Текст книги "Обыкновенный принц (СИ)"
Автор книги: Юлия Эфф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)
Путь до взывающего о помощи занял минут десять-пятнадцать. В полёте Тео увидел другую хижину. Находилась она не так далеко от перелеска, в котором просил помощи человек. Признаков жизни в этой хижине визуально тоже не было, и Тео решил вернуться на ночёвку сюда, если что-то пойдёт не так.
Тем временем, флюиды страданий неизвестного немного изменились. Сердце больше не слышало рыданий – лишь глухое отчаяние и злость. Поэтому, чтобы не пугать, Тео приземлился в полумиле, на этот раз более ловко, бесшумно и не причиняя вред лесу – в этой части сухих деревьев почти не было, и сочные зелёные нити откликались на призыв охотнее.
Магия его вела не хуже компаса. В лесу сумерки сгущались быстрее, но и фонарик Тео пока решил не использовать, помогая себе внутренним зрением. Стволы постепенно расступались, открывая путь к долине, вернее, небольшому полю. Последние метры Тео преодолел, осторожно скользя по влажной от дождя земле, и остановился за деревом, желая сначала оценить обстановку.
В серых сумерках по полю медленно двигалась невысокая раздетая худая мальчишечья фигура, которая тащила за собой тяжёлый плуг. Тео даже глаза потёр, думая, что ему померещилось, ибо неподалёку, под деревом, стоял конь и задумчиво жевал траву. А рядом с ним висела на ветке одежда и стояло что-то вроде обуви – в сумерках рассмотреть её было невозможно.
Перехватив лямку рюкзака, Тео вздохнул и вышел из-за дерева. Его не заметили, даже конь, стоявший в паре метров, не повёл ухом. Тогда Тео кашлянул, и худая фигурка замерла. Обернулась.
Глава 3. Семья
Одиннадцатилетнему Дардену пришлось быстро повзрослеть, когда старший брат записался в ратники. Теперь, после отца, он был самым сильным семье. Мать по-прежнему болела и кашляла даже чаще, а сестра Уна, которой во время желтеющей пшеницы пошёл седьмой год, оставалась нежной малышкой и маминой нянькой. Хорошо, успели поле засеять вместе с Тео, и на плечи Дардена до осени легла всего лишь забота о скоте. Травы было много, ибо дожди один летний месяц лили, как проклятые. Мужчины еле успевали её косить, складывать на поляне за домом и ворошить, чтобы не сгнила.
Отец радовался: во-первых, не нужно уходить в лес, чтобы поднять поголовье и спасти его от пролетающих драконов. Последних стало заметно меньше появляться. Отец сказал, это потому что летуны контролировали либертанские саи[1], отправляющиеся по восточной дороге. Во-вторых, было бы сложно перевезти хворающую мать, которой требовалось тепло Глаза Алатуса, а не лесная тень. И, наконец, два месяца Тео проходил обучение, и в любой день их могли отправить на войну. И, хотя про деньги, обещанные братом, никто не упоминал, их ждали: запасы соли и муки подходили к концу, всё чаще постную похлёбку варили на молодой траве, и животы громко урчали ночами . Но никто, даже Уна, не жаловался. И не заикался, что было бы неплохо заколоть одну овцу и отъесться на её тонком жире, ибо нужно было всего лишь потерпеть…
Отец ездил в Аалам раз в неделю, но к академистам родных не пускали. От раза к разу слухи о скором отбытии саев становились увереннее, и однажды Хирам вернулся с новостью: наконец-то можно будет повидаться с сыном, когда его отряд покинет город. Дарден рвался поехать с отцом, но быстро согласился: кто, кроме него, будет присматривать за женщинами?
Отсутствовал отец дня четыре, а вернулся с долгожданным провиантом и покупкой. Теперь милый со звёздочкой во лбу жеребёнок напоминал о Тео, и Уна готова была спать с ним в хлеву, а не на полатях с родителям. Бочка заполнилась солью, сусек – мукой. Вдобавок отец прикупил курицу с цыплятами… В общем, шиковали месяц и поминали Тео добрым словом. Плохо было, что вестей от ратников не было совсем. В Ааламе говорили, будто все три сая и академисты перебрались к оборотням и успешно уничтожали их, отвоёвывая старые земли Алатуса.
А потом внезапно удача изменила семье Хирама. В один день. Сразу и бесповоротно.
Лучи Алатуса не помогали матери. Она хоть и старалась не подавать виду, но всё чаще лежала, надсадно кашляя и прося Уну принести воды. Отец с последней поездки добыл чуть ли не целый мешок лекарственной травы. Мать делала вид, что пьёт вонючий отвар, и вечером говорила мужу, будто чувствует облегчение, но Уна по секрету Дардену сказала: от травы мать уже тошнит, и еда лезет назад, поэтому она потихоньку выливает отвар за угол дома, когда отец не видит.
Когда лето закончилось и осенняя сырость всё чаще стала гулять по полу, мать умерла. Тихо, во сне. Крепко спящих под шум дождя детей разбудили отцовские рыдания. Никто не мог поверить в случившееся. Кажется, даже животные почувствовали: у хозяев беда. И блеяли испуганно.
Похоронили мать недалеко от дома, рядом с могилой отцовских родителей, в смурый осенний день, и грязь жидкими шлепками падала в могилу, закрывая мать, завёрнутую в чистую холстину, от детей.
Отец с того времени сдал. Забыл и про себя, и про детей. Пришлось Дардену кормить скотину, доить козу и корову, дававших немного, но ценного и сытного молока; топить печь и думать за троих о хлебе насущном. Уна тоже повзрослела, когда поняла, насколько тяжело брату. Порой Дарден специально уходил подальше от дома и выл, рыдал, жалуясь Алатусу на судьбу. А когда слёзы иссякали, сжимал зубы и со свежим остервенением брался за работу и учил Уну полезным вещам.
Однажды, после месяца горевания, отец, пряча стыдливо глаза, сказал, что пора отвезти последнюю часть дани и заодно узнать новости о Тео. Не взял коня, забрал корову, говоря, что им троим и козы хватит, к корове привязал двух овец-переярок, которых ещё летом хотел оставить. И ушёл. Не было его несколько дней. Дарден с Уной уже сами собирались идти в Аалам искать отца, но от этого решения удерживала забота о животных и подросшем жеребёнке.
Отец появился сам на себя не похожий – с опухшим телом, синим, будто его избивали, лицом. Положил на стол узелок с какой-то сладкой мелочью, вроде кусков сахара да чёрствых пряников, и ушёл к могиле жены, где до утра допивал кислую брагу (принесённую из города) и плакал, отмахиваясь от уговоров детей пойти в дом, поужинать и лечь спать.
Но кончилось его пойло, и Хирам словно проснулся. Жаловался Дардену, мол, после пары глотков ему становилось легче. Сын выслушивал и повторял, как заклинание, что ему и Уне нужен отец, им тоже тяжело. Постепенно Хирам начал приходить в себя, а когда утром проснулся и увидел хлопочущую возле печи дочь, замешивающую тесто, прослезился и окончательно взял себя в руки. Дарден, поняв, что отец «вернулся» по-настоящему, выдохнул с облегчением. Но и это дешёвое счастье длилось недолго.
Два или три спокойных зимних месяца. Уютные вечера втроём. Уна увлеклась вышивкой, благо что ниток осталось много. Дарден с отцом починили сани и зачастили в лес – на охоту за зайцами или кем покрупнее, если повезёт, и попутно дровами, которые необходимо было заготавливать непрерывно. Жеребёнка по прозвищу Милый брали с собой – прогуляться, дать вываляться в снегу и просто приучали к будущей тяжёлой работе, уже доверяя везти хотя бы связку хвороста.
В свой последний день он счастливо бежал за санями, и его косички, на которые так весело было глядеть из-за вплетённых Уной покрашенных жгутов, подпрыгивали вместе с ним. И, казалось, что даже старому коню в компании Милого легче тащить хозяев. Лошади перефыркивались, разговаривая по-своему. Дарден обратил внимание отца на это, и они начали смеяться. За весельем не заметили, как со стороны Аалама в небе появились знакомые драконы – мать с всадником на спине и молодой дракон.
Лишь когда засвистело рядом, Дарден закричал, вскочил и воздел палку, чтобы отпугнуть ею опасную тварь… Милый завизжал по-детстки, когда его шею перехватила драконья пасть – и ублюдок взмыл вверх, унося с собой не просто жеребёнка – чью-то надежду и радость.
Уна по матери так не плакала, как о Милом. А Дарден крепился, но не находил слов утешения и только проклинал драконов. Отец обещал весной купить Уне маленького жеребёнка, но даже Дарден понимал, что денег на него взять неоткуда, если только не вернётся Тео… Знали бы они, что и это не самое сильное горе…
Через три недели ликторы забрали Уну и почти всех животных: барана, двух овец, четырёх ягнят, козу.
*****
Тот день врезался в память, как никакой другой после смерти матери. Дарден сновал из домика во двор и обратно – носил к очагу поленья, воду, из печи – золу, с полатей мешки со слежавшейся соломой, служившие периной для семьи бедняка. На улице ярко сиял глаз Алатуса и уже веяло приближающимися тёплыми днями, а значит, временем пахоты. Оставалось дождаться, когда растает последний снег, верхний слой земли подсохнет, чтобы не прилипал к плугу, – и можно выходить на поле. Ждал своего часа мешочек с семенами.
Где пахота, там и надежда: животные нуждались в зелени, потом в подлеске начнутся первые ягоды, грибы… Кто знает, может, и Тео вернётся к тому времени на побывку, пусть даже недолгую.
Да, весна дарила надежду, и оттого горше было случившееся.
Уна еле слышно постукивала по пружинистому земляному полу сабами, на прошлой неделе вырезанными отцом из липовой чурки. Сестра заметно подросла за этот год. Сшитый некогда матерью длинный сарафан из некогда яркого и уже выцветшего атласа теперь доходил девчонке до щиколоток и пока ещё был впору. Отец обещал: поедет с первой годовой частью дани в город, там продаст заячьи шкурки и накупит ткани да красок, чтобы расцветить шерстяную пряжу. Дарден с Уной уже пробовали в котелке покрасить небольшой моток, и получилось у детей неплохо, отец похвалил их, а Уна даже связала Дардену гетры. Хотела бы и носочки, но, увы, не успела мать научить…
Помня о том, каким чудом сестра выздоровела год назад, Дарден запретил ей выходить на улицу, пока пронзительный ветер не сменится на милостивый. Но иногда, когда наступало затишье, они втроём садились на завалинку возле дома, грелись под лучами Глаза древнего бога и мечтали. Ягнята за зиму подросли, все выжили. И единственной потерей был Милый, после него стали ещё осторожнее. Дарден соглашался с отцом – вспашут поле, засеют, отвезут дань – и можно будет уйти в лесную хижину на прикормку скота. Там и трава сочнее у реки, и вода рядом, и драконы в лесу не опускаются. А Тео, если вернётся, догадается, где надо искать родных.
Потом, как всегда, начнутся дожди и семена пойдут в рост, только тогда Хирам будет наведываться на поле, а дети, ставшие самостоятельными, вполне себе справятся в лесу, благо что стена шиповника послужит им и скоту защитой от диких зверей, а единственный проход можно будет завалить ветками… Так сидели они, прижавшись друг к другу и мечтали, стараясь не думать о плохом.
И в тот чёрный день ничего не предвещало страданий. Лишь когда на дороге показалась резвая ликторская повозка, в груди Дардена ёкнуло. Последний раз проклятые сборщики здесь были года два назад – заблудились, искали Густава-безродного, жившего в нескольких милях отсюда. Тогда гости всё обстоятельно рассмотрели, но ничего не взяли, кроме кувшина воды: с дороги замучила жажда. Уехали, и родители вознесли молитву Алатусу, чтобы у Густава нашлось, чем заплатить дань. Слава Алатусу, ликторы больше не возвращались, а значит, получили своё.
Дарден бросил деревянную бадейку возле колодца, не успев её наполнить, и метнулся в домик:
– Отец, ликторы!
Хирам, вырезавший за столом из чурки очередные сабы, побольше, для Дардена, вздрогнул. Взгляд его заметался по единственной комнате и детям:
– Молчите, ничего не говорите.
Уна испуганно подняла руки с прилипшим, ещё не готовым тестом, над квашней и приготовилась прятаться, но Хирам постарался ей ободряюще улыбнуться:
– Всё хорошо, дочка. Делай вид, что тебя ничего не интересует.
Не дожидаясь приглашения хозяев, два ликтора из четырёх уже шли в дом и столкнулись бы с хозяином, но Хирам посторонился, метнул быстрый взгляд на сына и покорно опустил голову, подавая пример.
– Милостью нашего короля Либериса справедливого, – поздоровался один из ликторов, тот, что держал в руках свиток. Мужчина лет пятидесяти, дородный и холёный, брезгливо осмотрел нищее убранство, сидящую в углу, в ящике, наседку и остановился посередине, чтобы не запачкаться. – Хирам-безродный?
– Да будут века нашего милостивого правителя долгими, – пробормотал Хирам. Прозвучало его имя, не Густава-безродного. В прошлый раз ликторы даже не знали, куда едут. И были другие, а эти совсем незнакомые. – Чем заслужил милость, эве? Налоги мы платим исправно. Собирался скоро ехать с новоданью, но дороги…
– Они давно сухие, – оборвал монолог хозяина.
– Дык, колесо починить надобно, лошадку…
– Куда уехал Саб-безродный? Это твой сосед, не юли, – второй ликтор, наоборот, гулял по комнате и рассеянно рассматривал вышитые Уной незатейливые узоры на коротких оконных занавесках и полотенце, висевшем рядом с лавкой возле печи.
От неожиданного вопроса Хирам поднял голову и, предчувствуя дурное, побледнел:
– Знать не знаю, справедливый эве. В позапрошлом годе он приезжал занять немного зерна для сева, но у нас самих тогда мало оставалось.
Второй ликтор хмыкнул:
– Он не платил дань больше года. А сейчас его дом не просто пуст – сгорел.
Отец сотворил священный поминальный знак:
– Спаси нас Алатус. Мы и не знали, какая беда постигла честного Густава… Знали бы, тела бы схоронили, молитву владыке вознесли…
Второй ухмыльнулся:
– Нет там костей, ни целых, ни сгоревших. Уехал твой сосед. Подставил тебя.
Ноги Хирама подкосились, и он сам готов был упасть на колени, но Дарден рядом подставил плечо. Чтобы предотвратить побеги крестьян и незаконный переезд с места на место, ещё тысячу лет назад Либерисом Первым было придумано поручительство. Бежишь – за тебя заплатит сосед, а его проклятия достигнут ушей Алатуса, и тогда молись – не молись, а кара настигнет и тебя, и твою семью, где бы ты ни был.
А за окном уже блеяли овцы и коза с двумя козлятами, которых выводили из весеннего загона. Хирам всё-таки упал на колени и пополз к первому ликтору:
– Помилуйте, справедливый эве! Разве вы не видите, как мы живём?! Как же мы заплатим перводань, если вы у нас всё заберёте?!
– Молись Алатусу, да просветит он твой глупый разум, из-под земли достанешь кубышку, – невозмутимо посоветовал первый, наблюдая за девчонкой, месившей тесто с опущенной головой так, словно она сражалась, а не пыталась приготовить хлебную основу.
– Да какая кубышка! – в сердцах воскликнул Хирам. – Жена умерла – пожалел денег на драконье лекарство! Дети малые останутся, чем я их кормить буду?! Знать не знаю, куда делся подлый Густав! Может, сдох уже, да падёт проклятие Алатуса вместе с его лучами на всю его семью!
Уна всё-таки заревела и прекратила месить. Ей так было страшно, что Дарден метнулся к ней и обнял за плечи, загораживая собой:
– Оставьте нам козу и овец, эве! Мы заплатим все долги!
– Твой малый быстрее соображает, чем ты, глупый, – так же спокойно сказал первый, глядя сверху вниз на Хирама, ползающего на грязном полу у своих ног. – Но справедливость есть справедливость. Так и быть, запишем тебе одну овцу в перводань. А ты достанешь свою кубышку, купишь ягнят и взрастишь новых…
Хирам обречённо застонал:
– Нет у меня кубышки! Видит Алатус, живём на крохи, вместе с овцами траву едим…
– Прекрати! – первый оттолкнул мужика от себя ногой и повернулся, чтобы выйти.
– Кас, – второй ликтор вдруг позвал первого, и тот обернулся. – Помнишь просьбу Мерхании-эве?
Названный Касом смерил взглядом Уну, от которой товарищ отодвинул мальчишку, и хмыкнул:
– В самом деле.
Второй ликтор за плечи подтолкнул зарёванную Уну вперёд:
– Помыть – и готова. Возраст подходит, работать умеет…
Догадавшийся о том, что произойдёт после этого, на первый взгляд, непонятного диалога, Дарден оббежал стол и выхватил сестру из рук ликтора:
– Не отдам! Уна, беги!
Через полминуты брыкающуюся босую девчонку, растерявшую свои деревянные башмаки, ликтор выносил во двор, второй вытирал руку, которой только что ударил дерзкого мальчишку, и доставал из-за пояса хлыст:
– За нападение на слуг Его величества захотели ответить?!
– Не имеете права забирать Уну! Она не виновата, что Гаспар сбежал от вас, вы – выродки! Чтоб вас покарал Алатус! Вы только грабить умеете! – выл Дарден, пытаясь вырваться из отцовских рук. Хирам пытался зажимать ему рот, но гнев сына оказался сильнее.
По счастью, довольный исполнением какого-то поручения, главный ликтор проигнорировал оскорбления, но посоветовал Хираму лучше воспитывать своих детей. Во избежание будущих последствий.
Возле повозки, в которую отправили рыдающую Уну (животных повезли на другой), ликтор Кас обратился к заламывающему руки Хираму:
– Дам совет и благодари за мою милость, безродный. Через месяц поезжай к Мерхании-эве, может, тебе заплатят годовые за твою дочь. Будет хорошо прислуживать – и ты заработаешь. А сейчас молись, чтобы твоя дочь не оказалась глупой, как твой сын.
Обессиленный Хирам упал на колени, в неподсохшую землю. Сначала жена, теперь дочь… И обоих он потерял по собственной глупости…
Надо было уходить в Межземелье, как это, наверняка, сделал Густав.
****
Отец не последовал жестокому совету – уехал на следующий день. Против ожидания, его не пропустили поговорить с дочерью и хотя бы убедиться, что с ней всё в порядке.
К нему, вцепившемуся в узорчатые ворота, вышел управляющий. Презрительно оглядел взъерошенного крестьянина и сказал то же самое, что и ликтор, – приезжать через месяц. Якобы, это испытательный срок для девчонки, не придётся ко двору, эве сами её отправят домой. Но ей и самой может понравиться новая жизнь, ведь теперь не нужно думать каждый день о том, как добыть еду, что надеть и чем заняться – всё это, включая небольшой отдых днём, ей предоставлялось. Дело в том, что у Мерхании-эве дочь была почти одного возраста с Уной, поэтому та становилась нанятой подругой для маленькой эве. А недалёкий крестьянин свою дочь, родившуюся в счастливый час, видимо, из упрямства и гордости желал вернуть к нищенскому существованию…
Хирам вернулся растерянный. После сказанного управляющим, он перестал понимать, где граница между отцовской заботой и самопожертвованием ради счастья детей. Дарден, хмуро выслушав, сказал:
– Хорошо. Подождём месяц. Если она захочет домой, я, клянусь, украду её оттуда, и мы сбежим. Хоть в лес, хоть в Межземелье, хоть к самим алатусам!
К этому времени Хирам успел проболтаться о злополучной ночи перед Великим Сбором. То, о чём он раньше боялся даже думать, после всех невзгод смаковал и, кажется, был готов последовать совету покойного Лютера – переехать в Межземелье, завязать знакомство с каким-нибудь алатусом и попроситься за горы, туда, где нет рабов, и все люди свободные. Нужно было лишь дождаться Тео. Он-то наверняка расскажет многое, всю правду, как она есть.
Но прошёл месяц, оставшись зарубками на одном из брёвен домика. Дардену казалось, что так легче выносить замедлившиеся дни. Он стал чаще молиться – на рассвете, обернувшись лицом в поднимающемуся Глазу, и на закате – прощаясь с ним до утра. От молитв в сердце поселилась уверенность, что древний владыка услышал его молитвы, и всё скоро станет хорошо, может, даже лучше, чем прежде, разве что мать никто и ничто не сможет вернуть его семье, семье Дардена.
Отец также еле дождался срока. Загодя вымылся, постирал одежду – всё, ради благого впечатления о себе. Дарден выскреб Якуша, порадовался слабому блеску на конской шкуре, обтягивающей рёбра: пусть худая скотина, зато выглядит сообразно заботливому хозяину. Хирам уехал на рассвете и обещал вернуться вечером или на следующий день, в зависимости от положения дел.
Мальчишка весь вечер одиноко просидел на крыше, откуда было хорошо видно дорогу. Бессонная ночь убаюкала его, в этот день единственного охраняющего стены, на которых застыла память о тяжёлых, но счастливых днях, когда все были живы и все были вместе… Отец не приехал ни до заката, ни позже, и Дарден в ожидании уснул, сидя за столом и молясь пламени зажжённой лучины. Говорили, будто огонь, который даёт даже небольшая свеча, передаёт молитвы Алатусу…
Под утро звуки тяжёлой поступи во дворе и громыхания в хлеву, находящемся через стенку, встряхнули спящего мальчишку. Дарден подскочил, со сна решив, что на дом обрушилась очередная беда – грабители без совести, не гнушающиеся последним добром бедняков. И вдруг знакомые рыдания вызвали холод на коже, сердце будто бы остановилось, и Дарден окаменел. За небольшим окошком, затянутым бычьим пузырём, по-прежнему царила ночь, но звуки не обманывали – отец вернулся. Один... Один!
Дарден метнулся к нему, бессильно сидящему у стойла.
– Её не отдали?!
Хирам кое-как совладал со слабостью, а ведь несколько раз останавливался по дороге, чтобы прорыдаться до своего появления дома – он должен был быть сильным… Но дети уже были сильнее его. Хирам вложил в руку Дардена мешочек, в котором прощупывались монеты:
– Убери это, сын. Если хочешь, потрать их по своему усмотрению, – сказал он устало, как человек, обременённый тяготами жизни. – Я – не смог. Я продал старшего сына за жеребёнка, которого убил дракон… И это был знак… Нельзя продавать детей, нельзя…
Кое-как Дарден добился от него, что Уне понравилось в новой семье. Хираму не дали с ней встретиться, но показали издалека – дочь выглядела настоящей эве, она весело бегала возле другой девочки повыше, и обе смеялись.
Управляющий сказал, что Уне доступно объяснили: раз в год за её хорошее поведение семья будет получать деньги, на которые можно будет купить полезную для хозяйства живность.
Дарден сглотнул ком в горле. Он догадался, что его маленькая Уна тоже пыталась помочь семье: отцу, Дардену и Тео… Такая хрупкая и такая мужественная… Дарден окаменел, чувствуя странную смесь горечи утраты и гордости за свою сестрёнку. От этого во всём теле разлилось бессилие и желание лечь и не двигаться, как это делал отец после смерти матери.
Тем временем Хирам устало поднялся с пола и пошёл к двери, ведущей сразу в домик, а не на улицу. В дверном проёме, опираясь на брёвна, он постоял и заставил себя произнести то, что было страшнее всего:
– Теобальд не вернётся, он погиб.
И всё. Ни попросил вытереть и накормить коня, ни позаботился о Дардене, окаменевшем от новостей про Уну и размышлений о ней.
– Что ты сказал, отец? – тихо спросил мальчишка, когда до него дошло, и в несколько мгновений Дарден оказался в домике. Отец, как был одетый с дороги, поднялся на полати, лёг там и замер, не ворочаясь и не поправляя стёганое одеяло под собой.
– Наш Тео не вернётся больше никогда. Он погиб, – повторил Хирам, отвернулся к стене и замолчал. Прошла минута, и тихое мычание, как страдают те, у кого болит внутри, душа или тело, стало единственным звуком, который раздавался в домике. Звучало это страшнее тех ночных, неожиданных рыданий по умершей матери.
И Дарден выбежал на улицу, заорал в расцветающее небо, обращаясь к богу-обманщику. Ничего-то Алатус не мог поделать против несправедливости! Пустой, слабый бог, которому зря поклонялись! За что, за что он наказывал их?!
На следующий день отец не пожелал подниматься – ни ради сына, ни ради еды или тепла. Дарден нарочно затопил печь покрепче, чтобы на полатях припекло. Но Хирам лишь дважды сходил за угол дома, когда приспичило, а возвращаясь, напивался воды из бадейки и снова погружался в состояние неподвижности и безразличия.
Вот и отец бросил Дардена. Остался Дарден один.
– Ты всегда любил меня меньше! – в сердцах и со слезами на глазах, в конце концов, выдал обидное мальчик. – Уну ты баловал, потому что девочка. Тео обожал, потому что он старший, а я… Лучше бы умер я, а не Тео! Тогда ты был бы счастлив!
Острые слова, по счастью, попали в цель. Хирам вздрогнул, медленно повернулся лицом к комнате, с минуту смотрел на сына, стоящего напротив и сжимающего кулаки, – и сам заплакал. Дарден вдруг разглядел, что отец совсем седой, за два дня или меньше исчезли его чёрные пряди. А какая красная кайма залегла в его глазах, вокруг выражения пустоты и разочарования! И лицо старика потемнело, словно его душа напиталась тьмой…
Но главное, всё же, было сделано – отец опомнился, снова. Он спустился с печи и обнял рыдающего сына – своего последнего ребёнка, оставшегося рядом.
Ещё примерно неделю Хирам пытался вернуться к прежней жизни несчастного, но здорового человека. За это время Дарден вытянул из него подробности.
Получив деньги авансом за первый год службы сообразительной и обаятельной Уны, растерянный Хирам машинально отправился в первую попавшуюся лавку, чтобы купить провианта, потом – на рынок за ягнятами или козочкой. Денег, кажется, хватало. И всё благодаря Уне, которая сумела разжалобить эве своими рассказами – о гибели Милого и бессердечии ликторов, наказавших её семью за побег соседа. Управляющий предупредил крестьянина – в следующие годы Мерхания-эве не собиралась быть такой щедрой.
Оказавшись в лавке, Хирам долгое время не мог сообразить, что ему надо. Хвала Алатусу, лавочник оказался сердобольным. Он усадил посетителя, велел сыну принести воды, благо что в лавке почти не было народа, и, пока сын обслуживал покупателей, начал разговаривать с Хирамом. У того на душе лежал слишком тяжёлый груз, чтобы донести его до дома, не поделившись ни с кем, и старик рассказал почти всё о своей семье.
О том, что старший сын около года служит в элитном отряде, и за это время умерла его мать, сестру забрали уважаемые эве в качестве игрушки для своей дочери, про наказание ликторов… И что теперь ему делать? Поскорей бы Теобальд вернулся…
Сын лавочника вдруг заинтересовался рассказом, подошёл. Симпатичный такой молодой человек, заботливый…
– Скажите, дядя, а вас не Хирамом, случайно, зовут?
– Хирам, – слабо кивнул посетитель.
– А вашу дочь, которой лет пять…
– Седьмой пошёл…
– … Зовут Уной, и ещё у вас есть сын по имени Дарден?
Хирам, мало сказать, удивился. А лавочник переглянулся с сыном:
– Значит, вы ничего не знаете? Вам от имени Либериса не привозили деньги?
– За что?
Новость о погибшем Тео остановила Хираму сердце. Добрый лавочник и его сын, который, оказывается, был в одном отряде с Теобальдом, привели в чувство потерявшего сознание безутешного отца. Даже лавку закрыли. Постарались утешить, как могли.
Но что теперь деньги Либериса, когда нет старшего, такого умного и такого красивого сына?
Хирам не помнил, как его посадили на коня, привязали тяжёлую торбу, в которую положили всего понемногу: просо для каши, круг козьего сыра, колбасу, сало и сладости для среднего сына. Кажется, обещали помочь, если что.
– Помру я скоро, – сказал однажды Хирам. – Делия часто снится, зовёт с собой…
– Отец, не надо! Ты мне нужен! – умолял его прекратить эти разговоры Дарден, которому по-настоящему стало страшно.
– Помру, я знаю. А ты позови заречных, чтобы тебе не в тягость было меня хоронить. Дай им одну монету, остальное спрячь, не показывай и не говори, что есть. Сам потом уходи к ним. Кто усыновит тебя, пожалеет, тому можешь отдать деньги. Или иди к тому лавочнику в Аалам, они люди добрые, помогут…
Через неделю после возвращения из города отец начал знакомо покашливать и потирать грудь, где всё чаще болело сердце. Потом слёг, не обещая отдохнуть и поправиться. Ему стали безразличны весенние хлопоты, ведь после его смерти Дарден вынужден будет бросить здесь всё. Однажды появятся ликторы, потому что Хирам-безродный перестанет платить дань. Посланники Либериса увидят пустое жильё и отдадут его и землю внаём какому-нибудь другому крестьянину, как когда-то сдали отцу Хирама…
Но Дарден упрямо твердил: отец поправится и даже сам собрался вспахать и взборонить поле, а отец пусть отдыхает и набирается сил. Ни о каком Межземелье теперь речи не шло, ведь оставалась Уна. Пусть ей хорошо, но однажды она заскучает и запросится домой. И куда она поедет, если отец и единственный брат её предадут, сбегут к алатусам? Кроме того, если ликторы узнают об этом, накажут ни в чём не виноватую Уну, посчитают за дочь предателя.
Две недели отец лежал, всё затяжнее кашляя и чаще проваливаясь в забытьё. Ему снилась жена, и Хирам бормотал, разговаривая с ней. Просыпаясь, жаловался: Тео ему, почему-то не снился, словно был обижен на отца за бездарно потраченные его деньги, добытые ценой жизни.
Дарден выбивался из сил. Нужно было следить за квочкой, которая вот-вот должна была вылупить цыплят. Последнего петуха отправил в мир иной – ради бульона, которым поил отца и сам пил, когда чувствовал, что вот-вот упадёт от усталости и голода. Съедобны подарки ааламского лавочника как-то незаметно исчезли в желудках, слишком уж вкусными были.
Варя похлёбку, Дарден невольно вспоминал сестру. Сейчас как нельзя кстати пригодились бы маленькие ловкие ручки Уны, которая немного, но, оказывается, ощутимо помогала.
Ещё требовалось ухаживать за Якушем, конь тоже нуждался в пище и выгуле после зимы. На пашне выдерживал две-три полосы и после этого валился в прямом смысле во вспаханную землю, не выдерживая тяжёлой бороны. Всё чаще Дарден стал его привязывать к деревьям, чтобы спрятать от драконов, а сам пытался тащить соху. Да, глубина пашни уменьшалась вдвое, но это было лучше, чем ничего.
Поэтому за две недели только малая часть большого поля оказалась готовой к севу. Земля высыхала под лучами Алатуса на глазах, её срочно нужно было обработать, но Дарден уже чувствовал – он выдыхается, как и Якуш. Подумал было отправиться за помощью к заречным, к которым однажды ездил отец, просил посевного зерна и привёз меньше половины от ожидаемого: там тоже не очень-то богато жили. А потом даже не передумал – не нашёл в себе сил уехать дальше пашни от дома, от умирающего отца. Но всё же, с каждым днём было страшнее возвращаться домой.
И сегодня, несмотря на дождь, Дарден пахал без остановки, а когда выдохся, присел в тени дерева, напился воды из кувшина и погрыз кислого хлеба, как всегда получившегося неудачно. Даже маленькая Уна делала тесто пышное, вкусное, а брату никогда в голову не приходило учиться у младшей сестры. Взглянул на Якуша – успел ли конь отдохнуть? Тот мерно жевал траву, не в силах хвостом согнать мух с глаз, и Дарден вздохнул: снова придётся самому тащить плуг.
Спина ныла, руки выкручивало, словно они собирались отвалиться – не желали служить дурному хозяину. Вспомнился отец, руки которого тоже, кажется, теряли силу. Уходя на пашню, Дарден ставил рядом с ним кружку с водой. Последние дни отец ел утром, немного, и ещё меньше вечером, чтобы не доставлять ночью беспокойства сыну, который засыпал на ходу. Хирам понимал, как ему тяжело, но отказаться от мысли уйти в иной мир, где не будет страданий, уже не мог.
