Текст книги "Таймири (СИ)"

Автор книги: Юлия Власова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

16. О голодных тиграх и лике горы

После сильного нервного потрясения капитан сделался до невозможности говорлив и сыпал словами, как песком.

– Нет, видали? Скоро от нашего легендарного массива одно решето останется! Как его сосны дырявят, а!

Он еще долго городил несусветицу, а Сэй-Тэнь вдруг возьми да и засни. Прямо под той самой сосной, которая вытащила их из пещер. Остер Кинн и так ее расталкивал, и эдак – хоть бы что. Пришлось нести на руках.

– Ничего, сейчас иголок насобираем, чайку изготовим и будем здоровехоньки, – приговаривал он. – А еще на белок капканы расставим. Самодельные.

Ветер разгулялся над макушками деревьев, и лес сердито зашумел. Таймири всё шла да гадала, как она еще на ногах держится. Сытные завтраки и обеды за столом тетушки Арии проплывали в ее памяти мутными кадрами, а отдых на мягких подушках так и вовсе представлялся несбыточным.

«Помыться бы сейчас в чистом ручье, – мечтала она. – Наверное, пахнет от меня прескверно…»

Сэй-Тэнь повезло. Она опять провалилась в этот свой летаргический сон, и ей не нужно было утруждать ноги.

Край обрыва остался далеко позади, и путников со всех сторон обступили скрюченные деревья. Пейзаж здесь разительно отличался от пейзажа по берегам реки. Сосны росли плотнее и были кряжистее да приземистее. С непривычки казалось, будто они недобро смотрят на тебя из-под заскорузлых, нависших лбов. Но первое впечатление обманчиво. На самом же деле соки в них текут свежие, и смола из стволов выступает янтарными бусинками. Как приглядишься к деревьям-старожилам, так сразу и отметишь, что глаза-сучья у них, как у древних мудрецов, светятся необыкновенным светом. И бояться тебе нечего.

До чего же сладко бывает проснуться, когда по щеке бродит солнечный лучик, в двух шагах полыхает пламя костра, а в котелке, подвешенном на треноге, булькает варево. Кто-то в мятой рубашке сидит к тебе спиной и строгает ножом фигурку из дерева. Или, может, не фигурку, а колышек для самодельного капкана? Сэй-Тэнь почувствовала голод и расстегнула спальный мешок. Лесные запахи кружили ей голову. Терпкий, пряный аромат смолы проникал глубоко в легкие, бодрил и пробуждал бередящие душу воспоминания. Когда-то Сэй-Тэнь подарила дочурке на день рождения шкатулку с точно таким же запахом.

Костер плясал и плевался оранжевыми искрами, которые уносились куда-то вверх, к исполосованному облаками, отрешенному небу.

Остер Кинн – а колышек точил именно он – отложил почти готовую работу и помешал содержимое котелка.

– Что это? – поинтересовалась Сэй-Тэнь.

– Питательный бульон. Силы восстанавливает, – пояснил тот.

– А куда все подевались?

– Минорис и Таймири позавтракали и сейчас в лесу. Сказали, пойдут собирать какое-то растение. Оно встречается только в этих горах и только под старыми соснами.

– А философ?

– Возится со своим свитком. Говорит, свиток страшно секретный.

– А Кэйтайрон и Папирус?

– Отлучились, кажется, по нужде, – махнул рукой Остер Кинн.

Таймири сорвала очередную кудрявую устерцию и бережно опустила в пакет, где скопилось уже достаточно трав, чтобы сварить из них полноценный суп. На листьях устерции была белая полупрозрачная пленка, а запах от растения шел специфический и необычайно крепкий.

– Может, пора закругляться? – спросила Минорис. – А то я скоро спины не разогну.

– Погоди немного, наполним пакет доверху, – пробормотала Таймири. – Эдна Тау говорила, что устерция снимает боль, а настой из нее бодрит.

– В таком случае, эти травы очень бы пригодились моей сводной сестре Лимэрин. У нее долго не заживала рана от укуса скорпиона, что водится на южной оконечности острова Олмау.

– Ты скучаешь по ней?

– И не только по ней. В приемной семье меня не очень-то любили. Но я к ним привыкла…

– Что, даже к мачехе? Она-то уж точно не сахар, – отложив пакет, заметила Таймири. – Не переживай, ты ведь еще с ними увидишься.

– Нет, – покачала головой Минорис. – Если я попадусь мачехе на глаза, она сразу же выдаст меня замуж. У нее в роду побег невесты считается позором, смыть который может лишь немедленная свадьба.

– Ну и обычаи, – поморщилась Таймири. – Да если б моя тетушка заикнулась о свадьбе, я бы… Я бы тотчас сбежала из дому!

– Прислушайся, ты ничего не… – прошептал Остер Кинн и оборвал речь на полуслове. Крик повторился вновь.

– Зовут на помощь. Кто-то в беде! – встревожилась Сэй-Тэнь.

Остер Кинн вскочил на ноги.

– Последи за пламенем, а я сбегаю, посмотрю, в чем там дело, – сказал он и скрылся в лесу.

– Ну, что опять происходит? – недовольно спросил философ, высунувшись из-за ствола коренастой сосны. В последнее время он принципиально держался особняком. Ему, видите ли, требовалась тишина. Диоксид изучал какой-то свиток, но Сэй-Тэнь полагала, что всё это отговорки и что старик просто устал от их компании.

Сняв кастрюлю с огня, она набрала полный рот горького бульона и демонстративно отвернулась.

Когда, покончив со сбором трав, Минорис и Таймири вышли на прогалину, тишину вспорол неистовый рев. Как будто кто-то завел и тут же выключил исполинскую электропилу. Таймири импульсивно сжала пакет. Ей на минуту показалось, что гора сотряслась от основания до самой верхушки.

Рев повторился дважды, сопровождаемый на этот раз отчаянными, чересчур уж громкими криками, после чего лес зловеще замер. Даже сосны поскрипывать перестали.

– Так не может рычать ни одно животное на свете. Или может? – неуверенно спросила Минорис.

– Не знаю, – пробормотала Таймири. – Но мне это совсем не нравится.

Потом она вдруг оживилась:

– Ставлю десять неонов[3]3
  Денежная единица страны Лунного камня.


[Закрыть], что без Папируса здесь не обошлось!

– Ставлю двадцать, что влипли и Папирус, и Кэйтайрон! – зажглась азартом Минорис. – Я, кстати, где-то читала, что в массиве водятся дикие кошки.

– Здоровенные клыкастые тигры?

– Вот-вот!

– А давай проверим, вдруг и впрямь тигры, – предложила Таймири. Шуршащий пакет она положила под дерево, рассчитывая забрать его на обратном пути.

Лесное эхо врало, причем самым наглым образом. Страшные звуки оно усиливало, а приятные, вроде чьей-нибудь беззаботной песенки, ослабляло. Лес уже давно научился выпроваживать незваных гостей из своих чертогов. Наловчился, можно сказать. Раздобыла, к примеру, белка орешек, грызет где-нибудь на ветке, а путнику кажется, будто к нему оборотень или упырь какой подбирается.

Вскоре оглушительное рычание стало рычанием разъярившихся тигров, а крики, от которых кровь стыла в жилах, – криками двух до смерти перепуганных мужчин.

– Ты выиграла, – шепнула Таймири на ушко Минорис, когда они засели в засаде за одним неохватным стволом. – Влипли оба. И как только их угораздило!

– Послушай, перестань дрожать, – нахмурилась она, заметив, как Минорис трясется. – Страх тигры наверняка чуют так же, как и запах.

– Но они т-такие жуткие, огр-ромные, – просипела та. – Проглотят – не заметят.

– Чепуха, – возразила Таймири. – По натуре они создания мирные. Нам еще в школе рассказывали, что лесные тигры Рирра в принципе никого не глотают. Они вообще питаются только молодыми побегами, понятно?

«Тигры Рирра, – стала припоминать Минорис. – Но… Это ведь совсем другие тигры! Рирра живут в дуплах старых смолистых секвой. Они тоже полосатые, с зубами и хвостом. Но, силы адуляра! Они ведь в сотню раз мельче этих гигантов!»

– Таймири! – забыв об осторожности, крикнула она. – Таймири, стой!

Однако та уже выпрыгнула из укрытия и, безоружная, встала перед хищниками.

– Ой, что будет! Мамочки, – пискнула Минорис и спрятала лицо в ладонях.

Тигры несколько опешили от такой вопиющей наглости, или храбрости, или дурости. Пока они прикидывали, что именно заставило Таймири броситься им наперерез, Папирус с Кэйтайроном улучили момент и по раздвоенному стволу вековой пинии забрались на нижние ветки. Оба неуклюжие, а капитан к тому же и полноватый. Позднее они признались, что сделали это в состоянии аффекта.

Три белых тигра высотою в полтора человеческих роста представляли собой весьма внушительное зрелище. Аквамариновые глаза, мягкая шерсть, филигранно вычерченные на шкуре черные полоски…

Такую киску Таймири с удовольствием взяла бы к себе домой. Если б, конечно, не запредельные размеры.

Она посмотрела в блюдцевидные глаза близстоящего тигра, выдержала ударную волну грозного рыка и ни капельки не испугалась.

– Рряу! – возмутился тигр. – Ты почему не убегаешь? Я же тебя съем.

– Так я тебе и поверила, – отмахнулась Таймири. – В учебниках написано, что вы не плотоядные.

– А какие? – ощерив пасть, поинтересовался тот.

Таймири отступила на шаг.

– Ну, вы эти, как их… травоядные.

– Травоядные? – утробно захохотал тигр и обернулся к собратьям. – Слыхали?

– Мрряу, и-и-и-ряу, – оскалились те.

– Судя по всему, ваши учебники составляют олухи и остолопы, – продолжил он, обдав заступницу горячим дыханием. – Двуногие могут не стараться, – добавил он, имея в виду Папируса и Кэйтайрона. – Мы ими всё равно закусим. А ты слишком глупа. Не хочу заразиться твоей глупостью. Ступай прочь, пока не передумал.

Капитан с Папирусом висели, уцепившись за ветки, и ничегошеньки не понимали. Что за язык использует Таймири? И почему ее до сих пор не растерзали? Минорис, зажмурившись, сидела за деревом и тоже ничего не могла разобрать. Ей хватало того, что разговор был отрывистый, громкий и порядком леденящий кровь.

– Я глупости не боюсь, – выступила вперед тигрица, подняв, как палку, полосатый хвост. – Меня вполне устроит длинношерстая.

Она, наверное, хотела сказать «длинноволосая», но кто знает, что на уме у этих тигров?

У Таймири внутри всё похолодело, и ей даже показалось, что заледенело и сорвалось с петель сердце.

– Вер-р-рно подмечено! – согласился третий тигр. – Разделим добычу поровну.

– А о той, кто вас на добычу навел, не забыли? – противным, приторным голоском промяукала черная кошка, появившись сбоку от тигрицы.

Таймири пришла в возмущение, но сумела лишь выдавить из себя:

– Неара! Так это твои происки?

– Не суй нос не в свое дело, человек, – надменно отвечала кошка. – И зовут меня совсем не Неара, а Ипва – Идущая После Великой Агонии. Как вы уже, наверное, догадались, массив гниет изнутри. Распадается. Я – дух распада. Я несу несчастье. Ты имела неосторожность дотронуться до меня, чем обрекла на гибель себя и своих друзей. Я никого не пощажу, и что начнут тигры, то завершит Ипва.

– Убей меня, зачем тебе остальные? – сдавленно проговорила Таймири. Голос ей всё еще не повиновался.

– Да твое худосочное тело и гроша ломаного не стоит! – презрительно отозвалась кошка. – Хватит пустых разговоров. Принимайтесь за дело, – обратилась она к тиграм. Те ощетинились, оскалили зубы и стали медленно приближаться к дереву, на котором беспомощно висели Папирус и капитан.

«Ох, и увязли мы!» – подумала Минорис. Несмотря на то, что переговоры велись на непонятном для нее наречии, итог был очевиден. Куда Таймири поладить с голодными тварями!

«Дело табак», – нахмурился Остер Кинн, выглянув из-за соседнего дерева. Он примчался на рев чуть позднее и не придумал ничего лучше, чем притаиться.

У него в уме уже почти созрел гениальный план отступления, но домыслить ему не дали.

– А-а-а-и-и-и! – завизжала вдруг Минорис, да так пронзительно, что даже лес дрогнул. А тиграм хоть бы что.

– О, да их тут гор-р-раздо больше, – довольно рыкнул старший. – Всем по двуногому достанется.

Он одним прыжком очутился возле Минорис и приготовился ударить ее своей гигантской лапищей. Но тут, откуда ни возьмись, с оглушительным улюлюканьем из-за деревьев выскочила индианка и ловко всадила ему в хребет копье. Ее соплеменник – молодой индеец с двумя красными перьями на макушке – молниеносно расправился с тигрицей, а третий полосатый хищник увернулся от руки краснокожего и задал стрекача. Кошка Ипва куда-то скрылась.

Через несколько мгновений на поляне стало так тихо, что Остеру Кинну показалось, будто вместе с тиграми умер и сам лес.

Посмеиваясь и отирая пот с лица, Эдна Тау оглядывала свой трофей – эта полосатая шкура скоро будет красоваться у нее в вигваме на зависть всем соседям.

– Знакомьтесь, мой брат, Кривое Копье, – сказала она.

Индеец смолчал и надулся на протянутую Остером Кинном руку. Видно, это считалось у него верхом дружелюбия.

– Да будет вам известно, Кривое Копье дал обет молчания, потому что в свое время слишком много мозолил язык, – заметила его сестра. – Вождь его наказал.

– А когда истекает срок… ну, этого, обета? – поинтересовался путешественник.

Эдна Тау сделала жест, который, как всегда, мог означать, что угодно, но который Остер Кинн истолковал как «не знаю».

– Послушай, мой бледнолицый друг, – сказала она, – нам лучше поскорее убираться из массива, потому что удравший тигр созовет сородичей, и они отомстят за убитых. Надо поторопиться.

Остер Кинн взглянул на взъерошенных Кэйтайрона и Папируса. Вид у них был жалкий.

– Ну, чего такие постные лица? Невредимы? Так радуйтесь!

Таймири подняла с земли подругу. Та уже дважды успела потерять сознание и теперь понемногу приходила в себя.

– Пойдем, храбрая ты наша. В следующий раз думай, прежде чем беду на себя навлекать.

Минорис шла за индейцами, опасливо поглядывая на огромную черно-белую шкуру, которую волок за собой Кривое Копьё. Вдруг оживет да снова набросится? Тут уж ей наверняка несдобровать, потому как тигры массива дважды добычу не упускают. Еще следовало бы попросить прощения у Эдны Тау, но Минорис не знала, как лучше начать…

… – За что? За что мне тебя прощать? – искренне удивилась индианка, и Минорис залилась краской.

– Но я ведь вас ударила! – через силу произнесла она. – Как… Как последняя свинья.

– Не изводи себя понапрасну. Всем неприятным эпизодам место в прошлом. К тому же, – нерешительно добавила Эдна Тау, – это была идея философа. Он хотел тебя вернуть. Эх! На что только не пойдет учитель ради ученика!

– Так значит… – сказала и тут же осеклась Минорис. – Но я больше не его ученица! – отрезала она и быстро зашагала вперед.

Стоянка была недалеко.

* * *

Отставив кастрюлю с бульоном, Сэй-Тэнь вытаращила глаза, подавилась и потом долго не могла откашляться.

– Ты… разговаривала… с тиграми?

– Пусть на меня свалится груда сосновых шишек, если это было не так! – с вызовом ответила Таймири и выжидающе поглядела наверх.

Там мирно шелестела иголками сосна, и было непохоже, чтоб она собиралась расставаться со своими шишками.

Аромат из кастрюли шел такой, что хотелось немедленно выхлебать всё ее содержимое. Поэтому Таймири не удержалась и попробовала суп.

– Наша устерция, да?

– Она самая, – угрюмо подтвердила Сэй-Тэнь и покосилась на Остера Кинна. – Вот кому стоило бы поучиться у твоей тетушки. Эта стряпня неудобоварима.

– Ну, всем не угодишь, – миролюбиво отозвался тот.

Услыхав, что говорят об устерции, Эдна Тау причалила к костру.

– Так-так-так, – насмешливо осведомилась она. – Супчик сварили?

– Из сосновых иголок, шишек и кой-какой травы, – тут же отчитался Остер Кинн.

– Что-то ты темнишь, друг мой любезный, – поцокала языком индианка. – Это не кое-какая трава, а сон-трава. Вернее, ее разновидность.

– Сон-трава? – хором переспросили Таймири и Сэй-Тэнь.

– Конечно, она утоляет голод и всё такое. Но от нее засыпаешь.

– Что, даже от малюсенькой ложечки? – не поверила Таймири.

– Именно. Через полчаса будешь храпеть без задних ног, – сурово подтвердила индианка.

Сэй-Тэнь решила не дожидаться, пока пройдет полчаса, и широченно зевнула.

Капитан занервничал. Если заснуть на земле – то проснуться можно и в клыкастой пасти тигра. А то и не проснуться вовсе!

– Что сидим? Что сидим? – затараторил он. – Нужно быстро искать укрытие или какую-нибудь верхотуру. Свистать всех наверх!

Горе-повар разворошил хворост и раскидал затухающие ветки, чтобы костер не разгорелся снова. Поставил на ноги сонливую Сэй-Тэнь и вылил суп, который, по счастью, больше никому попробовать не привелось.

Все как-то позабыли об индейце. А Кривое Копье молча тащил туши убитых тигров, молча слушал разговор у костра, хотя ему так хотелось вставить словечко-другое. Если ты молчалив, тебя вроде как и не существует. На тебя не обращают внимания, тебя не хвалят за удачно ввернутую шутку, тебя даже не ругают! Сейчас Кривое Копье мечтал лишь о том, чтобы его хорошенько отругали. К тому же, сестра вечно упускает из виду очевидные факты.

– Что делать с дикими кошками? – спросил он своим низким мелодичным голосом.

Сборы тотчас отложены, взгляды обращены в его сторону, кадр остановлен.

– Ты нарушил обет! – в ужасе воскликнула Эдна-Тау.

– Как я могу молчать, если не было сказано главного? У нас есть два тигра. А это ведь пища на многие дни!

* * *

Прошло совсем немного времени с тех пор, как они покинули стоянку. Эдна Тау рассказала, что ближе к окраине массива растет могучий кедр, известный также как страж леса. Он ветвист и высок.

– Куда выше нашего Кривого Копья, – заметила она, щурясь от полуденного солнца. Все зашлись дружным смехом. Кривое Копье смеялся тихо и смущенно.

– Если запалить рядом с деревом сухие ветки, на нем можно будет отлично переночевать, – сказал он, когда остальные отдышались.

Индейцы не понаслышке знали, что огромные белые тигры больше всего на свете боятся огня.

Таймири и Сэй-Тэнь клевали носом, спотыкались на каждом шагу и время от времени подремывали на плече могучего и энергичного Остера Кинна. Капитану постоянно мерещилось, будто за ним кто-то крадется, потому что Кривое Копье волок позади охотничьи трофеи. Шкуры шуршали, как шуга на реке, и шорох нагонял на Кэйтайрона страху.

Эдна Тау щедро кормила Остера Кинна индейскими баснями. Тот кивал, посмеивался, и было видно, что ему ужасно хочется отдохнуть, отлежаться где-нибудь в тенистой роще. Стволы у сосен из кофейно-коричневых сделались красными, как насыщенный каркаде. Небо тоже отчего-то разрумянилось, хотя до вечера было далеко. Минорис упорно избегала философа и старалась, по возможности, держаться рядом с Таймири и Сэй-Тэнь. Диоксид ее, конечно, со своей философией не преследовал, но окажись он поблизости, непременно завел бы разговор о каких-нибудь Декартах или Зенонах. И тогда прощай свободная жизнь! Он и сам, наверное, прекрасно догадывался, какой притягательной силой обладают его речи.

Минорис избрала для себя иную науку – с неожиданными выводами и непредсказуемыми результатами. Наука жизни любому по плечу, потому что, как игла, пронизывает всё существование человека. Сегодняшний урок, например, убедил Минорис в том, что индейцы незлопамятны и легко прощают обиды. Как это, должно быть, приятно – прощать. Отпуская горечь, мы становимся невесомыми, точно ветер, и в сердце заново разгорается заря радости.

К закату добрались до кедра. Он был испещрен глубокими бороздами от корней до самой макушки и так крепко впивался в породу адуляра, словно хотел превратить камень в воду. Под его широкой кроной мог бы поместиться целый шатер, а ветви вполне бы выдержали нескольких белых тигров. Остер Кинн с грехом пополам соорудил из подручных материалов хлипкую веревочную лестницу и закинул конец на верхний сук.

– Дамы вперед!

Сэй-Тэнь подтолкнули, и она неохотно полезла на дерево. По большей части, ей было всё равно, развалится эта лестница или нет. Одной ногой она стояла на шаткой, ненадежной ступеньке, а другой – в мире сновидений.

«Вот ведь соня, – подумала она, забравшись на ветку. – Весь поход дрыхну, как рыба-дремалка в заливе Волн».

Под Таймири лестница скрипела, извивалась угрем и угрожала рассыпаться на части. Папирус на перекладинах едва держался – цеплялся потными руками, выгибался дугой и сообщил, в итоге, что дальше нижней ветки подъем не осилит.

– Смотри, поджаришься там, как тушка на вертеле, – беспардонно предупредил его Остер Кинн. Сам он решил переждать ночь на земле.

Кривое Копье развел у кедра (как раз под той веткой, где устроился Папирус) большой костер и принялся жарить мясо. Оно потрескивало, пузырилось жиром и издавало весьма приятный аромат. За соседними деревьями голодно порыкивали, однако не показывались на глаза хищники. Огонь держал их на расстоянии. Ближе к полуночи, правда, два крупных тигра вышли на поляну и стали зловеще кружить рядом с кедром, помахивая кончиками хвостов.

Эдна Тау отлаживала свой лук и точила стрелы. Остер Кинн стоял на страже с факелом, похлопывал в кармане кисет с толченой корой, которая теперь заменяла ему табак, и ощущение близкой опасности было для него как дурман.

А на разлапистом дереве, окутанная облаком хвойных запахов, спала Таймири. И снилось ей, будто скачет она верхом на невиданном звере. У этого зверя волнистая грива, шерсть точно бархат и длинные, стройные ноги.

Раскинулись впереди желтые поля, пробежала сбоку зубчатая стена темно-зеленого леса, и снова – поле. Лежит – лениво колышет колосьями на тонких стеблях, а зверь всё мчится и мчится, как будто манит его незримая, заоблачная цель. За пухлыми, как вата, облаками, синеет небо. Чужестранное, совсем без прожилок. Одни облака похожи на взбитые сливки. Разлетаясь мелкими лоскутками, они вновь собираются в стайки. Другие – покрупнее – как дворцы.

– Остановись, подожди! – кричит Таймири. – Я никогда еще не видела такой красоты!

И вдруг, словно из-под земли, вырастает перед нею гора – исполинский утес цвета морской волны. Он вонзил свою вершину прямо в небесную синь, а подножием загородил горизонт.

Таймири спешилась, а тварь, которая мечтала обогнать ветер, унеслась по ниве прочь. В прозрачной глубине утеса медленно расцвело прекрасное лицо женщины, и она заговорила:

– Я страдаю. Твои люди – народ этой бесплодной земли – колют меня штыками, ранят и дробят мою плоть. Мое тело мертвеет, крошится, и я угасаю…

– Ты не можешь угаснуть, – возразила Таймири. – Ты прожила уже слишком много, чтобы погибнуть теперь.

– Залежи лунного камня обнаружены. Долго им не продержаться. Люди алчны, – вздохнула гора. – Я выбрала тебя, потому что твое сердце свободно от ненависти и в нем нет жажды наживы. Если почернеют все мои отпрыски, им уже никогда не стать деревьями. Спаси меня! Останови убийц!

– Да я бы с радостью, но как?

– Смотри в корень…

Вспыхнуло солнце, и его лучи разбежались по лесу, украсив золотыми подвесками каждый ствол и каждую крону. Один солнечный зайчик бесцеремонно уселся у Таймири на лбу.

– Привидится же такое! – пробормотала она и, перевернувшись, чуть не свалилась с дерева.

– Сонное царство, подъём! – гаркнул снизу Остер Кинн.

– Чего разорался? – сипло проговорила Сэй-Тэнь. – И без тебя муторно.

– Еще бы! Столько спать – кому угодно муторно сделается, – обиженно заметил тот. – А что, кстати, снилось?

– Море.

– О-о-о! Я бы и сам не прочь, чтобы мне море присни…

– Каменное.

Тут Остер Кинн прикусил язык, потому как, по соннику индейцев племени Знойной Зари, каменное море означает крупные неприятности.

– Никогда в жизни ничего подобного не видела! – продолжала Сэй-Тэнь. Она спустилась к костру, где, пошатываясь, сидел на корточках Кривое Копье. – Волны из гальки и ни капли воды. Эти волны вползают на берег с таким скрежетом, что хочется умереть. Я всю ночь напролет вынуждена была стоять на безлюдном пляже, под серым небом, и слушать кошмарное громыхание прибоя!

– Ну а я, – передразнил Остер Кинн, – вынужден был всю ночь напролет стоять с факелом у кедра и слушать кошмарное рычание тигров. Еще неизвестно, что хуже.

– Спасибо тебе, защитничек, – шутливо пихнула его Сэй-Тэнь. – И индейцам нашим спасибо. Если бы не вы, не видать бы нам рук… И ног. И всего остального.

Кривое Копье покивал-покивал – да и завалился на бок. Эдна Тау только хмыкнула. Ближе к рассвету она пустила в тигров пару стрел, и те сочли за благо убраться.

Стали завтракать. Добрую половину своего шашлыка Остер Кинн сжевал в один присест. Философ, как истинный аристократ, ел мало и медленно, а Папирус брезгливо заметил, что у зловредных тигров и мясо, скорее всего, зловредное.

Капитан голоса не подавал. Он с утра был не в духе и отмалчивался, как будто принял эстафету у индейца. Все друг на друга смотрели немножко косо, и только Остер Кинн выглядел бодрым, жизнерадостным и приставал к друзьям с добавкой порций.

Когда пришло время определиться с дальнейшей дорогой, у Эдны Тау и Кривого Копья возникли разногласия. Отойдя в сторонку, брат и сестра принялись бурно совещаться. Объяснялись они на немом языке жестов. Индеец ратовал за то, чтобы пойти по проторенной тропинке и не подвергать путников лишним рискам. Пластилиновое лицо Эдны Тау менялось на глазах – она была решительно против.

«Ты что же, хочешь, чтобы наши бледнолицые товарищи покинули массив, не увидев главной достопримечательности?! – возмущалась она. – Пройти через столько опасностей и сдаться в конце – это не по-индейски. Это даже не по-мужски!»

Сначала Кривое Копьё артачился, как мог, но, в итоге, уступил. Куда ему тягаться с сестрой!

Таймири рассеянно разглядывала рисунок пепла под ногами.

«Что если мне привиделся вещий сон? – размышляла она. Странная фраза об отпрысках, которым уж никогда не стать деревьями, сильно ее смущала. – Но, с другой стороны, какой здравомыслящий человек будет искать истину во снах? Тетушка Ария всегда говорила, что придавать значение снам нелепо. А если я не права, то пусть мне сейчас упадет на голову шишка!»

Внезапно кедр зашелестел, расшумелся под невесть откуда прилетевшим ветром – и наподдал Таймири по-своему, по-кедровому. Ее буквально обстреляло шишками. Большие и маленькие, колючие и твердые, они посыпались сверху, как град.

* * *

Выбранная индейцами тропа была на удивление просторна и проходила по самым живописным местам. Вот уже который раз Сэй-Тэнь замечала вдалеке зеленую шапку горы. Гора, покрытая лесом? Не похоже. Обман зрения? Как бы ни так! Уж кто-кто, а Сэй-Тэнь своим глазам доверяет. Тогда что это может быть? Она нетерпеливо подергала Эдну Тау за край пончо.

– Великая вершина! Лунным Изумрудом называется, – почтительно отозвалась та. – Такой же адуляр, только зеленый.

Остер Кинн мимоходом упомянул, что зеленые горы на планете чрезвычайно редки.

Три дня кряду шагали они по массиву. Тропа петляла и вилась меж сосен, и с нее непременно открывался какой-нибудь завораживающий вид: то берег сверкающей на солнце, безымянной речушки, то грохочущий в отдалении водопад, то таинственная, мрачная пещера. А над всем этим великолепием то и дело выныривал изумрудный колпак горы.

Кривое Копье болтал, точно заведенный, зато капитан по-прежнему хранил молчание. Эдна Тау сказала, что и сама она порой не прочь помолчать, потому как с языка иной раз такое слетает, что кажется, будто наглотался песка.

– Наверное, поэтому великие умы в нашей команде столь неразговорчивы, – со смехом откликнулся Остер Кинн. – Капитан соорудил чудо-яхту, а философ… ну, он и есть философ.

– В молчании заключена целительная сила, – проронила Сэй-Тэнь. И все в этот миг затихли. Угомонился даже Кривое Копье. Вождь никогда не говорил ему, что молчать полезно.

– А давайте пару куплетов исполним, – не выдержала тишины Эдна Тау. Она знала и на ходу могла сочинить много боевых песенок. Этими песенками пользовались в племени для отпугивания диких тварей. Не дожидаясь одобрения, индианка начала:

 
– Лук и стрелы наготове,
Воин стойкий – верный воин!
Братьев много – враг один.
Вместе тигра победим!
Лук и стрелы наготове,
Лук и стрелы – мысль и слово.
Ждет нас враг непобедимый.
Сдашься – будешь невредимый.
А не сдашься – будет сеча,
В этой сече изувечат,
Покалечат, рассекут,
Но не сломят дух…
 

– У-ух! – завершил эту странную песню Остер Кинн.

И тут все услышали плач. Не то плач, не то мяуканье. Звуки исходили как будто из-под земли. Хотя, может статься, лесное эхо опять взялось за старое. Кэйтайрон рванулся было с места, но Остер Кинн заградил ему дорогу.

– Осторожней, так могут плакать детеныши диких кошек!

Путники присмирели и насторожились.

– А что если это ребенок? – неуверенно предположила Сэй-Тэнь.