Текст книги "Охотники за магией"

Автор книги: Юлия Галанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава пятнадцатая
А РЯХА…

А Ряха…

А Ряха меня бессовестно мучил. На своей полянке. Он стоял передо мной практически голый, в одних трусах и требовал:

– Видишь разделение?!

Ни шиша я не видела, хотя и честно старалась.

– Да ты что, слепая что ли? – выходил из себя Ряха. – Ну вот же оно идёт, поняла?

Это был один из пунктиков его подготовки, на котором он явно свихнулся: оказывается, когда мышцы просто бугрятся шарами под кожей, – еще не совсем шик.

Самый шик наступает тогда, когда каждую отдельную мышцу можно без труда различить и между соседними явственно проступает ложбинка-впадинка-бороздка. Вот это было мощно.

Ряха тыкал пальцем в свое могучее бедро, показывая это самое разделение, которого он так тщательно добивался, и требовал, чтобы я теперь осмотрела его со всех сторон, отметив места, где разделение было хорошим, и места, где над этим самым разделением надо было ещё поработать.

Руки, по мнению Ряхи, у него были в порядке, – где надо, получились бугры, где надо – борозды.

Ноги тоже приближались к идеалу, чему немало способствовал мой вес на его шее. Ещё немного поприседать и мышцы на бёдрах окончательно приобретут каменную твёрдость и рельефность – уже сейчас, стоило Ряхе чуть напрячь ноги, и над коленями проступали ромбы, а сами бедра вполне могли довести до истерики начинающего портного.

А вот спина Ряху тревожила – широчайшие мышцы спины, когда он их расправлял, как орёл крылья, впечатляли своей шириной, но вот там нужное разделение выражалось слабовато. Это показал тщательный осмотр с помощью полированного подноса и зеркала, позаимствованных предусмотрительным Ряхой у пассии с очаровательной кормой.

Не нравился Ряхе и его живот. Оказывается, то, что он напоминал стиральную доску, всю в твёрдых поперечных валиках, было, конечно, круто, но не совсем.

Совсем круто наступало тогда, когда живот становился не в полосочку, а в квадратики. Вот это было да… То, что лекарь прописал.

Зато голенями Ряха гордился, к ним у него претензий не было, – когда он напрягал ногу, сзади вспухало два шара, а я, сколько ни делала так же (ради интереса), и один-то никак не проглядывался.

Ряха посмотрел на мои попытки проявить икроножные мышцы и только хмыкнул.

На сём мы и расстались до завтра.

* * *

Ночью сгорела таможня.

Точнее её здание.

Сама таможня, как известно, в огне не горит и в воде не тонет.

Не очень-то он и испугался, тот загадочный, кого мы упустили на складах.

Точнее, они упустили: я никого не ловила.

Отдышался, видно, чуток, новых людей нашёл – и принялся за старое.

Точнее, за новое: таможня, это уже не мелкие лавочки, не склад – это уже покушение на власть.

Да Медбрат с ней, пусть бы сгорела, – но поглядеть на её пожар, порадоваться, сбежалось пол-Отстойника. Претензии к этой службе были у многих, хотя, справедливости ради, надо сказать, что для большого количества людей она была щедрой и заботливой кормилицей.

Ну и мы рыжие что ли? Тоже подхватились и поехали смотреть. Граду эта контора была вообще как родная, он там столько времени проводил, дела Ракушки утрясая, сколько иной клерк за жалование не отсиживал.

Только Лёд не поехал, когда постучались к нему в комнату, послал всех посмотреть и от его имени, буркнув из-под одеяла:

– Если в этом несчастном Отстойнике на каждый пожар глядеть, спать когда? Катитесь, любопытствуйте. А мне в кои-то веки сон интересный снится.

– Какой? – заинтересовался Рассвет, и мы вошли, чтобы услышать. И не прогадали.

– А такой, что вот я – а кругом женщины. И чёрненькие, и беленькие, и рыженькие – и все мои! – зевнул и потянулся Лёд.

– А ты не заболел, часом? – спросила я озабоченно. – Женщины в таких количествах опасны для здоровья. Надорвёшься ещё…

– Валите-валите, – обиделся Лёд. – А то без вас всё сгорит. В кои-то веки сладкий сон приснится – и то разбудят, сволочи!!! Кругом зависть!

Ну, мы и пошли восвояси, потому как было видно, что подробности сна нам узнать не удастся.

– А обычные сны твои – какие? – уже держась за ручку двери, спросила я.

– Что за мной гонятся, а я убегаю… – натягивая одеяло на голову, сказал Лёд. – А если догоняют, – убиваю… – промычал он уже почти невнятно.

Добра в таможне было много, потому что горело оно долго.

Мы успели и доехать, и посмотреть всласть, и перездороваться со всеми знакомыми, которых это (безусловно заслуживающее внимания) событие вывело на улицы городка.

Кое с кем Град и Профессор выпили по кружечке пива прямо в нашем экипаже, пока мы с Рассветом рыскали в толпе, наблюдая, как Служба Надзора за Порядком тушит здание.

Впереди всех мелькал героический начальник Службы, грудь колесом. Он один создавал столько шума, движения и какой-то одурелой активности, сколько не могли сделать совместно дюжина его подчинённых.

– Вот бы балка на него какая-нибудь упала, что ли… – мечтательно сказал Рассвет. – Слабо его веслом тогда приложили…

– Так надо было не вылавливать! – сердито отозвалась я.

Сердито – потому что не смогла разглядеть среди офицеров Службы Надзора того ясноглазого молодца, что делал у нас обыск.

– Если бы тогда его утопили, ещё неизвестно, какой бы был новый, – философски заметил Рассвет.

– А почему нет? – возразила я, наблюдая, как из окон пытаются выкидывать таможенные сейфы.

Сейфы выкидывались плохо, их для того и делали, чтобы нельзя было просто так извлечь из здания – ведь, получается, при большом желании и ума много не надо, отсоединил от пола да в окно его, родимого, со всем бесценным содержимым.

– А там таких махин только треть… – заметил Рассвет, провожая взглядом вытолкнутый-таки массивный шкаф, который тюкнулся о мостовую и того…, немного поменял форму. – Остальные в стены вмонтированы. Что ты сказала?

– Я говорю, почему нет? Назначили бы начальником Службы Надзора его заместителя, а с ним мы живём, как я понимаю, душа в душу.

– Видишь ли, – вздохнул Рассвет и потеснил меня в сторону, чтобы могли проехать повозки с бочками воды, – в Хвосте Коровы тоже не дураки сидят, и для того, чтобы мы с начальником подобной службы душа в душу не жили, стараются назначать на такие должности людей из столицы. Так что нас и этот устраивает, только не такой бодрый.

Начальник Службы Надзора, не подозревая, что некоторым его бодрость не нравится, демонстрировал личный героизм, мелькая в окнах верхнего этажа, а потом, когда пламя отрезало ему путь вниз по лестницам, картинно сиганул из окна вниз в растянутую заботливыми подчиненными парусину.

Да если бы они и не растянули, он не очень бы пострадал: второй этаж у таможни был невысоко, набил бы синяков и шишек, вот и все дела.

К этому времени в экипаже пиво было выпито и Град, найдя нас в толпе зевак, пытающихся понять, раскололся сейф или нет, и есть ли в нём денежки, и можно ли их позаимствовать, передал приказ Профессора: «Возвращаемся домой!»

Атмосфера в экипаже, подогретая пивом, была самая что ни на есть тёплая.

Профессор, уютно расположившийся в уголке, поглядывал в окно на ночной Отстойник и вспоминал, как пятьдесят лет назад он строил лодку на верфях Второй Гавани, намереваясь достичь на ней края мира на летних каникулах и тем навсегда прославиться.

Град правил лошадьми и, похоже, что-то напевал.

– Так ваше намерение исполнилось? – спросил Рассвет, чтобы не уснуть от детальной характеристики каждой доски, выбранной Профессором для столь важного дела.

– К сожалению, нет, – зевнул Профессор. – Занимаясь кораблестроительством и мечтая о подвигах, я как-то совершенно запустил занятия, и в результате летнюю сессию не сдал. Вместо морского плавания пришлось хвост прижать и сдавать хвосты. Так и не достроил мою красавицу.

– Ничего, – ворчливо сказал Рассвет. – Зато теперь ваша мечта осуществилась: край мира – здесь. И мы в этой помойке по уши…

– Погоди-ка, – вдруг высунул голову в окно экипажа Профессор. – Огрызок горит!!!

К счастью, горело не само здание представительства, а постройки во дворе. Град, забывший про пение, мигом взбодрил лошадей, и мы понеслись, выбивая колесами искры из мостовой.

Полыхала конюшня, – и без заклинания здесь не обошлось. Пока мы развлекались, тот, кого упустили у складов, выманив нас на пожар таможни, запалил и наши тылы. То ли в качестве предупреждения нам, то ли в качестве утешения себе, но суть от этого не менялась.

Лёд, которому так и не удалось досмотреть свой сладкий сон, успел вывести лошадей из конюшни, но и ему, и лошадям досталось, как тогда плеши посыльного, упокой Медбрат его душу.

К заклинанию мы прибегать не стали, затушили водой из колодца, там и тушить было уже нечего, почти всё сгорело.

Лёд обгорел сильно, сообразив, что Огрызок в огне, он вылетел из кровати практически раздетым, и на спину его сейчас смотреть было страшно. Профессор и Рассвет отвели, а точнее, отнесли его наверх и уложили в постель, спиной вверх.

Я стала осторожно протирать кожу вокруг ожоговых пузырей неразбавленной слезой Медбрата.

– Да уж, – хмыкнул Лёд, дёргая щекой, потому что когда возбуждение спало, пришла дикая боль. – Даже если те девочки во сне меня и дождутся, вряд ли в таком виде я представляю для них хоть какой-то интерес.

– Давай я тебе снотворного дам, – предложила я. – Чтобы угрызениями совести перед дамами не мучиться. Будешь спать без задних ног, без хвоста и без всяких сновидений.

– Не знаю, стоит ли… – засомневался Лёд.

– Смотри сам, – пожала плечами я. – А только когда счёт мне руки подпалил, – я всю ночь не спала, жизнь свою вспоминала.

– Ну и как воспоминания? – подмигнул Лёд, оставаясь даже в таком состоянии самим собой.

– И не спрашивай! – отмахнулась я. – Душераздирающие. Лучше бы и не вспоминала.

– Тогда давай! – решил Лёд. – В моей жизни есть моменты, которые я добровольно вспоминать не хочу.

– У кого их нет… – пробурчала я. – Потерпи, сейчас принесу.

Профессор, Рассвет и Град занимались ранеными лошадьми.

А потом сели подсчитывать убытки.

Убытки были весьма впечатляющи: сгорело сено, сгорел овёс. А сейчас, весной, когда до плодородного лета еще жить и жить, всё это стоит втридорога. Каменный остов конюшни остался, но всё деревянное внутреннее убранство выгорело. Когда кони оправятся от ожога – непонятно. Решили отвести их к нашему кучеру: у него во дворе и стойла свободные найдутся, и в лечении лошадей он больше понимает, чем мы. Во всяком случае, с коновалом объяснится на его языке и друг друга они поймут.

– Мы лишь одна далекая ячейка целой сети, – сказал Профессор в итоге. – Поэтому нам в чем-то труднее, но в чем-то и легче, чем живущим здесь. Другое хозяйство от такого ущерба ох не скоро бы оправилось. А это значит, что тактика поджигателя чрезвычайно эффективна. Выводов из пожара на складах он не сделал и продолжает работать на устрашение.

* * *

На следующий день до обеда я возилась на кухне, варила для Льда всякие отвары по рецепту, выданному лекарем, которого вытащили из постели, как только рассвело.

Рассвет и Град опять исчезли, что-то никак не получалось у них поймать этого гада.

А после обеда я побежала к Ряхе. Его подготовка к турниру и меня зацепила, было интересно, чем он занимается сегодня.

По всей полянке были раскиданы камни из Ряхиной коллекции тяжестей.

А сам невозмутимый Ряха истязал себя очень изуверским способом: избавлялся от волос на теле. Просто вырывал их пальцами, словно это была сорная трава на грядке.

– Великий Медбрат! – охнула я, когда увидела всё это. – Ты с ума сошёл?

– Вы горели? – даже не прореагировал на мой вопль спокойный, как скала, Ряха, продолжая выдирать волосы пучками.

– Мы, – подтвердила я. – Сначала таможня загорелась, мы поехали смотреть, а домой вернулись, – наша конюшня полыхает.

– Плохо, – поморщился Ряха.

Не знаю, от чего поморщился: от того, что больно дернул, или от того, что наша конюшня сгорела.

– А зачем ты волосы удаляешь? – спросила я.

– Ну, во-первых, так мышцы лучше видны, а во-вторых, маслом перед боем удобнее натираться, – объяснил Ряха, стряхивая остатки своей собственной растительности с пальцев.

Я ехидно подумала, что если кожу содрать, то мышцы еще лучше видны будут. И процедура эта, наверное, ничуть не больнее выдирания волос вручную.

– Ну, раз ты здесь, давай приседать, – оставил, наконец, Ряха свое душераздирающее занятие.

Пока я ухала вверх и вниз на Ряхиной шее, рассказала между делом о том, как красиво вылетел из окна таможни сейф и как смешно выпрыгивал оттуда же начальник Службы Надзора.

Ряха слушал молча, было вообще непонятно, слушает ли он меня или считает про себя приседания. Но, поскольку не останавливал, я рассказывала да рассказывала.

Сделав семь подходов, Ряха решил, что наприседался сегодня достаточно.

Пробурчал:

– Я вот не пойму, чего вы там у себя собак во дворе не держите? Были бы собаки, – целее конюшня была бы.

– Ой, Ряха, я и сама не знаю, – призналась я. – Экономим, наверное. Еле-еле кота вытягиваем.

– Рассказывай! – фыркнул Ряха. – Да у вашего Огрызка такие доходы, что у вас у каждого ночной горшок должен золотым быть!

– Бедные мы! – решительно опровергла я Ряхины слова.

– Ага, – кивнул Ряха. – Такие же бедные, как я хилый.

Ну да, хилым Ряху и заклятый враг бы не назвал, особенно сейчас.

– Может быть, и заведем после такого… – неуверенно пообещала я. – Нам бы этого поджигателя найти – вот это было бы дело!

– А ищете? – спросил Ряха, подняв бровь.

– Ищем, да пока без толку что-то.

– Не горюй, не одни вы ищете.

– Ты тоже? – прямо спросила я.

Ряха отвечать не пожелал. Да и без этого было ясно, что ищет, было бы даже странно, если бы не искал.

– А может ты с нашими объединишься? – попросила я. – Вместе быстрее найдете, а?

– Нет, мы из разных помоек, – отказался поэтичный Ряха.

– Ну, тебе видней, – разочарованно пожала плечами я.

– Завтра приходи, – попросил Ряха. – Времени мало осталось, теперь каждый день на счету.

– Хорошо, – прищурившись, я ещё раз оглядела его безволосый теперь торс. – Если получится.

Кое-где на груди выступали капельки крови из ранок, оставшихся после выдирания волос.

«Стервы они, эти бабы, – подумала я сочувственно. – Ну до чего мужика довели! Тоже хочет быть красивым, не хуже помощника мясника».

Глава шестнадцатая
В ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВЕ

В представительстве было пусто, только одурманенный снотворным Лёд спал в своей комнате. Причина была проста: пришёл корабль. С мыса его заметили наблюдатели, а поскольку у Профессора и там были люди на жалованье, оперативно отправили голубя в Огрызок.

Профессор, Град и Рассвет понеслись на берег, чтобы успеть разгрузить его и отправить обратно до темноты.

Значит, вечером можно будет почитать письма из дома, а потом – целый месяц вспоминать их, то целыми отрывками, то отдельными строчками, произнося про себя, словно пробуя на вкус присланные домашние сладости. Наверное, так и рождались заклинания на заре времен, когда с отдельными словами никак не могли расстаться.

И в лавочке Профессора опустевшие полки снова заполнятся, надо же зарабатывать на сгоревший овёс и сено.

Тем более, что клиентки, похоже, тоже прознали про прибытие корабля, – и в запертую дверь «Лавки Южных Товаров» бухала кулаком какая-то грудастая дамочка.

Услышав стук, я высунулась из окна второго этажа и, свесившись вниз, вежливо объяснила посетительнице, что «Лавка Южных Товаров» закрыта в связи с прибытием груза, и сегодня работать не будет.

Пышногрудая дама, одетая ярко, в том неуловимом, но характерном стиле, в каком здесь одевались владелицы лавочек, жёны купцов и прочих торговых людей, посмотрела на меня, словно я была её личный заклятый враг и, ни сказав ни слова, ушла.

Я подивилась всему этому, потому что среди постоянных посетительниц Профессора её не припомнила, а для случайно зашедшей к нам покупательницы она отреагировала как-то слишком близко к сердцу.

Потом я решила, что дама, наверное, тесто на булочки поставила, да ваниль у нее кончилась или корица – с чем она там больше любит печь. Вот она и понеслась к нам, а тут такой сюрприз.

В записке, оставленной Профессором, он просил накормить голубей.

Пришлось идти на голубятню, которая была устроена в одной из мелких башенок Огрызка.

Саму голубятню сделали из короба от старинного экипажа, похоже, ещё тех времен, когда внутрь их ставили кровати и столы, а тянули эти солидные средства передвижения не лошади, не мулы, а медлительные быки – спешить тогда было некуда.

Теперь же кроватей и столов внутри не было, а были жёрдочки, на которых ворковали, уррркали, мурлыкали и чуть ли не квакали всякие разные голуби.

Голуби были в ведении Рассвета, – он с ними почту отправлял, да и просто любил возиться, выпуская их по вечерам в бездонное небо покувыркаться всласть. Я не смотрела – моё небо было раз и навсегда отдано драконам, и теперь я вообще старалась поменьше задирать голову вверх.

Но кормить голубей Рассвету помогала. Мои познания здесь были минимальны: если попросят, то налить воды, насыпать зерна, а главное, проследить, чтобы люк, ведущий на площадку с голубятней, был плотно закрыт, и у Копчёного не возникло бы желания посмотреть, что там наверху уркает, мурлычет и квакает.

Когда я насыпала зерно по кормушкам, прилетел ещё один голубь с запиской на лапке.

Я сняла ее. Не удержалась, конечно, развернула. Мелким «голубиным» почерком там было написано: «Пятый Угол проверен».

«Ну и что?» – вот и всё пришедшее мне в голову.

* * *

Наши вернулись радостные: и почта пришла обширная, и товаров прислали много.

Я получила пачку писем для себя и одно от сестры для Ряхи. Их переписка, похоже, крепчала. Вот забавно…

Профессор сразу пошёл разбирать полученные пряности, готовя очередное душистое искушение для жительниц Отстойника и финансовую дыру для кошельков их мужей.

Я отдала ему записку, полученную с голубиной почтой, и понеслась на кухню, где у меня подгорал ужин, так и не узнав, откуда записка и что всё это обозначает. Письмо сестры к Ряхе меня интересовало куда больше.

* * *

Утром пришлось отправиться на суд: Лёд из-за ранения не мог быть представителем от нас, послали Рассвета, ну и меня в качестве главного свидетеля.

Мы решили подождать экипаж в комнате Льда, заодно и послушать его ценные указания.

Лёд так и лежал на животе. Плечи и спина его понемногу заживали, но до полного выздоровления было далеко. Лёд злился, лежать ему смертельно надоело, но вставать пока было нельзя. Так сказал лекарь.

Единственным развлечением для Льда стал Копчёный, который часами охотился на тапок с привязанной к нему веревкой. Этого зверя для охоты придумал и воплотил в жизнь Град, торжественно вручив конец верёвки раненому. Лёд дергал за веревочку, тапок шевелился, котенок с урчанием вцеплялся в него и трепал, и всем было весело (кроме тапочка).

Продемонстрировав нам, как Копчёный нападает из засады, Лёд сказал мне:

– Ты не давай Рассвету особенно увлекаться собственным красноречием. Бди и помни, что свидетели частенько оказываются обвиняемыми.

– Так может быть мне вообще лучше не ходить? – перепугалась я. – Вот ещё надо, словно других бед у меня нет!

– Да не бойся! – подбодрил добрый Лёд. – На первом заседании вряд ли обвинят.

– А почему тогда сам Профессор не идёт? – возмутилась я. – Почему?!

– Поддерживает престиж Огрызка, – пояснил Рассвет, сидящий на подоконнике. – Будет тебе глава представительства на каждое судебное заседание бегать, вот ещё! Вполне достаточно сотрудника представительства и практикантки.

– Опять дипломатия, – скривилась я. – Куда ни плюнь – одна дипломатия. Кидают практиканток суду на съедение, и всем плевать!

– Не переживай, – посоветовал Лёд. – Заменить тебя на кухне некем, так что Град здание суда по камешку разнесёт, когда проголодается. Всех перестреляет. Хи-хи.

– И зачем я завтрак сытный сделала? – вздохнула я. – Теперь он долго не проголодается. А ты?

– Я тоже продержусь до твоего возвращения, – пообещал Лёд. – Не бойся, всё представительство предпочтет бой принять с судебной властью, чем мыть посуду. Спасём мы тебя.

– Как же, Профессор научился посуду мыть, обойдетесь и без меня. Так даже экономней будет.

– И не надейся, что тебе удастся улизнуть от мытья посуды. Практика – это святое.

– Не наступай мне на больной хвост! – заныла я. – Я должна практиковаться или по вскрытию погребений или по анализу женских украшений.

– Тебе могилы пораскапывать захотелось? – уточнил Рассвет и почесал в затылке. – Странные какие-то нынче вкусы у девушек. По мне, так лучше посуду мыть.

– Ну и мой! – обрадовалась я. – Требую предоставить мне практические занятия согласно разрабатываемым мною темам!

– Если очень хочешь, как я поднимусь, свожу тебя к одному заброшенному захоронению, – пообещал Лёд. – Вскрывай, сколько душе угодно. Правда, когда местное население тебя попытается растерзать, – не жалуйся. Народ здесь тёмный и очень не любит, когда лезут в могилы их предков.

– Нет, ты мне лучше украшений побольше купи. А я буду отслеживать на их примере изменения. И носить, – мечтательно сказала я.

За окном загрохотал колёсами наш экипаж: кучер на свежих лошадях приехал из своего дома.

– Всё, пора, – поднялся с подоконника Рассвет.

Лёд грустно вздохнул и снова дёрнул за верёвочку. И сказал мне в спину:

– На случай, если ты не вернёшься, знай: Профессор действительно не умеет наводить чистоту и порядок, тебя нам будет очень недоставать.

– Похоже, ты выздоравливаешь, – отозвалась я.

* * *

К зданию суда мы подъехали с шиком.

Кучер, тоже великий знаток дипломатии, умудрился так остановить экипаж, что перекрыл подъезд к суду всем остальным.

Солнце било в зашторенные окна экипажа, заставляло ещё ярче светится всеми эмалями герб Ракушки на его боках.

Благодаря усилиям хитрого кучера наш приезд сообщал окружающим на безмолвном языке, что смешно даже подумать о наличии злодейских замыслов в отношении захудалой прачечной у людей, которые ездят на такой роскоши.

Когда на белый свет выбрались мы с Рассветом, очень похожие на парочку выпускников перед экзаменами, впечатление (по плану) должно было усилиться. Одни мои кружевные манжеты и воротничок на строгом тёмном платье чего стоили! И хвост я держала в лучших традициях пансионата, строго параллельно заднему шву юбки, наша надзидама бы прослезилась, увидев это.

Ну а аккуратный, сосредоточенный Рассвет, держащий под мышкой папку с бумагами, меньше всего напоминал негодяя, способного подговорить кого-то поджечь прачечную.

Держась за руки, мы вошли в здании суда.

«Ну вот, докатились, уже ребятишек готовы засудить…» – пробурчал кто-то за нашей спиной.

Я обрадовалась, что на случай, если меня выведут под локти, будет через кого привет Янтарному передать: крикну в толпу погромче, а сочувствующие ему расскажут.

К нашему удивлению, в зале было много народу. Казалось бы после стольких пожаров сгоревшая прачечная давно должна быть забыта, но нет, скамьи заполнились битком.

Мы заняли место на передней скамье по левому ряду, как обвиняемая сторона.

Родственники покойного хозяина прачечной – на скамье справа, как обвиняющая сторона.

Их было четыре человека. Все, как на подбор, невысокие, плотные. Даже выражения настороженных лиц у них были одинаковые. «Кругом обман» – в разных вариациях. Как я заметила во время своих закупочных экспедиций по Отстойнику, люди именно с таким выражением лица обсчитывали и обвешивали чаще всего, действуя, наверное, по принципу: «Ну, раз кругом обман, то я первый обсчитаю, честному человеку иначе не выжить среди этого жулья».

Их претензии к нам должен был выражать обвинитель, который с крайне самоуверенным видом прохаживался вдоль скамей, отшлифовывая последние гвозди, которые он собирался забить в гроб нашего приговора.

За столом, в высоком, обтянутом кожей кресле, расположился сонный судья, всем своим видом показывая, что ему глубоко всё равно, он и не такое здесь видел. И это тоже была игра, как мои манжеты и самоуверенный вид обвинителя.

Заседание началось.

В Ракушке меня не судили, слава Медбрату. Но и без этого я знала, что суды в Ракушке и в Отстойнике проходят по-разному. Когда судья призвал всех к порядку и зал утих, обвинитель приосанился и встал перед судейским столом. Прокурор на слушании нашего дела, почему-то, не полагался.

Судья скучным голосом призвал всех к порядку, сослался на то, что в его лице мы видим не только правосудие и закон, но и фактически Медбрата и Сестру-Хозяйку в одном теле, и поэтому должны проникнуться и трепетать. Потом назвал представителей обвинения и представителей обвиняемых, разворошил бумаги, положенные на стол обвинителем и велел начинать.

– Я, от имени присутствующих здесь горожан, подавших иск, – встрепенулся обвинитель, – обвиняю представительство города Ракушки в том, что оно подстрекло, – тут он запнулся, чувствуя, что вышло коряво, – совершило подстрекательство к поджогу прачечной господина Корня.

С нашей лавочки взвился вверх Рассвет.

– Я попросил бы уважаемого обвинителя изложить причины, повлекшие за собой столь серьезные выводы, – с каменным лицом сказал он.

Как я поняла из объяснений Профессора, в этом и заключалась судебная система в Отстойнике: две стороны орали друг на друга до посинения, а судья слушал, и в заключение решал, кто кого перекричал.

Принявший вызов обвинитель сделал эффектную паузу и начал:

– Уважаемый суд! В тот день всем нам прекрасно известная прачечная работала, как обычно. Стирали и гладили вещи клиентов. Выводили пятна и крахмалили. Посыпали зимнюю одежду порошками от моли. Разносили готовые заказы. И ничто – он снова сделал паузу и, перейдя на патетический тон, продолжил, – ничто не предвещало ужасной трагедии.

И сразу стало понятно, почему зал битком: суд в Отстойнике заменял театр точно так же, как Ряхины тараканьи бега – столичный ипподром.

– Когда, взяв корзину со стопой чисто выстиранного и тщательно отглаженного белья, посыльный отправился в представительство, он пошёл туда такой же, как был всегда: тихий, вежливый, исполнительный работник. И даже в страшном сне нельзя было представить, каким он оттуда вернётся! – выстрелил последним словом, словно арбалетной стрелой, обвинитель.

Особо нервные вздрогнули.

– У меня вопрос к стороне обвинения, – тут же вклинился в паузу Рассвет, стараясь испортить нужный обвинителю эффект. – Вы утверждаете, что обратно вернулся невежливый и неисполнительный посыльный?

Однако обвинителя так просто с трагически-повествовательного тона сбить было невозможно.

– Вот именно! – с надрывом в голосе подтвердил он. – Вернулся не прежний тихий посыльный, вернулся хитрый, коварный, замысливший недоброе злодей. И зло свершилось! Запылала прачечная, в её огне погиб владелец заведения, погиб и сам злодей. А семья владельца осталась без средств к существованию (вид у родственников был далеко не бедствующий, но это обвинителя не смутило) и она требует, чтобы те, кто ответственен за это, понесли наказание и возместили ущерб, – закончил он неожиданно будничным, спокойным тоном.

– Желание обездоленных законны и справедливы, однако на каком основании иск предъявлен именно представительству Ракушки? – резко спросил Рассвет.

– А на том основании, – вновь поднялся до трагических тонов обвинитель, – что несчастный посыльный был явно орудием чужой воли. Кто-то направлял его, вложил в податливую душу приказ сжечь прачечную.

– Всё это так, – непочтительно прервал Рассвет обвинителя. – Но где доказательства, что именно в представительстве посыльному сказали: «Иди и сожги!» Чем не устраивала прачечная наше представительство? Даже из ваших слов видно, что заведение это работало хорошо, стирало чисто и разносило бельё вовремя?

– Это попытка увести суд от сути! – завопил опытный обвинитель. – Какое нам дело до того, как стирала бельё прачечная, когда у нас есть более веские доказательства! Судите сами: посыльный понес бельё в представительство, а, вернувшись, спалил заведение, в котором работал. Почему он сделал это не после визита к господину прокурору, или к господину начальнику таможни, или к кому-то еще? Нет, из представительства он вернулся, – и возразить на это нечего!

– Почему нечего? – снова взвился, и справедливо взвился Рассвет. – Это очень неубедительные доказательства! Потому что у меня есть свидетель, который подтвердит, что посыльный уже пришёл в представительство, одержимый идеей поджога.

Этот свидетель была, естественно, я.

Неприукрашенная правда в Отстойнике интересовала всех меньше всего, а особенно беспристрастный суд, поэтому мы тоже сочинили не менее захватывающую историю того, как было дело.

– Пусть говорит свидетель защиты, – милостиво разрешил судья.

Ему, по всему, было интересно, как будет выкручиваться Огрызок, ведь чтобы объяснить поведение посыльного, нужно предать огласке историю с найденным заклинанием – ведь не одна умная голова догадалась, что так полыхнуть не магическим способом прачечная просто не могла: она же, в конце концов, не лесосушилка какая-нибудь, а заведение, где сыро уже только потому, что в нем стирают каждый день и вода в таком месте всегда под рукой. А в Огрызке собирают заклинания, – это тоже все знали.

Как же, разбежался. Мы хоть и не изображали Медбрата и Сестру-Хозяйку в одном вместилище, но тоже думать умели и решили выдвинуть встречные претензии.

Я встала, поправила воротничок, и жалобным голосом начала живописать наше отображение событий:

– Я занимаюсь ведением хозяйства в представительстве. В мои обязанности, помимо прочего, входит также забота о поддержании чистоты постельного белья. Мне рекомендовали прачечную господина Корня, как заведение с прекрасной репутацией и хорошим качеством работ. Поэтому я воспользовалась её услугами, о чем теперь глубоко жалею.

Со скамьи обвинения раздалось возмущенное шипение.

– Я протестую! – заявил бдительный обвинитель. – Это – голословная попытка опорочить уважаемое заведение!

– Возражаю! – тут же отпарировал Рассвет. – До этого мы из уст уважаемого обвинителя слышали не менее голословные попытки опорочить не менее уважаемое заведение, если вообще можно сравнивать прачечную и представительство суверенного государства!

– Продолжайте! – скучно сказал судья.

– В тот день посыльный принес наш заказ, и я приняла его в кастелянской комнате, как обычно, – послушно продолжила я. – Мы храним там наше чистое постельное бельё, а также грязное бельё, предназначенное для стирки. Когда посыльный выгрузил стопки, я принялась их пересчитывать, как обычно.

– Мы простыни не воруем! – не сдержавшись, подскочила со скамьи обвинения щекастая дама, которая и была племянницей судьи. – Ишь какая выискалась, пересчитывают они за нами там! За собой бы посчитали!

Игнорируя выпад племянницы, я обратилась прямо к её дяде:

– Дело в том, уважаемый суд, что несколько раз среди простыней представительства попадалось чужое постельное бельё, приходилось разбираться. Мои слова могут подтвердить вот эти счета.