Текст книги "Зеркало за стеклом (СИ)"

Автор книги: Юлия Кайто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Он что-то пробормотал во сне и повернулся ко мне спиной.

* * *

…Снова набросился кашель. Я съёжилась, обхватив себя руками и прислушиваясь к сухим звукам, исторгаемым моим пересохшим горлом. Невыносимо хотелось пить. Я дождалась, пока приступ закончится, и вновь попыталась думать. Получалось плохо. У меня не было даже крохотной точки отсчёта, с которой можно было бы начать. Все ощущения и воспоминания о свершившемся в моей жизни в данный момент ограничивались тёмной душной пустотой вокруг и внутри. От этого мне безумно захотелось удариться в панику, но неизвестно откуда взявшаяся привычка брать себя в руки в тяжёлых ситуациях сделала своё дело.

Я слепо повозила ладонью по полу вокруг себя. Ничего. Пыльный шершавый камень. Снова встав на четвереньки, я осторожно поползла вперёд, тут же ощутив какое-то сопротивление в коленях. Что это? На мне платье? Платье?! Пришлось сесть на пятки и тщательно ощупать подол, начинающийся там, где ему и положено, а заканчивающийся… Ох, и откуда я такая взялась в платье, подолом которого только и делать, что при ходьбе пол подметать? Может, я невеста? Но тогда где все остальные свадебные атрибуты, включая жениха и гостей, и почему я прихожу в себя в темноте, на полу и даже не помню собственного имени?

Рука продолжала блуждать по низу подола, в поисках его края, но почему-то упорно не находила. Я поменяла положение, подтянула колени к груди и взялась за это дело уже обеими руками. Безрезультатно. Чертовщина какая-то! Я снова и снова ощупывала себя от шеи, где «платье» плотно прилегало к телу, до самого низа, где в плену большого количества материи скрывались мои ноги. Больше всего моё одеяние напоминало… мешок с дырами для рук. Словно какой-то одиозный портной взялся воплощать в жизнь девичью мечту «чтобы супруг меня на руках носил», просто обездвижив заказчицу отсутствием в наряде прорезей для ног.

Попытавшись ощупью найти шов и разорвать лёгкую материю по нему, я потерпела воистину унизительное поражение, не найдя ни одного шва. Яростно отбросив все беспочвенные догадки о причинах и следствиях, я опять встала на карачки и кое-как, постоянно выдёргивая из-под коленей «подол», осторожно поползла вперёд, выставив перед собой свободную руку.

Впрочем, понятие «вперёд» в состоянии полной потери ориентации было более, чем условным. Так что, какое-то время спустя, я передумала и двинулась вправо. Не всё ли равно, куда ползти? По-прежнему ничего не видно, под коленями всё тот же каменный пол, а рука так и не натолкнулась ни на какое препятствие.

Поплутав ещё какое-то время, и окончательно запутавшись в собственных ощущениях направления, я демонстративно уселась на пол. Демонстративно для себя, поскольку считала, что человек, оказавшийся в одиночестве и крайней растерянности, в первую очередь обращается именно к себе. Больше всё равно не к кому.

– Так, дорогая моя, – сказала я вслух и не сразу узнала собственный охрипший голос. При прочих равных чудом было хотя бы то, что он вообще оказался мне знаком. Я утробно порычала, пытаясь прочистить и без того саднящее от жажды и пыли горло, кашлянула пару раз и возобновила свой монолог. – Ты попала неизвестно куда. Здесь темно, душно, и пол без ковра. Судя по всему, у тебя неприятности, потому что место больно уж напоминает какой-то каменный мешок. И сама ты в мешке. Два мешка на одну тебя, пожалуй, многовато, но что есть, то есть. Что будем делать? Ползать – уже наползалась, вся в пыли. Думать? С этим у тебя сейчас очень большие проблемы. Что же остаётся?

Я досадливо взъерошила волосы и с сильным нажимом помассировала затылок подушечками пальцев. Может, придёт внезапное озарение?..

* * *

– Я знаю, где мы. Вставай, пошли.

– Господи, как же я тебя ненавижу!.. – неоригинально застонала я, вырванная из беспокойного, тут же провалившегося из памяти сна, с трудом разгибая затёкшее тело. Спать на узкой скамье оказалось ещё неудобнее, чем я ожидала. К тому же, после рьяных маханий лопатой мышцы рук по ощущениям напоминали жёсткие канаты, болели и плохо слушались.

– Проблески сознания? – Йен, поболтал что-то в кружке и сделал большой глоток.

– Нет, обычная ненависть. – Я села, свесив ноги на пол, и с хрустом потянулась. – Там вода? Молоко? Мне всё равно, просто налей тоже.

– Кровь нашей гостеприимной хозяйки. – Он задумчиво покрутил кружку в солнечной полосе из окна. – Хочешь?

– Что?!

– Шучу, шучу, не надо так нервничать. Я примерный гость. – Мне была миролюбиво предъявлена кружка, на дне которой плескалось что-то густое и красное. – Всего лишь привет от нашего приятеля-мага.

– О Боже, что ты с ним сделал? – Севшим голосом потребовала ответа я.

– Ну, догадайся. Это не так уж трудно.

У меня перехватило горло, я бросилась к подушке, откинула её в сторону – пусто!

– Не хотел тебя будить, – Йен с ухмылкой отсалютовал мне кружкой.

– Ты его убил?! Нет!

– Да. Убил и съел. Осталась только голова. Одевайся, нам пора. – Рядом со мной на скамейку что-то с шорохом упало, но я даже не повернулась, во все глаза уставившись на возмутительно спокойный профиль. Йен как раз стоял ко мне боком, просовывая руки в рукава мятой куртки. Кровавая кружка буднично стояла на краю стола.

– Как ты мог?! Мы же ему обещали!

– Лично я ему ничего не обещал.

– Лично ты обещал мне!

– Неужели? – Он повернулся ко мне и нарочито нахмурился. – Напомни-ка.

– Ты сказал, что нет необходимости давать слово, потому что…

– Потому что у меня хорошее настроение? – с искренним изумлением закончил за меня Йен, и я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. – На твоём месте, Гордана, я бы не принимал желаемое за действительное. Повторяю последний раз, одевайся. Или пойдёшь прямо так.

– Это я во всём виновата… – ошеломлённо прошептала я, сжимая в кулаках подол драной рубахи. На глаза навернулись слёзы.

Заскрипела дверь, в проём плеснуло солнечным светом, и на пороге, тяжело дыша, остановилась Сусанна.

– Всё готово, красавчик, можете ехать. А ты, девица, чего рассиживаешься?

Я молча поднялась, повернулась к Йену спиной и, не говоря ни слова, начала одеваться в то, что грудой лежало на скамье.

– Она ещё просто не проснулась, – пояснил за меня Сусанне трижды проклятый душегуб.

– Ты поторопи её, красавчик. Лошадка уже застоялась, а у вас дорога дальняя. Почитай, только к завтрашнему полдню и доберётесь.

– Угу. Как праздник? Набирает обороты?

– Вовсю! – Сусанна радостно хохотнула и стукнула себя ладонью по колену. – Голову дохляка у ворот на самом видном месте повесили. Приспособили под это дело вилы – пущай глаз радует.

Ничего себе радости у местных, с неприязнью подумала я, затягивая на поясе завязки штанов.

– Только кое-кто бубнит, дескать, сильно дохляк ентот на бабку Акунью похож. – Продолжала Сусанна, прикрывая за собой дверь, от чего в доме снова стало сумрачно. – Хотя чего там теперь разберёшь – землица со своими обитателями на славу потрудились – пол-лица объедено.

Я неожиданно запуталась в натягиваемой рубахе, а найдя-таки воротник, высунула голову и вперила испытующий взгляд в Йена.

– Ну, уж простите, – саркастически развёл руками тот, – я в темноте особо не приглядывался. Кто первый попался, того и откопал. Главное, что есть голова. А чья она – дело десятое. В конце концов, даже если бабкина, её посмертных брожений все как раз и боялись. К тому же, она у них тут последняя концы отдала, так что легенда сходится.

– Что людям-то сказать? – нахмурилась Сусанна, пока я с открытым ртом переваривала услышанное.

– Да мне без разницы, – пожал плечами Йен. – Говори, что хочешь, но, разумеется, не выдавая моего скромного обмана. – Он подмигнул ей, потом смерил задумчивым взглядом и добавил, – Хотя, пожалуй, на всякий случай избавлю тебя от возможности случайно проболтаться о чём бы то ни было.

Он поймал её взгляд и велел забыть всё, кроме того, что в её доме на два дня останавливались случайные путники, один из которых оказался дохлеведом (на этом слове он сделал кислую мину) и помог справиться с местным ходячим неупокойником. Сусанна молча кивала в такт словам, после чего повторила данные инструкции слово в слово и была выпровожена за дверь.

– Вижу, ты, наконец, одета. – Повернулся ко мне Йен и сделал приглашающий жест. – Можем идти?

– Зачем ты меня обманул?

– А ты уверена, что обманул?

– Это ведь не голова мага там, на вилах у ворот?

– Увы.

– Где он?

Йен возвёл очи горе и молитвенно сложил ладони перед грудью. Наверное, я очень эффектно изменилась в лице, потому что он тут же неискренне прыснул со смеху.

– Ладно, перестань представлять всякие ужасы. На счастье твоего мага, он оказался мне полезен, мы договорились полюбовно, и я отпустил его с миром.

– Отпустил с миром или дал с ним отойти? – резко уточнила я.

– Я же сказал, отпустил. Не надо искать проблему там, где её нет.

– Тогда зачем было?.. – Не отступалась я, почувствовав огромное облегчение, а вместе с ним чёрную злость, и не находя приличных слов, чтобы закончить фразу.

– Надо же как-то поднимать себе настроение. Выражение твоего лица, когда я сказал про кровь, было просто великолепным. И, предваряя возможный вопрос, – томатный сок. Редкостная гадость, скажу я тебе. Но если хочешь – допей. Я, как ни старался быть убедительным до конца, так и не смог это проглотить, не передёрнувшись.

– Как же я тебя ненавижу! – в очередной раз с жаром призналась я.

– Поверь мне, это нормально, – мотнул головой Йен, подхватил с пола какой-то мешок и распахнул входную дверь. – Будешь ненавидеть меня в своё удовольствие по дороге.

– А если я откажусь с тобой ехать?

– Тогда поводов для ненависти станет ещё больше.

Мы в упор посмотрели друг на друга, и я неожиданно поняла, что вижу перед собой обычное лицо, лишённое жуткой черноты глаз без белков и пульсирующей паутины вен.

– Ты всё-таки решил выглядеть по-человечески?

– Скажем так, этому кое-что поспособствовало. Но особых иллюзий питать не советую. Равновесие о-о-очень шатко. – Его лицо снова перекосило однобокой ухмылкой, но сейчас это выглядело почти привлекательно по сравнению с тем, что было раньше.

Какие уж тут иллюзии, грустно подумала я. Все мои иллюзии походили на приснопамятного поросёнка: появлялись внезапно, исчезали с жалобным писком мгновенно и навсегда. Кстати о поросёнке…

– Ты в самом деле вампир?

Йен посмотрел на меня с поистине королевской жалостью.

– Вампиров не бывает, Гордана. Как и живых мертвецов в глухих деревнях. Свыкнись с тем, что половина твоих мыслей – дай бог, если только половина – суть, полная чушь. И вообще, думай поменьше. Тебе вредно.

– Ах, как мило, – едко отозвалась я. – Какая же девушка устоит перед таким комплиментом.

– Любая, кроме той, которой он предназначен, – не остался в долгу Йен.

Я оскалилась в улыбке.

– Может, уже пойдём, наконец? – Напомнил он. – Пока им не пришло в голову всей деревней по очереди выпить с нами здешней бормотухи в благодарность за счастливое избавление. Напоминаю, их много, а нас всего двое, и употребление твоей доли я на себя подло не возьму.

Я представила эту сцену и поморщилась. Широта души простого работящего человека была известна мне не понаслышке. Если на селе тебя угощают, то делают это со всей щедростью. Если бьют – то тоже от души. Поэтому если нет желания сполна огрести увесистых тумаков от нетрезвых благодарствующих, не стоит рисковать, отказываясь от угощения в свою честь даже по причине невероятной спешки. Поймут превратно, истолкуют неправильно, оскорбятся до глубины щедрой души, и спасаться тогда от народного гнева только бегством.

Поэтому я не стала препираться дальше, ограничившись злобным зырканьем, демонстративно заглянула и понюхала содержимое кружки (там и впрямь оказался упомянутый томатный сок), и, вздёрнув подбородок, неторопливо прошествовала к двери. Освещённое ярким утренним солнцем пространство начиналось вровень с порогом. И, только занеся ногу, чтобы сделать шаг из сумрачной избы, я внезапно, дёрнувшись как от удара, вспомнила о самом главном.

– Что опять не так? – раздражённо вздохнул Йен.

– Я не могу выйти на солнце, – ровным голосом ответила я.

– Это ещё почему?

– Потому что тогда твоя светлая мечта о моей смерти в муках сбудется прямо сегодня.

Глава 12
Дорожные байки

В повисшей паузе было нечто неуловимо зловещее. Но когда Йен Кайл её оборвал, стало ещё хуже.

– Гордана, милая моя, с каждым разом твои байки становятся всё менее правдоподобными. Но сегодня ты просто превзошла себя. В чём дело? Путаешь то, что я не убил тебя во сне, с наивностью и слабоумием или, хуже того, доверием? Не надо. – Йен взирал на меня так, что в пору было упасть на пол, закрыть голову руками и судорожно думать о душе, которая вот-вот отлетит к Пресветлому.

– Это правда, – я стойко выдержала игру в агрессивные гляделки, – я и нескольких шагов не пройду, как получу страшные ожоги в тех местах, где тело не скрыто одеждой.

– Но оно как раз таки скрыто полностью, – смерив меня взглядом с головы до ног, вкрадчиво произнёс Йен.

– Нет, – я мазнула кончиками пальцев по щекам, – лицо открыто. Шея. Кисти рук. Этого достаточно, чтобы потерять сознание, а потом навсегда остаться уродом. Или тихонько отдать концы, не приходя в себя. Со мной это уже было, больше такого я испытывать не хочу.

– Да что ты говоришь? Надо же. Тогда почему я вижу перед собой симпатичное гладкое личико, а не бугристый кусок плоти, покрытый шрамами?

– В первый и последний раз, когда это случилось, меня выходила бабка. – Тихо призналась я, как в тумане вспомнив разыгравшуюся сцену. – Она была в панике и ярости. Хлестала меня по щекам, что-то кричала. Я не помню, что. Было ужасно больно. Так больно мне не было никогда. Жгло, как огнём. Потом были красные круги в темноте, я бредила, билась в какую-то стену из пожелтевшего мутного зеркала, в общем, чуть не распрощалась с жизнью. Но всё-таки выжила. Чудом и мастерством моей бабки.

Йен слушал, не перебивая, но при этом со всей известной выразительностью изображал сосуд мирового презрения.

– Оригинально. Но вообще я разочарован. До этого момента всё было более-менее складно. Могла бы придумать что-нибудь менее давящее на жалость, зато более правдоподобное.

– Я ничего не придумываю! Это ты врёшь, как дышишь, и считаешь, что все вокруг делают то же самое! – Вспыхнула я, борясь с абсурдным желанием тут же высунуть руку на солнце, чтобы этот хам и злыдень увидел всё собственными глазами и перестал унижать меня каждый раз, когда я что-то говорю или делаю. То есть действительно каждый раз.

Быстрый топот по лестнице и прерывистое оханье возвестили о возвращении Сусанны.

– Нешто не собраться было пораньше?! – набросилась на нас обоих запыхавшаяся самогонщица. – Там ужо полдеревни в провожатые собралось. Пыхай на телегу влез, дохлесеком машет, вопит, как дурной, что не отпустит дорогих гостей-избавителей одних в дороге скучать. Ну, а мужики под хмельком давай вторить, мол, раз такое дело, так и мы в стороне не останемся. Все проводим, чтоб никакие супостаты по пути не прицепились. Дорога у нас через лес, мало ли какой тать за кочкой схоронился.

Мы переглянулись.

– Пошли, живо. – Йен перекинул мешок за спину.

– Я не выйду на солнце!

– Я тебя не спрашиваю. – Он внезапно швырнул мне мешок, который я, не задумываясь, поймала на лету, подскочил к столу и одним движением сорвал с него скатерть. Кружка и плошка с холодной оплывшей свечой с грохотом полетели на пол. Я даже не успела пискнуть, как оказалась с головой накрыта пахнущей разлитыми щами холстиной. В следующее мгновение пол ушёл из-под ног, а телу (особенно с правого бока) стало горячо.

– Будешь дёргаться, скатерть долой, и да здравствуют солнечные ванны, – предупредил меня раздражённый голос над самым ухом, и нас с мешком на руках вынесли из дома.

Горячий солнечный свет ударил в скатерть, и я непроизвольно съёжилась под ней, вжавшись в грудь Йена. Грудь отозвалась тяжёлым сердцебиением и неестественным жаром.

– Прекрати ёрзать, а то уроню, – пообещал Йен, по-своему истолковав мои безуспешные попытки устроиться так, чтобы не чувствовать себя чугунком с кашей, поставленным в хорошо протопленную печь.

Приближающийся гомон голосов с выкриками и хохотом как-то внезапно пошёл на убыль, перейдя в бубнёж и шёпот. Из-под скатерти мне было видно только саму скатерть, но выглянуть под жгучие солнечные лучи я не решилась. Йен замедлил шаг, судя по всему, пробираясь сквозь неохотно расступающуюся толпу.

– Ты глянь-кось, лапти драные! Я такие на вчерашней оборванке видала! Той, которая с дохлеведом приплелась и сразу Пыхаю на грудь кинулась!

– Ой, бабоньки, чего творится-то? Чего это он её несёт, как в саван завёрнутую?!

– Знамо задрал дохляк проклятущий молодуху-то… Может, случайно, а может, спутник ейный нечисть поганую на живца ловил. За то, что поймал, спасибо и поклон ему, а только девку жалко. Симпатичная была. Я б её на сеновале…

Я возмущённо завозилась, но Йен встряхнул меня и, молча продолжал идти.

– Ну-ка закрой хлебало-то! Ишь, размечтался! Девку ему на сеновал! Ты мне когда ухват починить обещался и горшок новый справить?! Дети голодные по лавкам сидят, каши сварить не в чем!

– Да ладно тебе браниться, это ж я так… Больно жалко девку.

– Так её ж Сусанна-то вроде как живой с утра видела? Дрыхла, говорит.

– То не дрыхла, то последние минутки на этом свете доживала. А тут и преставилась. Небось, на родину её теперича повезёт, хоронить по каким-нибудь своим обычаям.

– Пущай, пущай увозит! А то вдруг мы её тут по доброте душевной прикопаем, а она возьми да и встань! Снова дохлеведа искать придётся, чтоб избавил.

Я заскрежетала зубами, но клеймить кого-то позором, при этом сидя с головой под грязной скатертью (чёрт бы побрал эти гадостные щи!), было как-то глупо.

– Нешто и впрямь померла девка? – наконец, сдавленным от волнения голосом озвучил кто-то волнующий всех вопрос и для верности зачем-то подёргал меня за щиколотку. Я, пребывая в самом гнусном расположении духа, такого не стерпела и наугад лягнула любопытного. Лапоть обо что-то стукнулся, раздался сдавленный «ох!» (к которому прилагалось несколько крепких словечек), и толпа облегчённо выдохнула.

– Жива!

– Поди, не выспалась просто, вот он её к телеге на руках и несёт. А скатёркой накрыл, чтоб солнышко не разбудило. Нежность-то какая, аж зависть берёт!

– Чего тебе завидовать? Твой-то вон хоть мужик мужиком, а мой, окаянный, пьёт и пьёт, пьёт и пьёт, никак не напьётся, скотинушка! Я его сама каждый вечер почитай на руках до дома волоку-у-у!

– Слушайте, люди! – Вклинился знакомый сиплый с похмелья голос, – А может, она всё-таки мёртвая? Я вот слыхивал, что мертвяки иногда сами по себе дёргаются. Лежит себе лежит, потом р-р-раз, и ну руками-ногами сучить. Давайте ей для верности колышек в грудь вставим, а? Неглубоко, только шоб проверить.

– Поди ты на свой хрен, Моржова, пока тебе этот колышек в другое место не вставили да поглубже!

– А мне-то зачем? – обиделся бывший владелец усопшего порося.

– А шоб проверить! – грянул со всех сторон хохот, Йен фыркнул, а я недоумённо закусила губу. Вся соль шутки просыпалась мимо.

Обстановка заметно разрядилась, все снова начали гомонить и гоготать, а меня, в конце концов, сгрузили на подозрительно скрипнувшую телегу. Правда, сперва произошла заминка на тему того, что в уговоре, оказывается, была не лошадь, как таковая, а телега с упряжью и возницей. Сидящий на козлах (судя по направлению доносящегося голоса) дед безмятежно прошамкал, что лошади нынче дороги, и отдавать их первому встречному неумно. Потому как первый встречный наобещает с три короба, а лошадка-то тю-тю.

– Я избавил вас от вашего настырного неупокойника в обмен на лошадь. – Ледяным тоном огласил Йен условия сделки. – Которую мы заберём насовсем. Телегу и этого старого хрыча оставьте себе, мне они без надобности.

– Чегось сказал? – В этот момент дед просто обязан был недобро прищуриться. Так делали все виденные мною ушлые стариканы в моменты недовольства. Некоторые при этом воинственно потряхивали клюкой. Но так ли это на сей раз, и есть ли у этого деда клюка, мне под скатертью пришлось исключительно догадываться.

– Лошадь, сказал, распрягай. – Процедил Йен, и я испугалась, что теперь уже сама обожгусь об него – горячая грудь, к которой я вынужденно прижималась, стала буквально раскалённой.

– А и распрягу, чего ж… – засуетился дед, кряхтя и похрустывая негнущимися суставами… но всё только начиналось.

– Почто дедушку Пахомыча обижаешь, дохлевед? – попенял кто-то со стороны. – Он ж тебе от души помощь предлагает. Сами в телеге соснёте, а он довезёт, докуда скажешь.

– Мне нужна только лошадь. – Ровно ответил Йен, а я сдавленно пискнула «руки!», когда он при этом сильно сжал пальцы.

– Тогда пущай с тобой Паська едет, – не уступал невидимый мне защитник обиженного деда. Тот, кстати, судя по звукам, пытался распрячь лошадь, но сил поднять тяжёлый хомут уже не хватало. Лет этак двадцать как.

– Не пущу Паську! – заголосила какая-то баба. – Он мой младшенький, любимый, не пущу с каким-то дохлеведом!

– Не ори, дура! – одёрнул её кто-то ещё.

– Не пущу-у-у-у, ой, не пущу-у-у-у!..

А, всё ясно. Это та, у которой ежедневный перенос мужа из разных мест в родные пенаты. Действительно, не её день сегодня…

– Ладно, сам поеду! – решился дедов заступник. – Пахомыч, ты чего там кряхтишь? А ну-ка брось! Ты что, сдурел, что ли, ворью всякому угождать?

– Мы вчера договаривались на лошадь. – По тону Йена я с содроганием догадалась, что ещё немного, и в деревне кое-кого не досчитаются. – Я вам приношу голову дохляка, вы нам за это отдаёте лошадь.

– Ну так «отдаём», а не «дарим», – вклинился ещё чей-то елейный голосок, – то бишь даём на время, с возвратом. На том по рукам и ударили, вона свидетели имеются.

«Свидетели» вразнобой заявили о своём наличии с разных сторон.

– Ерошка у нас учёный. Прошлой осенью две недели возле городских академиев репой торговал, много умных вещей наслушался. Его не проведёшь! Признавайся, дохлевед, обмануть хотел? Да токмо не выйдет у тебя ничего, и мы не лыком шиты!

Теперь уже скрежетал зубами Йен.

– Да плюнь ты, поехали. – Я хлопнула его ладонью в сырую от горячего пота на груди рубашку. – Соглашайся ты на эту телегу, пока нас всё-таки не побили на дорогу и не отправили вообще пешком!

– А я думал, ты хотела остаться, – поддел меня Йен.

– А я думала, что ты в состоянии нормально договориться о чём-то с кучкой деревенских алкоголиков, – с ходу огрызнулась я в ответ.

– Надо же, какая заносчивость – и от кого? От просто сельской травницы! – Он саркастически поцокал языком, а я с шипением втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

* * *

В палящем зное солнечного летнего дня даже под скатертью было жарко. Громогласный обладатель баса по имени Саврий (как выяснилось позже, снабжённый для острастки пятнистым от ржавчины коротким мечом, и подвергнувшийся соответствующему внушению за первым же поворотом) пустил лошадь резвой рысью, так что я, сидя в углу и держась за невысокий тележный бортик, считала пятой точкой дорожные колдобины.

– Куда мы едем? – наконец, спросила я куда-то в пространство перед собой, не зная, где в данный момент изволит сидеть моя олицетворённая головная боль.

– К ближайшей скважине. – Не вдаваясь в желанные подробности, отозвался Йен откуда-то из противоположного угла и проклял очередной ухаб, на котором я сама чуть не откусила себе язык.

– Псессагаю сседку, – едва шевеля саднящим от укуса языком, вдруг решилась я сделать ход конём.

– Ух ты, какое изысканное ругательство из произвольного набора букв… К такому просто талант надо иметь – чтобы так вот сразу ёмко и выразительно!

– Предлагаю сделку, – с нажимом, чётко по слогам повторила я.

– Ты не в том положении, чтобы это делать.

– А в каком я положении? – Моя интонация получилась далеко не такой беззаботной, как у него. Это вообще трудно – вести с кем-то серьёзный разговор, сидя под скатертью в подпрыгивающей и надсадно скрипящей телеге.

– В очень интересном.

– Здравствуйте, приехали! Я на лавке одна спала. – Не успев подумать, какую глупость собираюсь сказать, ляпнула я.

– А судя по уровню умственных способностей, – протянул Йен, – просто в плачевном.

Терпеть такое и дальше было уже выше моих сил.

– Да сколько можно-то? Почему ты меня постоянно оскорбляешь?!

– Потому что ты мне постоянно врёшь.

– Что?!

– Хватит прикидываться! – Его тон мгновенно утратил всякую окраску, кроме чёрной от плохо сдерживаемой злобы. – Ты с нашей первой встречи держишь меня за дурака. Да-да, с самой первой, той, что была там, в переулке Бришена, когда Циларин чуть не отрезала руку маленькому голодранцу.

– Я тебя не понимаю, – с запинкой на свой страх и риск соврала я. Пресветлый Боже, как он узнал? Я ведь ни словом, ни намёком не обмолвилась о том, что помню ту сцену! Может, он телепат, всё это время спокойно читал мои мысли и продолжает делать это прямо сейчас?! Ох нет, глупости! Если бы это было так, он бы наверняка всё это время вёл себя и поступал по-другому. Или нет?.. В какую игру ты заставляешь меня играть, Йен Кайл? Я даже правил не знаю!

– Ладно, – Йен выплюнул это слово, как будто оно обожгло ему язык, – дам тебе подсказку: утро после Бришена, в лесу.

Я тупо смотрела на изнанку скатерти перед глазами, действительно не понимая, к чему он клонит. Причём тут утро?

– Да… Тяжело. – Как будто себе под нос, с глубоким вздохом подытожил Йен моё молчание. – Ну, раз так, подсказка вторая и последняя. И лучше бы тебе перестать испытывать моё терпение. Ты возмущалась тем, что я свернул Циларин шею.

– А что, это не достойный повод для возмущения? – деревянным голосом буркнула я, больше для того, чтобы выиграть ещё хотя бы пару секунд на раздумье. В этот миг в моей голове творилось нечто такое, что лучше всего описывалось словосочетанием «панический хаос».

– Разговор сейчас совсем не об этом, – ласково пропел Йен, и меня от такой резкой смены интонации ощутимо передёрнуло. – А дело-то всего лишь в том, что тогда на холме я ни разу не назвал её по имени.

Эти слова подействовали на меня так, что на несколько секунд я по-настоящему задохнулась. Гортань сдавило, лёгкие отозвались болью, и вот я уже кашляю, с судорожным хрипом втягивая в себя воздух, тонкой струйкой сочащийся через конвульсивно сжатое горло. Дура! Какая же я дура! Так глупо выдать себя в самом начале, и после этого старательно изображать неведение. О Боже, Боже, Боже!..

Униженная и раздавленная, я мелко дрожала, всей душой ненавидя собственную глупость и длинный язык, который постоянно облекал её в слова.

– С этим всё? Прекрасно. Теперь мы, наконец, можем без увёрток и жалких попыток солгать поговорить о сброшенной тобой личине?

Я готова была поклясться ему, что ничего об этом не знаю, что никакой личины у меня нет и никогда было, и мне не о чем говорить, пусть хоть на месте убивает. Но, чувствуя, что не могу выдавить ни слова, только немо помотала головой, шурша макушкой по скатерти. Со стороны такое, должно быть, выглядело довольно странно. И Йен истолковал это по-своему.

– Ты несколько лет скрывалась под чужим лицом, живя чужой жизнью, – спокойно сказал он, медленно сжимая в кулак скатерть у моего виска, – ты нашла способ противостоять внушению, и ты набралась наглости отрицать всё это снова и снова, глядя мне в глаза. Наверное, небольшой урок тебе не помешает. Говорят, солнечный свет полезен для здоровья.

Телега покачнулась, и я почувствовала жар его тела, так близко он оказался рядом со мной. Напротив, лицом к лицу. Точнее, лицом к скатерти. Я вскрикнула и попыталась ухватиться за то, что отделяло меня от грозящей невыносимой боли.

А потом меня захлестнул солнечный свет.

И долгие несколько секунд, пока я, скрючившись, и выставив перед собой руки, ждала собственных феерических корчей, ничего не происходило.

– Ну, давай, гори, – нехорошим голосом потребовал Йен.

Я выждала ещё пару секунд и очень осторожно приоткрыла один глаз. Йен возвышался надо мной с зажатой в кулаке скатертью. Из-за его плеча, прямо мне в лицо било ослепительное солнце. Я зажмурилась, прогоняя зелёные круги с внутренней стороны века, и чуть сместилась влево, чтобы оказаться в тени.

– В чём дело? – Как-то прямо разочарованно спросил он. – Даже не изобразишь судороги? А где исступленные крики, хватания себя за лицо, нечеловеческий вой? Раз уж ты не позаботилась о каком-нибудь фокусе на этот случай, ожоги можно было представить невидимыми обычному зрению. Ну, или придумать что-нибудь ещё. В конце концов, почему я должен измышлять за тебя всю эту чушь?

– Это не чушь, – прошептала я, ощупывая лицо и осторожно вытягивая руку под солнечный свет. Ничего. Как будто я всю жизнь была нормальным человеком, не прячущимся от солнечного света под тонкой плёнкой мази, пахнущей еловой горечью. – И этого не может быть…

– Стоп. На землю. Железку в руки.

Солнце ударило в глаза, телега резко остановилась, меня бросило вперёд.

Приставив ладонь козырьком ко лбу, я увидела, как Саврий, не торопясь, спускается с козел, вынимая из-за пояса свой ржавый меч.

– Значит, так. – Йен, как заправская хозяйка, встряхнул и начал складывать на весу скатерть. – Либо ты сейчас же начинаешь говорить и не замолкаешь, пока я не получу ответы на все свои вопросы, либо кое-кем, – он кивнул на спешившегося возницу, – в этой телеге станет меньше.

– Ты убьёшь его? – задала я самый глупый вопрос, какой только можно было задать в таких обстоятельствах.

– Я? Нет. – Йен сложил скатерть последний раз и небрежно кинул себе под ноги. – Он сам прекрасно справится. Не веришь?

– Верю, не надо! – горячо откликнулась я, памятуя о ночной сцене с ножом.

– А мне всё-таки кажется, что ты не до конца понимаешь всю серьёзность моих намерений. Небольшой наглядный пример будет очень кстати. Раз уж с солнечными ожогами такая неувязочка вышла.

– Пожалуйста, нет!

Он устало вздохнул и возвёл очи горе.

– Давай без истерик.

– Давай без бессмысленных убийств!

– Тогда я весь внимание. – Легко согласился он, отвесив шутовской поклон, сел напротив, крикнул Саврия, и телега снова затряслась по ухабам.

* * *

Что он хотел услышать от меня? Наверняка не то, что я могла рассказать. Но я говорила правду, всю, без утайки. Потому что врать уже не было смысла. Мне очень хотелось, чтобы несчастный Саврий вернулся домой к своей горластой жене и выводку ребятишек.

Я рассказывала о том, как была маленькой, хотя очень плохо помнила большую часть своей жизни. Виной тому было то падение с лестницы, ведущей в подпол, три года назад. С тех пор память часто играла со мной злые шутки, превратив воспоминания в лоскутное одеяло. Бабка говорила, что со временем это, возможно, пройдёт. Но лучше так и не стало. А после невероятного прыжка с обрыва, когда у меня перед глазами пронеслось то немногое, что я могла назвать обрывками картины своей жизни, всё стало только хуже. Говорят, клин клином вышибает. В моём случае количество клиньев, напротив, увеличилось. То, что было забыто частично, и вовсе стало напоминать сон, в котором за пеленой тумана мелькали отдалённо знакомые образы. Теперь моя память была как решето, вдобавок ещё и чужое. Но я отчаянно цеплялась даже за это. Из страха или из чистого упрямства. Пожалуй, и того и другого поровну.