Текст книги "Преданный друг (СИ)"
Автор книги: Юлия Леру
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Мы выбрали торт: бисквит со взбитыми сливками и шоколадками сверху; и я оставила Олежку допивать чай и подошла к прилавку, чтобы рассчитаться заранее и напомнить, что торт мне нужен к воскресенью.
– Я сама заберу, теть Валь, – сказала, сгребая с прилавка в кошелек сдачу и уже замечая, что Олежка слез со стула и тоже подошел к витрине, разглядывая стоящие за стеклом блюда и корзинки с выпечкой. – Прибегу до обеда... придешь со мной торт забирать, сынок?
– Тому, кто забирает торт, полагается приз в виде кекса, – сказала тетя Валя, видимо, все еще не оставляя надежды расположить к себе моего застенчивого ребенка. – Придешь?
Судя по виду, в Олежке явно боролись смущение и осознание того, что если он не хочет остаться без сладкого, то ответить точно надо.
– Приду, – наконец, сказал он. Помялся. – А кекс с порошком?
Тетя Валя засмеялась.
– С пудрой, с пудрой будет. Какой же кекс без пудры?.. – Она вдруг спохватилась. – Ой, Ника, пока не забыла: ты позвонила бы Маришке насчет садика-то. Ей до декрета две недели осталось всего, и все. Ты бы пришла, посмотрела, что да как, пока она работает.
Маришка была ее дочерью и вот-вот должна была уйти в отпуск по беременности и родам. Именно на ее место, хотя временно, но все же, меня хотели взять в детский сад, когда я решила – твердо решила, сразу же, как приехала домой, – найти себе работу.
Я должна была позвонить ей уже давно. Чего тянула – не знала сама.
– Хорошо, теть Валь, – сказала я, кивая и отводя Олежку прочь от прилавка за руку. – Я позвоню. Номер домашний есть.
Уже вечером, когда мы ложились спать, и я поправляла одеяло, под которое забрался мой сонный сын, он вдруг вспомнил тот разговор и те брошенные камнями прямо в мой огород – пусть Олежка этого и не понимал – вопросы и задал свой:
– Мам, а почему ты не работаешь? Папка работает...
– Потому что я учусь, сынок, – сказала я, – вот выучусь, стану воспитателем, как ваша Анна Анатольевна, и буду работать в детском саду.
– В моем? – тут же спросил сын.
Я засмеялась.
– Нет, не в твоем. А может, и в твоем, если там будут нужны воспитатели. Только ты к тому времени большой уже будешь. В школу уже начнешь ходить.
Олежка поворочался, укладываясь поудобнее, но вопросы еще не кончились.
– А в садик я больше совсем не буду ходить?
– Ну почему, – сказала я, погладив его по голове, – вот, поедем в Оренбург, вернешься в свой старый садик.
– А сюда еще приедем?
– Приедем, конечно! К бабушке в гости приедем. Она же тут одна совсем останется. – Я поцеловала сына в лоб и встала, чтобы выключить свет. – Спи. Я сейчас с бабушкой немного посижу и тоже приду.
И все-таки заставлю себя позвонить Маришке и сказать ей, что я передумала.
– Мам! – донеслось уже, когда я добралась до порога и щелкнула выключателем, погрузив комнату во тьму. – Мам, а, может, мы бабушку возьмем с собой? Она старенькая.
Старенькой бабушке было сорок пять.
– Ну нет, бабуля не поедет с нами, – сказала я, все же обернувшись и глядя на лежащего в постели сына. – Здесь же ее дом. Она же не заберет с собой корову и кур. Куда мы их поселим, на балкон? И будут нам с утра концерты устраивать. Му-у! Ку-ка-ре-ку!
Олежка захихикал, заболтал ногами под одеялом.
– Му-у! Ку-ка-ре-ку!
– Кукарекает он, – сказала я строго. – А ну спи немедленно, а то приду щекотать.
Сын захихикал еще сильнее,
Я закрыла дверь и прошла по коридору мимо кухни, где мама смотрела телевизор в компании закипающего чайника, к тумбочке с телефоном. Я стояла возле телефона минут пятнадцать: открыла справочник, отыскала номер и успела заучить его наизусть – но так и не нашла в себе смелости позвонить Марине и сказать, что я передумала и на работу не собираюсь.
Я не позвонила и в четверг: мне было некогда – я стирала, в пятницу – я делала уборку, а потом была суббота, и мы с Олежкой ходили в магазин за продуктами для дня рождения, а потом настало воскресенье, и мы забирали торт и праздновали этот самый день рождения нашей маленькой семьей...
Я не смогла.
Зато все эти дни я с отчаянным упорством пыталась поговорить с Лавриком, но он ответил мне только раз, откуда-то из ресторана, сказав, что занят с партнером и перезвонит мне сам. Я была почти в панике после разговора, но на сей раз не из-за его криминальных дел, а из-за мыслей, которые мне было тяжело думать тогда, но которые атаковали меня сейчас: когда я узнала, что Егор меня любит, когда день отъезда был все ближе, когда меня вроде бы даже ждали на работу, когда, как назло, всплыли в памяти слова Теркиной о том, что ребенок должен жить с матерью, когда Ульяна Алексеевна так ясно дала мне понять, что здесь, с ее сыном мне больше не место...
Лаврик мог бы спасти меня от этих мыслей.
А, может быть, и нет, потому что в понедельник я стояла рядом с Маришкой перед десятком детей средней группы нашего детского сада, улыбалась им и говорила, что меня зовут Вероника Павловна, и я очень рада с ними познакомиться.
ГЛАВА 22. НИКА
Лаврик все-таки перезвонил мне. Видимо, посчитал количество пропущенных, понял, что что-то не так, и в понедельник вечером, когда мы с Олежкой и мамой смотрели телевизор, набрал мой номер.
– Я вылетаю в четверг, – сообщил он, когда я неубедительно даже для себя самой сказала ему, что просто волновалась. – Мне нужен будет день на уладить дела, а там я займусь квартирой. Вы можете уже приезжать; поживете пока дома, к маме сходите. Только скажешь мне, когда вас встречать.
Мне совсем не хотелосьжить покадома, потому что квартира Лаврика была уже не мой дом, и даже уже не совсем Олежкин, хоть он и был все еще там прописан, как была прописана я, но развивать тему я не стала. И дату тоже не назвала, отделавшись коротким:
– Скажу, – и оглянулась на засыпающего у мамы на руках сына.
– Ну, договорились тогда. Это... – Лаврик вдруг замялся, что с ним случалось нечасто. – Никанор Палыч, у тебя там правда все хорошо? Голос какой-то не такой.
– Самый что ни на есть нормальный голос, – сказала я бодро, стиснув трубку в руке. – Спали плохо, может, поэтому. Лисы к деревне пришли, так собаки всю ночь лаяли, как оглашенные.
– Ну ладно, – сказал он после паузы, будто бы принимая такое объяснение. – Матери привет. Пойду работать.
Лаврик прилетал в четверг, и приехать нам можно было уже в пятницу. Так что утром в среду, в базарный день, оставив Олежку на маму, я упала дяде Боре Туманову на хвост и поехала с ним в Бузулук – за билетами.
Это был чистейшей воды самообман.
«Бузулучка», электричка, курсирующая по маршруту Оренбург – Бузулук каждый день, редко когда была набита под завязку, если не считать дней, когда студенты ехали на каникулы и возвращались обратно на учебу. Но майские праздники как раз прошли. Вагоны из Бузулука наверняка пойдут полупустые, и мы с Олежкой могли совершенно точно не бояться, что приедем на вокзал, и нам в поезде вдруг не найдется места.
Так что мне нужен был не билет.
А спасательный круг.
В понедельник и вторник я ходила в детский сад, убедив себя, что мне просто любопытно, и все это ничего не значит.
Тети Валина дочь Марина, полная блондинка двадцати семи лет, беременная первым ребенком, встретила меня с распростертыми объятьями. Пока я снимала ветровку и приводила в порядок растрепавшиеся волосы, она вывалила на меня кучу информации о том, чем я должна буду заниматься, вручила распорядок дня и список детей и родителей с их телефонами и адресами, показала шкаф для одежды и сменной обуви и напомнила, что медсестра у нас работает на полставки, так что в случае чего обрабатывать разбитые носы и коленки мы будем сами.
– Ладно, еще поговорим, – спохватилась она, когда в игровой, к которой примыкала наша раздевалка, стало особенно шумно, – идем, пора с ребятишками знакомиться.
В среднюю группу входило двенадцать человек. Две прозрачно-худеньких девочки-близняшки, застенчиво засунув пальцы в рот и глядя на меня круглыми глазами, сидели в уголке в обнимку с куклами Барби; на светлом прямоугольном паласе у окна шумная компания увлеченно строила что-то из больших разноцветных кубиков, а трое вихрастых мальчишек, среди которых был и Олежкин друг Артем, собравшись вокруг стола, устроили на нем гонки на машинах.
– Дорогие дети, к нам сегодня пришла в гости Вероника Павловна, – начала Марина, положив руку мне на плечо, и ее сильный голос мгновенно перекрыл все возбужденные голоса. – Вероника Павловна сегодня посмотрит, как вы играете, спите и кушаете. А еще мы вместе с ней будем петь песни и читать новую сказку. Давайте все встанем и дружно с ней поздороваемся!
Детский хор сбивчиво загудел:
– Здрасте, Веоника Палавна!
– Покажем Веронике Павловне, какую интересную песню про лунатиков мы выучили?
– Да! – завопили малыши и, толкаясь и шумя, принялись строиться.
К концу этого суматошного и веселого понедельника мне подумалось, что мой сын чувствовал бы себя с «лунатиками» в своей стихии.
А уже к концу вторника, когда стеклянно-хрупкие близняшки доверили мне свои крошечные ладони во время прогулки по парку, я поняла, что чувствую себя здесь в своей стихии и я.
А еще я была так рада вернуться домой, пусть этот дом без папы и осиротел и стал другим. Но теперь каждый день снова приближал меня к отъезду; и мама, хоть ничего и не говорила и не просила меня подумать и остаться, тоже – я знала – считала эти дни.
Я оглядывала ряды кустов у забора: вот крыжовник, вот смородина, а вот вишня, которую в этом году снова надо будет проредить, чтобы не заполонила сад. Я слушала, как квохчут в сарае куры и похрюкивают поросята, к которым Олежка каждый день ходил чесать бока и трогать розовые пятачки. Я вдыхала запах соседской сирени – она в этом году зацвела на удивление рано и теперь благоухала на всю улицу – и мне становилось так тоскливо при мысли о том, что уже скоро придется уехать отсюда. Снова вернуться в город, который я так и не полюбила и который так и не полюбил меня.
Я обещала Марине, что приду в четверг, и это обещание так легко сорвалось с моего языка, будто совсем ничего не позволило бы мне его нарушить.
Но я совсем не узнавала себя в эти дни. Я будто больше не могла себя сдерживать, будто, сорвавшись раз, я сломала какой-то барьер между моими настоящими желаниями и долгом, который им во всем противоречил, и теперь не могла найти в себе силы его восстановить.
На вокзале я встала в хвост очереди к кассе, неловко переминаясь с ноги на ногу, и опасливо оглядывая толпу. Пахнущие табаком мужчины, надушенные женщины с детьми и без, небольшая группа молодых людей, болтающая о сессии и выходных – всем им, казалось, не было до меня дела, но я постоянно чувствовала на себе их взгляды.
Ощущала рядом их тела.
Двигалась с ними вперед.
С каждым шагом к кассе сердце мое билось в груди все громче и громче. Я чувствовала, что еще немного – и меня просто стошнит в этом море запахов и голосов и ненароком прижимающихся ко мне тел, в этой толпе, которая толкает меня к провалу окошка, как к пропасти, в которую я должна провалиться.
...И я не смогла.
– Девушка, вы стоите?.. – донеслось вслед, когда я развернулась и быстро стала пробираться обратно к выходу. – Девушка! Эй!
Воздух скапливался тяжелым комом у меня в горле, чужие человеческие лица наползали одно на другое, грозя вынудить, заставить меня вернуться, и я уже едва ли не закричала:
– Пропустите! – И ринулась вперед, расталкивая возмущенную толпу локтями.
Я выбежала из здания и сбежала по ступеням, и земля все пыталась уйти у меня из-под ног. Остановившись на ярко освещенной солнцем привокзальной площади, я схватилась за грудь, в которой теснился воздух, истерически засмеялась от накатившего облегчения – но тут же чуть не заплакала, когда поняла, на что я только что решилась.
– Я никуда не уеду! – сказала я громко себе самой, и проходящие мимо с подозрением на меня покосились. Но мне было все равно, так что я повторила еще раз. – Я никуда не уеду!
Я не уеду.
Я не уеду отсюда, и дело не только в Егоре. Я не хочу уезжать, потому что здесь мой дом, здесь люди, которых я люблю... и потому что только здесь я смогу перестать быть Никой, которой постоянно нужно помогать, и стать той, кто может помочь себе сама.
Пусть не сразу, пусть потребуется время, но если я не рискну сейчас и не воспользуюсь этим шансом, у меня не хватит решимости сделать это, глядя Лаврику в лицо несколько месяцев или даже лет спустя.
Я должна попытаться. Ради себя и ради своего сына, который должен почувствовать, что и на маму в этой жизни он может положиться.
– Ника! – окликнул меня из машины дядя Боря, опустив стекло. – Ты все, что ли, управилась?
– Управилась, – ответила я.
– Шустро ты. – Он завел мотор. – Ну, садись тогда, заскочим сейчас на рынок и быстренько домой.
Я тряхнула головой и, не оглядываясь, направилась прочь от вокзала.
ГЛАВА 23. ЕГОР
Святая И неосторожная, Чего ты просишь? Правды? Лжи? Но шепчет женщина: «Скажи! Скажи мне Что-нибудь хорошее...»
(Роберт Рождественский)
По правилам даже на перерыве для отдыха и питания дежурный фельдшер скорой помощи не мог покидать своего рабочего места.
Водитель тоже, но тучный одышливый дядька по фамилии Маркушев жил в двух шагах от больницы – и предпочитал обедать дома. За все время его работы – без малого двадцать лет – в обед вызывали скорую помощь всего раз десять, и каждый раз Маркушев успевал подкатить к крыльцу больницы через минуту после того, как туда выходил фельдшер со своим чемоданом.
Так что водитель спокойно хлебал домашний супчик в своей родной кухне.
Егор же ел в комнате отдыха, слушая доносящиеся из столовой – она была совсем рядом, в конце коридора – звон металлических ложек, шарканье больничных тапок по линолеуму да жидкие голоса стекшихся на обед пациентов хирургических и терапевтических палат. Было их, как обычно, немного. Серьезные болезни солнечногорцы предпочитали лечить в городе – благо до Бузулука было рукой подать. Здесь, на селе, врачам чаще приходилось иметь дело с похмельем, гипертонией и травмами.
В Новый год к ним прозаически присоединялись панкреатиты и холециститы.
Обычно Наиля заглядывала к нему минут через десять после начала перерыва: дожидалась, пока Ульяна Алексеевна закончит работу, переодевалась, закрывала терапевтический кабинет и шла, постукивая каблучками, из одного крыла больницы в другое. В этот раз она робко постучала в косяк открытой двери уже в половине второго, и, скользнув сквозь отгораживающую кабинет от коридора медицинскую простыню, нерешительно застыла у самого порога.
– Привет. Можно?..
– Заходи, – сказал он, машинально нажимая на кнопку электрического чайника. «Витёк» – иначе эту марку тут не называли – блеснул оранжевым глазом и после пары мгновений раздумья зашипел.
Егор не стал доливать воду, хоть и знал, что там не хватит на двоих.
Зачем Наиля пришла?..
В ту субботу он выдержал еще час после того, как Ника ушла вместе с Жерехом. Целый час разговоров ни о чем, попыток Эмилии сделать вид, что ничего не случилось, веселья, становящегося все более развязным – но спустя этот час поднялся, поблагодарил именинницу за приглашение и за угощение, и сказал, что они тоже пойдут.
– Да конечно! Ну ладно Жерех, но вы-то чего так рано! – пьяно запротестовала Эмилия, тут же поднимаясь следом и цепляясь за плечо Лапшина для равновесия. – Целая ночь впереди. Днюха у меня или нет, в конце концов, я требую, чтобы вы остались!
– Мне завтра на работу, – сказал Егор. – Мне пора.
– Наильчик, останься хотя бы ты, – повернулась она к Наиле, но та тоже покачала головой и сказала, что пойдет.
– Мы с Тамаром ходим паром, – она улыбнулась Егору, подхватив его под руку и прижимаясь головой к плечу. Намеренно, настойчиво, явно чувствуя, что он напряжен – и давая безмолвно понять, что заметила это напряжение. – Спасибо, Мил. Завтра тебе звякну с работы. Я тут новый тариф подключила, первые двенадцать секунд разговора бесплатно, можно хоть целые сутки говорить...
Распрощавшись, – глаза Эмилии так и бегали между ними, так и искали напоследок повод упомянуть Нику, но не нашли – они выбрались наконец из шумного кафе и направились по длинной главной улице к дому Наили.
Тротуаров на этом отрезке улицы отродясь не водилось, и они шли по дороге: Егор и его цокающая каблучками красивая девушка в изумительном платье, Егор – и добрый друг, которого он не хотел бы потерять, Егор – и человек, которого он хотел, но не мог сделать счастливым...
– Ты не сказала мне, что Ника придет, – бросил он спустя десяток шагов, и слова ударились россыпью дробинок о плотную тьму ночи вокруг, будто пробуя ее на прочность.
Но что там какие-то слова? Ночь была прочнее любых слов, прочнее любых людских судеб.
– Не сказала.
– Почему?
Наиля блеснула чернотой глаз в свете уличного фонаря, суетливо перевесила сумочку с одного локтя на другой.
– Я не хотела, чтобы ты отказался. Не из-за себя, аиз-за нееотказался... А я обещала Эмилии, что мы придем оба. Она бы расстроилась.
Расстроилась?
Егор не поверил своим ушам.
Он слишком хорошо знал Эмилию, чтобы поверить в ее «расстройство». Как и во вдруг возникшую симпатию к Нике, с которой она едва ли перемолвилась словом за пределами школы и уж точно не поддерживала связь все эти пять лет, а тут вдруг пригласила на свой день рождения и все улыбалась ей через стол и заглядывала в глаза.
Егор помнил, как Эмилия относилась к Нике в школе. Она страшно завидовала ей и ее дружбе с Лавриком – и это было так явно, что сначала показалось Егору игрой.
Но глаза у него открылись быстро.
Эмилия говорила с Никой только потому, что с ней рядом мог оказаться Лаврик. Она делала все, чтобы вклиниться в их тройку, стать четвертой – и отстала только тогда, когда Лаврик начал встречаться с блондинистой Майей, которая Эмилию ненавидела.
Майя была ростом метр пятьдесят семь сантиметров, носила туфли на огромной платформе и слыла страшной задирой. Однажды она едва не выдрала Эмилии волосы, решив, что та флиртует с Лавриком за ее спиной, и только вмешательство Егора и Лапшина, на полном серьезе испугавшегося за длинные локоны первой красавицы школы, остановило драку.
Сам же Лаврик пребывал в полном восторге от происходящего.
Эмилия считаласьнастоящейкрасавицей – так говорили ее мама, классная руководительница, парни, которые, как в том старом фильме, укладывались у ее ног штабелями, – и была уверена, что только поэтому все вокруг ей должны.
Оназнала, что уедет из деревни учиться и больше не вернется, и говорила об этом, как о том, что уже свершилось и определено.
Уж такую, как она, в большом городе непременно заметят.
Уж ей-то, красавице и пусть не большой умнице, но и далеко не дуре, светит гораздо большее, чем какой-то Зиновьевой или замухрышке Кравцовой.
Но спустя пять лет в деревню не вернулись все те, кому до красавицы Эмилии было, как до Китая пешком. Да и те, что вернулись, оказалось, добились гораздо большего, чем она.
Тихая очкарик Кравцова, оправившись от сердечных страданий по Жереху, так же тихо вышла замуж за мирового судью и теперь тихо жила в Бузулуке. Майя и вовсе уехала в далекую Америку с какой-то институтской подругой. Даже Теркина, которую Эмилия считала полудурочкой, нашла себе хорошего мужа – предпринимателя, взрослого мужика на десять лет старше, безумно влюбленного в жену и готового носить ее на руках.
Пусть эта жена ивесит после родов почти центнер и постоянно что-то жует.
Разгильдяй и забулдыга Лапшин, плюнувший на образование и второй год бьющий баклуши в деревне, оказался вдруг единственным, кому Эмилия была более или менее нужна. На вечере встречи одноклассников, откуда Егор ушел вскоре после того, как она плавно начала перерастать в обыкновенную попойку, Эмилия расспрашивала, чернела от зависти лицом и пыталась делать вид, что все достижения и успехи тех, кого она считала глупцами и неудачниками, ее радуют и заставляют гордиться.
Но Егора она не обманула.
Он был неприятно удивлен, узнав, что Наиля и Эмилия стали подругами, и они как-то даже поссорились из-за этого – Егор терпеть не мог женских сплетен, а, вернувшись от своей подруги, Наиля иногда начинала обсуждать по ее примеру всех и вся.
– Да мне жалко ее, вот и все. Она, в сущности, неплохой человек, просто злится, что здесь застряла, – оправдывала Эмилию Наиля.
– Уж я-то знаю, какой она неплохой человек, – отвечал ей Егор. – Эмилия использует тебя, потому что больше ее сплетни слушать некому. С чего бы вдруг ты стала ей подругой? Все одиннадцать классов она тебя не замечала.
Егор был почти уверен, что и Нику в этот вечер Эмилия точно так же использовала: чтобы отыграться за Лаврика, чтобы сделать ей больно, чтобы показать и доказать ей – смотри, ты – неудачница, муж тебя бросил, а парень, которого ты предала, счастлив с другой.
И этоему, а не Николе Жереху следовало увести Нику оттуда и прекратить весь этот фарс.
– То есть ты всерьез решила, что я не пойду туда, если узнаю, что там Ника? – спросил он, когда Наиля больше ничего не сказала.
– Решила, – ответила она как будто бы спокойно, но это спокойствие Егора не обмануло. Он уже умел слышать легкий срыв в голосе, всегда выдававший ее чувства – срыв, который выдал их в день, когда он привез Наилю домой от друзей, а потом поцеловал вместо того, чтобы, как обычно, попрощаться и уехать.
Тогда Егор думал, что это первый шаг к тому, чтобы начать жить дальше.
С приездом Ники он понял, что все это было лишь бессмысленное топтание на месте.
– Ты целовался с ней, когда я вас увидела? – спросила Наиля.
– Нет, – сказал он.
– Ты поцеловал бы ее, если бы я не пришла?
– Нет, – сказал он. – Наиля...
– Нет, мы не расстанемся, тебе это не удастся! – вскричала она, останавливаясь посреди дороги и заливаясь слезами. – Нет! Я скажу отцу. Я скажу твоей маме! Я не для того тебя все эти пять лет ждала, чтобыонаприехала и... и все! Нет, я скажу, они заставят тебя на мне жениться!..
Егор с каким-то предвкушением ждал момента, когда Наиля разозлится и перестанет скрывать свои настоящие чувства. Он надеялся, что тоже вспыхнет, наговорит гадостей, чтобы у нее наконец появился хороший повод высказать ему все, что он заслуживает – но внутри была только пустота и усталость, и досада на себя самого.
– Пусть заставят, – сказал он негромко, и что-то в чертах ее лица будто надломилось при этих словах. – И вот я женюсь на тебе и что дальше? А дальше – возможно, не сразу, но потом, после ты возненавидишь меня и начнешь винить меня за то, что я испортил тебе жизнь. А я буду винить тебя.
– Откуда ты знаешь... – начала она, но Егор перебил:
– Я не смогу так, Наильчик. Теперь не смогу.
По ее щекам текли непрошенные, почти невидимые и такие чистые слезы.
–Теперь?.. Она что-то тебе рассказала?
– Да, – сказал он.
– Ты хочешь вернуть ее... теперь?
Но на этот раз, будто заранее испугавшись того, что Егор может сказать, она не дала ему ответить.
– А еслипотом, после, пусть и не сразуона тебя снова предаст? А если ты поймешь, что не сможешь верить ей до конца, что тогда?.. Ты захочешь вернуться уже ко мне за этим упущенным вторым шансом? – Ее голос взвился, а окончания слов осколками стекла пронзили ночной холодный воздух. – Или, может, попробуешь новый запасной вариант?
– Я правда не знаю, что будет, – сказал он все так же негромко. – Но я никогда не врал тебе. Я всегда говорил только то, что сам считал правдой.
– Правдой, – проговорила Наиля зло. – Правдой! Ты разве не видишь, как это больно и тяжело: все время говорить и слышать правду?
Она вздернула голову, сережки заплясали в ушах дикую пляску.
– А вот тебе моя правда, Егор: ты не сможешь с ней быть! Она предала тебя раз, предаст и еще раз как пить дать, а я... я не буду больше тебя ждать. Ни дальше, ни после, ни потом.
Она вздернула голову и зашагала прочь, оставив его одного, а через несколько шагов перешла на бег.
Наиля была приглашена на день рождения его мамы, так что им пришлось увидеться уже скоро. Но Егор не говорил с Ульяной Алексеевной о своей личной жизни, а Наиля явилась, как ни в чем не бывало и вела себя образцово – помогла в кухне, смеялась над шутками гостей, отвечала на широкие улыбки именинницы своими широкими и искренними улыбками.
Он рассказал маме на следующий после ее дня рождения день, и Ульяна Алексеевна была в ярости и требовала, и почти приказывала ему помириться с Наилей и не делать глупостей, о которых он пожалеет.
Но он не собирался делать глупостей, о которых пожалеет, и поэтому не пошел.
Он не собирался делать глупостей – и потому, расставшись со своей девушкой, не стал пытаться вернуть их прежнюю дружбу.
Хотя ему хотелось ее вернуть.
Он не лгал себе: хотелось.
С ней было легко и просто на работе, в постели, в шумной компании, просто вдвоем. Она, казалось, ничего не боялась, эта Наиля —Наильчик, как звали ее все, кто знал, – была независима и смела, откровенна и полна огня и жизни. Она доверяла ему свои тайны и хранила тайны, которые доверял ей он, и обожала его неприступную мать, которая души не чаяла в Наиле едва ли с первого дня их знакомства.
Он мог быть самим собой рядом с ней.
Может быть, это тоже была любовь?
Разве обязательно любовь должна быть такой, чтобы после нее и без нее жить было невозможно? Разве обязательно любить так, чтобы обмирать от счастья, всего лишь услышав голос, увидев улыбку, почувствовав у лица дыхание и уловив запах волос? Разве непременно нужно любить так, чтобы чувствовать себя самым сильным, умным, храбрым и непобедимым – просто потому что умный, сильный, храбрый и непобедимый ты вееглазах?
Ведь может же любовь быть спокойной, как тепло костра под боком, приятной, как утешающие руки на плечах, светлой, как смех над шуткой, понятной только двоим. Ведь может. Он видел такую и не раз.
Так зачем Наиля здесь?
– Ты будешь кофе? – спросил Егор, поднимаясь и поворачиваясь к шкафу с посудой, чтобы не дать молчанию затянуться.
– Буду, – сказала Наиля, нерешительно шагнув вперед.
И когда она, вдруг наткнувшись на что-то в темноте его глаз, снова обернувшихся к ней при звуке голоса, бросилась Егору в объятья, он нашел ответы на все свои вопросы.
