Текст книги "Морок"

Автор книги: Юлия Аксенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

–  Петя, кто разрешил тебе выходить из машины?! Сядь на свое место!

Сын и ухом не повел, будто не слышал – его излюбленная манера уклоняться от родительских требований, если они ему не по душе.

Сын стоял неподвижно и завороженно смотрел на труп животного. Он не оглянулся, ни о чем не спросил: умный мальчик – сам все понял.

– Питер, надо ехать…

– Ладно, оставь его. Пусть уж разглядит, раз так получилось…

Его лицо непроницаемо, только зрачки расплылись, как две черных дыры. Он впервые видит метаморфозу смерти.

Я знал: этот тягостный, пугающий миг когда-нибудь наступит, только не ожидал, что так скоро! Мой сын стоит рядом, в двух шагах, но я не могу догадаться, что творится в его душе. О чем он думает, глядя на мертвую собаку, что чувствует? Я не понимаю. А он не собирается делиться со мной своими чувствами…

Наконец Питер молча развернулся и неспешно направился к машине, где уже сидели, мирно беседуя, его сестра и мать…

Дальше, для контраста, сценка беззаботно веселая. Царевна-несмеяна по имени Кэти заливается хохотом. Редкий кадр!

Когда Кэти смеется не из вежливости – чтобы, не дай бог, никого не обидеть, а от души, она самозабвенно мотает головой из стороны в сторону, подобно жеребенку, как будто не может поверить своей удаче: неужели наконец-то в этом мире случилось что-то по-настоящему веселое?! Ее ореховые глазки в обрамлении светлых ресниц сияют восторгом. Ямочки на щеках и подбородке делают ее фантастически, неправдоподобно похожей на мать.

Резиновая собачка с мягкой, пластичной мордой в ладони Джей строит разнообразные рожи. Жена еще и поясняет происходящее.

–  Вот так у нас Петя обижается, когда ею наказывают. «За что?! А что я такого сделал?!»

Камешек в огород сына, который, надувшись, сидит в углу, наказанный за провинность, и искоса наблюдает за происходящим. Ай да собачка! Очень похоже получилось!

–  Это папа сердится…

Неужели я бываю таким грозным?

–  А это ревушка плачет. «Ой, бедненькая я! Ой, бедные-несчастные все вокруг!» Кто у нас ревушка?

Дочкин смех усиливается. Никогда не подозревал, что трехлетний человек способен посмеяться над самим собой!

–  А так мама выглядит вечером, когда вы все ее замучили…

– Мы все? Все?! – оскорбляюсь я.

Жена поднимается с пола. Она размышляет, что бы такое шутливое мне ответить, но я не даю ей додумать. Спрашиваю, раскрыв ее ладонь с игрушкой, которая при ближайшем рассмотрении выглядит несколько потертой:

– Откуда такая прелесть?

– Мама вложила в посылку с книгами. Представляешь, в шкафу обнаружила, за ящиком с фотографиями. А я ее однажды искала-искала, да так и не нашла. Мне ее дедушка подарил на день рождения. Наверное, на пять лет. Он тоже показывал, какие рожи она может корчить, и комментировал так весело… Я спрячу, и ты ее детям не отдавай на растерзание. Это моя игрушка.

Жена улыбается и одновременно всхлипывает, в ее голосе слышны слезы. Слезы сверкают в ее глазах. Все ярче…

Нас догоняла попутная машина; свет ее фар заполнял зеркало заднего вида. Еще мгновение – и торопливый попутчик включил желтый маячок поворота.

Никуда не годится! Предаюсь сентиментальным воспоминаниям вместо того, чтобы спешить изо всех сил!

Извини, друг, по меня обгонять бесполезно. Я тороплюсь больше, чем ты. Я ожесточенно вдавил педаль газа. Автомобиль позади еще поморгал растерянно поворотником, попытался догнать меня и поставить на место, но вскоре безнадежно отстал, чтобы навсегда исчезнуть из поля зрения за очередным изгибом шоссе.

Отныне широкий черный экран передо мной транслировал только блестящую ленту дороги да однообразный пейзаж южнорусской равнины. И никаких документальных фильмов автобиографического содержания.

Ограничений скорости для меня больше не существовало.

* * *

Электронное табло сообщало, что ближайший рейс на Лондон, прямой, должен вылететь через полчаса, регистрация заканчивается.

Я прошел к кассе.

– Давно улетел предыдущий самолет в Лондон?

– Предыдущий? Через Франкфурт?

– Вероятно.

– Всего двадцать минут назад – в два сорок: его задержали из-за грозового фронта.

Я всей тяжестью навалился на полочку кассового окошка. Как ни доказывал жене иллюзорность оптимистических прогнозов, но сам так надеялся, что мы догоним их в аэропорту! Двадцать минут. Если бы мы по дороге не увязли в грязи и если бы не задержались еще… на те самые двадцать минут, у нас остался бы крошечный шанс успеть, попытаться задержать самолет, заявив о киднеппинге. Она успела играючи. Она ведь и в детдоме нас опередила.

– Вы что-то еще хотели спросить? Мужчина?

– Извините. Да, хотел. Следующим рейсом еще можно улететь?

– Можно, если у вас есть билет. Еще не прекращена регистрация.

– Я хотел купить билеты.

– Билетов нет.

– Мне очень важно как можно скорее оказаться в Лондоне. Вы не могли бы мне помочь?

Кассирша сообщила, что продана даже бронь. На подсадку, таким образом, надеяться тоже не приходится. Следующий рейс – в четыре часа пополудни – почти через полсуток. Вот тебе и «каждые два часа»!

Я отошел от кассы.

Когда мы были у стеклянных дверей аэропорта, Джей сказала: «Иди вперед, я тебя догоню». Теперь она торопливо подошла ко мне. Догадалась по выражению моего лица, что дела плохи.

– Улетели?

– Да.

– Когда мы сможем вылететь?

В ярком свете просторного зала аэропорта я увидел: у нее сильно распухли веки. Я-то думал, что она спокойно отдыхает, а она, похоже, много плакала! Сейчас ее глаза были сухими, но лихорадочно блестели.

Я объяснил ситуацию с отлетом.

Жена опустила голову.

– Я их даже толком не увидела! – прошептала она. – Комочки мои маленькие…

Она именно так называла наших детей. Еще немного – и память вернется к ней.

«Вот и все, – подумал я отстраненно, – спасти своих детей и защитить от горя жену я не сумел. Для нее было бы куда лучше, если бы я не нашел ее никогда. Возможно, тогда она бы…»

– Боже мой! Мистер Смит, это вы? Я вижу, у вас что-то случилось? Вы меня помните?

На этот раз графиня не пыталась говорить по-русски.

Полгода назад, стоя под объективами телекамер в Эденбридже и на память читая сотням тысяч англичан русские стихи, я не мог бы предположить, что обрадуюсь новой встрече с русской графиней. Я довольно холодно поздоровался, намереваясь избежать беседы.

– Наши дети потерялись! – вдруг пожаловалась Джей.

Немного оплывшее крупное лицо аристократки живо сложилось в гримасу глубокого сочувствия и предельного внимания.

Я принял у жены инициативу и продолжил, все еще надеясь побыстрее свернуть разговор:

– Мы случайно разминулись. Это очень сложно и долго объяснять. Так вышло, что их увез в Лондон совершенно чужой человек. Мы хотели догнать их как можно скорее, но билетов на ближайший рейс уже нет, а следующий – через тринадцать часов. Я собираюсь поговорить с…

– Так вам нужно лететь в Лондон? Ближайшим рейсом?!

– Да.

– Я могу помочь вам в этом! Боже мой, бедные детишки! Мистер Смит, у меня билет именно на этот рейс. Но, в отличие от вас, я никуда не тороплюсь!

На краткий миг я поверил, что проблема решена. Но Джей предостерегающе сжала мою руку. Действительно, нам, скорее всего, нельзя разлучаться до рассвета. Что ж, уговорить командира корабля взять на борт одного лишнего пассажира легче, чем двоих. Надежды все равно мало: международный рейс! И времени в обрез.

Графиня, очевидно, заметила наше с женой смущение.

– Вы, конечно, хотите быть вместе, так?

– Да.

– Но, деточка, – торжествующе пропела дама, – у меня тоже есть муж. И я не собираюсь с ним разлучаться!

Она здесь с мужем! Сказочное везение! Я не сомневался, что кассирша согласится перепродать нам билеты, ведь у меня хватит средств, чтобы отблагодарить ее. Но в сущности, это уже не поможет: рассвет застанет нас в пути! Мои отчаянные размышления текли своим чередом, пока я благодарил графиню, пока уверял ее, что оплачу билеты.

– С моим супругом вы тоже немножечко знакомы, мистер Смит!

Оказывается, я не заметил, как сбоку к нашей троице приблизился скромный, небольшого роста старичок. Мне было не до того, чтобы вникать в извивы судьбы, иначе я, наверное, удивился бы: супругом эксцентричной дамы оказался тот самый приятный пожилой джентльмен, который во время шоу задал мне вопрос о «неразменной купюре». Теперь мы коротко раскланялись, и только. Я едва не бегом потащил его к кассе: минута промедления кромсала в клочья остатки надежды.

Посадка уже заканчивалась, когда мы с женой только начали проходить регистрацию. Я покрылся холодным потом, вдруг сообразив, что у нее, наверное, нет с собой загранпаспорта и все усилия бесполезны. Но оказалось есть, на всякий случай – вдруг друзья захотят ехать не на Кавказ, а в Крым.

Мы долго простояли перед пустой будочкой паспортного контроля: куда-то запропастился пограничник. Долго – это, наверное, две-три минуты. Жена пока приглядывалась к моему лицу. Легонько провела мне пальцами по векам и губам.

– Ужасно выглядишь! Не надо так. Ты держись. Я не хочу потерять еще и тебя.

Я сконструировал улыбку:

– На себя посмотри. Кто из нас хуже выглядит?..

Мы вбежали в самолет последними.

Ни покупая билеты, ни проходя регистрацию, я не поинтересовался, каким классом летим. Оказалось, бизнес. Удивляться не приходилось: я помнил графиню в мехах и бриллиантах.

Мы заняли свои места: рядом, по правому борту. Я по привычке пропустил Джей к иллюминатору, хотя сейчас ей было не до созерцания красот земли и неба.

Время больше не неслось вперед захлебывающимся галопом, выровняло свой ход, потом вовсе остановилось. Я перестал думать о самом худшем. Я вообще перестал думать. Я наконец ясно осознал одно: БЕСПОЛЕЗНО. Все бесполезно! Мы опоздали. Вся суета и спешка были только способом успокоить себя, отвлечь от главного. Теперь от главного больше ничто не отвлекало.

С каждым ударом сердца, все время натыкавшегося на торчащее между ребер тупое лезвие, с каждой падающей в небытие секундой из меня уходила жизнь. Я знал, что последняя ее капля вытечет, когда над горизонтом поднимется крошечный клочок солнечного диска. А дальше… Дальше начнется, наверное, совсем другая жизнь. В которой, может быть, найдется место радости, а то и счастью. Но в которой уже не будет, не будет никогда невесомого прикосновения пальцев этой женщины к моим губам, глуховатого, бархатистого голоса, с нежностью произносящего мое имя, печальных ореховых глаз моей дочери, упрямой льняной башки сына… А может, ничего не будет вовсе…

Я молчал, потому что говорить сейчас смог бы только об одном. Не стоит ли все-таки рассказать ей? Она имеет право знать!

* * *

Когда лайнер плавно покатил по рулежке, жена взглянула на меня с острой тревогой. Напряженно улыбнулась:

– Ну, пожелаем нам удачи?

Я молча прижал ее к себе, чтобы не бросать в пространство пустых слов.

Самолет лег на правое крыло, прощаясь с Россией.

Десять километров над землей. На этой высоте мы увидим солнце гораздо раньше, чем внизу. Небо на востоке уже начинало светлеть.

– Джей! Я должен… я хочу тебе кое-что рассказать.

Я еще плотнее притиснул ее к себе. Почувствовал, как она задрожала. Вывернулась из-под моей руки, глянула в лицо измученными тревожными глазами.

– Витя! Что?! Ах, это. Я знаю.

– Знаешь?

– Да. Я все поняла тогда же. После нашего… привала. А когда ты попросил прощения за свое молчание, я поняла, что ты тоже…

Я замер.

Неожиданно жена порывисто прижалась губами к моему плечу. Отстранилась.

– Бедный! Как же ты долго держался! Спасибо. Но… Напрасно…

– По-ч-че-му же ты…

– Я не хотела тебе мешать. Если бы тогда я заговорила, то не смогла бы остановиться. Тебе только моих рыданий не хватало. Единственное, что я могла сделать для них, – это дать тебе возможность полностью сосредоточиться на вождении.

Она перестала сдерживаться, и слезы одна за другой покатились из ее глаз. Я крепко прижал ее к себе и даже не пытался успокоить.

Постепенно слезы иссякли. Обессиленные, мы молча летели рядом и глядели в бездну перед собой. Каждый – в свою.

Жена сидела вполоборота ко мне и могла видеть только иллюминаторы по левому борту. Я же смотрел в северо-восточную часть неба, по которой разливался все более сильный жемчужно-серый свет.

Внезапно она обернулась к окну, потом снова поглядела на меня.

– Ты не веришь в лучший исход?

Я отвел взгляд, закусил губу, думая, как лучше и точнее ответить. Она восприняла мою гримасу как ответ.

– Странно, – сказала задумчиво. – Я больше ничего не чувствую. Ни страха, ни паники. Ничего. Что это значит?

Она прикрыла глаза. Я попытался ослабить ворот тенниски; оказалось, он давно расшнурован. Над северо-восточным краем земли разливалось розовое зарево.

Я тоже опустил веки. Когда-то мы взялись за руки, и ее ладонь по-прежнему невесомо лежала в моей. Обе руки – ее и моя – были мокрыми от пота.

Я прислушался к внутреннему голосу, внимательно и честно. И готов был повторить вслед за женой: «Странно! Я ничего не чувствую. Ничего плохого». В сердце царило спокойствие – все та же ровная, невозмутимая розовая заря, что и в небе, по которому мы летели.

– Вот и все. Сейчас взойдет солнце.

Вздрогнув от слов жены, как от выстрела, я открыл глаза. Белая корона поднималась на востоке, разгоняя прочь розовые облака, вытравляя из самых дальних уголков неба густую ночную синеву.

Короткий визг, приближающийся топот маленьких ног, детский заливистый смех.

Мы с женой стремительно переглянулись.

Взрослый окрик. Топот детских ног в салоне эконом-класса стал удаляться.

– Пойди посмотри! – со страхом и надеждой попросила жена.

Уже готовясь вскочить и сломя голову нестись в хвостовую часть самолета, я не решался двинуться с места. Нагнулся через проход к соседу слева:

–  Вы не знаете, когда по расписанию был предыдущий рейс на Лондон?

– Ой, мы ведь даже не узнали, – прошептала сзади Джей.

–  Сегодня-то… – Сосед задумался. – Его задержали. А вас интересует, как по расписанию?

– Да.

– Это вчера уже. В восемнадцать тридцать. Но тот неудобный: через Франкфурт лететь, долго. Нам с вами повезло. Этот-то только раз летит. Сегодня. Делегацию шахтеров везут, места остались…

– Мы с тобой встретились после десяти, – прошептала Джей, – и бабку эту встретили…

Я вскочил и помчался назад по проходу.

В салоне эконом-класса в проходе между кресел, в самом дальнем конце, активно возились двое маленьких детей. Мальчишка держал в руках крупную яркую игрушку – есть такие смешные грушевидные мордочки, которым, будто пластилиновым, можно придать любое выражение. Игрушка уже порвалась, и теперь парень расшвыривал во все стороны мучнистую пыль из ее нутра. Пыль взлетала маленькими фонтанчиками и оседала на затертом ковре, на боковинах кресел, на одежде пассажиров, которые морщились и пытались отстраниться. Девочка, хохоча, старалась поймать маленькими ладошками фонтанчики пыли.

Я, разумеется, сразу узнал их. И все же… Я не ожидал, что целый год разлуки так сильно их изменит. Я видел собственных детей, и в то же время в них было так много пугающе нового, чужого. Пит сильно вытянулся, похудел и выглядел года на два старше своих лет. А Кэти, которая с самого рождения была у нас девочкой хрупкой, чтобы не сказать субтильной, наоборот, округлилась, стала плотненькой, но росточка осталась почти такого же, как раньше. У обоих были совершенно одинаковые, непривычно светлые волосы – должно быть, выгорели на южном солнце. Мордашки – в золотистом загаре, но сейчас оба побледнели от усталости, а может, и страху натерпелись. Они весело играли, но где же беззаботная непринужденность? У Пита на лице застыло выражение недетской, серьезной сосредоточенности, пожалуй, даже ожесточенности. Я заметил, как резко очерчены его скулы.

–  Петя, сейчас же прекрати баловаться! – раздался из-за моего плеча строгий окрик жены.

Прежде они никогда не вели себя так слаженно. Будто отражались друг в друге, как в зеркале. Сын и дочь совершенно синхронно замерли, прекратив игру, и одновременно обернулись на крик. Ни удивления, ни радости. У обоих на лицах – напряжение и тревога. Не было сил смотреть на это!

Я присел на корточки и позвал:

– Кэти, маленькая, иди скорее сюда!

Дочка, глядя на меня с прежним напряжением, не двинулась с места. Она не поняла. Тогда я повторил свой призыв по-русски:

– Катюша, иди ко мне! Иди к папе!

Джей молчала, но Пит наконец медленно направился в нашу сторону. Для сестры он, похоже, теперь был единственным авторитетом, – я даже успел почувствовать укол ревности! – поскольку она робко двинулась вперед, держась за его тощей спиной.

Что-то мешало смотреть, приходилось щуриться. Я не мог оторвать взгляда от плетущейся ко мне нога за ногу дочери, но краем глаза поймал крошечную яркую вспышку в районе иллюминатора.

Самолет снова лежал на крыле, и солнце протянуло в салон свой самый первый луч!

Пит глядел исподлобья, переводя мрачный, недоверчивый взгляд с Джей на меня и обратно. Под его взглядом я чувствовал себя так неуютно, будто в самом деле не был уверен, что он – мой собственный ребенок.

От сидения на корточках затекли ноги, и я опустился на одно колено. Заметил какое-то движение там, где стояла жена: она тоже наклонялась. Все происходило в доли секунды, но запечатлелось в моей памяти, как в замедленном показе. Неожиданно Кэти вышла из-за спины брата и обняла за шею склонившуюся к ней Александру, еле слышно выдохнула: «Мама!» Та подхватила ее на руки, прижимая к себе. Джей не могла больше говорить. Она все делала молча.

Пит механически повторил вслед за сестрой: «Мама» – и робко сделал еще шаг, вплотную приблизившись к Джей. Жена, продолжая держать дочку, попыталась высвободить одну руку, чтобы обнять сына. Тогда я подхватил у нее Кэти. Взяв на руки, почувствовал, как девочка напряглась. Я не понимал, в чем дело, и тут же опустил ее на пол, чтобы не испугать до слез. Джей обнималась с сыном. А дочь стояла напротив меня, застенчиво разглядывая, как чужого. Мне опять не хватило терпения:

– Ты меня узнаешь? – спросил я.

Девочка неуверенно пожала плечиком. Мое лицо, наверное, исказила гримаса глубокого огорчения, потому что Кэти тут же сострадательно подняла бровки домиком:

– Дядя, не плачь!

– Я – твой папа, – подсказал я, уже ни на что особенно не рассчитывая. А дочка вдруг улыбнулась и с воодушевлением ответила:

– А, ну да! Папа, а ты не умрешь?

– Ну… – я растерялся, – нет, я еще поживу… долго… надеюсь.

– Долго? – неодобрительно переспросила дочь. – У меня тот папа долго жил, – сообщила она, будто речь шла о хомячке, – а потом умер…

– Петенька, поздоровайся с папой, – донесся до меня наконец прорезавшийся голос жены.

Я поднял голову. Физиономия Пита, обращенная ко мне, была по-прежнему насупленной, и мне стало не по себе: неужели и сын меня не помнит?! Ведь он старше, ведь мы так дружили, ведь я… Но в этот момент ребенок сделал тот единственный жест, который сразу все расставил по своим местам. Пит протянул мне руку для пожатия! Так уж между нами повелось с тех времен, когда он был еще совсем карапузом: мы всегда здоровались за руку. Никому другому Пит руки не подавал, уверенный, что эта привилегия принадлежит только его отцу. Я выполнил ритуал и тут же, задохнувшись от радости, подхватил его на руки. Кэти немедленно завизжала на самой противной из всех доступных ее нежному голоску нот. Я наклонился, чтобы поднять в воздух и ее, но тут самолет сильно накренился в очередном вираже. Тогда я предпочел вернуть сына на иол и взять обоих за руки.

–  Так это – ваши дети? – раздался женский голос, наполненный скрежетом металла.

Стало понятно, что с тех пор, как мы с женой ворвались в салон и принялись налаживать контакт с собственными детьми, вокруг не раздалось ни единого звука человеческой речи: кроме наших голосов – только гул моторов. Публика, затаив дыхание, следила за нашим разговором.

В следующую секунду на нас обрушился шквал возмущенных голосов.

Из событий в те минуты я помню, как смешно выглядела Джей, с блаженной улыбкой на лице просившая прощения у возмущенных пассажиров, отряхивавшая их одежду и все с той же счастливой улыбкой выслушивавшая, что они думают по поводу родителей, которые не следят за своими детьми, оставляя их безо всякого присмотра. Она беспрерывно кивала головой и произносила: «Да-да, конечно!»; на щеках – ямочки, рот – до ушей. В общем, она жутко напоминала какую-нибудь добропорядочную японку.

Ко мне, наверное, тоже обращались с упреками и нелестными оценками моих родительских качеств, но я, крепко ухватив за руки обоих отпрысков, вообще ни на кого, кроме них, не реагировал.

Уже потом, в более спокойной обстановке, припомнив и собрав воедино все реплики и косвенные свидетельства людей, оказавшихся соседями наших детей в этом рейсе, мы разобрались, что их усаживала и пристегивала ремнями стюардесса. Потом они преспокойно спали. Когда рассвело – проснулись, и сообразительный Пит, разумеется, отстегнул ремни, после чего непоседливая парочка решила немного поразмяться. За этим занятием мы с матерью и застали их.

Джей о чем-то пошепталась с женщиной, сидевшей в кресле перед местами, занимаемые нашими детьми. Женщина сказала пару слов своей взрослой дочери. Обе, подхватив сумочки, отправились в салон бизнес-класса.

– Я поменялась с ними, – объяснила Джей, и мы заняли освободившиеся места. Может, и напрасно, потому что малышей все равно не спускали с рук, и теснота эконом-класса сильно сказывалась.

– Пит, а как выглядела бабушка, которая привела вас с Кэти в аэропорт?

Объяснять сыну, что такое аэропорт, не потребовалось.

Спрашивая о «бабушке», я был уверен, что знаю ответ – и не ошибся.

Среди ночи детей осторожно разбудили, тихонько одели и…

– Бабушка взяла Катьку на руки, и мы пошли в аэропорт. Быстро-быстро. Потом поехали… Потом приехали в аэропорт.

– Мальчики! – воскликнула Джей. – Стойте, а как же… Сыночек, а где же бабушка? Она что, не вошла с вами в самолет?

– Нет, она тетеньку в форме попросила за нами присмотреть.

Джей прошептала мне на ухо:

– Может быть, самолет обречен?

– Петька врет, дурак, – застенчиво прошептала Кэти. Слов нахваталась, а использовать их с правильной интонацией не научилась! – Бабушка там сидела. – Дочка махнула ладошкой за спину, в сторону единственного в салоне, не считая мест наших детей, пустого кресла. – Она на нас смотрела, смотрела. Мне было страшно так, потому что грустно очень.

– Катюха, хватит сочинять. Сочинялка ты! – покровительственно сказал сын.

– Доченька, а где же теперь бабушка? Что-то я ее не вижу!

Кэти пожала плечами.

Мы с женой переглянулись и не стали больше задавать дочери вопросов. Джей покрепче прижала ее к себе.

– Натерпелась, моя крошечка… Так как же с самолетом, Вить? Думаешь, обойдется?

– Мы теперь все вместе. И солнце взошло, – уклонился я от прямого ответа.

Говорили дети только по-русски. Английский понимали, но едва-едва.

Кэти уже вполне освоилась со мной, а Питер по-прежнему держался несколько скованно.

Я поделился с женой своим наблюдением и спросил, что думает она по этому поводу.

– Ну, во-первых, Витенька… только не обижайся! Конечно, ты возился с детьми каждую свободную минутку, но сколько у тебя их было – этих свободных минут? Дети несравнимо больше времени проводили со мной.

Я расстроенно промолчал: возразить было нечего. Заметил: она уверенно и свободно произнесла то, что могло звучать как упрек. Я почти не узнавал свою робкую и покладистую Александру. Новая женщина – смелая, гордая и решительная – нравилась мне. Отчаянно нравилась! Тем более что мягкости, нежности, внимательности в ней не убыло ничуть.

– А кроме того…

Жена подождала моей реакции.

– Что «кроме»? – подыграл я.

– Я во сне их видела почти каждую ночь. Наверное, правда встречалась там с ними.

Я не удивился. Посетовал:

– Вот так любящая жена! Что ж ты мне ни разу не приснилась?!

– А ты мне?!

Палец в рот не клади. Да, попался ты, друг ситный!

Пит пытался вклиниться в наш с Джей короткий диалог. Он даже дергал меня за рукав. Наконец содержание его речи прорвалось в мое сознание:

– Папа!

Хорошее начало: он старался избегать этого слова с самого момента нашей встречи.

– Папа, а ты умеешь строить корабли?

– Умею, из бумаги.

– Нет! – возмутился сын. – Настоящие корабли, большие! Умеешь?

– Конечно нет. Я ведь не инженер, а…

– А мой папа, тот, умеет. Умел.

Я испуганно посмотрел на жену. Что это, детская фантазия? Сон? Бред? Я даже пощупал у ребенка лоб – не горячий ли?

Джей судорожно вздохнула, и я с удивлением и страхом увидел, как ее глаза наполняются слезами.

– Пришло время узнать, что происходило с нашими детьми, пока мы решали свои проблемы, – сказала она.

Дальнейший долгий разговор, который мы вели с сыном и дочерью, не поддается описанию. Наши сбивчивые вопросы, их противоречивые и не всегда разборчивые ответы…

Они рассказывали о большом белом доме на берегу реки. И другом – поменьше, но тоже большом, деревянном, из которого ни реки, ни моря не видно, но зато, если дойти до конца улицы и повернуть за угол, то море видно, и можно купаться сколько хочешь. О красивых – белых и коричневых – кораблях, которыми море буквально кишело; разумеется, все эти корабли строил папа. Еще было завались красных-красных зеленых арбузов, в которых самыми вкусными почему-то оказывались семечки, хотя именно семечки мама не разрешала грызть – разве что совсем чуть-чуть. Долго обсуждали игрушечный поезд, который поломался от того, что на него наступил соседский мальчишка, и которого совсем не жалко, потому что из него получился отличный самолет…

Кэти устала и задремала на коленях у Джей. Пит забрался на колени ко мне, сидел очень смирно, что с ним редко случается, и я слышал, как он все менее охотно ворочает языком. Свинцовая усталость навалилась и на меня: сказались бессонные сутки, и неожиданное открытие, что наши дети теперь вроде как не совсем наши, почему-то не слишком меня запенило. Я собрался было прекратить это самое необычное на свете интервью, но тут Джей задала простой и в то же время дикий вопрос. Я встрепенулся, стиснул руки и невольно зажал сына в такой тугой замок, что он возмущенно завозился, высвобождаясь… Он ответил. Он произнес малораспространенную русскую фамилию, совершенно мне не знакомую. Он назвал имена родителей. Даже если буду умирать в глубокой старости от прогрессирующего маразма, я не забуду этих имен.

Не имею понятия о том, что я сделал в следующую секунду: вскрикнул? ударил ребенка? всего лишь изменился в лице? Факт тот, что жена успокаивающе сжала мою руку и сказала:

– Подожди.

И попросила Питера назвать нашу фамилию. Он подумал немного и назвал. Дальше Джей пыталась расспрашивать сына о нашем прежнем доме, о его игрушках и друзьях, еще о каких-то мелочах. Но долгий разговор давно утомил мальчика. Он извертелся у меня на руках, отвечал неохотно и через пень-колоду, сочинял и фантазировал. В какой-то момент жена спросила, не надеясь услышать вразумительный ответ:

– Сыночек, а бабулю ты помнишь? Твою родную бабушку, мою маму?

Пит на секунду сел смирно, скучливо вздохнул и произнес отчетливо, со взрослыми интонациями:

– Конечно, помню. Бабулю зовут Людмила Васильевна. Она живет на даче в Антоновке. А когда Christmas и Новый год, она живет в Москве. Все, хватит. «Помнишь – не помнишь?» Надоело. Отстаньте от ребенка!

И он принялся ломиться через материнские ноги и спящую сестру к окну. Кэйт проснулась и заплакала. Пит попытался вскарабкаться мне на плечи, и я едва успел удержать его, когда он уже занес ладонь над лысиной соседа спереди. А потом дети на пару устроили истерику из-за того, что родители не разрешили им «немножко побегать» по проходу. И жизнь вошла в нормальную колею.

Точнее, почти вошла. Потому что пустое кресло в глубине салона то и дело притягивало мой взгляд; потому что время от времени я повторял про себя слова жены: «Может, самолет обречен?» – и старался найти на них ответ.

Самолет плавно погрузился в воздушную яму, и меня замутило. В жизни никогда не страдал от укачивания! Только тут я понял, что не в состоянии справиться с нарастающей тревогой. Я не мог ожидать пассивно решения нашей участи.

Я поднялся, еще не соображая, что буду делать дальше. Слегка сжав плечо жены – я, мол, иду сама понимаешь куда, на минутку, не беспокойся, – медленно двинулся по проходу назад. В который раз посмотрел на пустующее кресло. Самолет – битком, ни одного лишнего билета не было. А кресло – одно-единственное – пустует. Я почему-то не решился сразу осуществить свое намерение. Все так же медленно прогулялся до туалета, умылся и постоял некоторое время с закрытыми глазами, размышляя, что именно собираюсь предпринять. В сущности, не такая уж сложная операция. И кому какое дело, кто где сидит?..

На обратном пути я еще больше замедлил шаг. Бросил взгляд на своих. Дети дремали; Джей, оберегая их покой, не обернется.

Вот я и поравнялся с пустым креслом. Сердце бешено заколотилось, пробивая себе путь сквозь глотку. Я, превозмогая желание драматическим жестом прижать руку к горлу и стараясь не замечать изумленного взгляда соседа справа, опустился на чужое место.

Кресло встретило меня враждебно. Уже знакомый болезненный разряд пронзил тело. Не настолько сильный, чтобы выбить меня из колеи! Но муторное ощущение тревоги усилилось.

Я не видел, спереди она подошла или сзади. Она стояла прямо надо мной и пристально смотрела тяжелым, холодным взглядом. Женщина была молода – не больше тридцати, и ее лицо казалось мне знакомым. Я неуверенно произнес:

– Линда?

Ее губы дрогнули в намеке на улыбку.

– Не ждал? – послышался хрипловатый шепот, от которого мороз продрал по коже.

Я последовал привычке обычной вежливости и подался вперед, чтобы подняться из кресла ей навстречу. Она быстро отступила, освобождая мне проход, но я снова упал в кресло, пораженный тем, что, наконец, заметил.

Резкие складки возле губ, длинные волосы неопределенного цвета, собранные в пучок, высокий рост… Как я ухитрился увидеть в этой женщине Линду Джемс – маленькую, худенькую, с короткой аккуратной стрижкой и без единой морщинки на молодом телегеничном лице?! Леди, которая дважды пересекала мой путь, вновь стояла передо мной – только не хватало пары-тройки морщин на лбу и щеках. Да вместо темного старушечьего плаща на ней сейчас был модный брючный костюм бежевых тонов. Женщина без возраста.

Хозяйка кресла выжидательно смотрела на меня, и я снова привстал, постаравшись не обращать внимания на головокружение и тошноту.

Я уже почти выпрямился, когда сосед справа пихнул меня в грудь пухлым локтем, расчищая себе путь к выходу. Ему это легко удалось: от неожиданного толчка я плюхнулся обратно на сиденье. Он молча и целеустремленно преодолевал мои длинные ноги, едва в них не запутавшись. Я заметил, что лицо у мужчины напряженное и отсутствующее одновременно. Он почти опрометью ринулся назад, в сторону туалетов.