Текст книги "Зеркало за стеклом (СИ)"

Автор книги: Юлия Кайто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Глава 5
Предсвадебный переполох

Глядя на отражение в высоком напольном зеркале, я чувствовала себя огородным пугалом из кружевных салфеток. Вокруг с радостным карканьем носилось вороньё. Оно явно примеривалось свить гнездо на моей голове.

– Кар, ка-а-ар? – поинтересовался самый упитанный ворон, разевая клюв у меня перед носом.

– Что, простите?

– Я говорю, как теперь? Нравится? – требовательно повторил хозяин лавки свадебных платьев, движением ножниц показывая подмастерью, в каком месте нужно подколоть.

Я ещё раз посмотрела в зеркало. Вороны исчезли, пугало осталось.

– Вообще-то, знаете… как я буду в нём ходить?

– Никак. – Мастер Вургок посмотрел на меня с неодобрением. – Зачем тебе это? Ты что, невеста? Подружка невесты? Прислуга на праздничном пиру? – Я трижды покачала головой. – Ну, вот и всё. Стой на самом видном месте и демонстрируй мой талант.

– Но мне даже руки не опустить!

– Конечно! Моя новая выкройка проймы достойна особого внимания. А если она будет затираться твоей подмышкой, её никто не увидит!

– Полагаю, мне так и стоять весь праздник живой буквой «Т», чтобы все поняли, что Ваш талант не простой, а с большой буквы? – едко спросила я, рассчитывая вернуть эксцентричного портного с небес на землю.

– А кстати отличная идея, милочка. Ты сможешь простоять в этой позе сутки, или тебе нужны подпорки?

– Нет.

– Что нет?

– Всё нет! Никаких подпорок, никакого стояния, дайте мне обычное платье, в котором я смогу двигаться, сидеть и есть, чтобы еда свободно проваливалась в желудок!

На последнее Турасья согласно захрипела от соседнего зеркала. Двое подмастерьев как раз затягивали грузную невесту в корсет, упираясь ей ногами в бёдра.

– Это будет постыдно не оригинально! – Плаксиво возмутился Вургок, яростно стуча кольцами ножниц по раскрытой ладони. – Перестань капризничать, я сошью тебе такое платье, что все гости ахнут и скажут «Боже!».

– «Боже» или «Боже упаси»? – подозрительно уточнила я.

– Нет, ну это же просто невозможно! – заголосил лавочник, отчего подмастерья забегали в два раза быстрее, а те, что делали из невестиного овала песочные часы, закряхтели с подвыванием. – Кто из нас с тобой здесь творец красоты?!

Этого энтузиаста, подумалось мне, определённо следовало бы отправить в компанию к Ковлу. Шить оригинальные костюмы для исполнителя «Терпистов».

– Послушайте, – я попыталась остановить зарождающуюся творческую истерику. – Я же ничего не понимаю в моде. Я простая деревенская девушка. Мне нужно что-то такое же простое. И удобное. Без всяких полётов фантазии. Уверена, городские модницы с удовольствием согласятся носить Ваши наряды. А я послезавтра вернусь к себе в село. Кому там показывать такую красоту? Кротам в огороде в процессе копки картошки?

– Фу! Как ты грязно рассказываешь. Нет, такой ужасной гибели своему шедевру я не желаю! – Искренне содрогнулся толстячок и капризно надул губы. – Ну и что нам теперь делать? Я не могу сшить обычную скучную безвкусицу, которую можно купить в любой другой лавке.

– У Вас же столько помощников. Может быть, поручите это им?

– Нет, конечно, Свет свидетель! Как можно?! Это же так… обычно. Берёшь выкройку, берёшь материал, и сутки бездумно сшиваешь вещь, от которой клонит в вечный сон. Я перестану себя уважать, если допущу, чтобы в моей мастерской шилось такое непотребство!

– А сколько шьются Ваши платья?

– Ну… по-разному. Иногда неделю, иногда полгода. Смотря, какую идею взять за основу. Вот, например, платье нашей красавицы я шил почти месяц. На этапе оформлении подола от меня ушла муза, пришлось ждать её возвращения. Но я до сих пор сомневаюсь, надо ли добавить по кромке козлиной бороды, чтобы образ стал жёстче. Девушка очень решительна, платье должно ей соответствовать…

Вургок задумался, и я, улучив момент, попыталась подманить к себе кого-нибудь из подмастерьев. Поднятые руки затекли, но опустить их можно было только при условии, что кто-нибудь вытащит торчащие отовсюду иголки, тем самым снова сделав меня человеком из ощетинившегося дикобраза. Но никто на мои жалобные взгляды не купился. Раз мастер говорит «красиво», значит, заказчик обречён.

– У нас шесть часов до свадьбы. – Напомнила я голосом, которым на похоронах хорошо говорить «Закапывайте».

– Я знаю, знаю! – Затопал впечатлительный портной. – Этими словами ты расшатываешь мой мир!

– Освободите меня, и я перестану! – с жаром пообещала я, чувствуя, что ещё немного, и тело моё окостенеет в такой позе навечно.

Вургок отмахнулся со словами «я подумаю, как можно сделать красоту за такое неприлично малое время», и ко мне рванулись сразу трое ретивых помощников. Иголки и булавки посыпались дождём, кружево длинной змеёй свернулось вокруг ног. Совсем ещё маленькая девочка-подмастерье принесла широкий отрез грубой материи, в которую и завернула меня, привстав на цыпочки, чтобы подсунуть свободный конец под верхний край на груди. Вырвавшись из плена, я с наслаждением потянулась и уселась прямо на пол, скрестив ноги.

Портной в этот момент критически оглядывал багровую Турасью, на которой трещал по швам с грехом пополам затянутый корсет.

– Ну как, милочка? Ты себе нравишься? – Судя по тону, он был уверен, что услышит в свой адрес нескончаемые дифирамбы.

В отражении зеркала я увидела, как неистово замотала головой невеста.

– Почему?! Милочка, опомнись! Такую невесту захотел бы сам Правитель! Ты только посмотри, какая у тебя талия в этом платье! Сплошное загляденье! Душечка, ты просто неприлично красива!

Как и любая чрезмерно полная женщина, против заявления о том, что наряд её стройнит, Турасья устоять не смогла. Она принялась вертеться то так, то этак, рассматривая свои объёмистые телеса, и натужно хрипя в корсетном саркофаге.

Я оценила хитрый ход. В своём наряде девица походила на слегка приплюснутое с боков яйцо, на две трети воткнутое в горку соли. Помимо яйца из соли торчали какие-то ошмётки на палочках, присыпанные блестящей пылью. Определённо, козлиная борода будет смотреться не хуже. Потому что куда уж тут…

– А вот на подоле у нас, – вдохновенно рассыпался в объяснениях Вургок, – стилизованные фигурки эльфов и дриад, символизирующих любовь, женское начало, плодовитость, богатство… эээ… стройность и девичью красоту в пору невинности. Так, да. Но особенно стройность! – Ушлый закройщик понял, на что надо упирать, и пользовался этим без зазрения совести. Брошенный в мою сторону взгляд, был расценен, как угрожающий, и истолкован примерно как «Откроешь рот – снова станешь кружевным пугалом». Поэтому я сделала вид, что сижу и молча предаюсь отчаянию на почве того, что такая одёжная красота не мне досталась. В конце концов, если кто-то обманывается в своё удовольствие, грех мешать процессу. Тем более, что несчастная невеста и так уже находилась на грани нервного срыва, грозившего окружающим возможностью членовредительства. Пусть порадуется. Когда придёт пора свадебного угощения, всё непременно разрешится само собой.

– А вот тут, лапочка, у нас шляпка с птицами и стрекозами…

Мне показалось, что заваливаться на бок Турасья начала ещё при многообещающем «а вот тут». Так или иначе, к концу фразы пол содрогнулся, приняв на себя удар пышного бесчувственного тела.

– Корсет! Чего стоите, развязывайте, быстро! – крикнула я испуганным подмастерьям, запутавшись в собственных ногах, и встав только со второй попытки.

Подмастерья, полчаса до того изо всех сил пытавшиеся выдавить талию там, где её отродясь не было, наверняка возненавидели меня на всю оставшуюся жизнь. Пока Турасью приводили в чувства похлопыванием по толстым щекам, я полюбопытствовала относительно шляпки. Головной убор диаметром в два полных локтя был расшит жемчугом, сушёной рябиной, перьями и бахромой из… чьих-то волос. На палочках из него торчали такие же лоскуты, как и на подоле платья. Развиваем воображение, ищем отличие птиц и стрекоз от эльфов и дриад… В общем, зрелище было грандиозно и страшно… как сама невеста накануне вечером.

* * *

Оставшись в одиночестве у кованых, густо оплетённых хмелевым поползнем ворот ограды, я первым делом по привычке пошарила рукой между прутами створки в поисках щеколды или крючка с обратной стороны. На селе все калитки запирались чисто символически. Это делалось исключительно с целью не допустить на свои грядки жадных до культурных посевов овец и коз. Так что в ход шли упомянутые щеколды, крюки, а то и просто кусок верёвки, привязанный к крайней рейке калитки и накинутый на заборный столбик. Грабителей никто не боялся. Какие тут грабители, когда кругом все свои? С этой светлой мыслью я сосредоточенно ощупывала створку изнутри до тех пор, пока меня не схватили за руку, строго пробасив между прутьев:

– А ну-ка, девка, чего удумала?

От неожиданности я дёрнулась назад. С той стороны послышался глухой удар и приглушённая брань. У меня несильно загудела голова – ведь ненароком же. Руку отпустили.

– Кто там? – опасливо спросила я, не торопясь снова приближаться. Вдруг это Турасьин жених собственной персоной? Вышел мужичок перед сном до ветру, а тут я в ворота лезу. Неудобно получилось.

Железная створка дважды щёлкнула, скрипнула и открылась, выпустив наружу молодого парня с широченными плечами. Одной рукой он прикрывал правый глаз, другой угрожал мне толстой кочергой. Я вежливо отвела наставленную кочергу от лица и, как смогла, изобразила алишкин «мненеврас». Будем считать, что поздоровалась.

– Чего надо? – буркнул детинушка, загораживая мне дорогу.

– Турасью Заваляеву. – Также вежливо отозвалась я. Даже по невнятному описанию, выданному мне Алишкой, я его опознала. Это был кто угодно, только не «усатенький хахаль».

– Барыню, что ль? В такую позднь? А по какой нужде?

– По крайней.

Он оглядел меня с головы до ног и обратно, потом наклонился вперёд и поманил сделать то же самое. Я подалась навстречу. Парнище загудел интимным шёпотом.

– Ты вот что. Завтрева венчание ввечеру. Так ты приходи на паперть и вставай прямёхонько возле входа в храм. Как только новобрачные выйдут, я тебе рукой махну, тут-то и кидайся им в ноженьки, желай счастья и всяких благ. Главное поперёк остальных успеть. Первому милостыня завсегда серебрушкой идёт. А уж остальные потом на кулачках за медяшки спорят. Вижу, ты девка не промах, вон все костяшки ободраны, да токмо не люблю я, когда баб бьют. Особенно таких молодух тощих. Так что завтра там порезвее. И мне покойно будет, и тебе доходно.

Я скрипнула зубами и, не разжимая их, объяснила, кто я такая. Парень поковырял мизинцем в ухе (видимо, там у него находился потайной рычажок для включения соображалки) и сообщил, что «никакую травницу из Камышинок барыня не ждёт, а токмо госпожу ведьму из своего села».

– Я госпожа ведьма. – Время общения с Марфином научило меня терпению и приёмам общения с такими людьми (по утверждению за раз: сказала, услышали, переварили, двигаемся дальше). Но прошедший день полностью истощил все запасы первого.

– Чёй-то не похожа, – с обидным сомнением сказал детинушка, по локоть запустив обе руки в карманы своих широченных шаровар, и сосредоточенно там роясь. Я не знала, что буду делать, если он откажется пустить меня внутрь. Видимо, останется только вцепиться в ограду и кричать, пока Турасья сама не выйдет и не опознает. Наконец, в свете фонаря появилась сложенная в несколько раз мятая бумага. Бумагу стыдливо отряхнули от налипших крошек и даже попытались сковырнуть пальцем тёмный кружок. Жирное пятно никак не отреагировало и осталось там, где было. Парнище разгладил бумагу на колене и зачитал мне её содержимое.

– Го… с… пож… жа ве… д… дь… ма. Го-спо-жа ве-дьма.

– Дай-ка сюда.

Я выхватила у него записку, предположив, что, в противном случае, тут мы и заночуем. На листе большими кривыми буквами значилось: «ГОСПОЖА ВЕДЬМА ИЗ СЕЛА. НИЗКАЯ ДА ТОЩАЯ. ВОЛОСЬЯ РУСЫЕ НА ЗАТЫЛКЕ МЕЛКИМ БЕСОМ. РУБАХА ШЁЛКОВАЯ. ЮБКА ДЛИННАЯ. НА ПОЯСЕ ТРАВА. РУГАЕТСЯ». Вот она – правда без прикрас.

– Ну что, по-моему, всё сходится. – Я вернула бумагу и приступила к поэтапной демонстрации. – Я госпожа ведьма. Я невысокая и хм… тощая. Волосы русые и вьются…

– Тут написано токмо на затылке вьются. – Охотно вошёл в роль буквоеда плечистый сторож.

– Ладно, сейчас сделаем на затылке. – Я вытащила прибранную в котомку заколку, кое-как собрала волосы и привычно заколола их так, чтобы было видно шею. – Так пойдёт?

– Так пойдёт. – Важно согласился мой дознаватель. – А вот рубаха на тебе какая?

– Рубаха льняная. – Покаянно вздохнула я. – Но ведь я же могла её сменить с тех пор, как тебе вручили эту чудесную бумажку? Когда, кстати, вручили?

– Вчера.

– Давай будем считать, что рубаха – это не самое главное для определения меня, договорились? Тем более, что она всё ж таки есть. Правда, не шёлковая, большевата в груди и немножко порвалась вот тут на вороте…

– Ага. Как будто ты её сняла с кого, после того, как за ворот оттягала. А потом на себя одела – и на тебе! Низкая да тощая, а рубаха на высокую да такую, чтоб было, за что подержаться! – хохотнул детина, отчего я сразу перешла к последнему пункту опознания, с чувством послав его к лешему искать у того, за что подержаться.

– Ругаешься, верю. А предъяви-ка траву, как тут сказано.

Я порылась в котомке, вытащила из неё пучок мокролюба и заткнула за пояс юбки.

– Годится. – Серьёзно кивнул детина после придирчивого осмотра, сложил свою бумажку и посторонился, давая мне дорогу. – Милости прошу в дом, госпожа ведьма.

– Да чтоб тебе не хворалось, добрый молодец. Холодное к глазу приложи. – Процедила я сквозь зубастую улыбку и прошла мимо. Ворота позади снова скрипнули и пощёлкали, закрываясь. Вслед мне донеслось какое-то бурчание, но обернулась я уже только на крыльце. Сторож стоял у ворот, немыслимым образом изогнув шею. Судя по долетевшим до меня репликам, никакой монетки в кармане шаровар не завалялось, а золистая кочерга для такого дела не годилась. Поэтому единственным, что можно было приложить к синяку, оказались сами ворота. Именно этим в данный момент и занимался бдительный сторож. Я напоследок издала тихое «вот это находчивость» и постучала в дверь.

* * *

С минуту ничего не происходило, поэтому я постучала снова, уже настойчивее. Изнутри донёсся звук шагов, и дверь приоткрылась где-то на ладонь.

– Густя, я ж тебе сказала, нема больше дармового квасу… – Успела сказать выглянувшая девица, прежде, чем разглядела, что я не Густя, и на упомянутый квас, судя по всему, не претендую. В руке она держала за петельку круглую медную плошку, в которой возвышалась толстая зажжённая свеча. В свете дёргающегося пламени девичье лицо выглядело, как у похмельной: затёкшее, с опухшим носом и глазами.

– Вы чьих будете? – приоткрыв дверь пошире, девица близоруко прищурилась, смачно втянула носом и вытерла глаза. Моего слуха достиг чей-то надрывный плач.

– Госпожа ведьма из села Турасьи Заваляевой. Пришла на… свадьбу. – Я запнулась, вслушиваясь в громкие женские рыдания. Создавалось нехорошее впечатление, что я ошиблась домом, и вместо свадьбы тут намечаются пышные похороны. Вон и венки траурные в рядочек у дальней стены выставлены.

– Заходите, госпожа ведьма. Вы как раз вовремя. – Внезапно обрадовавшись, засуетилась девица и распахнула дверь с таким усердием, что та стукнулась обо что-то, невидимое с моего места у порога, и это что-то с громким стуком покатилось по полу. – Ой, ритуальная урна!

Вовремя?! Ритуальная урна?! Я вошла, и девица, сунув подмышку поднятую урну, прикрыла за мной дверь. Урна перекочевала на место – высокий столик с крохотной столешницей (в аккурат по размеру донышка ёмкости) – а меня повели к лестнице, освещая путь свечкой. Плач из-за запертой двери дальше по коридору стал каким-то натужным, словно издающая его женщина старательно репетировала роль плакальщицы, но никак не могла решить, то ли причитать громче, то ли выть протяжнее.

– Я сейчас, – девушка коротко присела и кинулась к двери. Добежав, она замолотила по ней кулаками. – Саёма, кончай причитания, госпожа ведьма пришла!

Плач резко оборвался и сменился гаденьким хихиканьем. Я молча покосилась на запертую дверь, между делом рассматривая в полумраке выставку похоронных венков. Скудно освещённые свечным пламенем, они оказались конскими хомутами, увитыми цветами и пёстрыми лентами. На одном я разглядела блеснувшую золотом надпись «…лаем счастья ново…» и здраво рассудила, что новопреставившимся счастья желать не принято, значит, всё-таки будет торжество, а не скорбный поход до ближайшего кладбища.

Девица представилась горничной Умаей и проводила меня на второй этаж, где и остановилась перед дверью, полоска света из-под которой пересекала поперёк тёмный коридор. Постучавшись, девица приоткрыла дверь и доложила:

– Барыня, к вам тут…

– Никого видеть не хочу! Все вон пошли, а то быстро плетьми отхожу!

Умая отпрыгнула, с той стороны что-то глухо грохнуло об дверь.

– Вы уж сделайте чего, госпожа ведьма, а то страховидло такое в храм вводить грешно! – прошептала мне горничная и сбежала, оставив в кромешной темноте перед закрытой дверью, за которой обреталось «страховидло». Я чуть-чуть помялась, но отступать было поздно и некуда.

– Турасья! Это я, травница. Будешь бузить, я тебе…

– Госпожа ведьма! Голубушка! – дверь распахнулась, мне в глаза плеснуло ярким светом, руки прижались к бокам, а рёбра, кажется, прогнулись внутрь от крепких объятий будущей барыни. – Что так долго шла? Я уж почти отчаялась! Вона и куколку заготовила, чтоб булавки в неё втыкать да проклятье на тебя наводить, коли не придёшь!

Объятия, наконец, разжались, и я вздохнула полной грудью, представив, как рёбра спружинили, принимая прежнюю форму. Турасья в явном нетерпении переминалась с ноги на ногу. Я подняла взгляд к её лицу… и увидела одни только глаза. Всё остальное от шеи до макушки было замотано куском простыни, остатки которой обличающее высовывались из-под широкой смятой кровати. Спальня выглядела так, будто в ней табун домовых играл в салки, переворачивая на своём пути всё, что не прибито к полу или слишком весомо. «Куколка» для втыкания булавок представляла собой перетянутую посередине верёвкой подушку с намалёванной на ней оскаленной рожей и парой завитушек по бокам, видимо, означавших мои кудрявые волосы.

– Это ещё что такое? – обалдело вопросила я, имея в виду всё сразу.

– Горе мне! Горюшко! Спаси, матушка, помоги, госпожа ведьма! – заголосил хриплым баском Турасьи белый моток. – Злодей какой-то хворь страшную на меня напустил! Как вернётся наречённый мой, не узнает да и со двора выгони-и-ит!

– Я вот тебя тоже не сразу в таком головном уборе признала. Может, если снять, жених всё-таки повременит с изгнанием?

Турасья бухнулась на пол и заревела в полный голос, а я, нащупав заправленный краешек, в несколько приёмов размотала обрывок простыни. Громкости рёва ощутимо прибавилось. Я цыкнула на красную девицу, хотя девица была скорее даже малиновая. Пятна от долгих рыданий расплылись поверх россыпи красных прыщей-точек по всему лицу, которые в беспорядке спускались на шею и руки, видневшиеся из-под обширной ночной рубашки. Я встала, подперев кулаком подбородок, и задумалась. Турасья попыталась снова зайтись в безудержных рыданиях. Я присела перед ней на корточки и аккуратно ощупала лицо. Щёки были горячими на ощупь.

– Давно это у тебя?

– Почитай денька три уже. Как Гудорушка мой по делам съехал.

– И что, за всё время не нашлось в округе ни одного лекаря? – справедливо усомнилась я.

– Нашлось, а то как же… Сплошь охальники, которые с порога велят раздеваться. Их Густя штук пять с порога рожей вперёд выкинул.

– Ну, может, у них метод осмотра такой… – неуверенно предположила я, но Турасья упорствовала в убеждении, что все вышеназванные жаждали покуситься на её девичью честь, так что пришлось замолчать и смириться. В конце концов, кто их знает. Может, в городе настоящих знахарей пополам с шарлатанами, и все последние, как на зло, попались моей мнительной односельчанке. – Голова не болит? В жар или в холод не бросает?

– Нет, ничего такого, токмо лицу жарко, да чешется всё несносно! – В подтверждение своих слов, девица ожесточённо поскребла красное плечо.

– Не чеши, иначе зудеть ещё больше будет. – Я сняла через голову котомку и начала в ней рыться, попутно спросив Турасью, не ела ли она в последнее время чего-нибудь странного.

– Откель же тут странное? – прозвучал гордый ответ. – Чай, у такого человека, как мой суженый, что попало на стол не ставят. У нас и мясцо парное, и молочко только из-под коровки, и картошечка одна к одной, и огурчики-помидорчики сочненькие…

От перечисления и восхваления еды мой желудок сжался в комок и громко заурчал, упрекая в том, что за суматошный день я удостоила его только кружкой молока и кусочком яблока. Он де не намерен терпеть пытку красочными описаниями, поэтому или корми хозяйка, или красней за издаваемые звуки.

– …Всё приготовлено с сольцой да перчиком. А к чаю пирожки с пылу с жару, конфеточки всякие. Петушки на палочке, да вот шоколадки ещё.

– Шоколадки? – сосульки из жжёного сахара были мне знакомы, хоть я их и не любила, а вот про вторую сласть слышала впервые.

– Да, – маленькие Турасьины глазки загорелись, она на удивление ловко подскочила и кинулась к кровати – выуживать из-под подушки бумажный кулёк. – Это Гудорушкина придумка. Выглядит срамно, зато на вкус – лучше нету!

Она протянула мне кулёк. Желудок заворчал ещё громче, но теперь – умоляя не отправлять в него эту гадость, потому что он её всё равно тут же вернёт обратно. Коричневато-бурая масса, мягкая на ощупь, выглядела, как коровья лепёшка, подсохшая за день на солнце. Я брезгливо принюхалась, но запах был на удивление приятный, сладкий.

– Мне Гудорушка десяточек кулёчков оставил, сказал, пущай, мол, скрасят грусть девичью, покуда я не вернусь. – Турасья шумно вздохнула и промокнула подолом ночной рубашки навернувшуюся слезинку.

– И сколько ты их уже съела?

– Да вот, почитай, этот только и остался… Последние минуточки скоротать, пока не вернулся наречённый мой, отрадушка.

– Что – все? – я недоверчиво взвесила кулёк на руке. Потом представила, что их десять. И все мои сомнения о причинах превращения невесты с внешностью на любителя в «страховидло» исчезли окончательно. Мифические злодеи тут были явно ни при чём. А вот аллергия расцвела пышным цветом на почве грусти и пристрастия к сладкому.

– А как тут удержишься, когда тоска гложет? А шоколадку кусь – и сразу как-то веселее на душе.

– Но не в таком же количестве!

– А у меня очень сильная тоска была! – набычилась Турасья, замолчала, прислушиваясь к чему-то, потом сморщилась и пустила слезу. – Ну вот опять началось! Дай сюда, не то не выдержит сердце девичье, остановится от горюшка!

Ко мне потянулись здоровенные ручищи, но я спрятала кулёк за спину и резко встала, тут же едва не шлёпнувшись обратно, когда успевшие занеметь от сидения на корточках ноги вознамерились подогнуться.

– Ты что это, госпожа ведьма, смерти моей желаешь? – размазывая по лицу слёзы, и громко шмыгая носом, надвинулась на меня Турасья. – Хочешь тоской уморить, а сама за моего ненаглядного замуж выскочить?

– Ты что городишь-то, скорбная невеста?! – ахнула я, невольно отступая спиной к двери на дрожащих ногах. Правую ступню сильно кололо, и я представила, как пытаюсь, хромая, сбежать от разъярённой девицы килограммов в девяносто живого весу. Картина вышла не очень. Особенно момент, когда я спускаюсь по лестнице, а Турасья с гиканьем просто падает на меня плашмя. – Какая смерть, какое замуж?! Я сюда целый день по твоей просьбе шла! Ты своих шоколадок пере…

– Шла целый день, а обратно за полдня добежишь, ведьма-разлучница! – истерично взвизгнула невеста и ринулась на меня. Я ответила воплем на октаву пониже и кинулась к лестнице. В коридоре было темно, и мы чудом разминулись с вовремя шарахнувшейся девичьей фигуркой. Умая (которая не иначе, как подслушивала у незапертой двери) тоже завизжала и сиганула вслед за мной. С лестницы мы слетели почти одновременно, следом прогрохотала Турасья. Из дальней комнаты послышался безумный хохот и глухие удары. Похоже, загадочная Саёма пыталась выбить дверь плечом. Откуда-то высыпало ещё человек десять, наверное остальные домашние слуги. Заспанные, в подштанниках и сорочках, они таращились на нас с Умаей, во все лопатки улепётывавших от невесты, которой полагалось ворочаться без сна в девичьей постели, предвкушая завтрашнюю свадьбу. Куда там!

Во внезапно открывшуюся входную дверь я вылетела так, будто меня подбросила невидимая сила. Кого-то, намеревавшегося сделать шаг за порог, и уже поднявшего для этого ногу, просто снесло. Мы вместе покатились с трёхступенчатого крыльца, упали, а сверху нас придавила бестолково барахтающаяся и ревущая от страха Умая. Кое-как спихнув её с себя, я скатилась с ругающегося мужчины на землю и припустила к воротам, чуть не споткнувшись о собственный подол. Сзади нарастали крики. Разбуженные слуги выскакивали из дверей, белея в сумерках исподним. Последней на пороге показалась Турасья. Я отчаянно дёрнула створку ворот и чуть не вывихнула себе руку. Заперто! Где этот любитель нетрадиционных методов сведения синяков с ключами?! Путей для отступления не было. Ограда слишком высока, чтобы через неё лезть, а летать и просачиваться в щели я не умею.

– Ах ты ж змеюка подлая, сейчас я тебя отучу, как…

– Тураша! – спокойный, сильный, но крайне удивленный голос раздался от порога. Там, отряхиваясь, стоял тот самый мужчина, на которого я так невежливо выпала из дверей.

– Гудорушка! – раскрыв широкие объятия, девица с радостным визгом перепрыгнула крылечные ступеньки, отпихнула неуклюже поднимающуюся с земли горничную и прижала к пышной груди плотного невысоко суженого. Я с гортанным стоном облегчения упёрлась лбом в ворота.

* * *

Час спустя мы сидели за широким дубовым столом, ведя непринуждённую беседу с Гудором Матвеичем. Турасья сама подносила нам всевозможные яства, каждый раз старательно делая передо мной низкие реверансы (я, наконец, узнала их правильное название). Поясные поклоны были отвергнуты после того, как сгорающая от стыда невеста уронила солонку. Несколько минут размахивания руками в ограждающих от злых духов знаках, плевков через левое плечо и громкого неестественного смеха над рассыпавшейся солью убедили девицу, что истовые поклоны с чем-то в руках чреваты. Но от чувства вины перед госпожой ведьмой не избавили. Турасья горячо винилась, клялась в том, что всему виной девичья тоска, и что серьёзно калечить она меня не собиралась. Так, выдрать пару клоков волос, расцарапать лицо и подбить оба глаза. А потом распотрошить мою котомку и растоптать всё её содержимое. Я задумчиво пожевала поднесённый ломтик парной ветчины и согласилась, что девицы накануне свадьбы бывают очень впечатлительными, и зла на них за это держать не надо.

Гудор, улучив момент, тронул меня за рукав и тихо поблагодарил.

– Она ведь у меня не злая. Просто молодая ещё совсем. Страсти кипят. – И снова скрылся в клубах сизого дыма из трубки.

Торговец оказался очень приятным человеком. Невысокий, крепко сбитый, с простым лицом и весёлыми морщинками вокруг глаз, он был вдвое старше меня, но при этом отнёсся со всем уважением к молодой сельской травнице.

Под его доброжелательным взглядом я вдруг очень смутилась и растерялась, осознав, что вся моя бесцеремонная бойкость в общении куда-то исчезла. Я могла сколько угодно упражняться в ехидстве, вдоль и поперёк костеря односельчан, которых знала не один год, и которые, по сути, сами установили такие правила игры: побаивались, но не признавались в этом даже самим себе, поругивали украдкой, но любили. И никто из нас не переходил невидимой черты, за которой подколки становились уколами. Я могла заговариваться и проявлять чудеса глупой наглости в моменты сильного напряжения, как несколько часов назад в том переулке, где было настолько не по себе, что даже не страшно. Или позже от злости, когда чуть было не оставила зачарованного мальчишку с вывихнутой рукой посреди бурлящей толпы.

Но чего, оказывается, я не могла – так это свободно общаться с незнакомым человеком, который никак на меня не давил, вместо этого просто располагая к общению. Это стало для меня таким поразительным открытием и, видимо, тут же отразилось на лице, что Гудор даже обеспокоенно спросил, всё ли со мной в порядке. Я кивнула, обманывая его и пытаясь подбодрить себя. Сначала беседа не клеилась, но пока Турасья, разогнав шушукающихся слуг спать, сама суетилась у печи, мы потихоньку разговорились.

Гудор был вдовцом. Сын от первого брака давно жил в Алашане, заведуя отцовским делом по изготовлению шоколада. Столичные модники и модницы готовы были выкладывать неприличные суммы за необычную новинку, так что дело приносило хорошую прибыль. Раз в три месяца сын отправлял отцу посыльного с половиной выручки и мешком произведённого лакомства. Молодой невесте шоколад пришёлся по вкусу, и Гудор с удовольствием баловал зазнобушку. Отправляясь, чтобы уладить кое-какие дела перед свадьбой, он отвёл милую в холодный погреб, где хранил сласть в плотных бумажных кульках, и открыл тайну её чудесного действия на хандру.

– Кто ж знал, что она всё сразу скушает. – Усмехался мужчина, посасывая трубку, и с нежностью глядя на Турасью, покрытую бледнеющей аллергической сыпью. Я намешала нужных травок (благо, отправляясь в путь, набрала с собой всего по чуть-чуть на всякий случай, а расправиться с моей котомкой вспыльчивая невеста, слава Богу, не успела) и напоила красную девицу получившейся горечью. В снадобье можно было добавить мёда, чтобы вкус стал приемлемым. Но я не удержалась от маленькой мести за попорченные нервы и заставила выпить, как есть. Турасья кривилась и пучила глаза, но проглотила всё безропотно, а потом ещё долго приседала, благодаря за избавление. Шоколад я ей строго-настрого запретила есть до окончания медового месяца. А потом – понемногу и только под бдительным присмотром Гудора Матвеича. Тот одобрительно кивал на мои слова и строго сдвигал брови на неуверенные протесты невесты.

Спать мы разошлись глубокой ночью. Видя, как я украдкой пытаюсь сполоснуть в умывальнике шею, догадливый купец предложил мне не мучиться и кликнул заспанную Умаю, которая проводила меня до холодной бани, где я и окатилась парой тазов ледяной колодезной воды. Ничего, не зима на дворе, зато хоть пыль и пот смылись.

– Охота Вам была, госпожа ведьма, в холодном полоскаться, когда завтра перед свадьбой вдоволь напаритесь. – Не таясь, зевнула горничная, собираясь уходить. Меня определили на ночлег в одной из комнат для прислуги, так что кому-то сегодня пришлось потесниться. Возможно, самой Умае.