Текст книги "Охотники за магией"

Автор книги: Юлия Галанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава одиннадцатая
ВЕСНА ВСЕХ ОБМАНУЛА

Весна всех обманула.

День Весеннего Равноденствия был ясный и тёплый. Неделя после него – по-летнему жаркой.

А потом погода испортилась.

Сначала мы беды не почувствовали, но в горах выпал снег и запечатал перевалы. А подувший с вершин ледяной ветер быстро прогнал хрупкое весеннее тепло.

На море разыгрался сильный шторм.

А зерно в Отстойнике было привозное. Запахло хлебным голодом.

Как всегда в таких случаях, на Горе была создана особая Хлебная Коллегия, задачей которой стало – обеспечить контроль за продажей зерна и муки в Отстойнике, не допуская резкого взлёта цен и серьезных спекуляций.

Всё это для того, чтобы край (а в первую очередь город) мог продержаться до подвоза зерна кораблями или до открытия перевалов.

Зерно и муку было разрешено продавать только на главном рынке, том, что у щита. Все булочные теперь находились под строгим надзором: они обязаны были выпекать хлеб хорошего качества и по неизменной цене: единственное, что могли булочники, находясь в рамках жесткой экономии, это по согласованию с Хлебной Коллегией уменьшать вес булок.

Коллегия взялась за дело решительно: с Горы на рынок спустилась целая процессия и там, на рыночной площади, под звуки труб глашатаи огласили запрет на вывоз хлеба из города.

Рядом с указом о запрещении тараканьих бегов на щит повесили и этот новый указ. На дорогах поставили караулы, проверяющие все повозки.

А в городке Служба Надзора за Порядком стала заниматься любимым делом: устраивать обыски. Это делалось с целью учесть всё имеющееся в Отстойнике зерно. И муку.

На случай, если дело обернется совсем туго, Гора оставляла за собой право скупать (предусмотрительно учтенное при обысках) зерно и муку по фиксированным ценам и направлять их в городские булочные.

Народ непатриотично пытался спрятать мешки с зерном куда подальше.

Первым делом, конечно, нагрянули к нам в Огрызок.

Но Профессор был стреляный гусь и в хлебные кризисы за свою жизнь попадал не раз. Как только погода ухудшилась, и стало известно, что мы отрезаны от всего мира, он укрыл неприкосновенный запас зерна, масла и сушёной рыбы в таинственных катакомбах под резиденцией, где найти их не смог бы даже весь наличный состав Службы Надзора за Порядком столицы, прибудь он сюда. К нашему безумному интересу, после этого он наложил на подвал заклятье.

Вот это было в новинку.

Профессор не только применил магию, но ещё и в практических целях! Раскрыть заклинание он наотрез отказался, как мы не пытались его уговорить

Но Служба Надзора не зря нас посетила, у каждого своя работа и плановые обыски надо было уважать.

Поэтому они тщательно пересчитали все мешки зерна на складе представительства, да еще нашли около полудюжины в укромных углах.

Обыск возглавлял симпатичный молодой человек с удивительно пушистым хвостом, улыбчивый и остроглазый. Чувствовалось, что искать ему нравится, а «вообще руководить» нравится еще больше.

– Старый знакомый… – шепнул мне на ухо Рассвет, когда мы с ним наблюдали, как потрошат наш кухонный подвал. – Ветер его зовут. А обзывают Сквозняком. Он и в тот раз у нас обыск проводил, когда соль искали. В кабинете Профессора бумаги проверял. Дотошный человек, всю мою переписку с Горой, а там четыре толстенных папки, прочёл. А у Профессора, представляешь, в корзину для ненужных бумаг залез.

– Соль искал? – спросила я в полном восторге от дотошного представителя Службы Надзора.

– Не иначе! – присоединился к моему веселью Рассвет.

В целом обыск прошёл спокойно.

Были все наши, кроме Льда – он избегал присутствовать на таких мероприятиях, считая, что чем меньше будет сталкиваться с официальной властью, тем лучше будет для дела. И поэтому он с самым серьёзным видом взял карандаш, лист бумаги и книгу про Смелых в качестве подложки (она была весьма представительна и в длину и в ширину) и пошёл на рынок переписывать указ со щита.

Но в его отсутствие Копчёный, который уже воспринимал кухню, как личную вотчину, не смог вынести вторжения на свою территорию чужаков и кинулся отстаивать права угнетаемых.

Пока мы сообразили, почему это обыск вдруг застопорился, а надзорщики кричат, словно им хвосты дверью придавили, Копчёный успел поцарапать всех обыскивающих.

С большим трудом, подключив Града, мы втроем загнали разбушевавшегося котёнка в корзинку и закрыли там. Стало безопаснее, но не тише.

Копчёный начал завывать из корзины, как зимний ветер в горах.

Это, почему-то, настроило Града на лирический лад и, пока представители власти мазали царапины слезой Медбрата, которую, сжалившись над бедолагами, я выдала из кухонных запасов, Град растроганно сказал, вглядываясь поверх наших голов в что-то, совершенно не видное остальным:

– А я студентом жизнь весёлую вел… Дома частенько не ночевал. Мама моя очень по этому поводу переживала. И однажды, рассказывает, когда меня дома не было, она услышала, как под окнами плачет кто-то. Мама решила, что это младенца нам подбросили, которого я вот так, не ночуя дома, нагулял. Взяла фонарь и пошла на улицу: внука искать. Вышла, – а это кот так орет. Весна.

– Нашла младенца-то? – спросил Рассвет, замороченный всем этим бедламом.

– Какого младенца? – с недоумением переспросил Град.

– Покажите подвалы, – подошел к нам, потирая свежую царапину на щеке, остроглазый руководитель обыска.

Мне – персонально – улыбнулся. Хорошо так улыбнулся, взбадривающе. Такой вот улыбкой, когда сразу понимаешь, что ты ещё, слава Сестре-Хозяйке, в возрасте, когда лекари говорят тебе «раздевайтесь», а не «покажите язык».

– А у него глаза косые… – тут же заметил Град, чуть Служба Надзора перешагнула за порог кухни, удаляясь в подвал, куда их повел Рассвет.

– Не заметила, – с удовольствием отозвалась я. – У него всё, что надо, прямое.

– Люди с такими хвостами ветрены и легкомысленны, – предпринял новую попытку охаять офицера Службы Надзора Град. – Вот посмотри на мой хвост, – предъявил он свою заднюю конечность, – сразу видно, что такой хвост принадлежит человеку основательному, верному и заслуживающему всяческого внимания.

– Ага, то-то твоя мама младенцев по весне под окнами искала, – подтвердила я. – Что-то твоя теория выглядит как-то не убедительно.

– Да ты не видела, какой красоты и пушистости был мой хвост ту счастливую пору! – фыркнул Град. – Тогда я мог себе позволить быть легкомысленным и ветреным. Девушки толпами бросались мне на шею. Я их любил и они меня тоже.

– Ты, главное, сейчас будь недоверчив и осторожен, – посоветовала я. – Лёд отоварился приворотным зельем, не знает на ком проверить. А оно такое крепкое, что одного глотка хватит, чтобы хвост облез раз и навсегда, никакие примочки пушистость не вернут, и на любовь девушек рассчитывать будет сложно.

– Так надо было этому Сквозняку зелья и подать! – обрадовался Град. – Раз тебе его косые глаза нравятся.

– Ты хочешь, чтобы у нас каждую неделю обыски проходили? – фыркнула я. – Мне-то что, давай нальём. Потому что глаза у него не косые, а очень даже ничего. Но там зелье на Льдину заряжено, представляешь, сколько осложнений будет?

– Во времена пошли! – возмутился Град. – У девушек приворотного зелья под рукой нет, а у юношей завались, не знают, кому подлить. Куда глава представительства смотрит, непонятно!

– Глава представительства смотрит сюда, – отозвался Профессор, появившийся на пороге кухни. – Кто орёт, дети, кого вы мучаете? Не могли потерпеть, пока посторонние представительство покинут? Что после этого скажут о порядках, царящих у нас в резиденции?

– Это котёнок корзину доламывает, – объяснила я. – Он у нас, оказывается, офицерами Службы Надзора за Порядком питается.

– Какая полезная зверюшка, – заметил Профессор. – Но нам она не по карману. А где наши гости?

– Они обыскивают подвалы, – сообщил Град. – Остальное уже всё осмотрели.

– Пойду, посвечу им, – сказал добрый Профессор, снимая с полки подсвечник с огарком свечи. – А то вдруг не найдут.

Помощь Профессора в обыске подвалов оказалась неоценимой.

Благодаря ему Служба Надзора быстро их проверила, оставленные для неё мешки нашла, поставила в учетных листах крестики и с облегчением покинула представительство под завывания Копчёного.

Остроглазый Ветер, который Сквозняк, улыбнулся мне ещё разок на прощание к моему удовольствию и к удовольствию Града, который выжал из этой прощальной улыбки ещё массу возможностей позубоскалить на счёт доверчивых девушек, кидающихся на белозубые улыбки и пушистые хвосты офицеров, а потом роняющих слезы в кастрюлю, когда ими попользуются и бросят.

Всё это было весело, плохо было другое: опять застопорились операции с солью. Из-за караулов на дорогах вывезти её со скважин было невозможно. А ту, что уже вывезли, из-за разбушевавшегося моря нельзя было отправить в Ракушку.

Деятельность представительства замерла.

Да и всего Отстойника тоже: что-то делать, когда, похоже, вернулась зима, и холодный ветер бьёт по щекам, стоит только высунуть нос на улицу – совершенно не хотелось.

Всё представительство переместилось ко мне на кухню: поближе к жарким плитам и очагу.

Только Профессор мужественно сидел в лавке, топя там маленькую печку, и грел на ней кофе.

Посетительниц почти не было: холод распугал всех, зато уж если какая отважная дама и приходила, то задерживалась надолго в уютной тесноте лавчонки, пахнущей праздниками и праздничной стряпнёй.

Профессор галантно поил каждую даму кофе и долго беседовал «за жизнь». Он явно находил удовольствие и в том, что на улице ветер метёт песок пополам с мокрыми снежными хлопьями и завывает не хуже Копчёного; и в том, что в круглой печурке потрескивают дрова; и в том, что от его кофе, да ещё (если дама желает) или с ликёром, или с лимончиком, или со сливками, замёрзшая покупательница оттаивает и розовеет, и радостно щебечет какую-то чушь.

Я стряпала в эти дни пироги.

Когда и на улице, и дома промозгло и мерзко, ничто так не согревает и не создает уют, как тепло и запах свежей выпечки. А пока муку у нас принудительно не купили, надо было успевать.

Пироги получались разные: и с мясом, и с рыбой, и с печенью, и с повидлом… И, специально для Профессора, пресный пирог с капустой и яйцом.

Град, Рассвет, Лёд и Копчёный с одинаковым выражением на трёх лицах и одной мордочке, одинаково дёргая от нетерпения хвостами, сидели около духовки, облизываясь в предвкушении очередной порции горячих пирожков.

Когда я вынимала противень, они сметали всё, что на нём было, – и снова садились полукругом около духового шкафа, пихаясь локтями. И ждали следующий лист.

Пирог с капустой удалось у них отбить, я его разрезала на куски, уложила в плетеную корзинку, прикрыла салфеткой и отнесла в лавочку Профессору.

Он поил там какао не терпящую кофе прокуроршу, которая, тиская в руках кружевной платочек, подробно рассказывала ему, какую тяжёлую жизнь ведут имперские прокуроры.

Профессор поддакивал, а я с трудом удержалась от того, чтобы спросить, где держал скаковых тараканов её супруг, и зажила ли у него свороченная скула. И почему Ряхе этот мордобой сошёл с рук. Ведь насколько бы ни была тяжела жизнь имперских прокуроров, физиономии им чистят всё-таки не так уж часто.

Но испугалась, что если прокурорша решит ответить хоть на один вопрос, то моя выпечка неминуемо превратится в уголь, пока я слушаю почтенную даму.

Когда же я вернулась на кухню, то обнаружила, что охотники за пирожками вынули их из духовки раньше времени и слопали рыбные расстегаи практически сырыми.

Время в дни этого ненастья остановилось…

* * *

Непогода свела на нет и деятельность Льда по раскалыванию знахарки.

Сначала он решил не обращать на холод внимания, но быстро переменил свое мнение.

– Не-ет, ходить в такую погоду в общественные бани – это изуверство… – жаловался он, грея руки у очага.

– А что так? – поддразнивал его Рассвет, на краешке кухонного стола заполняющий какие-то бесконечные декларации, а может быть петиции.

– В самих-то банях благодать, из бассейна бы век не вылезал, а вот потом пока до Огрызка доберешься – из волос не перхоть, а льдинки выковыривать надо, – сделав плаксивую физиономию, сообщил Лёд.

– Как пишется «экстраординарный»? – поднял голову от бумаг Рассвет. – «Экстра-» или «экстро-»?

– А Медбрат его знает! – дружно решили все.

– Грамотеи… – покачал головой Рассвет. – Питомцы Университета!

– А чего ты нас хаешь? – возмутилась я. – Ты такой же. А мне вообще можно неграмотной быть, раз я у плиты стою.

– Профессора спроси… – посоветовал Град. – Он образование до войны получал, оно у него старой закалки, крепкое.

– По-моему, с той поры не одна война прошла, а три, – заметила я, жуя, в качестве отдыха, пирожок с повидлом.

– Ну, тем более.

– «Экстра», всё-таки, – справился и без Профессора Рассвет и в награду себе тоже взял пирог. – Вот погодите, сейчас погода установится, на море будет более-менее, но перевалы так быстро не откроются. Тогда Гора пошлет сторожевики в засаду у Правого и Левого мысов и будет перехватывать корабли с зерном, которые мимо Отстойника идут.

– Так это пиратство? – удивилась я в силу своей кухонной неграмотности. – Что, неужели будут зерно перегружать, а корабли топить?

– Зерно перегружать будут, а вот корабли топить – вряд ли… – хмыкнул Рассвет, слизывая с пальцев повидло. – Будут векселя под обязательство Горы давать и под гарантии самих Верховных. Причем векселя-то хитрые: можно у нас в Отстойнике погасить, но по бросовой цене, раза в два ниже рыночной. Можно и по настоящей, почти по настоящей, – но это надо вексель в Хвост Коровы везти, бегать там с ним от Службы к Службе, и еще неизвестно, примут ли его к оплате, не пошлют владельца векселя вежливо вместе с ним обратно в Отстойник.

Он посмотрел на блюдо с пирожками, прикинул, не съесть ли ещё один, видимо, удержался и пошёл мыть руки, чтобы снова засесть за бумаги.

– И опять, Медбрат их дери, всю бухту лихорадить будет, – ругнулся негромко Лёд. – Они же все подряд корабли останавливать будут, и туда, и оттуда. На борту же не написано, зерно он вывозит или что другое.

– Вёсла, например… – уточнила я.

На кухню зашёл Профессор за пирогами и новой порцией воды для кофе.

Он услышал конец разговора.

– Не волнуйтесь, дети мои, – произнес он величественно, словно жрец в Храме Священного Хвоста. – Это бедствие не стихийное, а сезонное. Просто вы ещё молоды. Мы сделаем Горе хороший денежный заём, чтобы она смогла расплатиться за закупленные запасы зерна, и сторожевики к нашим кораблям цепляться не будут. Рассвет, завтра же оформишь бумаги.

– Ой, как хорошо, Профессор, – обрадовалась я. – А можно, мы сделаем хороший денежный заём Горе и заодно купим большое зеркало в нашу приемную?

* * *

Заём мы оформили, зеркало не купили. Не очень-то и хотелось.

Деятельный ум Льда угнетала вынужденная бездеятельность. Он никак не мог смириться с тем, что приворотное зелье бездарно прокиснет, и всё искал ему применение.

– А давай его в кофе Профессору нальём? – предложил он на третий день после обыска, когда все мы, похоже, окончательно окопались в кухне.

Град перенес сюда кресло-качалку и покойненько в нём дремал, укрывшись грудой шерстяных покрывал и выставив из-под них только кончик хвоста.

Рассвет, действуя тихой сапой, уже отвоевал у меня половину кухонного стола. Мы заключили временное перемирие и установили границу из банок со специями. На одной половине он разложил бумаги, на другой – я возилась со стряпней. Закрытые маленькие пирожки мне стряпать надоело, и я перешла на открытые, маленькие, величиной с блюдце и большие – на весь противень.

Лёд тоже принес кресло, раздобытое, похоже, на соседней свалке, с драной обивкой и потемневшими от старости подлокотниками, и сидел на нем в обнимку с Копчёным.

Причем оба они с нескрываемой завистью посматривали на покачивающегося и посапывающего Града. Но котёнка, похоже, больше всего привлекал колыхающийся хвост заместителя главы представительства.

Идея налить привораживающего зелья в кофе Профессора мне не понравилась.

– Это средство, похоже, не только на перхоть, но и на мозги действует… Просачивается сквозь корни волос и размягчает их… – заметила я ехидно.

– Вот не надо переходить на личности! Профессор этой бурдой покупательниц поит, они к нему приворожатся и будут ещё чаще заходить и ещё больше покупать! – обиделся Лёд.

– Они и так им очарованы, никакое средство лучше не приворожит. Ты бы его незаметно тем молодцам споил, что обыск у нас делали. Идея Града.

– Тебе мало твоего Сильного? – округлил глаза Лёд, мстя за предположение о размягчении мозгов.

– А я тебе глаза выцарапаю, будешь так их пучить! – пообещала я.

– Звиняюсь, – сделал покаянное лицо Лёд.

Рассвет издал какой-то странный звук, показывающий, что он слушает и что ему весело.

– Похоже, начинаются критические дни, – сказал он невозмутимо. – Мы уже потихоньку звереем в обществе друг друга.

– Это кто-то звереет, – отозвалась я с обидой и показала хвостом в сторону кресла с дремлющим Градом, – а вот кто-то и сам не дёргается, и личную жизнь других не задевает.

– У Града колоссальный опыт, не нашему чета… – заметил Рассвет, любовно выписывая затейливые заглавные буквы. – Он максимально разумно использует подвернувшийся момент вынужденного безделья.

– Ничего, – злорадно заметил Лёд. – Скоро он выспится, и заснуть больше не сможет. Вот тогда мы посмотрим, как он маяться будет. Правда, мой золотой? – промурлыкал он котёнку.

Копчёный, растянувшийся у него на груди во всю свою длину, как странный меховой галстук, сонно приоткрыл глаза и снова закрыл, убедившись, что кормить его не собираются.

* * *

От непрерывного поедания пирогов на протяжении нескольких дней пол на кухне был усеян хлебными крошками. Нужно было устраивать большую уборку, чтобы удалить их из щелей между плитами и всяких укромных уголков, куда они каким-то непостижимым способом завалились.

Но как это сделать, когда с утра до вечера здесь едят, спят и работают, было совершенно непонятно.

Пару дней я крепилась, но потом решила, что сада у нас всё равно нет, а пока на улице холодно, места и в Огрызке сколько угодно.

Выбрала момент, когда Град, Рассвет и Лёд сонно клевали носами в креслах после обеда. (Рассвет сдался последним, но и он не выдержал, принёс солидное полосатое кресло с подголовником и скамеечкой для ног, просто созданное для того, чтобы дремать у огонька).

Убедившись, что они спят, я сдвинула в сторону ком теста, из которого собиралась наделать ватрушек, и прямо на припудренной мукой поверхности стола написала заклинание. А потом тихонько его произнесла.

И под тёмные своды кухни поднялось целое облако нежных, разноцветных бабочек.

Теперь крошек на полу не было, зато везде – и на спинках кресел, и на решётке полуподвального кухонного окна, и на шкафах, и на тёмных балках, и на кухонных полках, и на часах, и на крюках для посуды – на всём, словно яркие южные цветы, сидели, вздрагивая крылышками, бабочки.

Это было очень красиво. Бабочки перепархивали с места на место, как летние снежинки.

Их, почему-то, привлекло кресло-качалка Града, и зелёное шерстяное покрывало вдруг расцветилось забавными бантиками: белыми, оранжевыми, сиреневыми, желтыми, чёрными. Изредка бантики оживали, вспархивали и улетали, уступая место другим.

Почувствовав магию, проснулся Копчёный. Открыл хитрые глаза, оценил обстановку, и решил, что всё это сделано специально для него. Встал, потянулся, спрыгнул с груди спящего Льда и начал скакать по кухне, охотясь за бабочками.

Я принялась начинять ватрушки творогом.

В кухонном окне был виден узкий кусочек неба, по которому ветер гнал снежные хлопья.

* * *

Постепенно ветер стал стихать, видимо, он окончательно перемешал холодный воздух гор и тёплый воздух долин.

Лёд всё-таки нашел жертву для приворотного зелья: он стал потчевать им нашего кучера.

Кучер был местный. Работы у него было не много, так как Профессор пользовался экипажем (и нам разрешал) лишь в исключительных случаях.

Таких, например, как бал властей. Или приезд практикантки. Или вручение Горе официального протеста от имени Ракушки по поводу незаконного обыска на территории суверенного государства.

Кучер был местный, но нам не чужой: родители его жены были выходцами из Ракушки. Другого человека Профессор просто бы не нанял.

Конюшня в Огрызке была неплохая, ведь и Граду, и Льду постоянно приходилось разъезжать, но делать они это предпочитали верхом, потому что дороги за пределами городка особой ровностью не отличались.

В дни разыгравшегося ненастья нашему кучеру, видимо, тоже до колик надоело сидеть дома, на глазах у супруги, он помучился, помучился и сбежал в представительство под предлогом ремонта экипажа.

Лёд навестил его на конюшне и принес в подарок оригинального вкуса согревающий напиток, состоящий, в основном, из слезы Медбрата, сахара и чая в определенных пропорциях. И толики того самого состава из склянки с красным шарфиком на стеклянном горлышке.

Кучер охотно пил, да похваливал.

Споив ему за день склянку, Лёд решил сходить и выяснить, подействовало ли средство или нет. И задержался надолго…

Я понесла им на конюшню поесть, чтобы они хоть с закуской злоупотребляли согревающими напитками.

Лёд и кучер, практически в обнимку, сидели в разобранном экипаже и душевно беседовали.

– Друг, скажи, кого ты любишь? – умолял Лёд.

– Как на духу? – строго спрашивал кучер.

– Как на духу… – грустно отвечал Лёд.

– Тебе – скажу! – мотал головой кучер. – Как другу скажу!

– Скажи, как другу! – молил Лёд.

– Слёзку я люблю… – смущённо открыл душу кучер. – Её, родимую. А более – никого!

И, сделав признание, кучер надолго припал к бутылке со слёзой Медбрата.

Оставалось решить, приворожился он к ней за день, или любит её давно.

И тратить ли теперь отворотное зелье или оставить всё, как есть?