Текст книги "Охотники за магией"

Автор книги: Юлия Галанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Рассвет достал из папки и шлепнул на судейский стол несколько бумаг, которые, к счастью, сохранились даже после пожара, потому что были за старостью сведений удалены в архив.

– Так вот, уважаемый суд, занятая разборкой принесённого белья, чтобы сверить его потом с прилагаемым счётом, я не обращала внимания на посыльного, ведь обычно это, действительно, был тихий, исполнительный человек. И совершенно зря не обращала: пользуясь тем, что я отвлеклась, посыльный из каких-то одному ему ведомых соображений устроил нам в кастелянской пожар!

Хороший мы придумали ответный удар, пользуясь, как и противная сторона, тем, что мертвые не болтают. У обвинителя аж челюсть дернулась, словно его и правда кто-то приложил.

– Мы понесли большие потери, сгорело всё выстиранное и всё приготовленное для стирки белье. Сгорела мебель. Сгорели невосполнимые документы!

– Свидетельница, пытаясь потушить пожар, получила сильные ожоги, – вставил Рассвет. – Имуществу представительства был нанесен значительный ущерб. Но, исходя из принципов человеколюбия и добросердечия, мы не обращались с иском к заведению, в котором работал поджигатель, зная, что вышеуказанное заведение тоже пострадало от его действий. И я спрашиваю уважаемый суд, – с нажимом в голосе сказал Рассвет. – Почему мы вынуждены сидеть на скамье обвиняемых, хотя потерпели от пожара ничуть не меньше, чем владельцы прачечной? Нас вынуждают обратиться со встречным иском и мы с ним обращаемся!

Рассвет картинно развернул и выложил перед судьей дли-и-нный список сгоревшего белья.

Излишне говорить, что по этому списку складывалось впечатление о том, что спали мы исключительно на тончайших льняных простынях, а сгоревшие подштанники Профессора были покрыты шелковой вышивкой сверху донизу – но доказать противное никто бы не смог, все эти вещи были привезены из Ракушки, поэтому определить реальную их цену в Отстойнике было невозможно.

Суд превратился в балаган: обвиняющая сторона перешла на личности и стала выкрикивать в нашу сторону разные нехорошие слова. От моих накрахмаленных кружевных манжет они отскакивали, как дождинки от крыши.

Обвинитель тщетно пытался успокоить родственников покойного владельца прачечной, но их нервы, видимо, не выдержали: почему-то, подавая иск, они не могли представить, что любые обвинения – штука обоюдоострая и всегда можно получить в ответ тем же оружием, каким пытался уязвить кого-то. И им было очень обидно.

Но чем больше они орали, тем меньше сочувствия встречали их крики у зрителей.

Судья понял, что показательного процесса не будет, поэтому быстро свернул слушания, объявив, что заседание заканчивается, а дело будет рассматриваться не открытым, а закрытым порядком: то есть судья, обвинитель и Рассвет. И о продолжении рассмотрения он объявит особо.

Мы с Рассветом собрали все бумаги обратно в папку и невозмутимо покинули суд.

Проходя по залу, я увидела на одной из скамей даму, ломившуюся к нам в лавочку вчера. На другой – начальника Службы Надзора за Порядком. Около служебного выхода госпожа прокурорша что-то втолковывала господину прокурору, опирающемуся на толстую трость.

Похоже, мы разыграли хорошее представление.

* * *

К моей досаде, Град даже проголодаться не успел, до чего быстро мы управились в суде.

Зато теперь я могла сбежать к Ряхе с чистой душой. Так и понеслась, прямо в манжетах, чтобы похвастаться.

Ряха сидел, набычившись, на своей полянке и сосредоточенно мазал себя ореховой настойкой.

– Бери тряпочку, – встретил он меня, проигнорировав манжеты, – и спину мне помажь, не дотянусь никак.

– А это зачем? – спросила я, ведь думала, что настойка ему для поднятия духа нужна или ещё для чего.

– Сама догадайся, – мрачно сказал Ряха.

– Ну-у, кожа будет тёмная, – сказала я осторожно, возя тряпочкой по его необъятной спине.

– Когда кожа загорелая, то мышцы лучше выделяются, – объяснил нехотя Ряха, чем-то сегодня расстроенный. – А как загореть здесь нормально, когда ещё весна?

– Так ты рано мазать начал, она же смоется? – спросила я.

– Не должна. Она как раз сейчас подсохнет на мне, к коже пристанет. Мыться я пока не буду. А потом, в день боя, только слегка тряпочкой в настойке смоченной по коже протереть – и словно всё лето на солнце жарился.

– Ряха, я и не предполагала, что это такое сложное дело… – искренне воскликнула я. – С ума сойти, сколько чего и в каком порядке!

Услышав это, Ряха немного оттаял и перестал быть похожим на Медбрата, которому час назад хвост отрубили.

– А как твои поиски продвигаются? – спросила я.

– Плохо… – помотал головой Ряха. – Главное, выбирать-то не из кого – три человека и могли это сделать, больше некому. Но вот кто из трех?

– А ты мне скажешь, когда его найдёшь? – уточнила я подлизывающимся голосом.

Ряха оскалился в жутковатой ухмылке, особенно выразительной на его тёмной от ореховой настойки физиономии.

– Вот именно этого я тебе, Двадцать Вторая, обещать не могу. Но что ты об этом узнаешь – всенепременно.

– И на том спасибо… – обиделась я. – И вообще, только пальцы испачкала с твоей дурацкой настойкой! Чуть манжеты не заляпала, а ты даже слова про них не сказал! Совсем забыла: письмо тебе, пока не сде…

Ряха выдернул у меня из руки письмо, не успела я даже фразу закончить. А я такое условие отдачи придумала! Вот гад!

– Сегодня ничего делать не будем, иди домой, – сказал он. – Я подсохну, темноты дождусь, чтобы людей не пугать, да в гарнизон пойду. Кстати, голову даю на отсечение, что тот тип был в суде, когда вы народ веселили. Я не пошёл, не стал светиться.

– Там был весь Отстойник, – вздохнула я печально.

* * *

Идя по тропинке к подвесному мосту через Гадючку, я думала, что значит Ряхино «ты об этом узнаешь». Слишком уж выразительно он это сообщил.

На лёгком мосту я на мгновение остановилась, столкнула носком туфли лежащую на его настиле большую сосновую шишку и оглядела оба берега реки – тот, на котором высился наш Огрызок и тот, на котором кроме леса ничего не было.

И вдруг над горами заметила золотой всполох.

Сердце мое ухнуло вниз, радость заполонила до краёв, словно вернулись разом все звуки и запахи, небо из мелкого и тусклого стало бездонно синим и накрыло меня звенящим колоколом.

А когда моргнула, дернулись ресницы, – золотой всполох исчез. До рези в глазах вглядывалась в зубчатый контур гор. Ничего… То ли вечернее солнце сыграло злую шутку, то ли мне просто почудилось…

И мир снова стал сереньким, негромким, небо оторвалось от земли и зависло плоской крышкой на кастрюле Чрева Мира.

Отправив в воду ещё одну шишку, я спокойно пошла домой. Спокойно и задумчиво приготовила ужин. Накормила представительство. Перемыла посуду. Подтёрла пол на кухне. Пошла к себе.

Солнце садилось, золотило окна.

Снизу кинул в стекло камешек Янтарный.

Я привычно распахнула створки, спустила лестницу. Небо было чистое, ни облачка. Совсем пустое. Солнце застыло на нём, как на сковороде.

И я сорвалась.

Когда в окне показалась голова Янтарного, улыбка на его лице меня чем-то не устроила. Просто оскорбила. И я наорала на него так, что он лишь ошарашенно помотал головой, отряхиваясь, словно на него ведро воды выплеснули. И молча стал спускаться. Спрыгнул на землю и пошёл восвояси.

Недолгое время спустя после того, как Янтарный ушёл, в комнату заглянул Рассвет в поисках чего бы почитать перед сном. И тоже узнал о себе много интересного, и чуть не лишился доброй трети хвоста, когда я хлопнула дверью, закрывая за ним.

Потом я швыряла из окна всякие мелочи, преимущественно косметические. Особенно красиво падали маленькие флакончики из разноцветного стекла с душистыми эссенциями. Они разбивались о камни вдребезги, острогранные осколки лучились под заходящим солнцем всеми цветами радуги.

Потом пришёл Град и, деликатно стучась в запертую дверь, спросил, что за гром и звон у меня. Из-за закрытой двери я посоветовала ему не лезть не в своё дело.

Потом я разрыдалась, забралась на кровать с ногами, закуталась в покрывало и села, прислонившись к стене. Ревела, пока нос не распух и глаза не стало щипать.

На улице давно стояла глухая ночь, свежий ветер задувал в распахнутое окно, колыхал занавески. Звёзды горели над горами как осколки моих флакончиков. Красные, синие, зелёные, фиолетовые…

И ни одной золотой звездочки на небе из моего окна не было видно. Хорошо… Словно душу мне этот отблеск пропавший острогранным осколком на тонкие ленточки исполосовал, так больно. Думала ведь до этого, что всё, освободилась, отдала земле свою боль. Куда там… По-прежнему словно стрункой-удавкой горло перехвачено, звенит струнка туго натянутая, режет кожу, поёт. На одном конце её петли я, другой в никуда уходит. В никуда, где скрылся дракон. Не пересекаются пути драконов и людей, у каждого своё небо…

Понемногу я выревелась. И ещё долго-долго сидела молча, прижавшись щекой к холодной стене. На один короткий миг почувствовала, словно где-то далеко-далеко кто-то тихо вздохнул. Показалось, наверное…

Потом мне стало очень стыдно.

Ни за что, ни про что обидела Янтарного, Града, Рассвета. Как плохо… Кто же кроме меня виноват в моих бедах?

Решила хоть осколки пока под окном подобрать, а утром уж заняться исправлением всего остального.

Втянула лестницу, закрыла окно, зажгла свечу. А когда распахнула дверь, увидела стоящую за ней на полу чашу, полную конфет и записку сверху: «Съешь и не злись. И это пройдёт».

Забрала конфеты, печально съела их одну за одной, сидя на кровати. И легла спать с нечищеными зубами.

Глава семнадцатая
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО

На следующее утро мне весь мир вокруг был немил.

Болела голова, живот крутило – от немыслимого количества конфет, наверное. Хорошо ещё, зубы не ныли.

И Град, и Рассвет делали вид, что вчера ничего не было. Благородно с их стороны, но всё равно тошно. Единственное дело, на которое меня хватило утром – написать покаянное письмо Янтарному.

Град собирался по делу на Гору и подозрительно безропотно согласился отдать послание адресату.

После этого я сбежала в леса. К Ряхе.

Ряха, в отличие от меня, выглядел веселее, чем вчера. Лицо у него было обычного цвета, видимо, он смыл с него излишек ореховой настойки, тело же действительно приобрело цвет загара, правда местами пятнистого: вчера я неаккуратно прокрасила ему спину и бока, но издалека всё смотрелось впечатляюще.

– Хорошо, что ты пораньше пришла, – обрадовался Ряха. – Поприседаем подольше.

Смешно, но именно летание вверх и вниз на Ряхиных плечах лучше всяких лекарств разогнало мою печаль. Я слегка взвизгивала от восторга, ухая к земле или наоборот, возносясь к низко несущимся облакам. Все печальные мысли перемешались и вылетели прочь.

Когда Ряха в очередной раз выпрямился, сверху я увидела, как шевельнулись кусты на краю лощины.

И встревожилась.

Когда Ряха снял меня с шеи, сразу побежала смотреть, но в кустах никого не было. Даже если и кто-то наблюдал за нами, он исчез. Разведчики соперника? Не сунулись под самострел, нацеленный на тропе, а аккуратно зашли с тыла? Или просто показалось?

Но потом началось представление, заставившее меня позабыть про все беды и подозрения, потому что по воле Ряхи я должна была принимать участие не только в качестве зрителя, но и как судья.

Велев мне присесть на чурбачок, Ряха прихватил мешок и скрылся с ним в кустах.

Через мгновение он вышел на полянку во всём своём великолепии, из одежды на нём красовались только новенькие бойцовские плавки.

– Я несколько разных заказал пошить, – объяснил он. – Смотри и говори, какие лучше.

Я добросовестно осмотрела и Ряху, и его обновку.

Подумала.

– Неплохо, – оценила первый экземпляр. – Только они, как бы сказать, узкие чересчур… Был бы ты пониже, да не такой широкоплечий… Неплохо, но…

– Ладно, – спокойно сказал Ряха, словно и сам это знал. – Наденем побольше.

Он снова исчез в кустах.

Появился в других плавках, более широких. Прошёлся по полянке туда-сюда, давая мне возможность оценить вторую пару со всех сторон.

– Не-е, Ряха, – скривилась я. – Первые лучше. Эти тебе слишком много закрывают, прямо в косые мышцы упираются и талия исчезает сразу. Будь ты не такой широкоплечий… Широкие плечи при узкой талии хороши.

– Дело говоришь, – одобрил Ряха. – Ну а вот эти как?

И он снова отступил в кусты.

А потом медленно вышел, сдерживая ухмылку, потому что самое стоящее облачение приберёг на конец представления.

– Ну-у-у, совсем другое дело! – подтвердила я, осматривая его в паре номер три. – Вот тут самое то, и не узкое, и не широкое.

– Я так и понял, – прогудел Ряха, делая резкий выпад, словно сражая невидимого врага. – Но всегда надо, чтобы кто-то свежим взглядом ещё посмотрел.

– Только… – добавила я, сдерживая улыбку.

– Что только? – насторожился Ряха.

– Только таких замечательных плавок тебе придётся несколько пар заказывать, ведь нет никакой гарантии, что восхищенные дамы не сорвут их с тебя и не раздерут на клочки, на память.

– Смейся, смейся, – проворчал Ряха. – От вашего племени человеку одни неприятности и головная боль, но куда от вас сбежать, скажи на милость?

– Ряха – ты вылитый Медбрат! – восхитилась я. – Плюнь ты на свою зазнобу, в таких плавках все женщины Отстойника – твои!

– Тут дело не в зазнобе, – солидно сказал Ряха. – Дело в принципе. И цвет подходящий?

– Подходящий, – подтвердила я. – Тёмно-красный, он очень с ореховой настойкой гармонирует.

– Тогда намажь меня сейчас еще разок – и иди, – сказал Ряха.

С вторичной покраской Ряхи в загорелый цвет я управилась быстро и вприпрыжку побежала в Огрызок, изредка хихикая себе под нос. Вспоминала прошедшую примерку.

От моста до Огрызка нельзя было пройти прямым путём по берегу реки, мешали дома, заборы и заросли.

Надо было пересечь пустырь, свернуть на узкую улочку и идти по ней до первого поворота направо, чтобы попасть на дорогу, по которой мы ездили и ходили из представительства в центр городка.

Погруженная в собственные мысли, я неслась по улочке, зажатой с двух сторон каменными стенами оград, и не сразу заметила, что дорогу мне кто-то преграждает. Спохватилась, когда почти упёрлась в это нежданное препятствие.

Подняла глаза и обнаружила, что почти всю улочку впереди занимает дама пышных форм и корзина с лимонами, которую эта самая дама поставила на землю рядом с собой.

«Где-то я её уже видела» – мелькнула мысль, мелькнула, да не вовремя, потому что эта дама без всякого объявления войны перешла к нешуточным боевым действиям: съездила мне кулаком по лицу ни с того, ни с сего.

Тут я её узнала: это была та самая посетительница, что долбилась на днях в Лавку.

«Сумасшедшая!» – подумала я ошарашенно, а руки-ноги-хвост уже действовали по отработанному недавно плану и без всякого участия головы вознесли меня на ограду, где я и уселась, по-прежнему находясь в состоянии полного недоумения.

– Вы больны? – спросила я сверху.

Тут пышную даму прорвало.

– Это кто больной?! – грудным голосом прорыдала она. – Извращенцы! И чего этим мужикам надо?! Кормишь, поишь его, ласкаешь, всё как у людей – нет, молоденькую ему подавай, кобелю!

Пустынная улочка вдруг стала оживлённой, на ней появились медленно бредущие неизвестно куда прохожие.

А дама, колыхаясь формами, охотно изливала своё горе на всю округу.

– Да ладно бы просто было, как у людей полагается, так ведь нет, та-а-аким среди бела дня занимались, глазам смотреть совестно!

Я же во время этого монолога вдруг с ужасом почувствовала, что левый глаз у меня заплывает. И пришла в ярость.

– Сама дура! – объяснила я даме сверху.

– Только спустись – второй глаз подобью, чтобы чужих мужиков не уводила! – посулила дама.

– Благодарю покорно, – отказалась спускаться я. – Мне и здесь неплохо.

Дама ещё немного поругалась, кинула пяток лимонов, убедилась, что этим меня не спустить, а самой ей на ограду никак не забраться, взяла корзину и пошла, продолжая сыпать угрозами, но уже себе под нос.

А я, сидя на каменной стене и глядя ей вслед, осторожно начертила на запылённой коже голенища левого сапога заклинание, превращающее кислые лимоны в пресные. И злорадно его прошептала.

Сгоряча хотела сначала наградить её рогами, но сдержалась: и так в Отстойнике заклинания стали играть слишком зловещую роль.

А всякому известно, что Огрызок – склад заклинаний. Не снесли бы его во второй раз. А к лимонам придраться нельзя. Мелочь, но приятно.

Вот я, наконец-то, и познакомилась с Ряхиной грудастой подружкой, из-за которой весь сыр-бор и разгорелся. Вторую его зазнобу я иногда видела в лавочках, когда покупки делала, а кабачок этой стоял аж на другом конце городка, так я до него и не дошла.

Зато она не поленилась: вот кто, значит, шуршал в кустах, пока Ряха, надрываясь, приседал со мной на шее, готовя себя к бою. А она решила, что это какой-то новый способ любовного общения. Хи-хи-хи.

Я расстроилась: и ради такой дуры Ряха на груди беспощадно волосы дерёт и плавки, как щеголь перчатки, подбирает?

Потом вспомнила, что не ради красивых грудей, а ради принципа, и немного успокоилась.

Хоть я и успела чуть отклониться, но кулак Ряхиной пассии скользнул мне по лицу, бровь саднило. Было ужасно неприятно. Я спрыгнула вниз и, прикрывая глаз ладонью, поспешила домой.

Когда пришла в Огрызок, как нарочно тут же столкнулась нос к носу с Профессором, не успев даже до ближайшего зеркала дойти.

Глаза у начальства расширились, Профессор резко отвёл мою руку и с ужасом воскликнул, глядя мне в лицо:

– Душа моя?!

А потом побагровел и выдохнул с яростью:

– Это твой легионер тебя так?! Говорил же, не водись с ним! Убью, мерзавца!

Я еле успела поймать Профессора за рукав. Похоже, он собрался, сломя голову, мчаться на поиски Ряхи.

– Да нет, – вздохнула я. – Ну что вы, как маленький? Эта подружка Ряхи, из-за которой в день Красной железной Собаки, шесть белых мэнгэ, бой назначен, – весь городок об этом говорит. А она меня приревновала. Случайно всё вышло, поздно я её заметила.

– Да ты на себя посмотри! – взмахнул руками Профессор. – Шесть белых мэнгэ! Мало нам Льда обгоревшего! Не представительство, а собрание увечных! Быстро иди, примочку положи!

Я побежала себе в комнату. Достала зеркало. Левый глаз был подбит самым вульгарным образом.

Еще вчера утром, перед судом, в это зеркало смотрелась изящно причёсанная, утонченная особа в кружевном воротничке. Спящая, согласно тщательно сфабрикованным документам, на изысканных, тонкой выделки простынях.

Теперь же, к такому роскошному фонарю и соответствующий наряд подобрать было сложно. Лохмотья какие-нибудь засаленные очень бы ему подошли, в которых щеголяют злоупотребляющие слезой Медбрата завсегдатайши злачных мест.

Не-е-ет, надо было всё-таки рогатое заклинание сказать!

Мрачно изучая своё новое украшение, я думала, что ссора с Янтарным, получается, даже кстати – хоть он меня такой не увидит.

* * *

Ночью пришёл Ряха, – этому и лестница не понадобилась.

Несмотря на внушительный рост и вес взобрался по стене, как паук и запертую изнутри раму открыл одним мизинцем.

– Тихо, – сказал он мне. – Это я. Люди говорят, ты с моей сцепилась?

– Бессовестно врут! – оскорбленно фыркнула я из-под стёганого одеяла, глядя на Ряху одним глазом. – Дуру ты себе ревнивую нашёл, вот что я тебе скажу. В глаз съездила ни за что, ни про что. Думает, я тебя у неё отбиваю. А ты из-за такой будешь рёбра себе ломать. Глупо.

– Люблю я страстных женщин, – признал свою вину Ряха, запаливая свечу на столе. – Покажи боевую награду.

– Остроумный, да? – окрысилась я. – Сердцеед!

Ряха развёл руками, без слов подтверждая, что сердцеед, а куда денешься?

– На вот, первейшее средство от таких вещей, – поставил он на стол баночку. – Мы с ребятами, когда на Родинке махались, только этим и сводили. Давай намажу правильно.

Я села на кровати и нехотя подставила ему лицо.

Не хуже лекаря Ряха нанёс свое волшебное средство, закрыл баночку, басом пожелал мне спокойной ночи и исчез за окном.

* * *

Хорошая у Ряхи оказалась мазь, утром я заглянула в зеркало и повеселела: отёк почти спал, со вчерашним зрелищем и не сравнить. Даже жить захотелось.

Пошла посмотреть, как там Лёд поживает.

– Здорово, спасибо тебе, мне уже легче! – с порога заявил Лёд.

– Что с тобой? – удивилась я.

– Не со мной, а с тобой. Твой вид подбодрит и умирающего. Замечательный фонарь. Очень тебе идёт.

– Будешь выступать, – такой же получишь! – пригрозила я.

– Ох, лучше таким фонарем светить, чем ожогами маяться… – вздохнул Лёд. – Я скоро взбешусь и кидаться на всех начну. Буду кусать за ноги. И подвывать при этом.

– Ну потерпи еще немного… – попросила я, осматривая его спину. – Хорошо подживает, скоро встанешь.

– Дела у нас скоро встанут, – вздохнул безнадёжно Лёд, – Град один всё не сделает. Устал я от этой кровати, от этой комнаты – сил моих нет. Я домой хочу… – сказал он вдруг жалобно. – В Ракушку. Там яблони весной цветут, а тут нет. Если бы не Копчёный, совсем бы от тоски загнулся.

– Не грусти, не уйдут от нас наши цветущие яблони, – попросила я. – Знал бы ты, как я домой хочу. Ничего, мы всё равно всех победим.

Посидев у Льда, я отправилась посмотреть, что там делают остальные.

Града я нигде не нашла – наверное, как обычно, проворачивал какие-то дела в городке.

У Профессора же сегодня был очень удачный день: дамы Отстойника вдруг дружно решили напечь булочек с корицей – и корицу с прилавка у Профессора точно Тот Бык языком слизывал.

Профессор сиял.

Рассвет заперся у себя в кабинете, разложил там бумажные дорожки на столе и подоконниках, и что-то старательно писал.

Мне от такой идиллии взгрустнулось, и когда я выполнила свой неизбежный практикантский долг около кастрюль, то решила наведаться в баню, спросить у бабки-знахарки какого-нибудь средства замаскировать синяк, чтобы в день Ряхиного турнира выглядеть не хуже прочих ревнивых. Да чего-нибудь от ожогов спросить.

Нашла плащ с капюшоном побольше, чтобы не светить фонарём на улице, опустила капюшон на лицо пониже, – и пошла.

Сегодня, наверное, действительно был Великий День Выпекания Булочек, а не День Мытья в Общественных Банях: потому что в бане было пусто.

Хотя одно то, что сегодня, в День Жёлтой деревянной Собаки, девять красных мэнгэ, не рекомендовалось возвращать долги – уже не могло не настроить снисходительно к такому замечательному дню.

– А чего это у вас в банях, уважаемая, сегодня немноголюдно? – спросила я знахарку. – Прямо непривычно как-то.

– И не говори, милая, – вздохнула бабуля. – Видишь, сегодня, оказывается, день сжигания жертвенных коричных булочек. Кто ж знал, – гороскоп на щит только-только вывесили. Вот и торопятся все тесто завести. А у тебя какая печаль?

– Ой, у меня их много! – беззаботно махнула рукой я. – Средство от ожогов мне надо. Помните, парень у вас приворотные и отворотные зелья брал. Для него.

– Ну что, помогло зелье-то? – с профессиональным любопытством спросила знахарка.

Мне стало смешно, поэтому я плачущим голосом сказала:

– Как сказать. Приворотное – крепко работает, а вот отворотное – не особо. Вон его результаты – на лице у меня.

И откинула капюшон.

Бабушка-знахарка с восхищением осмотрела мой фонарь.

– Из-за этого и Лёд пострадал… – понесло меня дальше неудержимо. Уж очень она обрадовалась силе своих шарлатанских настоек.

– Да-да-да… – сочувственно покивала знахарка головой, но глазки её при этом возбужденно поблёскивали: ещё бы, такая сплетня замечательная вырисовывается.

– У меня прекрасное средство есть! – заторопилась она. – Сейчас найду. Не волнуйся, милая, оно будет бесплатно, садись в креслице.

Я села в плетёное кресло, покрытое ветхой шкуркой.

Бабуля откинула крышку громадного сундука, занимавшего добрую четверть её каморки и, перевесившись через его край, надолго исчезла верхней половиной туловища в его недрах, оставив на обозрение только свой обширный тыл, обтянутый тёмной шерстяной юбкой.

– Погоди, погоди, ага, вот оно! – глухо сообщала она из сундука результаты поисков.

Наконец она с кряхтеньем выпрямилась и торжествующе показала мне глиняный горшочек. Этот, в отличие от бутылок, был обвязан ядовито-зелёной тряпицей.

– Сейчас мы его тебе на личико нанесём… – журчала знахарка. – И будет оно у тебя, милая, как новенькое, ну такое распрекрасное, что все ахнут. Только надо посидеть, подержать его. Так ты говоришь, к тебе не только Янтарный ходил? – проявила она редкую осведомленность в моей личной жизни.

– Кто ко мне только не ходил… – пробурчала я, морщась, потому что хвалёное средство щипало, словно бабуля мне крапиву прикладывала. – Медбрат бы их всех побрал!

– Да-да-да-да-да-да-да, – понимающе зацокала языком знахарка. – Глазки-то закрой, удобнее будет.

– Больно! – капризно сказала я. – Эти гады сами чуть друг друга не поубивали, да и мне прилетело!

– От того? – утвердительно спросила знахарка, чуть не мурлыкая от удовольствия.

– Ну, – подтвердила я, понятия не имея, от кого того. – Тихий, тихий с виду, а внутри-то бешеный!

– А ты, милая, не тужи, – советовала мудрая бабуля. – Бьёт, значит любит.

– Ничего себе любит! – возмутилась я. – А людей зачем калечить? Да ещё так? Мне со Льдом ещё жить и жить под одной крышей, пока практика не кончится. Нет, ну нашёл дурочку! С такой любовью – пусть катится на все четыре стороны. Мне и Янтарного хватит.

– Он не со зла… – стала уговаривать меня знахарка, очевидно, протежируя «тому». – Ну, погорячился. Дела сердечные – они же такие, то ласка, то таска. Он же сам – вылитый пожар, тебе ли не знать, – хихикнула она.

Так-так-так. Ага-ага-ага… Моему лицу даже жарко стало под толстым слоем щипучей мази. Кто это у нас как пожар?!

Кто Огрызок подпалил?!!

Кто?!!!

– Ну да. Я потому и тяну, что никак решить не могу… – пожаловалась я задумчиво, чувствуя, как внутри всё подобралось и замерло. – Он или Янтарный? Пока и с тем разругалась, и с этим. Надо выбирать, а то так и буду битая ходить! Никак не могу решить, кому отворотного подлить.

– Ой, не говори! – подхватила знахарка. – От такой любви – одни слезы. Но ты крепко подумай, вот что я тебе, милая, скажу. Оба хороши.

Ну, кто оба? Кто?!

– На одном остановишься, – скучно станет, – вздохнула и жалобно спросила я. – Может, притерпятся, а?

– Да ты что?! – взвизгнула знахарка, не помня себя от счастья. – Скажешь тоже! Да чтобы Ветер соперника рядом терпел?! Опомнись, милая! Да он скорее Гору спалит, чем такое допустит!

Х-ха! Вот я и нашла похитителя заклинания!

Чтобы бабуля ничего не заподозрила, я лишь вздохнула:

– Но сердцу-то не прикажешь! Я же разобраться должна, кто и чего, – а он сразу в глаз. Льда вон покалечил, а тот вообще сбоку припёка.

– Такова наша женская доля, милая, – качая головой, сообщила знахарка.

– Но ваше зелье поможет? – спросила я с надеждой. – Отворотит, ежели что?

– Какой разговор, – уверенно ответила знахарка. – Как отрежет!

– Дорогое, наверное… – замялась я.

– Сговоримся, – величественно скрестив руки на груди, сказала бабуля.

* * *

Ну Ветер, ну Сквозняк, ну гад! – думала я, спеша домой. – Ну, если всё это правда, если бабка не соврала!

Минуя вход в жилую часть представительства, я рванула дверь «Лавки Южных Товаров». Звякнул голосистый колокольчик.

Профессор, стоя спиной к двери, запирал многочисленные ящички с пряностями, расставленные на полках у задней стены лавочки.

– Извините, драгоценнейшая, – сказал он, не оборачиваясь на звон колокольчика. – Но мы уже, увы, закрываемся. Если вы скажете, что хотели приобрести, я завтра же отправлю вам заказ на дом в качестве извинения за то, что вы напрасно утруждали свои очаровательные ножки, спеша сюда.

– Хочу большое зеркало! – охотно назвала свой заказ я.

– Душа моя? – обернулся Профессор. – Очень хорошо.

– Профессор, я…

– Запри дверь, – перебил, даже не слушая меня, Профессор. – Я только что узнал, кто поджигатель. Это тот офицер из Службы Надзора за Порядком, который де…

– Который Ветер, он же Сквозняк, – закончила я за него.

– Откуда? – лишь приподнял бровь Профессор.

Ни там восхититься моей проницательностью, ни удивиться совпадению, на худой конец.

– Из бани, – коротко и обиженно сказала я.

– Восхищён и удивлён, – отозвался догадливый Профессор, что ни говори, а дока по части дамского угождения. – А мне, душа моя, наконец-то удалось разговорить госпожу прокуроршу, которая и сообщила недостающие сведения. Представляешь, каких трудов мне это стоило? Теперь надо бы поспешить.

– А что будем делать? – я постаралась как можно быстрее наложить многочисленные засовы и запоры на дверь лавочки.

– Града нет, бежим к Рассвету. Я боюсь, как бы весть о том, что мы всё знаем, не дошла до поджигателя. Язык госпожи прокурорши – оружие обоюдоострое. Идём.

Мы вышли из лавочки через внутреннюю дверь.

Профессор и её закрыл наитщательнейшим образом на тридцать семь замков, видно, полагая, что погоня за поджигателем это одно, а безопасность пряностей – совсем другое.

И лишь повернув ключ в последнем замке, он пустился тяжеловатой трусцой по коридорам. Я за ним.

С Рассветом мы столкнулись на лестнице: он бежал вниз.

– Это Ветер! – закричал он нам, размахивая исписанными листами так, что чуть не потушил лампы. – Вычислили мы его со Льдом только что, сию секунду!

– И я! И Профессор тоже! И раньше вас! – крикнула я из-за спины начальства, чтобы Рассвет не очень-то задавался.

– Ну и что делать будем? – только и спросил Рассвет, потрясённый новостью, что он не один такой умный.

– Похитим… – безмятежно сказал Профессор, присаживаясь на ступеньку, чтобы передохнуть от вредной в его возрасте беготни.

– Ка-ак? – ужаснулась я. – Это же… это же… А нас потом… Суд, туда-сюда… А?

– Пойдёмте на кухню, что мы на лестнице застряли? – предложил Рассвет. – Есть хочется, проголодался я от этих вычислений. Град в таможне, я схожу, кучера за ним пошлю, а вы чайник поставьте.

«Он проголодался!» – подумала я возмущённо. – «А я, значит, по Отстойнику носилась, как лошадь без уздечки, – и сыта?»

– Да-да, горячий чай – именно то, что нам необходимо, – согласился Профессор, тяжело поднимаясь со ступеньки. – Пойдем, душа моя.

На кухню мы уже не бежали.

– Видишь ли, душа моя, – говорил мне Профессор мягким голосом, словно уговаривая купить ваниль вместо кардамона, – для нас похищение – единственно разумная вещь.

Я пожала в ответ плечами, подумав, что мне, в общем-то, всё едино. Весёленькая практика получилась, куда интереснее, чем у тех, кто в Ракушке остался.

– Ветра нужно срочно изымать из Отстойника, – продолжал приводить доводы в пользу похищения Профессор, – пока он ещё чего-нибудь не натворил. Законным путём мы этого никогда не сделаем, – нет доказательств достаточно убедительных для суда. Чтобы офицер Службы Надзора баловался поджогами? Никто не поверит. Да и что может сделать суд?