Текст книги "Таймири (СИ)"

Автор книги: Юлия Власова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

8. О письмах и водопадах

Из-за сильного встречного течения шхуна немного кренилась влево, что, впрочем, не мешало Сэй-Тэнь не спеша прогуливаться вдоль ватервейса[1]1
  Ватервейс – крайний пояс палубного настила, идущий параллельно борту.


[Закрыть]. Кто-то в «вороньем гнезде» распевал матросскую песенку. А капитан деловито отдавал команды:

– Поставить булинь по нижней шкаторине!

– Убрать стаксель!

– Накрутить стаксель с фалом вокруг штага!

Эти и прочие непонятные выражения долетали до Таймири, которая, устроившись в шезлонге, с закрытыми глазами слушала корабельную симфонию. А симфония была что надо: музыкально трепетал на ветру парус, музыкально скрипели мачты, и не менее музыкально клокотала река, где как раз купался Остер Кинн. Только чайки не кричали. Ни чаек, ни других птиц в стране Лунного камня уже век не видывали.

Чуть поодаль от шезлонга неопытный юнга учился промерять глубину с помощью разноцветного футштока. И было слышно, как его ругает старший по званию.

«До чего же всё-таки здорово валяться вот так, на солнышке, и ни о чем не думать. Плыть себе и плыть», – подумала Таймири. Приоткрыв глаза, она встретила широкий взгляд облачного ока в лазурном исчерченном небе. Этот новый узор из серебристых стратосферных облаков крепко завладел ее вниманием.

– Быть того не может! – воскликнул оказавшийся рядом философ. – Вот он, знак свыше! Небесный глаз!

Повернуть голову в сторону Диоксида стоило Таймири больших усилий. Ну, чего он раскричался? Подумаешь, какой-то глаз!

– Этой ночью нужно будет обязательно свериться со звездами, – сказал философ самому себе и важно прошествовал к каюте.

Ночью Диоксид как-то исхитрился погасить все навигационные огни, взять у капитана подзорную трубу и при этом не вывести его из себя. Смекнув, что на судне готовится нечто очень увлекательное, Остер Кинн поднялся по канату на палубу, не произведя при этом ни единого шороха.

– Вы смыслите в астрономии? – спрашивал философ, настраивая прибор. – Если нет, я научу. Вон Полярная звезда! А вон Южный Крест. Да, южная часть неба самая интересная… Гляньте-ка во-он туда!

Минорис безропотно следовала каждому указанию старика, и скоро у нее затекла шея. Потирая чуть ниже затылка, она начала осознавать, как тяжко приходится астрономам, когда они ночами напролет рассматривают звездное небо. Что касается Таймири, то ей дела не было до наставлений Диоксида. Подсунув под голову подушку, она улеглась прямо на лакированный настил, закинула ногу за ногу и мечтательно произнесла:

– Хотела бы я иметь такие глаза, чтобы видеть планеты и галактики без всяких там телескопов!

– Это не так уж и сложно, – на самое ухо прошептал ей Остер Кинн. – Нужно всего лишь заменить хрусталик трехслойным объективом и перевернуть светочувствительную поверхность глаза. Сетчатка, как ни странно, расположена у людей задней плоскостью к свету.

– Куда ни кинь – сплошь интеллектуалы! Просто диву даешься! – съязвила Таймири. Она перевернулась на бок, чтобы лицезреть физиономию этого умника. – А вы не боитесь капитанского гнева?…

Между тем лицо философа просветлело, руки задрожали, а глаза наполнились слезами восторга.

– Эврика! – вскричал он. – Настал тот день, когда я сумел вникнуть в смысл начертанных на небе письмен!

Таймири хмыкнула. Вишь, какой впечатлительный! А Минорис, похоже, полностью разделяла его ликование. Как и полагается любой порядочной ученице.

Палуба постепенно заливалась лунным светом, и в этом свете всё четче вырисовывался силуэт капитана Кэйтайрона. Притаившись за углом, он следил за «астрономами». Как бы подзорную трубу не сломали. Удивительно, отчего Остер Кинн со своим исключительным зрением его не заметил! Теперь безбилетнику грозила очередная вспышка ярости и изгнание за борт. Конечно, можно было бы наскоро сообразить и заделаться матросом, если бы не совесть, которая преследовала Остера Кинна с самой колыбели. Но на сей раз, вопреки ожиданиям, капитан не стал никого пропесочивать. Он пребывал в благодушном настроении, а всё потому, что нашел, наконец, свои золотые часы на цепочке. Часы – помощник незаменимый. Работать – работают, а жалованья не просят. Когда, в результате многочасовых раскопок, Кэйтайрон извлек из-под бумажных завалов свой брегет, то прямо-таки светился от счастья и даже попробовал станцевать. Но танцевал он неважно.

– А-а, вы здесь? – обратился он к Остеру Кинну. – Так и быть, оставайтесь. Будете нести вахту.

* * *

– Потравить приводной трос! Выбрать шкот на галс! Поднять гафельный парус! – слышались команды Кэйтайрона. Его будильник сработал вовремя, и он встал ни свет ни заря.

Было промозглое утро. Ветер крепчал, но в каюту порывы не проникали.

– М-м-м! Вкусно-то как! Что это? – спросила Таймири, зачерпывая ложкой суп.

– Уха, – скупо отозвалась Минорис. – Остер Кинн постарался. А Сэй-Тэнь по-прежнему спит.

– Она и вчера к уроку астрономии не вышла. Зюм и тот под ногами путался, – сказала Таймири. – Странно.

– Разбудила бы ты ее, что ли…

– Растормошить? Без проблем!

Но в этом-то и состояла главная проблема. Сэй-Тэнь лежала пластом и никак не реагировала на призывы. Снотворное она не употребляла, спиртного в рот не брала – Таймири могла бы поручиться. Что же тогда? Страшная догадка поразила обеих девушек, когда они поняли, что Сэй-Тэнь не дышит.

– Минорис, побудь здесь, а я сбегаю за капитаном!

Таймири вылетела за дверь, больно поцарапавшись о косяк. И, выскочив наружу, тотчас растянулась на полу. Благо, когда-то ее учили, как надо падать, чтобы не расшибить себе нос. Волосы ее растрепались, а изморось украсила несуразную прическу мелкими, липкими капельками. В довершение всех бед, ужасно раскачивалось судно. Палуба сделалась скользкой, как каток. И Таймири с размаху налетела на Остера Кинна.

Тот придержал ее за руку, где, на среднем пальце, искрилось кольцо – пять голубых лепестков в серебряной оправе.

– Какое красивое! – подивился он. – Откуда?

– Потом, потом, – отмахнулась та. – Мне к капитану! Сэй-Тэнь совсем худо.

– Ха! – сказал Остер Кинн. – Да что он может, твой капитан! Он и с судном-то кое-как управляется. К тому же, в такую погоду из каюты лучше не высовываться – чего доброго, в воду свалишься.

Таймири стала в отчаяньи заламывать руки – совсем как тетушка Ария, когда в холодильнике не находилось нужных ингредиентов для блюда. И Остер Кинн сжалился. Провел ее до самого капитанского мостика.

– Штормовое предупреждение! Пассажирам настоятельно рекомендую вернуться в каюту! – прогремел капитан в рупор. – Погода – дрянь дрянью!

– У нас срочное дело. Сэй-Тэнь, кажется…. в коме, – пролепетала Таймири.

– Что она сказала? Аберрация? – переспросил Кэйтайрон, сообразуясь со своим представлением о слове «кома»[2]2
  Кома – в физике – искаженное изображение в оптических системах, проявляющееся в том, что точка приобретает вид несимметрического пятна; разновидность аберрации.


[Закрыть].

– Пассажирке плохо! – гаркнул ему на ухо Остер Кинн. – То ли жива, то ли мертва – не разобрать!

Таймири одарила его убийственным взглядом. Нашел время шутить!

А Кэйтайрон оторопел.

– Я, знаете ли… Я как-то не учел, что может понадобиться врач.

– У вас нет врача?! – проорал Остер Кинн. – Плохи наши дела! Как говорится, суши весла!

Река так разбушевалась, что он был вынужден всё время орать. Таймири от его крика так и подпрыгнула:

– Ты бы сразу ко мне обратилась! Я в таких вещах хоть немного, но разбираюсь!

И, чтобы не быть голословным, Остер Кинн поволок ее обратно к каюте.

– Ух, и покажу я этой болезни, где раки зимуют, – бормотал он. – Наизнанку вывернусь, а Сэй-Тэнь вылечу. Иначе грош мне цена.

Еще некоторое время до них доносились команды на мудреном яхтенном диалекте:

– Взять два ряда рифов!

– Потравить оттяжку Каннингхэма!

Вскоре эти звуки окончательно потонули в ропоте клокочущей реки. До водопада оставалось совсем немного.

* * *

Таймири в задумчивости наблюдала за манипуляциями Остера Кинна над оцепенелым телом Сэй-Тэнь.

– Что это? Черная магия?

– Медицина северных народов, – компетентно отозвался тот.

– Иногда мне кажется, что вы знаете гораздо больше, чем наш философ, – сказала Таймири.

– Поправка: философы не обязаны знать. Они мыслят и чувствуют.

Таймири стала в позу.

– Я тоже мыслю и чувствую. И что я, по-вашему, философ?

– Каждый в некоторой степени философ, – вмешалась Минорис. – Ну, как там Сэй-Тэнь? Жива?

– Скорее жива, чем мертва, – поставил диагноз Остер Кинн. – У нее глубокий сон. Дыхание ровное, хотя и очень слабое. Обмен веществ замедлился. В общем, она в анабиозе.

– Такое случается? – опасливо поинтересовалась Таймири.

– С рептилиями – да, с людьми – нет. По крайней мере, я ни разу о подобном не слыхал.

Девушки с содроганием переглянулись. Еще чего не хватало!

А Остер Кинн, словно ситуация была самая обыденная, любезно улыбнулся, козырнул и умаршировал на свой пост. По его словам, Сэй-Тэнь могла проснуться когда угодно. Через десять минут или через десяток лет. Утешающе.

– Не шумите, не бейте в бубен! – передразнила Таймири, когда он скрылся за дверью. – По-моему, он о себе слишком высокого мнения!

– Но шуметь, может, и правда, не стоит, – заметила Минорис. – Вдруг ей снится что-нибудь приятное?

Однако здесь она прогадала. Сэй-Тэнь, мастерица самогипноза, «залегла в спячку» отнюдь не затем, чтобы испытать наслаждение. Она снова телепатически общалась с дочерью. И новости из города Огней поступали не самые обнадеживающие.

Пока своевольная Сэй-Тэнь спит, посмотрим, как обстоят дела у капитана. А капитан вновь сделался разнесчастным человеком на свете. У него пропал блокнот с указаниями для экипажа – и, как всегда, не вовремя. За излучиной – водопад, а Кэйтайрон не помнит ни единой команды. Есть о чем погоревать.

Стащил же блокнот не кто иной, как Зюм. Когда волнение на реке поулеглось, он, проказник, улучил момент, чтобы проникнуть в неубранную каюту. Впрочем, не совсем так.

Зюм довольно скоро полюбился всей команде. Он без опаски бегал по палубе, выпрашивая у матросов еду. И вот один любитель пива как-то попытался угостить его брагой. Но из кружки так благоухало, что Зюм дал деру, едва почуял запах. И очутился у прикрытой двери в рубку.

С тех самых пор яхта плыла, как ей вздумается, а команда даже не пыталась что-либо предпринять. Кэйтайрон бушевал неимоверно. Он с остервенением разбрасывал вещи по каюте, и некоторые даже вылетали через иллюминатор. Со злости капитан невзначай вышвырнул свой ботинок, и тот угодил точно в макушку Синре, который только-только оправился от лихорадки. Синре после этого, ясное дело, опять слег.

Кэйтайрон шарил под койкой, в сотый раз осматривал углы, но блокнот всё не находился.

– Проклятье! Тысяча дохлых китов! – ревел капитан. Сторонний наблюдатель мог бы предположить, что он занялся наконец-таки уборкой…

Тем часом Зюм перебрался в привязанный к яхте плайвер и принялся с усердием грызть блокнот, потому как у него сильно резались зубки. Блокнот превращался в клочья бумаги, бумагу раздувало ветром, и один здоровенный клок налип капитану на лоб в самый неподходящий момент. Матросы зашлись дружным хохотом, а кто-то до того разошелся, что опрокинул кружку с пивом.

Рывком отодрав от физиономии влажный продырявленный листок, Кэйтайрон уставился на него, как на призрак из потустороннего мира. А потом издал такой вопль, что можно было подумать, будто тысяча помянутых китов свалилась ему на голову.

* * *

– Ну, и штормило же недавно! – сказала Минорис, присаживаясь на шезлонг.

– Э-э, да тебе просто настоящих штормов видеть не доводилось! – отозвался Остер Кинн, который добросовестно нес на палубе вахту. – Морских. Речные, по сравнению с ними, детский лепет! А мы, кстати, миновали первый водопад. Оттого тут всё и бурлило.

– Водопад? Первый? – озадаченно переспросила Минорис.

– Второй куда страшнее, уверяю тебя, – осклабился тот.

Они плыли вдоль голубой отвесной скалы. Ни дать ни взять, застывшее цунами. А внутри – чего только нет! И звездочки, и бусинки, и какие-то причудливые цепочки. А то, как пустые глазницы, появятся вдруг на гладкой поверхности черные провалы.

– У второго водопада мы должны пришвартоваться к берегу, – сказал Остер Кинн, и в его глазах заиграли азартные огоньки. – Не знаю, что на уме у нашего безбородого капитана, но приключений точно не избежать!

Минорис поежилась. Ее порядком утомили приключения. Сперва пустыня, потом суматошный город, а теперь вот яхта, капитан которой явно мечтает поиздеваться над пассажирами. В голове вился рой тревожных и путаных мыслей. А ведь она, сама того не ведая, поступила в ученики к мудрейшему из философов! Вот у кого следовало искать поддержки.

Минорис полюбила слушать Диоксида, свесившись через перила на корме. Она глядела на речную зыбь, а философ в это время рассуждал о вечности, или об одиночестве, или о смысле бытия. Плавный поток его речей проникал в светлую головку Минорис, принося ей невыразимое утешение. Диоксид умел лечить словом.

– Что гнетет тебя? – спросил он однажды. – Я не помню и дня, чтобы ты не вздыхала.

– Это всё оттого, что я бросила свою семью, – объяснила Минорис. – Хоть Мэра мне на самом деле и не мать, я очень по ней скучаю. И по своим сводным сестрам. Они, наверное, считают меня последней негодяйкой.

Диоксид отставил трость и присел рядом, на краешек палубы. Кости у него так и хрустнули.

– Эх, никак не привыкну, – поморщился он. – Тяжко быть стариком.

Минорис покосилась в его сторону, однако ничего не сказала.

– А сама ты как думаешь? Хорошо поступила или нет? – спросил Диоксид. Но та лишь пожала плечами.

– Чтобы по чужой указке жить да на чужие мнения оглядываться, много ума не надо, – усмехнулся он. – А тебе, как я понял, оглядываться приходилось постоянно.

– Частенько, – кивнула Минорис. – Задумаю сделать по-своему – Мэра ворчит, а сестры… Они и без того меня задирали. Но, знаете, я чувствую вину.

– Да ни в чем ты не виновата, – махнул рукой Диоксид. – Это я тебе как мудрец из мудрецов заявляю!

Оба они рассмеялись.

– Ну что, полегчало?

– Полегчало, – заулыбалась Минорис.

– Уверен, что с Мэрой ты еще встретишься. А сейчас судьба дает тебе шанс пересмотреть свою жизнь, повзрослеть и обзавестись собственным зрением. Научиться зреть в корень.

– Вот и Вестница то же самое сказала.

Философ вскинул косматые брови.

– Ты видела Вестницу Весны? – воскликнул он. – Чудные дела нынче творятся!

– А по-моему, ничего особенного в этой Вестнице нету, – легкомысленно заявила Таймири, которая всё это время без дела слонялась по палубе.

* * *

Диоксид вернулся в каюту, сияя, как июльское солнце, и улыбнулся распростертой на койке Сэй-Тэнь. А улыбка у него была ровная, без единой щербинки. И глаза блестели совсем по-юношески.

– Спишь? Ну, спи, спи. Меня отныне добрый ангел снов будет посещать еженощно. Потому что я наконец определился с целью путешествия. И не столько благодаря звездам, сколько благодаря моей новой ученице. Я отправляюсь с вами, в мастерскую счастья Лисса.

Если б услышала его Сэй-Тэнь, то, не раздумывая, выдвинула бы ультиматум: или вы, или я. Но, к счастью для обоих, словам Диоксида не вняла ни одна живая душа.

* * *

Никто толком не понимал, зачем капитан держит на яхте субъекта по кличке Папирус. Этот Папирус взял привычку строчить мемуары, приспособив под стол пустую бочку. Матросы считали его чудаком и не уставали над ним подтрунивать. Папирус думал, что из-за бочки, а потому не обижался. Да, конечно, если б он писал на приличном столе, его бы непременно зауважали. Но вдохновению-то – что стол, что пустой бочонок – разницы никакой. Оно накатывает, как приливная волна, и тогда уж становится безразлично, что о тебе думают другие. Хорошо, что у Папируса в запасе толстая пачка бумаги и бессмертная авторучка. Лет десять ее не заправлял, а она всё пишет и пишет.

Папирус сочиняет книги. Говорит, что для себя. Но читает их вслух явно не без умысла.

Еще он обожает писать письма. И, судя по их количеству, знакомых у него воз и маленькая тележка. Правда, Синре всегда упирал на то, что Папирус родом из весьма многочисленного семейства. Оттого и писем не сосчитать.

Только вот службы доставки на яхте нет. Ни радио, ни посыльного, ни даже облезлого голубя. Остается лишь думать да гадать, какая у этих писем судьба.

Кэйтайрону, похоже, выгодно содержать на судне никудышного работника. Проку от Папируса мало, зато бумаги у него – завались. А всем известно, что без бумаги капитан из Кэйтайрона такой же, как из лосося сухопутное. Поэтому он милостиво позволил «бортовому писаке» хранить в рубке всё его добро.

Основательно подмочив свою репутацию в глазах философа, Таймири отдала честь и поспешно ретировалась. Подумаешь, сморозила глупость! Каждый иногда несет чепуху. Главное вовремя остановиться.

Какой-то матрос, согнувшись в три погибели, тащил по линялым доскам связку желтой бумаги. Напрягался, бедняга, изо всех сил.

«Фи, рыжий», – с отвращением подумала Таймири. От рыжих она предпочитала держаться подальше. А этот был, к тому же, и с веснушками.

– А-а! Папирус, вот ты где! – прогремел из-за угла Кэйтайрон. Рыжий мгновенно вытянулся в струнку и, заикаясь, прокричал что-то в ответ.

Ничего удивительного. Пообщавшись с капитаном, кто угодно заикаться начнет.

– Тебе сверхсекретное поручение, – сказал Кэйтайрон, после чего перешел на доверительный тон. Таймири очень пожалела, что не умеет читать по губам. Кого, как не ее, положено посвящать во всякие тайны?!

Капитан около минуты беззвучно открывал и закрывал рот, нашептывая Папирусу какое-то задание. Тот пару раз мотнул головой. Видно, задание пришлось не по душе. Но настойчивости капитану было не занимать, и вскоре рыжий согласился. Испустив безнадежный вздох, он поплелся за командиром. А плотная пачка бумаги осталась на палубе без присмотра. Самое время проверить, имеется ли на ней гриф секретности.

Таймири потом еще долго досадовала на Зюма. Ее жалкая попытка вытянуть из связки хотя бы краешек потертого листа закончилась полным провалом. А всё почему? Потому что Зюм, видите ли, учуял посягательство на чужое добро! Поднял лай, точно по команде. На лай сбежался народ, и Таймири поймали с поличным.

– Эх вы! – осуждающе проговорил Папирус. – Раз уж неймется узнать, что там у меня в связке, меня бы и спросили. Ан нет, всё туда же! За корреспонденцией моей охотятся.

– Это что же? Письма? – удивилась Таймири. Она сидела на корточках и с удовольствием легла бы на пол, потому что лежачих не бьют. Нет, сегодня явно не ее день: и перед философом оплошала, и на мелкой краже попалась. А ведь она воровать не хотела. Только глазком взглянуть! Но матросы, ее обступившие, думали совсем иначе.

– Вот именно, письма, – сказал Папирус. – Залежались они, пора отправлять.

– Лучше сожги, больше толку выйдет! – издевательски бросил боцман.

Кто-то хохотнул, смешок передался по цепочке, и матросы разбрелись, посмеиваясь над Папирусом, а заодно и над Таймири.

Ну, надо же было так опростоволоситься! Всего-то навсего почта! Почта… А кто обещал тетушке Арии каждый день писать? Кто говорил, что не забудет?

Таймири почувствовала себя кругом виноватой.

– Вы меня, это… извините, а? – промямлила она. – Нелегкая дернула.

– Да ничего! Я отходчивый, – сказал Папирус и улыбнулся во все свои двадцать четыре зуба. То ли к сладкому он был неравнодушен, то ли часто ввязывался в драки, но некоторых зубов у него недоставало.

– А как вы письма отправляете? – полюбопытствовала Таймири.

– О, это всем секретам секрет! – таинственно отозвался Папирус. – Но если вам интересно, приходите вечером в трюм.

Предложение показалось Таймири странным, но чего не сделаешь, чтобы избавиться от укоров совести!

Остаток дня она уговаривала Минорис пойти с ней. Умасливала, как могла.

– Что, одной боязно? – сдалась, наконец, та. – Ладно, была не была! Только учти: в трюмах водятся крысы, – замогильным шепотом прибавила она.

Письмо, набросанное в пустыне, затерялось где-то среди вещей. Поэтому Таймири на скорую руку нацарапала новое, дважды перечитала и с удовлетворенным видом запихнула в карман.

В трюм они долго спускались по скрипучим, отсыревшим ступенькам. Внизу уже поджидал Папирус.

– Ну, и мрачно же тут, – заметила Минорис. – Керосиновой лампы не найдется?

– Даже и не думайте! – испугался тот. – Если капитан догадается, что мы затеваем, головомойку устроит будь здоров!

– А что мы, собственно, затеваем? – небрежно поинтересовалась Таймири.

– Отправку писем, что же еще?!

– В таком случае, держите. Вот моё.

Папирус с сочувствием поглядел на протянутое ему скомканное письмецо, вздохнул и полез за ножницами.

– О, я, кажется, догадалась! – сказала Минорис. – Письма мы будем кромсать, а клочки развевать над рекой. Да?

– И вовсе нет! – оскорбился Папирус. – За кого вы меня принимаете?

Он выловил ножницы из ящика с инструментами и приступил к таинственному обряду. В иллюминатор светила только тощая луна, поэтому Таймири долго не могла понять, что же Папирус вытворяет с ее письмом. А письмо претерпевало метаморфозу. За считанные минуты оно превратилось в элегантный бумажный самолетик с надрезами на крыльях и хвосте.

– Далеко полетит, – умиротворенно предсказал Папирус. – Подойдите, не бойтесь! Пустим его в окно.

– И вы полагаете, что письмо попадет к адресату? – скептически спросила Таймири. Ее тоскливая мина не укрылась от наблюдательного взгляда Папируса.

– Сомневаетесь? А я вам скажу, что тут всё дело в ловкости рук и кое-какой сноровке.

С такими словами он запустил самолетик, и тот плавно заскользил над водой.

– Говорил же, далеко полетит, – обрадовался Папирус. Когда белое пятнышко планера растворилось во мгле, его неожиданно потянуло на откровенность.

– Знаете, благодаря вам, во мне ожила надежда, – сказал он, не отрываясь от иллюминатора. – Я всегда считал, будто у таких как я, ну, не совсем нормальных, друзей быть не может. А вы первые, кто спустился ко мне в трюм не за бочонком пива. Я думал, дружат только с теми, кто находчив и меток на словцо. Меня презирали, потому что я отличаюсь, потому что не люблю шумных сборищ. Но теперь, когда у меня появились единомышленники… То есть, я хочу сказать, единомышленницы…

Тут он обернулся и обнаружил, что всё это время говорил в пустоту.

– Обидно, правда? – обратился Папирус к своей связке писем. – Ну, ничего. Переживу. Ведь в рубке по-прежнему целая кипа бумаги, да и ручка у меня живучая. Я справлюсь.

И он принялся складывать очередной бумажный «боинг». Все на судне лягут спать, а Папирус будет пускать самолетики из трюмного иллюминатора до глубокой ночи…