Текст книги "Дом Мэлори. "Мама, ты справишься!" (СИ)"

Автор книги: Юлия Ханевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава 29

Двор встретил меня тишиной и глухим шелестом сухой травы под ногами. Ветер слабо пошевелил ветви яблони, давно переставшей плодоносить, и с крыши сарая осыпалась горсть сухого мха, словно приветствие из былых лет. Округа дышала запустением, и все же в этом ветхом уголке мне предстояло заново учиться жить.

Я обвела взглядом постройки. Покосившийся хлев, сломанная кормушка, заколоченное окошко погреба – каждый предмет хранил отпечаток прошлого, которое когда-то принадлежало моей семье, пусть я и не могла его толком вспомнить. Сердце сжималось от этой туманной связи, которую теперь предстояло возобновить.

Скрипнув ржавой щеколдой, я распахнула дверь в сарай.

Здесь пахло пылью, старым сеном и железом. Внутри было темно, но луч света, пробивавшийся сквозь щель в крыше, освещал кое-какие очертания – в углу стояло перекошенное ведро, рядом кучка тряпья. Скорее всего, старые мешки или рваные отцовские рубахи. Я подобрала все это и, не раздумывая, вынесла на улицу. Отобрала несколько тряпок – бросила их на порог. Взяла ведро и направилась к колодцу.

Буран в это время бегал вокруг меня, словно тоже не находил себе места.

Набрав воды, я вернулась в дом. Поставила ведро на пол, обмакнула тряпку и принялась стирать пыль со всех видимых поверхностей. Подоконник, стол, печь… Затем опустилась на колени, принимаясь за пол. Руки начали двигаться почти сами собой. Доска за доской, я втирала влажную ткань в грязь, словно хотела стереть с пола саму боль. Вода быстро становилась темной, но я даже не замечала этого.

Боль в спине, колени на холодном дереве, ломота в теле – все это словно растворилось. Осталась только я, эта комната и монотонное движение рук. Стук сердца стал размеренным, мысли – тише. Я просто мыла.

И мыла.

И снова мыла.

Буран лег неподалеку. Он не лаял, не скулил – только дышал в унисон со мной, будто знал, что мне сейчас надо быть именно здесь.

Стук в дверь прозвучал неожиданно – глухо, в два коротких удара. Я вздрогнула, выпрямилась, оставляя тряпку и машинально вытирая руки о подол. Сердце на миг замерло – после поджога любой звук вызывал тревогу.

Буран поднял голову, но не зарычал, лишь вильнул хвостом.

Я подошла и приоткрыла дверь.

На пороге стояла старушка – худая, ссутулившаяся, в вылинялом платке и с глубокими морщинами, как дорожные трещинки на карте. Глаза ее были ясными и мягкими, с той особой теплотой, что бывает у тех, кто уже многое пережил, но не ожесточился. Одной рукой она опиралась на палку, а второй стирала пот со лба.

Поначалу я не узнала ее – лицо казалось смутно знакомым, как будто видела его однажды мельком, в другой жизни. А потом… вспомнила. Дом на краю деревни и новорожденные щенки рядом с лавкой.

– Тетя Джин?.. – голос дрогнул. – Это вы мне тогда… пса отдали?

Губы старушки дрогнули в улыбке, и она кивнула.

– Я, милая. Я. И рада, что он у тебя. Мне-то эта образина только огород топтала, да кур пугала! – она склонилась чуть вперед, заглядывая в комнату.

Буран, узнав ее, коротко залаял, подбежал и ткнулся мордой ей в колено.

– Вот же, хорошая душа, – прошептала она, почесав его между ушами. – Я ведь так и знала, что тебе он по сердцу придется. Он сразу за тобой пошел. Значит, судьба.

Я отступила в сторону, жестом приглашая ее войти.

Тетя Джин перешагнула порог, огляделась. Взгляд ее скользнул по сырому полу, пыльным разводам на подоконнике, скудной обстановке. Она ничего не сказала сразу – только вздохнула, тихо, едва слышно, но в том вздохе было больше понимания, чем в любых словах.

– Я слышала, милая… – сказала она, медленно проходя к окну и касаясь косяка рукой, как будто вспоминала что-то свое. – Про пожар. Про все, что случилось. Деревня у нас… не быстро забывает, но быстро пересказывает. Горько.

Я кивнула, не находя, что ответить. В горле защемило. Я вдруг ясно поняла, как мало слов мне нужно – всего одно доброе, человеческое, – чтобы почувствовать: я не одна.

– У меня в доме, – продолжила она, поворачиваясь ко мне, – осталась мебель. В комнате дочери. Ее давно уже нет… оспа забрала лет десять назад, – она помолчала, опустив глаза, и уголок ее рта дернулся. – А вещи так и стоят. Кровать крепкая, шкаф добротный. Там и белье хорошее, не рваное, и одежда есть – не по моде, конечно, но чистая. Посуду тоже взять можешь – у меня две руки, а кастрюль пять, зачем мне столько?

Я стояла, вцепившись пальцами в подол платья, будто держалась за него, чтобы не распасться. Слова не находились. Только грудь сдавило так, что хотелось выдохнуть рыданием. Почему-то именно эта простая, тихая доброта пробила больнее всего. Никто ничего не требовал, не спрашивал, не сомневался – просто предлагал.

Просто был рядом.

– Спасибо… – выдохнула я, едва слышно. – Я… не знаю, чем смогу отплатить, но…

– Глупости, девочка моя, – перебила Джин, и ее голос стал неожиданно твердым. – Это не долг. Это по-человечески. Когда умирает дом – надо, чтобы кто-то помог построить новый. Или хотя бы крышу над головой вернуть.

Она подошла ближе, подняла ладонь и мягко провела по моим волосам.

Я опустила голову, и вдруг из глаз хлынули слезы.

Колени подкосились, и я опустилась на единственный уцелевший табурет – тот самый, на котором когда-то сидел отец, заделывая сети или строгая деревянную ложку. Подо мной заскрипели рассохшиеся ножки, и в этот звук, будто в треск старого дерева, вложилось все, что я сдерживала.

Слезы полились без разрешения – хлынули горячими потоками, путая дыхание, обжигая щеки. Я закрыла лицо руками, пытаясь скрыть свою слабость. Все слишком. Слишком больно. Слишком страшно. Слишком щемит в груди от того, что кто-то – просто так – готов помочь, не дожидаясь просьбы, не требуя ничего взамен.

Я почувствовала, как легкая, теплая ладонь легла мне на макушку. Джин аккуратно, по-матерински гладила меня по волосам. Без лишних слов, без суеты – как будто знала, что именно это и нужно. Что в этом прикосновении – утешение, которое я не позволяла себе просить.

– Это не горе, милая, – прошептала она. – Все у тебя еще будет. Главное, что вы живы. Остальное… – она чуть сжала мои плечи, – наживное.

Я всхлипнула, кивнув, и сжала ее сухую узловатую ладонь в своей.

Она подождала, пока я немного успокоюсь, потом отпустила и выпрямилась.

– Скажешь, когда можно ввозить все. Я с соседом договорюсь – у него телега, он не откажет. Только махни рукой – и все будет у тебя под крышей, как и положено. Посуду заверну в полотенца, белье перетряхну. Не стесняйся, ладно?

Я снова кивнула, уже молча. Говорить не могла – только благодарно смотрела ей вслед, когда она пошла к выходу. На пороге остановилась.

– Держись, девочка, – сказала напоследок. – Пусть в этом доме будет тепло. Снаружи и – главное – внутри.

Дверь за ней закрылась с мягким щелчком, и в комнате повисла тишина. Но в этой тишине больше не было пустоты.

Я немного посидела в тишине, позволяя слезам испариться вместе с внутренним гулом, что терзал меня весь день. Не все было потеряно. Не все. Есть руки, которые помогут. Есть добрые слова, способные унять дрожь.

Я поднялась, подошла к двери и на автомате проверила внутренний засов – тяжелый, ржавый, но все еще надежный. Заперла, будто ставя точку в этой части дня. Дом был пуст, но он уже не казался мертвым. Теперь он ждал. Меня. Мальчиков. Будущее.

Буран тихо тявкнул, подгоняя.

– Идем, – выдохнула я и погладила его по голове.

Затем отперла засов, вышла на крыльцо и пропустила пса вперед. Мы вышли на дорогу, воздух ударил в лицо полуденным жаром. Буран шел рядом, время от времени посматривая на меня, будто считывая состояние. Я двигалась быстро – не потому что спешила, а потому что не хотела снова начинать думать.

Когда я свернула к дому Люсинды, сердце дрогнуло. У ее ворот стояла карета. Знакомая. Темная, с кучером на козлах и запряженная двумя лошадьми.

Карета Теодора.

Я остановилась, и на миг все вокруг стало слишком тихим. Даже ветер исчез, будто мир затаил дыхание. Буран, словно чувствуя перемену, прижался к ногам и взволнованно заколотил хвостом по земле.

Вздохнув, я провела ладонями по юбке, стирая воображаемую пыль, и возобновила шаг.

Едва шагнула внутрь, как сердце сжалось, словно узнало гостя раньше меня самой.

Теодор стоял у окна, спиной к двери, и солнце выхватывало из тени темные пряди его волос. Он обернулся на звук – спокойно, будто и не ждал. Но глаза его говорили другое. Там было что-то такое, от чего у меня вдруг ослабли колени. темноволосый

– Мэлори, – тихо произнес он.

Я кивнула, стараясь держать себя в руках. Люсинда встретила меня взглядом из-за стола – Итан и Мэтти сидели рядом, увлеченно перебирая прошлогодние орехи. Видимо, она придумала им занятие специально, чтобы мы могли поговорить.

Теодор подошел ближе, но не слишком – на расстоянии вытянутой руки. Я почувствовала тонкий аромат его мантии: что-то между свежестью дождя и луговыми травами, легкий и теплый, как он сам.

– Не хочешь прогуляться? – спросил он. – Здесь… слишком много глаз и ушей.

Я хотела бы ответить, что устала, что мне не до прогулок, что все валится из рук – но слова застряли где-то в груди. Вместо этого я только кивнула. Он чуть улыбнулся и открыл передо мной дверь.

Мы вышли на улицу. Воздух пах золой, дымом и свежей травой – дед Жерар скосил ее вокруг дома, пока меня не было. Буран выбежал вперед и, остановившись у калитки, обернулся: мол, вы идете?

Мы пошли медленно, не торопясь. Тропинка вела в сторону леса, мимо кустов ежевики и зарослей крапивы. Я слышала, как Теодор ступает рядом – его шаги были чуть тяжелее моих, но такие же ровные, неторопливые. Он не спешил.

В груди росла какая-то теплая, но тревожная тяжесть. Я чувствовала себя глупо – в этих старых башмаках, с заплетенными наспех волосами, в поношенном платье… Я – простая деревенская вдова. С двумя детьми и еще одним под сердцем. А он…

Он – лорд. Человек с родословной, образованием, деньгами. С сестрой, которую я обещала вылечить – и только поэтому, наверное, он здесь.

Но почему же тогда его глаза такие теплые?

Я поймала его взгляд и поспешно отвела свой. Ветер мягко шевелил траву, впереди буран вспугнул воробья, и я почти машинально сжала пальцы – чтобы не дрожали.

– Хорошо, что все обошлось, – вдруг сказал он. – Ты и ребенок целы – после вчерашнего кошмара это настоящее чудо.

Я снова кивнула, и тут же ощутила, как жар лизнул щеки.

Теодор шел рядом – и мне казалось, будто весь мир сужается до хруста сухих веточек под ногами, до его дыхания, до тепла его плеча в полушаге от моего.

– Я выяснил, кто стоял за поджогом, – вдруг произнес он, и голос его прозвучал заметно ниже и холоднее, чем минутой ранее.

Я остановилась. Сердце пропустило удар, и мне пришлось сделать глубокий вдох, чтобы унять нарастающее напряжение. Так быстро?.. Он ведь только вчера увез Аманду. Я даже не подумала, что он станет искать виновных – разве не здоровье сестры было для него главным?

Я медленно повернулась к нему. Теодор смотрел прямо, не отводя взгляда. Черты лица его были неподвижны, словно высечены из камня, а в глазах – ожидание.

– Ты, я так понимаю, знаешь это и без меня? – тихо сказал он, чуть склонив голову.

Слова резанули по живому.

Я вспомнила Раста – как он стоял передо мной посреди пепелища моего дома, как не смотрел в глаза. Он предал меня, покусился на жизнь моих детей. И все же… Мне вдруг стало тяжело дышать от жалости к нему. Я отвела взгляд, глядя на пыльную тропу под ногами.

– Да, знаю. В какой-то мере я сама виновата в случившемся.

Теодор не перебил. Я не видела его лица – не могла. Только слышала, как Буран фыркнул где-то рядом и как ветер качнул траву у обочины. Я сглотнула и продолжила:

– Сразу после похорон моего мужа ко мне наведался Гильем. С намеками. Хотел, чтобы я… вышла за него. Скорее, чтобы стала удобной вдовой при нем. Я тогда не ответила. Взяла время подумать. И – нашла в маминой книге рецепт зелья. Оно должно было охладить интерес. Всего лишь… – я горько усмехнулась. – Но я не рассчитала дозу. Или… может, и не хотела считать. Когда он пришел снова, был уже не женихом. Был... грубым, мерзким. Я влила ему в чай все зелье, что у меня было. Он ушел – и с того дня возненавидел так, что, кажется, готов сжечь саму землю под моими ногами.

Я замолчала, чувствуя, как уколы стыда расползаются под кожей.

– Теперь мне нужно сварить антидот, – выдавила я. – Иначе эта ненависть будет только расти. Такие зелья… они ломают человека, если не снять их вовремя.

Теодор молчал, но я чувствовала, как с каждой секундой в нем нарастает напряжение. Его челюсть была крепко сжата, костяшки пальцев в кулаках белели от напряжения. Он не произнес ни слова, но мне не нужно было слышать – я знала, он в ярости. На Гильема.

– А тот, второй? – наконец заговорил он, глухо. – Мои люди взяли след. Они вышли к его дому.

Я опустила взгляд. Сердце защемило сильнее.

– Раст хотел как лучше для его семьи, – я выдохнула. – Но… он мог бы предупредить. Хоть намеком. Мы могли не успеть выбраться…

Мне стало холодно, хотя воздух был теплый. Воспоминание о том огне, о задыхающемся дымом доме, о том, как Итан кричал, а Мэтти плакал, вцепившись в меня, как в спасательный круг, – все это навалилось разом.

– Мы могли погибнуть, – шепнула я.

Теодор смотрел на меня долго. И в его взгляде было не просто сочувствие. Там была глубокая, болезненная ярость – не ко мне. Ко всем, кто осмелился причинить вред.

– Я понял. Спасибо, что поделилась, – сказал он наконец. Голос был мягким, но под ним ощущалась твердая решимость. – Насчет зелья… Даже не думай винить себя. Ты защищалась. А вот истинные виновные понесут наказание. Касательно сгоревшего дома… Его так быстро не восстановить.

Я едва заметно кивнула, скрестив руки на груди. Сердце стучало глухо, тяжело, как отзвуки набата. Теодор видел, как я жила, видел пепелище, нищету, все это… временное убежище. Конечно, он предложит помощь – таков уж он, человек долга. Я приготовилась услышать что-то вроде «я прикажу прислать рабочих» или «мы выделим вам средства».

Но Теодор заговорил иначе.

– Потому у меня к тебе предложение, – продолжил он, глядя прямо перед собой, вглубь дороги. – Дом моих родителей, в черте города. Он пустует уже несколько лет. Тихое место, с садом и прудом, хороший крытый двор… Я бы хотел, чтобы ты с детьми переехала туда.

Я не сразу осознала, что он сказал. Мы шли все тем же медленным шагом, Буран трусил рядом, листья под ногами шуршали, а я вдруг перестала слышать что-либо. Внутри все сжалось, замерло. Он предлагает… жить нам там? В его родительском доме?

Теодор слегка повернулся ко мне, в голосе появилась мягкая настойчивость:

– И продолжила лечить Аманду.

Я остановилась. Сердце заколотилось где-то в районе горла.

– Я… я не могу принять это, – прошептала, смущенно опустив взгляд. Пальцы зябко теребили край рукава. – Это слишком…

Я не договорила – он уже шагнул ближе, не спеша, но уверенно. Я почувствовала его тепло раньше, чем он взял меня за руку.

Его ладонь была крепкой, теплой, почти обжигающей на фоне озноба, гуляющего по моему телу. Я подняла глаза – и встретила его взгляд. Такой серьезный, такой открытый… и такой нежный, что мне захотелось отвернуться, лишь бы он не увидел, как дрожат мои губы.

– Ты мне очень нравишься, Мэлори, – тихо, почти шепотом произнес он, сжимая мои пальцы чуть сильнее. – Я хочу помочь тебе. Хочу сделать твою жизнь лучше. Хочу, чтобы ты улыбалась и никогда… никогда больше не была на краю гибели, как это случилось вчера. Прошу… не отказывай мне в этом.

Воздух застрял где-то между горлом и легкими. Я смотрела на него – в упор, снизу вверх, как будто увидела впервые. И не могла вымолвить ни слова.

Губы дрогнули. Сердце било в грудную клетку так громко, что, казалось, он услышит.

А я продолжала молчать.

Глава 30

Я не могла пошевелиться.

Воздух вокруг словно сделался гуще, и каждое движение давалось бы с трудом – если бы я вообще могла двинуться. Сердце застучало где-то под самой ключицей, гулко, отчаянно, как пойманная в клетку птица. В груди сжалось что-то острое и горячее – будто сразу страх, надежда и трепет слились в одно чувство, в один сгусток, от которого хотелось одновременно плакать и смеяться.

Он действительно это сказал?..

Ты мне очень нравишься, Мэлори.

Эти слова, простые и тихие, отозвались во мне звоном, словно по стеклянной поверхности ударили металлическим прутом.

Это был не сон. Не плод утомленного воображения. Он стоял рядом, высокий, уверенный, и держал меня за руку. Его ладонь была теплой, чуть шершавой – я чувствовала ее каждой клеточкой кожи, каждым нервом. И все же не могла поверить.

Я – вдова.

Беременна.

С двумя детьми, один из которых нем.

Я живу в деревне, держу козу и кур, варю отвары, стираю в лоханке собственными руками. И он… лорд. Городской, знатный мужчина с родом, властью и богатством. Как он может видеть во мне кого-то большего, чем просто ведьму? Просто женщину, попавшую в беду?

Но несмотря на этот рой мыслей, где-то внутри меня – тише, глубже, теплее – шевельнулось признание, от которого я до сих пор убегала.

Я была влюблена. Еще с того дня, когда он впервые постучал в мою дверь. И с тех пор я все чаще ловила себя на взгляде, на дыхании, на чувстве тепла, что разливалось по венам всякий раз, когда он был рядом.

Я мечтала. Боялась даже думать об этом, не то, что сказать вслух – и все же надеялась. А теперь… он сказал это первым.

У меня же слов не было. Лишь гул в ушах, как от грома, и бешеное биение сердца, будто оно хотело вырваться – то ли в страхе, то ли в восторге. Его ладонь все еще сжимала мою, и я ощущала тепло, исходящее от него – живое, настоящее.

Внутри бушевала буря.

Это был шанс. Спасение, настоящее. Крыша над головой, хотя бы на время. Стены, не пахнущие гарью. Безопасность – для Итана и Мэтти, для ребенка, что рос во мне. Новый дом – настоящий, с окнами, с дверями, которые закрываются, с очагом, где будет тепло.

И – с ним рядом.

Это тоже мелькнуло. Впервые так отчетливо, так ясно, что я даже внутренне вздрогнула. Быть ближе к нему. Видеть чаще. Слышать его голос, шаги. Чувствовать… хоть иногда.

Но за этим, сразу – холодом, полынью на языке:

Что скажут люди?

Что он держит ведьму у себя в доме? Вдову, беременную, без имени и рода? Что я сама к нему влезла – еще и без приглашения? Что польстилась на заботу, как кошка на молоко?

Мне казалось, что все это написано на моем лице. Сомнение, стыд, растерянность. Я не могла ни скрыть, ни спрятать их – они прорывались сквозь взгляд, дрожь в пальцах, то, как я чуть заметно сжала губы.

Он не отводил глаз. Смотрел так, будто видел все – и страх, и боль, и мысли, которые я боялась произнести вслух.

– Мэлори, – тихо сказал он, – не нужно бояться людских пересудов. Они ничего не значат.

Его голос был мягким, уверенным. Без нажима, без попытки склонить – лишь спокойствие, искренность. В нем звучало то уважение, которого я так давно не слышала в свой адрес. И тепло, такое же как в его руке.

– Твои дети заслуживают лучшего. Ты тоже.

Он чуть сжал мою ладонь.

– Я просто хочу помочь. И не буду настаивать, если ты скажешь «нет». Но знай – мое предложение останется в силе до тех пор, пока ты не перестанешь в нем нуждаться.

От его слов в горле сразу появился ком – такой, что стало трудно дышать. Я сглотнула, но от этого не полегчало. Глаза защипало неожиданно остро, и чтобы он не увидел, я чуть опустила голову. Не от стыда – от чего-то другого. Теплого. Щемящего.

Я не привыкла к доброте со стороны мужчины. К словам, за которыми не пряталась угроза или расчет. К предложениям, за которыми не следовала плата. А сейчас... мне ничего не нужно было давать взамен. Он действительно хотел помочь. Просто – был рядом.

– Хорошо... – выдохнула я. Голос сорвался, и я поспешно кивнула. – Спасибо тебе...

Он ничего не ответил – только чуть улыбнулся. И мне вдруг стало страшно – не от него, нет. От самого ощущения, что рядом есть кто-то, кому ты не безразлична. Что теперь можно не бороться в одиночку.

Теодор отпустил мою руку и коснулся поясницы, направляя.

Мы пошли по тропе, не торопясь. Под ногами пружинила трава, где-то сбоку стрекотали кузнечики. Лес встречал нас мягкой тишиной, прохладной тенью и терпким запахом хвои. Буран бежал впереди – морда сосредоточенная, уши насторожены, но хвост виляет. Он, кажется, чувствовал наше настроение. Или просто радовался, что мы вместе.

– Как мальчики? – спросил Теодор после паузы. – Держатся? Я заметил, что они послушны не по годам.

– Стараются. Итан... он действительно очень взрослый для своих лет, – я чуть улыбнулась. – Пугающе взрослый. А Мэтти… был ранен родным отцом. Ромул отрезал ему язык.

Сказала, и в груди ледяным холодом отозвалось. Теодор замедлил шаг и нахмурился, по скулам заиграли желваки. Я отругала себя – зачем ему эта информация? Слишком уж я расслабилась, разоткровенничалась. Того и гляди все тайны свои выложу.

– Это можно исправить, – поторопилась добавить я. – Есть зелье, которое я уже начала давать ему. Теперь, правда, придется начинать лечение заново… Но Мэтти снова сможет говорить, и это вселяет надежду на лучшее для него будущее.

– Мэлори, а они твои родные сыновья? – вдруг спросил он.

Я скосила на него настороженный взгляд.

Он шел рядом, высокий, уверенный. Спокойный. Будто мы о погоде говорили, и никаких проблем в моей жизни не существовало.

– Они не похожи на тебя.

– Итан и Мэтти – были детьми Ромула от предыдущих браков, – без каких-либо эмоций в голосе ответила я. – А теперь – стали моими. Родными.

Теодор кивнул останавливаясь.

– Если ты не против, я бы хотел забрать вас сегодня же.

Я моргнула, растерянная от столь резкой перемены темы.

Ветер шевельнул мои волосы, выбив одну прядь вперед. Я машинально хотела убрать ее, но он опередил – легко, осторожно, словно я была хрустальной вазой, которую он боялся разбить. Его пальцы коснулись моего виска – и я замерла. Вдох застрял в груди. Сердце пропустило удар, а потом понеслось вперед, как испуганный выстрелом кролик.

Теодор ничего не сказал. И я – тоже. Но взгляд его был таким… теплым. Непроницаемым и в то же время наполненным чем-то, от чего внутри разливался жар. Я не знала, что ждет впереди. Но впервые за долгое время – не боялась.

И не была одна.

Вдруг в эту уютную, почти волшебную тишину ворвался шум чужих шагов. Я даже не успела осознать, откуда звук, как к нему добавился до оскомины знакомый голос – хриплый, с надрывом, со злостью, которую он даже не пытался скрывать.

– Ну что, вдовушка… – слова растянулись как смола. – Гостей принимаем? А меня, значит, гнала…

Рычание Бурана заглушило последние слова. Шерсть на загривке пса вздыбилась, но бросаться на пришедшего он не торопился.

Я обернулась, и внутри все оборвалось, будто по ребрам ударили кулаком. На тропинке стоял Гильем – тучный, с налившимся кровью лицом, бегающими от меня к Теодору и обратно глазами.

Первой мыслью было: Раст. Конечно же, он. Кто еще мог доложить старосте о том, что со мной происходит?

– Что тебе нужно? – выдохнула я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Решил лично проверить, жива ли… после твоего поджога?

В уголках его губ дернулась ухмылка. Он быстро окинул Теодора цепким, оценивающим взглядом, а затем склонил голову на бок.

– Какого поджога? – изобразил он фальшивое удивление. – Ты, непутевая, какие-то свои ритуалы в доме проводила. Сама подпалилась, а на добрых людей беду сплавить решила?

В голове у меня зашумело от негодования и, прежде чем я успела себя остановить, с губ сорвалось:

– К чему этот цирк? Раст во всем признался!

Едва слова вылетели, я поняла, что выдала бывшего помощника. Но разве это уже имело значение?

Теодор двинулся вперед. Встал так, чтобы заслонить меня, и мягким движением отодвинул себе за спину.

– Советую тебе, староста, готовиться к суду, – ровно проговорил он. – Отвечать за свое преступление будешь по всей строгости. Уж будь уверен: найдутся и доказательства, и свидетели.

Гильем будто и не слышал его. Он впился в меня взглядом – мутным от ярости, тяжелым, до жути пугающим.

– Ведьма… – процедил он. – Позоришь деревню. Даже инквизитора околдовала! Таких, как ты, надо изгонять или жечь… Да, лучше жечь.

Я уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но он перешел на мерзости, голос стал гнусавым, с липкой насмешкой:

– Ты погляди на себя, гулящая баба! Все мужики тебе теперь не чужие. Вот и покровителя нашла!

Теодор сделал шаг вперед. Его плечи расправились, а взгляд потемнел и стал таким жестким, что мне захотелось самой на шаг отойти – не от страха, а от силы, которая от него исходила.

– Следи за языком, Гильем, – холодно произнес он.

Тот, наоборот, еще больше вспыхнул. Вены на шее вздулись, он подался вперед, и я уже видела, как он тянет руку – ко мне.

Но он не успел.

Теодор двинулся быстрее, чем я успела вдохнуть. Схватил Гильема за грудки и одним резким движением отшвырнул в сторону. Воздух из груди старосты вырвался глухим хрипом. Он грузно рухнул на землю, но тут же рванулся обратно, словно подброшенный пружиной.

В следующее мгновение его рука выхватила из-за пояса грязный охотничий нож – лезвие с зазубринами, на котором засохшая коричневая корка говорила, что им уже не раз пользовались.

Гильем рванулся ко мне.

Я знала – если он дотянется, то не остановится.

Внутри все похолодело, время замерло и вдруг… Староста застыл в шаге от меня.

Будто натолкнулся на невидимую стену.

Воздух вокруг него дрогнул, как от раскаленного жара над костром, и в ушах зазвенело так, что я едва расслышала яростный, оглушающий лай Бурана. Пес метался в шаге от Гильема, рвался вперед, но его что-то сдерживало – словно он не просто чувствовал, а видел ту самую призрачную преграду.

В груди у меня поднимался жар, плотный и давящий, как раскаленный камень в печи. Пальцы онемели, в животе закрутила воронка, а по коже побежали искры. Это было… не похоже на страх. Это было что-то иное.

Гильем хрипел, упершись в пустоту. Лезвие в его руке задрожало, а потом выскользнуло из пальцев и беззвучно упало в траву. Глаза, налитые кровью, на миг испуганно расширились.

Он судорожно втянул воздух, но вместо крика раздался лишь сдавленный, рваный хрип. Его руки метнулись к горлу, пальцы вонзились в кожу, будто он пытался разорвать невидимые петли.

– Что… ты… – прохрипел он, и тут же закашлялся.

Из его рта брызнула темная, густая, почти черная кровь, оставляя капли на подбородке и груди. Лицо налилось багровым, в глазах, еще секунду назад горевших злостью, появилась дикая, животная паника.

Я не двигалась, вообще ничего не предпринимала! Сама земля держала его на месте, заставляя хрипеть, задыхаться, хватать воздух ртом.

Буран, ощетинившись, рвал зубами пустоту рядом с ним, глухо рычал, затем переходил в оглушающий, прерывистый лай.

Я чувствовала, как внутри все дрожит – и не могла понять, кто сейчас управляет ситуацией: я… или нечто, проснувшееся во мне.

– Мэлори, уходи к детям! Сейчас же! – голос Теодора резанул, как удар кнута.

Вздрогнув, я не сразу поняла смысл слов. Перед глазами был только Гильем – багровое лицо, искривленные губы, брызги крови на траве.

– Уходи! – повторил Теодор. – Мэлори!

Я дернулась, словно кто-то выдернул меня из липкой, густой субстанции. Развернулась и бросилась прочь, не оглядываясь.

Позади слышался рваный кашель, звонкий лай, шорох травы под шагами.

Сердце колотилось так, будто хотело вырваться, в ушах звенело, мир вокруг был размытым.

И только одна мысль пронзила меня до озноба: я не призывала магию… но она все равно пришла.