала она. – Но уж лучше Эмилия, чем эта Утлик, которая прицепилась с нами в прошлый раз… – Ника бросила взгляд на Егора. Утлик была по его душу. – Всю дорогу болтала про «Иванушек» своих… хотя бы не пела, и на том спасибо.
– Да и на небе тучи, а тучи... – замурлыкал Лаврик, но тут же перестал и сосредоточился на главном, пытливо заглянул Нике в лицо. – Так, значит, Эмилию ты бы одобрила?.. Была бы не против?..
– Да я тебе что, я просто сказала, – дернула она плечом уже явно сердито. – Встречайся, с кем хочешь. Дело твое.
…Егор не любил такие их разговоры. Не признавался себе до конца, почему… но не любил.
В день праздника они забежали к Зиновьевым пораньше, за тортами, и клятвенно пообещали проводить Нику после вечера домой. В деревне не было опасностей, но не было и уличных фонарей, если не считать тех, что стояли у магазина, школы и на выезде из деревни. Приходилось носить с собой фонарики или брать провожатых.
Ника вышла из комнаты уже одетая в пальто и пахнущая духами и немного поспорила с мамой по поводу шапки – не хотела ее надевать, чтобы не испортить завитые локоны.
– Мам, я накину капюшон, – сказала, обматывая шею белым шарфом. – Все волосы помну, если в шапке пойду!
– А если простудишься?.. И опять накрасилась сильно. – Ника в последнее время стала по примеру других девчонок рисовать на веках густые черные «стрелки» и подводить глаза карандашом. – В девушке важна естественная красота, правда, ребята?
– Правда, – искренне поддакнули «ребята».
Ника тайком закатила глаза.
Они вошли в школьный коридор и сразу услышали доносящиеся со стороны класса музыку – Сашка Лапшин, взявший на себя обязанности диск-жокея, уже развернул колонки и готовил репертуар для танцевальной части вечера – и возбужденные голоса.
– Шампанским развлекаются, пока Амалии нет, – предсказал Лаврик, когда вслед за чьим-то воплем послышался взрыв смеха, который почти сразу же резко оборвался. – Лапша собирал деньги вчера, обещал притащить… Ник, а ты чего не раздеваешься? Идем!
Но она все стояла у гардероба и мялась, теребя пальцами пуговицу уже расстегнутого, но крепко запахнутого пальто. И только когда Лаврик спросил, глубоко вздохнула и все-таки сняла пальто с плеч – и Егор на мгновение остолбенел, увидев ее наряд.
Платье яркого синего цвета облегало фигуру и спадало до колен мягкими складками. Золотистый пояс подчеркивал тонкую талию, скромный округлый вырез был отделан кружевами, как и рукава, доходящие до середины предплечья. Волосы Ники, казалось, светились на фоне этой глубокой синевы, а карие глаза будто стали еще темнее и ярче.
– Мама подарила. – Ника закусила губу и переступила с ноги на ногу, почти готовая развернуться и убежать прочь, если они скажут, что что-то не так. – Аляпистое, да? И кружева эти… Как будто из бабушкиного сундука.
– Красивое платье, – вымолвил Егор, с трудом заставляя себя складывать слова в предложения. – Хорошо выглядишь.
– Да, Никанор Палыч, ты просто отпад, – прокашлялся и все-таки выдал Лаврик. – Ну-ка, покружись вокруг себя.
– Обойдешься, – сказала Ника, шутливо сморщив нос и тут же перестав смущаться. – Вон, пусть твоя Эмилия кружится…
И она как будто как-то слишком быстро отвернулась, поймав на себе внимательный взгляд Егора.
Они вошли в класс все втроем, и тут же оказались в центре событий. Девчонки в основной своей массе столпились у учительского стола, разрезая торты, мальчишки либо уже сидели на местах за расставленными по периметру столами, либо бродили по классу, обмениваясь рукопожатиями с теми, кого сегодня еще не видели. В дальнем углуНиколаЖерех разливал желающим шампанское из очередной стремительно пустеющей бутылки, изредка поглядывая на стоящего «на часах» Лешку Якименко. Сам Лешка – а в глаза и за глаза «Хрюня» – своей ролью вовсе не наслаждался, и то и дело тоскливо оглядывал класс, понимая, что ему веселья, как обычно, не видать.
Его тоску разделяла только сидящая в одиночестве за дальним столом Кравцова.
Егор стоял у магнитофона в другом конце класса, проглядывая заготовленные для танцев кассеты, когда к нему подошла Ника.
– А почему ты ушел? – Она оглянулась на стол, возле которого в окружении девушек с Эмилией во главе остался стоять Лаврик. – Я тебя потеряла.
Он намеренно небрежно пожал плечами, взял в руки следующую кассету, пробежал глазами по списку песен.
– А ты почему ушла?
– А они мне надоели, – сказала она честно.
– И мне, – признался Егор, наконец, посмотрев на нее, и Ника широко улыбнулась.
– Тогда постоим вдвоем? – Улыбка стала лукавой, и сердце его сделало в груди сумасшедший кульбит. – Пусть кое-кто сам отбивается от назойливых поклонниц.
Как же она все-таки менялась рядом с ними! Робкая, застенчивая девочка, к которой в классе относились со смешанным чувством непонимания и покровительства – «а, это Зиновьева. Она нормальная так-то, только малость зашуганная», – не доверяющая незнакомцам и замирающая безмолвной статуей, стоило только кому-то обратить на нее внимание, рядом с Егором и Лавриком будто расцветала.
Это была Ника только для своих: смешливая, искренняя, открытая и даже немножко дерзкая с теми, кому безусловно доверяла. Она не боялась высказать свое мнение и показать симпатию, не боялась выглядеть глупой или слишком чувствительной; она горько плакала на груди Егора над раздавленной кошкой, которую они как-то нашли на дороге, и вскрикивала и прятала лицо на плече Лаврика, когда они смотрели «Муху» с Джеффом Голдблюмом и Джиной Дэвис в главных ролях.
Егор не мог злиться на нее, когда она так улыбалась. Спустя минуту они уже весело болтали обо всяких глупостях, сидя за столом.
Через час и пару веселых конкурсов спустя Амалия Константиновна – опоздавшая из-за плохого самочувствия и оттого немного усталая и рассеянная – попросила Марата Аленичева отвезти ее домой. Лапшин переместился за свое диджейское место к магнитофону, и вскоре из колонок донеслось безошибочно узнаваемое «Ветер с моря дул, ветер с моря дул, нагонял беду, нагонял беду».
– Вас приветствует ди-джей Алекс! Сегодня в программе только новые и лучшие хиты! – вещал Сашка, пока на импровизированную площадку в центре класса одна за другой выходили, пока не очень уверенно, девчонки. – Вас ждут: Руки вверх! Иванушки Интернешнл! Мистер Президент! Макарена! Группа «Нэнси» и Линдаа-а-а! И, конечно же, медленные…очень медленные танцыдля наших прекрасных девушек!
Музыка стала громче, свет в классе погас, и дискотека началась.
Постепенно из соседнего кабинета подтянулась шумная и веселая «татарская параллелька», шампанское начали наливать, не скрываясь, и вскоре танцы стали развязнее, а голоса – громче. Эмилия отшила Лапшина и уже без стеснения висла на Лаврике, который, впрочем, предпочтения ей перед другими не отдавал и первый медляк, объявленный Сашкой под хихиканье девчонок, вдруг отдал болтушке Латыповой.
В объятьях Егора неожиданно оказалась черноволосая Наиля из «параллельки». Они были знакомы, но почти не общались, а теперь вдруг разговорились о том, о сем. Она была симпатичная и умная, и тоже собралась поступать в медицинский, и тоже усиленно готовилась, хоть и остался до окончания школы еще целый год.
Музыка кончилась, а они все говорили и говорили, стоя у выхода из класса, пока Егор вдруг не понял, что уже давно не видит Нику ни среди танцующих, ни среди тех, кто входил и выходил в коридор.
– Эй, Лаврик! – Тот как раз вышел из класса, чтобы остыть после «Макарены». – Где Ника?
Лаврик тут же напрягся.
– Я думал, она с тобой.
– Нет, – сказал Егор, оглядываясь вокруг и понимая, чтона самом делеуже давно Нику не видел. – Вот куда она могла уйти?
– А она, кажется, с Теркиной ушла на улицу, – вспомнила Наиля. – Недавно совсем.
Лаврик и Егор рванули обратно в переполненный класс. Они хватили со стульев куртки и уже шли по коридору к выходу, когда увидели Нику – растрепанную, решительную и возбужденную, почти летящую навстречу в расстегнутом пальто.
– Ника!
Она добралась до них широкими стремительными шагами, и только тогда Егор заметил, что помада на ее губах слегка размазана, и дышит она часто и тяжело, а глаза лихорадочно блестят. Каким-то невероятным усилием воли он все же заставил свой голос звучать спокойно, когда спросил:
– Где ты была?
– С Теркиной на улицу выходила, – она оглянулась, будто ожидая, что кто-то следует за ней, и снова повернулась к ним, улыбаясь нервной улыбкой. – Глупая, зачем я пошла с ними?.. А вы, что уходите уже?
– С ними? – уточнил Лаврик, не отвечая на вопрос и одновременно оттесняя ее поближе к стене, чтобы не мешать проходящим мимо. – Это с кем?
– Да так... Глупости. – Ника нахмурилась и мотнула головой. – Я пойду домой, ладно? Вы оставайтесь еще, я…
– Погоди-ка, – сказал Егор обманчиво мягко, но делая шаг в сторону и преграждая ей путь. – Что случилось?
– Тебе кто-то что-то сказал? – заговорил следом Лаврик, тоже вперив взгляд в ее лицо. – С чего ты засобиралась домой?
Ника дернула головой, достала из сумочки салфетку и принялась вытирать губы так ожесточенно, что это могло означать только одно.
– К тебе приставал, что ли, кто-то? – процедил Лаврик сквозь стиснутые зубы. – Ника, ежкин кот! Чего молчишь-то?
Но сначала она скомкала салфетку в руке и сунула ее в карман пальто.
– Да нечего рассказывать, – переступила с ноги на ногу под их взглядами и все-таки продолжила, хоть и неохотно. – С Теркиной был ее парень и... Семен Шаповалов. Я правда не знала...
– Да он же наркоман, травку курит! – выплюнул Лаврик. – С чего ты пошла-то с ними?
– Аленка попросила. Сказала, кое-кто хочет со мной познакомиться… – Ника пожала плечами, уперлась взглядом в плечо Лаврика. – Ты танцевал с Дилькой, Егор разговаривал с Хайсановой. Я не обиделась, правда, – поспешно сказала она, – вы же не должны со мной нянчиться… Да и я не хотела ходить за вами, как хвост…
– Мы вообще-то не нянчимся с тобой, а дружим, – сказал Егор. – И что потом? – спросил он, когда Лаврик промолчал.
– Мы встретились, – она вздохнула, – вроде как познакомились, они предложили выпить...
– И ты согласилась?
– Я похожа на такую, да? – Ника обиделась. – И они пили водку из пластикового стаканчика!.. Откуда я знаю, сколько он у него в багажнике валялся, и сколько народу из него пило? Я не стала!.. Они выпили, и мы постояли немножко, и даже весело было, а потом Аленка и ее парень отошли покурить, и… Шаповалов… полез ко мне целоваться и под платье руку… – она запнулась, глядя на выражения их лиц, – и я ударила его коленкой в пах и ушла. Вот и все.
– Под платье полез, да? – очень спокойно спросил Егор. – «Вот и все»?
Лаврик накинул куртку и застегнул, рванув замок с такой силой, что чуть его не оторвал. Он теперь молчал – это было гораздо хуже его рычания, потому что молчание Лаврика обычно обозначало крошечный шаг до неуправляемой ярости, заставляющей его бросаться в драку.
– Они еще там? – спросил Егор.
– Да… – сказала Ника неуверенно, следуя за ними, когда они быстро пошли к выходу, – наверное, там, я так быстро ушла, что не видела…
Они вышли на школьное крыльцо и на мгновение остановились, настороженно глядя вокруг.
– А вон их машина, – сказала Ника Егору, указывая на белую «девятку», возле которой стояли четверо взрослых парней и две девушки. – Аленка еще там. Надо сказать ей, что я ушла…
– Очень хорошо, – сказал он, не слушая и как-то автоматически и совершенно неосознанно погладив ее по волосам. – Ник, ты погоди-ка здесь, ладно? Мы сейчас.
– «Вы сейчас» что?.. Даже не вздумайте! Лаврик! – Ника дернулась и обхватила Лаврика сзади, когда тот почти прыгнул вперед. Они едва не упали, но она только со вскриком зажмурилась и вцепилась в него крепче, не давая идти. – Стой. Стой!
– Пусти меня! – заскрежетал он, пытаясь оторвать от себя ее руки. – Я выбью этому наркоману все его гнилые зубы!
– Нет. Нет! Никуда ты не пойдешь!
– Да отпусти же! Егор, отцепи ее от меня!
– Нет!
Но он уже оттащил Нику от Лаврика – она упиралась, да еще как! – развернул ее к себе лицом, крепко удерживая и почти не чувствуя ударов, которые она наносила ему ладонями по груди.
– Не вздумай! – отчаянно вскрикнула она, цепляясь уже за него, когда вдруг осознала, что и он намерен драться. – Егор!
– Мы должны с ними поговорить, – начал Егор, пытаясь оторвать ее уже от себя и одновременно справиться с ошеломляющим ощущением ее тела, прижатого к его. – Ника, черт возьми, он лез к тебе под…
– Ничего вы не будетеговорить, Лаврик же хочет драку!.. Никола! – Она дернулась в сторону Жереха, вышедшего из-за угла с Арсеньевой в обнимку, так неожиданно, что они оба едва не полетели со ступенек. – Никола, не пускай его, не пускай!
Жерех без лишних слов ухватил Лаврика за шкирку и заставил остановиться на полпути.
– Не вмешивайся! – зарычал тот, вырываясь. – Отвали!
– Перестань-ка трепыхаться, Князь. – Жерех был спортсмен-силовик, крутой норовом и телом, и его боялись даже старшеклассники. И он удерживал Лаврика так легко, словно тот был ребенком, и говорил с ним так, как не рискнул бы говорить никто другой. – Ты в драку, что ли, собрался?
– Не твое дело! – огрызнулся Лаврик.
– Там три лба, угашенных водкой и марьиванной. И Певчих с ними, за грабеж сидевший, так тот вообще на ногах не стоит. Тебе это точно надо?
– Не надо ему! – крикнула Ника. – Никому это не надо!
Она отпустила Егора, но не раньше, чем Лаврик перестал дергаться и рычать. Схватила его сухую горячую ладонь в свою, сжала, чтобы он не вырвал, и так, рука в руке, спустилась с ним по ступеням к месту, где стояли Никола, Лаврик и нетерпеливо дожидающаяся своего парня Таня.
– Что ты делаешь? – Никола тоже отпустил свою жертву, и Ника сжала кулаки и подступила к Лаврику, глядя огромными глазами ему в лицо. – Ты думаешь, я вам для этого рассказала? Думаешь, янажаловалась? Думаешь, я хочу, чтобы вы дрались?..
– Слушай, Ника, мы сам знаем, что нам делать, ладно? – начал Лаврик, но она замахала руками и замотала головой, не желая ничего слушать и дрожа так, что все тело, казалось, ходило ходуном.
– Я никогда больше ничего не буду вам рассказывать. Я никогда больше ничего вам не расскажу! – Она обернулась к Егору, почти плача и вдруг как-то сразу растеряв свой боевой пыл, и даже голос сел и почти превратился в громкий шепот. – А ты…Я не думала, что ты такой. Я не думала, что и ты тоже…
Она пошла прочь быстрыми шагами, и они двое остались стоять на месте, не понимая, как так вышло, что их попытка защитить ее и наказать обидчика стала причиной первой самой настоящей… ссоры?
– Жерех, блин! – позвала Таня уже совсем нетерпеливо. – Я замерзла!
Никола похлопал Лаврика по плечу.
– Ладно, Князь, ты не расстраивайся. Вернется ваша… фурия.
– Иди ты далеко и надолго, – посоветовал Егор, не повышая голоса.
– Ага, и тебе пожалуйста. – Жерех, когда надо, был непробиваем. Подхватив свою Таню, он поднялся по ступенькам и зашел в здание, как ни в чем не бывало.
Лаврик поглядел на Егора, Егор на Лаврика, потом они вместе поглядели на гогочущую пьяную компанию, едва ли заметившую, что происходило у них под самым носом.
– Ника здорово разозлилась, – цокнул языком Лаврик. – Догоним?
Но Егор покачал головой.
– Не разозлилась она, – сказал он, глядя удаляющейся Нике вслед. – Она испугалась. Я знаю.
Они медленно двинулись за ней.
– Предлагаю в понедельник подкараулить этого Шалопутова и поговорить, – сказал Лаврик.
– Я готов не только поговорить, – сказал Егор мрачно, сжав кулаки. Помолчал. – Тебе она нравится, да?
Лаврик свел брови.
– Ты к чему это клонишь? – Но почти сразу же сдался. – Ну да, она, может, и наш друг, но глаза-то у меня есть. Но ты не переживай, я это так, тебя немножко позлить и ее подразнить. Я же вижу, как вы друг на друга смотрите…
Он увидел выражение лица Егора и рассмеялся коротким и каким-то даже завистливым смехом.
– Интроверты. Вечно вы не видите ничего дальше собственного носа.
