Текст книги "Зеркало за стеклом (СИ)"

Автор книги: Юлия Кайто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

– Завтра будет завтра. – Невнятно пробубнила я, ныряя в одолженную Турасьей чистую ночную рубашку, в которой чувствовала себя, как муха в пододеяльнике, и зевнула в ответ, прикрыв рот ладонью.

Уснула я, только-только успев опустить голову на подушку. А может, ещё и не успев.

* * *

За окном прочувствованно заорал петух. Выплыв на мгновение из мягких объятий сна без сновидений, я потянулась, сладко зевнула и решила, что какой-то петух мне не указ. Выпростав одну ногу из-под одеяла, я пошевелила пальцами и с умиротворённым вздохом перевернулась на живот. Умиротворение тут же сошло на нет, потому что шишка-оберег впилась в кожу. С недовольным бурчанием я села на кровати, запустила руку за обширный вырез ночной рубашки и потёрла ноющую грудь. Пальцы нащупали несколько вспухших полосок. Видимо, вчера шишка расцарапала до крови, и в крохотные ранки забилась городская пыль. Неприятно, но быстро поправимо.

Я свесилась с кровати, подметая спутанной копной волос пол. Он был вымыт до блеска, чего не скажешь о волосах. Так что это скорее пол вытер волосы, чем наоборот. Что там Умая говорила про предсвадебное отпаривание? Я выволокла из-под кровати свою котомку, без лишних раздумий перевернула её вверх дном и хорошенько встряхнула. Высыпался травяной ворох, глухо стукнули плоские жестяные баночки с мазями, со звоном раскатились в разные стороны две оставшиеся склянки, сверху плавно опустилось белоснежное бабкино платье. Платье я сразу подняла, отряхнула и положила на подушку. Устроившись на животе поперёк узкой кровати (ноги пришлось согнуть и упереться пальцами в стену), я потянулась и подобрала склянки, посмотрела каждую на свет и помянула лешего. В полном соответствии с законом подлости я лишилась именно той, в которой была настойка от головной боли. Придётся надеяться на то, что до завтрашнего похмельного утра она никому не понадобится. А само похмелье снимут традиционным народным способом – напьются ещё раз.

Собирать разлетевшееся и раскатившееся, свесившись до половины с кровати, было неудобно, пришлось вставать. Две жестяные баночки я поставила на узкую полку под маленьким настенным прямоугольным зеркалом и начала с довольным фырканьем плескаться в тазу. Чья-то добрая душа оставила его и кувшин с водой на подоконнике.

Стук в дверь застал меня как раз в тот момент, когда я в юбке, голая по пояс, намазывала воспалённые царапины мазью из маленькой жестянки и размышляла над тем, где бы достать новый воротник для своей рубашки. А лучше – новую рубашку. Как ни крути, стыдно ходить на людях таким чучелом. Голос Умаи из-за двери пожелал доброго утра и призвал завтракать, а потом сопровождать барыню в магазин на примерку венчального платья. Я заверила, что выйду через несколько минут и на всякий случай пожирнее намаза злосчастные царапины. Снять оберег я не решилась, ограничившись временным перемещением шишки с груди на спину. Остатки воротника подогнула внутрь и заколола двумя из трёх булавок. Одна оставшаяся пошла на зрительное уменьшение количества материи на груди. В итоге получился мешок, из которого мои голова и шея торчали, как подсолнух из-за плетня – верхушка стебля с цветком. Я тщательно намазала лицо, шею и неприкрытые рукавами кисти рук горьковатой на запах прозрачной мазью из большой жестянки, сложила обе баночки в котомку и вернула её на место под кровать, рассудив, что комната останется за мной до отъезда, следовательно, не имеет смысла всё своё носить с собой.

* * *

За столом царило оживление и здоровый барский аппетит. Гудор налегал на пшённую кашу, Турасья делала то же самое, но вдвое усерднее – одновременно закусывая ягодной ватрушкой с потёками варенья на боках. Кто-то из слуг отодвинул мне стул, и я удобно уселась, тут же обнаружив перед собой подставленную тарелку.

– Гоффова фефьма!

Сперва я отправила в рот содержимое большой серебряной ложки и только потом подняла брови, мол, слушаю тебя внимательно. Турасья последовала моему примеру и заговорила только после того, как прикончила надкушенную ватрушку.

– Я говорю, госпожа ведьма, что за помощь твою хочу отблагодарить. У меня сегодня платьишко свадебное должно быть готово, так мы у того же мастера и тебе нарядец праздничный справим.

Я мельком покосилась на Гудора. Это же его кошельку грозило опустошение. Он только кивнул мне и ласково погладил невесту по обширной руке. Но я всё-таки попыталась отказаться, ссылаясь на то, что прихватила с собой платье, в котором, на мой взгляд, появиться на свадьбе совсем не стыдно. Вот какая-нибудь приличная обувь не помешала бы. Меня даже не дослушали. Турасья упёрлась и на все возражения только сильнее хмурила брови. Воистину, не существует преград для тех, кто одновременно чувствует вину и испытывает благодарность. Хочешь – не хочешь, а получи благое деяние.

Я сдалась и несколько минут спустя уже подпрыгивала на уличных выбоинах в двухместной повозке, кое-как втиснувшись между боковиной и счастливой невестой. У последней, кстати, в рукаве оказался припрятан пирожок с капустой, а в кармане накидки – большой кулёк жареных семечек. Пирожок по умолчанию отошёл самой Турасье, щепотка семечек из кулька – мне.

До лавки портного добрались быстро. В такую рань толпа на улице ещё не успела сгуститься до полной непроходимости, поэтому перед лошадью на окрики возницы нехотя расступалась, а не бросалась переворачивать повозку, подбадривая себя забористым сквернословием.

У входа в лавку нас встретил жеманный молодец, очевидно, придерживавшийся тех же пищевых принципов, что и Турасья – всего, побольше и почаще.

– Входи моя дорогая, входи милочка, твоё платьице уже почти готово! Сейчас сделаем последнюю примерочку, будешь у нас просто конфетка, а не скучная дурочка в белой тряпке. – Заворковал лавочник, оказавшийся тем самым мастером Вургоком, в настоящий момент суетившимся возле обморочной посетительницы. Несчастную вытащили из корсета-убийцы, и как была – в сорочке и кружевных панталонах до колена – удобно разложили прямо на полу. Один подмастерье по моей просьбе сбегал на улицу и приволок грязное птичье перо, другой поднёс горящую лучину, и вот уже невеста сморщилась, зашевелила носом и дважды громогласно чихнула, окончательно придя в себя.

Вургок снова деловито засуетился над платьем, подмастерья забегали по мастерской, изображая бурную деятельность.

– Когда будешь одеваться, попроси, чтобы не затягивали так сильно. – Шепнула я Турасье, когда голова невесты показалась из ворота сарафана, который мы старательно напяливали в четыре руки. Ответ мне предварил оскорбленный взгляд.

– Ты, госпожа ведьма, ничего-то не разумеешь. Когда сильно стянуто – оно красивше. Вона я какая сразу стройненькая стала – как берёзка молодая.

– А как же свадебный пир? Тебе в этом корсете даже не вздохнуть нормально, куда там есть?

– Еда – это не главное. – Авторитетно заявила невеста, вытаскивая из какого-то потайного кармашка сахарного петушка на палочке. – Главное, чтоб все приглашённые подавились ею от зависти. – И с удовольствием захрустела леденцом.

Глава 6
Смех и страхи

Ох, и не нравится мне эта затея! Я обошла подозрительную бадью кругом, осмотрела, простучала со всех сторон, но, в конце концов, махнула рукой. Сойдёт. Слуги гуськом потянулись через распахнутые двери комнаты с полными вёдрами воды. Поначалу я отнекивалась, доказывая Турасье, что и сама не немощная до колодца дойти, но та упёрлась и так грозно сверкнула очами на топчущуюся в нерешительности прислугу, что всем всё сразу стало ясно. Я, как уважаемая гостья, обязана принимать всяческие почести, а если кто вздумает отлынивать от их воздаяния, тут же испытает на себе гнев уже почти законной барской супруги. Я виновато пожала плечами, слуги ответили мне мрачными взглядами. Стоявшая рядом Умая шёпотом объяснила, что если я продолжу ломаться и не верну отобранное в запале ведро, по дороге домой меня догонят и оттаскают за волосы.

– Не мешайте, госпожа ведьма, честным людям делать их работу. Что бы ни случилось – ан слуги-то завсегда с краю оказываются. Если думаете, что своим отказом жизнь нам облегчите, так лучше бросьте зазря извилины распрямлять. Туточки не думки ведьминские нужны, а знание этикету!

Этикету я не знала, и с воплями бегать от десятка оскорблённых не хотела, поэтому благоразумно вняла шёпоту и послушно отпустила ведро. Дворовый паренёк, в этот момент как раз изготовившийся силой отобрать его у меня, укатился в дальний угол с гулким грохотом и плеском. Остальные слуги облегчённо вздохнули и под царственный кивок Турасьи занялись делом.

Вопреки моим опасениям, протекать бадья всё-таки не стала, хоть и выглядела способной на это чуть более, чем полностью. До того, как её приспособили для купания, большая кадка стояла на заднем дворе и служила вместилищем для дождевой воды. Железные обручи снаружи проржавели, внутри нарос слой склизкой тины и утоп жук-носорог. Его разбухший от долгого лежания в воде хладный труп величиной с пол-ладони мне попытались всучить «на зелья», но я вежливо отказалась, перед тем невежливо шарахнувшись в сторону.

К моменту нашего возвращения от Вургока бадью опустошили, тщательно отскребли и подсушили на солнышке, после чего приволокли в отведённую мне комнату. Турасья лично по пояс сунулась внутрь, принюхалась, поскребла что-то коротким ногтем и, в конце концов, осталась довольна.

– Раз уж в баньке париться ни в какую не желаешь, госпожа ведьма, мы тебе так купаленку справим, чтоб всё честь по чести было!

Желание попариться в баньке было практически непреодолимым – настолько пыльной и потной я чувствовала себя после долгой дороги. Но посещать парильню в шумной компании родственниц невесты, столь же болтливых и необъятных телесно, как она сама, и незнакомых женщин со стороны жениха – Боже упаси! На селе статус травницы, которая якобы почти ведьма, позволял мне мыться в гордом одиночестве, чему немало способствовала собственная баня бабки Миринеи. Селяне очень споро срубили её рядом с нашим домом «за ради уважения к почтенной лекарице». Хотя я подозревала, что скорее уж из суеверного страха. Как бы то ни было, мои приязнь к чистоте и определённая стеснительность были полностью удовлетворены. До сего момента.

Я изобразила на лице благодарную улыбку и заверила, что всё будет в лучшем виде и в полном соответствии с предсвадебными традициями. На радостях от того, что всё происходит по её хотению, Турасья не заметила подвоха в моей просьбе оставить отдельно в уголке пару полных вёдер «для специального праздничного умывания».

Когда лохань наполнилась на три четверти, а огромная лужа в углу затёрлась, слуги удалились с чувством выполненного долга и увели за собой довольную невесту, деликатно прикрыв дверь и оставив меня один на один с «купаленкой». Над водой медленно клубился куцый парок, по комнате расплывался характерный запах гниющей тины. Я скривилась и ухватила с подоконника утренний тазик. Лезть в бадью, в которой захлебнулся и уже начал разлагаться памятный жук, я не собиралась, даже зная, что её очень старательно скребли все представители дворовой челяди поочерёдно. Тем паче, по запаху сразу стало ясно – сколько ни чисти, чистым не станет. Затаив дыхание, я заглянула внутрь. Вода уже стала мутной сама по себе, а на поверхность повсплывали какие-то ошмётки. Я невольно посочувствовала жуку. Ему наверняка было гораздо противнее, чем мне, ведь ещё и захлёбываться пришлось. Брр!

Я вцепилась в тазик, желая убедиться, что он вдруг не исчезнет, оставив меня наедине со страшной лоханью. Тазик милостиво никуда не делся, был донесён до лавки и благополучно наполнен водой из вёдер. Я щёлкнула заколкой, запустила пальцы в пыльные космы, хорошенько их встряхнула и перекинула вперёд – навстречу чистой воде. Что-то шершавое стукнуло по переносице. Я скосила глаза. Шишка. Вот зараза. В таком положении перекинутой на спину она явно не удержится. Надо что-то придумать.

Мысль о том, чтобы снять бабкин оберег я отвергла сходу. Дома, идя в баню, я завязывала шнурок с шишкой на запястье. Всё равно намокнет, хоть на руке, хоть на шее, зато мешать будет меньше. Бабка не возражала. Сейчас же я не собиралась мыться целиком, но лицо и руки так и так будут мокрыми. Ходить потом с сырой шишкой на груди (давешние царапины только-только начали подживать), на запястье (гляньте на это диво, а где же трава за воротом?!) или на спине (госпожа ведьма, а что это у тебя – ведьминский горб растёт и потеет?) мне совершенно не хотелось. Можно было ещё привязать на ногу, но эта мысль меня даже рассердила. Я на секунду представила, насколько глупо буду выглядеть со стороны, привязывая проклятую шишку куда бы то ни было. Да леший с ней! Бабка так и не сказала, от чего бережёт этот убогий талисман, и сейчас я как никогда живо воображала, что надо мной просто зло пошутили. Нацепила мне на шею этот лесной мусор, запугала непонятными предостережениями и была довольнёшенька. В то, что она стала бы что-то замалчивать о настоящей угрозе, я всё-таки не верила. Пускай отношения у нас были не простые, и родственной теплоты в них на молочную крынку не набралось бы, но уж смерти-то бабка бы мне точно не пожелала. Зато пошутить таким манером – запросто… А я-то, дура, уши развесила, столько времени с этой шишкой бегала, как с писаной торбой… Пока жива была бабка – под её строгим приглядом, а потом – в память. Теперь хватит. Пора перестать верить во всякие глупости.

Я попыталась снять шерстяной шнурок, не развязывая, но, видимо, в прошлый раз затянула слишком коротко, так что голова никак не пролезала. Пришлось потратить какое-то время и один ноготь на маленький тугой узел. Наконец, противостояние завершилось в мою пользу, и я поискала взглядом, куда можно пристроить «ожерелье». Вообще-то, горизонтальных поверхностей в комнате хватало, но внутренне я всё равно побаивалась, что может произойти что-то жуткое, если я, раз уж вообще сняла, положу оберег дальше, чем на шаг от себя. В итоге местом кратковременного хранения был избран пол.

Крепко сжимая в обеих руках концы шнурка, я подошла к распахнутому окну и выглянула во двор. Навстречу мне приветливо шелестел сочными зелёными листьями куст малины, своим присутствием исключая возможность бесшумно подобраться снаружи. Дальше шёл высокий глухой забор, отделяющий сад от соседнего дома. Но я всё равно задёрнула занавеску. Вернувшись к тазу, сделала глубокий вдох, наклонилась, положила шишку на пол и медленно разжала пальцы, выпуская концы шнурка. Ничего. Я медленно разогнулась, настороженно прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, готовая в любой момент улицезреть неведомых врагов, пришедших по мою душу, и обороняться прихваченным за краешек тазом. Ничего. Знойная дневная тишина была непоколебима. Или враги увязли в ней, как мухи в смоле, или мне пора прекратить изображать радикулитную и заняться делом. Ничего.

Да, у старой травницы определённо было специфическое чувство юмора…

* * *

Мыло хорошо пенилось и приятно пахло цветами. Наверняка оно делалось как-то иначе, чем то, которое я покупала в селе по соседству. Тамошние мыловары были ярыми приверженцами традиции смешивания животного жира с печной золой. Весело мыча себе под нос, я кувырнула использованную воду из таза в лохань (запах тины резко усилился, пенные островки пугливо заколыхались в окружении дрейфующей гадости) и приступила к тщательному полосканию в остатках воды из ведёр.

Я как раз заканчивала вытряхивать воду из правого уха, придерживая над тазом обтекающие волосы, когда дверь в комнату с грохотом распахнулась. Хлестнув мокрой дугой волос низкий потолок, я резко вскинулась, первым делом подумав о самом страшном – Турасья за какой-то надобностью вернулась из бани и теперь-таки подобьёт мне оба глаза за попранную традицию цельного предсвадебного омовения. Или неведомый враг немного припозднился, зато теперь примется убивать меня с особой жестокостью.

Но в дверном проёме застыла Саёма – приглашённая на торжество блаженная из местной гильдии Пресветлых Дураков. Горничная по секрету сообщила мне, что обманщиков, желающих поживиться за чужой счёт, в этой своеобразной организации больше, чем тех, в честь кого она названа. И так мол искусно прикидываются, что всей дворней не одну неделю бегали, выбирали такого Дурака, чтоб уж точно был взаправдашний. На мой вопрос: «Зачем на свадьбе пришлые дураки, если в погребе для гостей припасено три бочонка ядрёной смородиновой увалихи?» горничная только укоризненно покачала головой и сослалась на очередную традицию. Дескать, молодым в доме будет счастье, потому что все беды перетянет на себя Свадебный Благостник. Или, как в данном случае, Благостница. За это её накормят и соберут с гостей по медяшке в благодарность.

Однако сейчас седовласый кошмар средних лет в длинной мятой рубахе до колен стоял на пороге, вытянув перед собой обе руки со сжатыми кулаками, и благостным отнюдь не выглядел. Широко раскрытые белёсые глаза безумно таращились, а губы демонстрировали жуткий оскал до самых дёсен.

В ту секунду, на которую я замешкалась, не зная, выпрыгнуть ли в окно или спокойно начать расчёсывать мокрые космы (Умая утверждала, что настоящие Пресветлые Дураки, как на подбор, физически безобидны), Саёма издала пронзительный бессловесный вопль ужаса и резко закрутила руками, изображая мельницу, но с места не двигаясь.

– А, колдунья! За тобой уже идут. Прочь! Провались, проклятая!

Я испугалась не меньше полоумной тётки, круто повернулась и оглядела комнату. Кроме меня и чахлой герани на подоконнике в ней никого не было. Выходит, проклятая колдунья – это я. Вот те раз… И кем меня уже только не обозвали за последние два дня. Крики снова перешли в невразумительные завывания, сделались чуть глуше и начали удаляться по коридору. Судя по всему, Свадебная Благостница решила поднять на уши весь дом. Я всё-таки подхватила шнурок с шишкой и выскочила следом, совершенно не представляя, что буду отвечать, когда меня спросят, почему приглашённая блаженная в моём присутствии чуть ли не пену изо рта пускает.

Хлопнула дверь, крики смолкли, как будто их отрубило топором. Или – меня передёрнуло – топором отрубило кричащую голову. Это всё Циларин со своим ножом – один раз увидишь, на неделю в мыслях засядет! Я кое-как завязала на шее шнурок, только потом спохватившись, что собиралась отказаться верить в жестокие шутки, и оглядела пустой коридор. Мне казалось, что на такие вопли должны были сбежаться не только обитатели дома, но и соседские с обеих сторон, однако никто не появился. Я на цыпочках подобралась к двери, за которой скрылась голосистая Саёма, и прислушалась. Изнутри донеслось тихое монотонное бормотание, словно кого-то убаюкивали. Слов было не разобрать, и нервное любопытство подтолкнуло меня на некрасивый поступок – акт подслушивания. Но добротная дубовая дверь так плотно прилегала к косяку, что все старания пошли прахом. Пришлось ступить на скользкую дорожку подглядывания. Все двери в доме запирались не на щеколду или навесной замок, а на оборот ключа, помещавшегося в специальное отверстие на уровне пояса. Мысленно попросив прощения у высших сил за столь вопиюще недостойное уважаемой травницы поведение, я наклонилась и заглянула в замочную скважину.

Саёма сидела спиной к двери, опустив голову, и что-то сосредоточенно ворошила на коленях, тихонько напевая себе под нос. Меня взяла досада. Что происходит в этой седой голове, если её хозяйка сперва вытворяет, леший знает что, зато минуту спустя уже сидит, как ни в чём не бывало?! А если бы (я, наконец, вспомнила причину домашней пустоты) Турасья со служанками не ушла в баню, а Гудор с мужиками не отправился на двор столы со скамьями к празднику ладить? От таких воплей кто угодно испугается. Пока бы разобрались, что к чему…

– Ух ты! Как настоящая утопленница! – в тишине пустого дома разнёсся громкий свистящий шёпот.

Я звучно приложилась лбом в дверь и крутанулась назад. Из-под лестницы, округлив глаза, выглядывала Алишка.

– Ты чего там прячешься? – Спросила я второе, что пришло на ум. Первое звучало очень некрасиво, чтобы озвучивать при ребёнке. Потирая лоб, я неприязненно оглядела дверь. Вопреки моим ожиданиям, полукруглой вмятины на ней не осталось, а Саёма не выскочила, беснуясь и требуя гнать меня поганой метлой за ворота.

– Так жутко же! – Откликнулась девочка, которую, судя по тону, разыгравшееся представление не только не испугало, а наоборот – привело в непередаваемый восторг. – Только со стола пряник печатный ухватила, пока Турашка не видит, а тут как заорёт кто-то! Я в коридор – а тут эта! Стоит, голосит, аж душа в пятки! Я под лестницу шмыг, а тут ты, госпожа ведьма! Мокрая, облезлая, настоящая неупокойница с болота!

Я схватилась рукой за волосы. Суше они так и не стали, хотя вода с них полностью пропитала рубашку на спине и намочила юбку до самого копчика. На пол тоже прилично накапало, надо чем-то затереть.

– Где тут, интересно, у Турасья тряпки половые держатся? – Вслух задалась я вопросом в пространство, но Алишка моментально юркнула под лестницу и вынесла оттуда серый кусок полотна, с одного боку узнаваемо прикушенный молью.

– О, отлично! Вытирай. – Бодро велела я.

– Почему это? Ты же напрудила… – недовольно надула губки девочка.

– С утопленников спрос маленький. – Авторитетно заявила я в ответ, выжимая волосы тут же на пол.

– А ты их видела?! – Мгновенно забыла обижаться Алишка, проворно наклоняясь и шерудя тряпкой по крашеным половицам.

– Нет. Бабка рассказывала.

– А она видела?!

– Видела. Их, почитай, всё село видело. Зарек с Бурякой тогда знатно наклюкались. С бутылками до последнего обнимались. Так их из заводи багром и вытащили.

– Так эти ж не те… – обиженно протянула Алишка, разгибаясь, и выкручивая сырую тряпку обратно на подтёртый пол. – Ой!

– А тебе каких надо?

– Таких, чтоб после смерти сами из воды вылазили и выли страшенно!

– Смотри, накличешь. Придут к дому и станут под твоим окошком выть да скрестись, пока не выглянешь. А чуть только нос наружу высунешь, схватят и с собой в болото утащат! – Сурово предупредила я, а когда девочка понятливо сбледнула, шутливо щёлкнула её указательным пальцем по кончику длинного носа. Хотела сказать, что пошутила, но пение в комнате внезапно оборвалось, сменившись чистым приятным голосом.

– Кто там стоит за порогом, а переступить боится?

Мы с Алишкой переглянулись, и девочка отскочила назад, видимо, чтобы буйная умалишённая не заподозрил её в причастности к чему бы то ни было. Я мысленно заверила себя, что сквозь стены никто видеть не умеет, просто мы громко разговаривали, а я вообще-то и сама собиралась зайти, но отвлеклась некстати. Зато теперь есть повод – приглашение. Ладно, вдох, выдох, пошла!

* * *

– Кхм. Здравствуйте. – Я вошла и аккуратно притворила за собой дверь. Любопытная Алишка по моему примеру наверняка всё равно подглядит в замочную скважину. А, случись что, успеет выскочить во двор и позовёт на помощь. Тщедушная на вид Саёма могла бы на этот раз и не ограничиться воплями, а броситься с кулаками. Что там в этой голове…

– Зачем пришла? – Она даже не повернулась ко мне, всё так же перебирая что-то на коленях. Мне послышалось не то шуршание, не то тихое шипение, но искать ответы на вопросы всегда лучше последовательно.

– Узнать, зачем Вы приходили ко мне. И почему так страшно кричали. – Без обиняков ответила я, надеясь уйти как можно скорее. Рядом с этой странной женщиной мне было очень неуютно. – За что назвали колдуньей и прокляли?

– Колдунью колдуньей и называют. – Левая рука блаженной напряглась и задвигалась, словно пытаясь оторвать молодую веточку, которая не ломается, а только гнётся и махрится. Шорох раздался снова. – Стояла там. Криком изгнала. Провалилась проклятая. Там ей и место, душегубке.

– Вы ошиблись. Я травница, а не колдунья. И никуда не провалилась, – произнесла я, чувствуя себя ещё неуютнее, как от услышанного, так и от того, что быть мокрой с ног до головы, по меньшей мере, неприятно. Всё ещё влажные волосы уже начали привычно завиваться в мелкие колечки, но рубаха и юбка упорно не желали подсохнуть даже самую малость. Невидимый сквознячок в считанные мгновения обтянул спину гусиной кожей. Саёма, наконец, справилась со своим непонятным делом, наклонилась и положила что-то на пол перед собой.

– Не колдунья. Поэтому не провалилась. Куда тебе с таким носом. А та сгорит в подземном огне за всё, что заслужила. – Её речь была равнодушной, словно мы обсуждали, какую скатерть лучше постелить на стол. Кстати о столе. Если что-то, подобное сцене в моей комнате, повторится во время праздничного застолья, добрым словом потом не вспомнят ни свадьбу, ни Благостницу на ней. Хотя последней наверняка всё равно. Сидит вон, заговаривается, палочки какие-то отламывает.

– Кроме. Меня. Там. Никого. Не было. – Отчеканила я каждое слово. И, не удержавшись, сердито добавила. – И причём тут вообще мой нос?

Блаженная медленно повернула голову, продемонстрировав в ореоле солнечного света из окна свой профиль. Зрачок в глазу старательно лез в самый уголок между верхним и нижним веком, чтобы лучше меня видеть, и, казалось, вот-вот закатится внутрь к виску.

– Длинный нос. – Спокойно сказала Саёма. И тоже добавила после паузы. – Страшненькая ты, травница.

– Да, это, конечно, имеет прямое отношение к делу, – буркнула я, обидевшись на такое, и одновременно разозлившись на себя за то, что до сих пор так и не добилась ни одного вразумительного ответа. Похоже, с головой у женщины совсем плохо – видит каких-то колдуний. Я же сама всё осматривала! Не было там никого! Разве что… Я подцепила в щепоть вьющийся локон. Разгадка была так проста и выглядела так по-дурацки. Может быть, она просто не узнала меня с прямыми мокрыми волосами? Кто знает, как видят мир блаженные? Но нос-то почему длинный?! Я потрогала его пальцем. Обычный нос. И в зеркале выглядит прилично. В конце концов, может, понятие о его длине у блаженных тоже своё собственное.

– Иди сюда, травница, я тебе погадаю. – Саёма снова наклонилась, сгребла что-то с пола обеими руками и развернулась ко мне, не вставая с табурета, а только перебрав ногами по полу. – На удачу – лапки, на любовь – брюшко.

В протянутых ко мне руках были крепко зажаты какие-то кривые палочки и что-то большое, бесформенное. Саёма загораживала собой свет, и я немного подалась вперёд, чтобы рассмотреть оригинальные предметы ведовства. Бесформенное издало протяжное шипение. Большие жвала судорожно дёрнулись под остекленевшими глазами-бусинками. В другом кулаке безжизненно топорщились оторванные лапы, покрытые жёсткой щетиной.

Вдох застрял где-то в гортани. Я врезалась спиной в закрытую дверь так, что лопатки хрустнули.

– Госпожа ведьма, отойди, мне ничего не видно! – взволнованно забубнила Алишка из-за двери, но я не двинулась с места.

Паук! Паук, величиной в кисть руки! Господи, помоги мне! Она его разорвала голыми руками – живого!

– На любовь, вижу, что на любовь… – пропела женщина, не глядя, отшвырнув в сторону паучьи лапы. Те с глухим стуком ударились о стену и раскатились по полу. Я слышала, но не смотрела. Не могла оторвать взгляда от перепачканных тёмным рук Саёмы. Есть ли у пауков кровь? Или это слизь? Или яд? Она положило мёртвое тельце на пол брюхом кверху, сосредоточенно его ощупала и посмотрела на меня. – Дай булавку, травница.

– З… зачем? – хрипло заикнулась я, уже зная, что не хочу слышать ответ.

– Вспороть брюшко. Внутренний мир познаётся по внутренностях. – Охотно, с улыбкой пояснила Свадебная Благостница.

Это стало последней каплей. Не помня себя от ужаса, я развернулась к двери и с такой силой рванула на себя, что Алишка по ту сторону качнулась вперёд и непременно упала бы, если бы я первой не налетела на неё. Чудом не рухнув на остолбеневшую девчонку, я оттолкнула её, получив шип боли в предплечье, бросилась в свою комнату, добежав, перегнулась через край воняющей тиной бадьи, и меня громко вырвало в грязную воду.

* * *

Пришла я в себя на коленях возле лохани, уперевшись в неё лбом и вцепившись обеими руками в занозистый край. Глубоко вздохнула, чувствуя во рту желчную горечь, и встала на дрожащие ноги. Руки тоже разжались не сразу. Меня всё ещё трясло. Самочувствие было хуже некуда.

– Горазда ты пугать, госпожа ведьма! – сердито упрекнула меня Алишка и заболтала ногами, ёрзая на краешке кровати. – С такой рожей выскочила, я чуть не описалась! Думала, ужас какой-то творится, следом дунула, а у тебя всего-то живот прихватило! Смотрю, стоишь себе спокойно, уваренным завтраком бочку кормишь.

– Да, видно, отравилась чем-то, а на жаре разморило. – Кое-как выговорила я, с трудом шевеля языком.

– Ладно, хоть не пронесло! – Девочка фыркнула. – А то до уборной сейчас нипочём быстро не добежишь, весь двор столами да скамьями заставлен. – Она озорно засмеялась и чуть-чуть покраснела. – А мне вот тётка Саёма на брюшке нагадала жениха справного. Сказала: «Будет у тебя молодец красный, всеми сторонами прекрасный. Будешь ты при нём в злате да с дитятей».

– Не противно было?

– Чего?

– Паучьи кишки разглядывать.

– Чего там противного-то? Вот коли дёргалось бы, тогда да, а так… Оно ж дохлое уже было!

– Дохлое, говоришь… – я с мрачным сарказмом подумала о том, что мне на паучьих потрохах вернее всего можно нагадать только сердечный приступ и пожизненный нервный тик на оба глаза. Но вслух не сказала, вместо этого поинтересовавшись, куда сбыли хладные останки моего членистоногого кошмара.

– На двор покамест выкидывать некуда, – пожала плечами малявка, – так что я его в твоей бадье схоронила. Всё равно там уже вода такая грязная, что и не видно – лежит чего на дне или пусто.

Я посмотрела на страшную лохань. То дохнет в ней кто-то, то уже посмертно топится. Хорошо, что сама не полезла.

– А Саёма что?

– Завалилась спать. Сказала, что устала, а от чего – не понимает. А когда не понимаешь, говорит, то первым делом надо вздремнуть, и всё сразу после сна ясно.

– Ясно… – Эхом откликнулась я. – А про меня ничего не говорила?

– Говорила.

– Что?

– Что нос длинный.

– Тьфу ты! – плюнула я с досады. – Дался ей мой нос!

– Да ты не переживай так, госпожа ведьма, – попыталось утешить меня доброе дитя, – с лица воды не пить, так что и ладно… – Под моим мрачным взглядом дитя увяло. Подбирая слова, я задумчиво подвигала нижней челюстью и в итоге сочла за лучшее сменить тему.

– Твои-то все где?

Алишка, положившая любопытный глаз на бабкино платье, и уже протянувшая к нему ручонку, мотнула головой.

– В баню пошли париться. Мамка, сёстры, тётки – все там. Даже прислуга эта здешняя. И охота им по такой жаре?! А отец с дядьками и мужиками Турашкиному хахалю помогают. Ладят что-то непонятное. Столбы вкапывают, полотно разноцветное раскатывают. И ничего не готовят, представляешь, госпожа ведьма?! Ни вот такой краюшечки не испекли!