Текст книги "Морок"

Автор книги: Юлия Аксенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Я поверила. То ли хотела поверить, то ли недооценила своеобразия Вериного восприятия действительности.

Полная сочувствия, бросилась спасать Пашку. Выслушала его жалобы и стенания. Что-то попыталась посоветовать, уговорить. И обнаружила, что он вовсе не желает ничего менять. Возможно, он все еще тянулся ко мне, все еще сожалел об утраченном. Но теперь он принадлежал другой женщине.

Мой Павлик, которого я давно привыкла считать закоренелым холостяком… Которого, что греха таить, я давно присвоила, сама о том не задумываясь…

Для Пашки ничего не было более муторного и тошного, чем разговоры о вождении, которые я иногда с ним заводила. Инженер по профессии, на «ты» с любой техникой, он почему-то все время уклонялся от приобретения автомобиля. Поскорее сворачивал разговор на другую тему, когда я старалась убедить его получить права. Все его ссылки на плохое зрение не выдерживали критики. Он просто упрямился или боялся чего-то неосознанно…

Верка рассказала, что Павел недавно получил права, а на днях на работе обмывали покупку им машины… Нашла эта женщина, его невеста, ключик…

Изредка мы созваниваемся с Пашкой и беседуем по душам, обо всем на свете, как привыкли с давних времен. Иногда – еще реже – я захожу к нему на работу – повидаться с ним, с Гошей и с другими хорошими людьми. Пашка почему-то редко упоминал в общении со мной свою пассию. Где-то с осени он и вовсе пропал. Я как-то позвонила, чтобы рассказать про Францию, – он быстро свернул беседу, ссылаясь на дела. В Новый год я спросила его, где он запропастился, – и он снова ничего мне не сказал. А ведь день свадьбы уже был, наверное, назначен. И не пригласил.

Мой честный, добрый Пашка испугался. Может, думал, что я рассчитываю когда-нибудь отбить его у своей тезки. Может, побоялся, увидев или услышав меня, вновь дрогнуть и потерять решимость жениться… Не знаю и знать не хочу!.. Хам! Скотина неблагодарная! Как он мог, как он посмел не попрощаться со мной?!..

Может, зря я не видела в Пашке мужчину? Если бы еще тогда, в лесу, я задержала в своей руке его ладонь с ягодами и посмотрела на него с иной улыбкой, с иной симпатией, если бы я разрешила ему попробовать… Может, жизнь сложилась бы по-другому. У нас родились бы те мальчик и девочка, которых я вижу во сне… Они на Пашку не похожи… Не хочу… Даже теперь, зная судьбу наперед, ничего не хотела бы в ней изменить. В ней было нечто столь ценное, столь важное… Нет, пусть прошлое останется таким, каким оно было.

Я рада за него. Судя по тому, что рассказывают теперь, она ему – настоящая пара. И дай Бог им счастья.

Но все равно грустно и немножко больно. Плачу я, вспоминая нашу молодость, наше общее прошлое. Спасибо, Павлик, за любовь и преданность стольких лет. Только… Что же ты лишил меня возможности сказать тебе это лично?..

Грусть – светлая.

Боль – пройдет.

С Павликом уходит от меня целая эпоха моей жизни. Молодость. Что ж, прощай, эпоха надежд, чистых радостей, бездонных разочарований, роковых потерь. Спасибо тебе за то, что ты была. За все, что ты принесла. Хорошо, что ты больше не вернешься.

* * *

– Виктор, в какой выпуск ты ставишь «неразменную купюру»?

– Хочу придержать до последнего. Мол, выполняю обещание и ухожу с чистой совестью, без долгов.

– Я просматривала материал. Виктор, извини, тебе не кажется, что это скучновато?

– У меня с самого начала душа не лежала к этой теме. Мне она тоже казалась скучной и никчемной. Но я пообещал и действительно хотел сделать объективный анализ проблемы. Детективов и фантастики с «неразменной купюрой» в заглавной роли без меня хватает. Скажи, Лин, эта версия – «неразменная купюра» как психологический феномен – не показалась тебе убедительной?

Сразу после московской пресс-конференции, еще находясь в клинике, Виктор дал аналитикам задание подготовить ему обзор материалов по «неразменной купюре». Те отлично выполнили работу: все материалы четко делились по рубрикам, перекрестные ссылки поражали безупречной точностью.

Виктор читал и не видел, что мог бы или что хотел бы добавить к сказанному и сделанному коллегами. Он отложил решение вопроса до второй своей поездки в Москву: вдруг удастся зацепить там что-нибудь новенькое и интересненькое? Не вышло. Москва молчала – не то загадочно, не то сонно.

Виктор тянул время, ждал результатов изысканий своих сотрудников по всей Европе. Но в конечном итоге на нужную мысль его навел очередной аналитический дайджест. Среди уже привычных рубрик он обнаружил свежий заголовок: «Психологический феномен».

В рубрику входила всего одна статья, напечатанная в какой-то крошечной немецкой газетке, откуда никто и никогда ее не извлек бы, если бы не умный читатель, давший себе труд отсканировать статью и бросить в Интернет, где ее подобрал один солидный информационный сайт. Статья Виктору очень понравилась. Небесспорно, однако свежий взгляд на проблему был найден.

«Неразменная купюра» живет в кошельке каждого из нас, утверждал автор. Мы слишком боимся остаться без гроша в кармане, и потому бессознательно припрятываем от самих себя хотя бы одну купюру, которую неожиданно находим в самый отчаянный момент. Или «забываем» определенную сумму на кредитной карточке. Кстати, кредитные карточки упоминались в статье на удивление мало.

С другой стороны, многие так плохо умеют считать деньги, что спохватываются, когда ничего уже не осталось, и не могут понять, куда подевались деньги, которые только что лежали в кошельке.

Статья была помещена в Интернете без подписи. Виктор просил найти автора. Но вскоре из Германии пришло известие, что газетка, напечатавшая этот материал, уже приказала долго жить, не выдержав тягот экономического кризиса. Перегружать корреспондента, и так по уши занятого саммитом ЕЭС во Франкфурте, Виктор не стал. Он нашел специалистов в Англии.

Психологи, социологи – известные ученые – с удовольствием поделились со Смитом своими профессиональными версиями проблемы «неразменной купюры». По его просьбе один сотрудник Лондонского университета провел простенькое исследование: собрал и сравнил легенды о «неразменной купюре», бытующие в разных социальных слоях населения. Оказалось, что достоинство купюры менялось прямо пропорционально уровню доходов рассказчика. Версия неизвестного немецкого автора имела право на существование.

С идеей сюжета Виктор определился окончательно, остальное было делом техники. Материал казался ему увлекательным какой-то сложной, неочевидной логикой движений человеческой души.

Сюжет был готов еще в начале марта, но Виктор подумывал, не стоит ли вставить его в самую последнюю свою передачу. Что-то вроде прощального поклона: сделал все, что мог, и ухожу спокойно.

– Почему? – всполошилась Линда, – очень убедительно! Мне понравилось, что версия там не одна, их несколько, однако все они – в русле психологического объяснения феномена. Но тебе не кажется, что весь этот психоанализ будет скучноват для публики: ни политических интриг, ни ползучей инопланетной интервенции?

– Хорошо, Лин! Я немножко завяз в этой теме, взгляд со стороны не помешает. Давай отсмотрим вместе и обсудим, что изменить, как придать сюжету динамики.

Узкую, как пенал, комнатку без окон, забитую аппаратурой, широкий плазменный экран, наподобие ночника, освещал мирным голубоватым светом. Полоса белого света пробивалась сзади, из приоткрытой двери.

Два кресла стояли вплотную друг к другу: иначе не умещались. Локтем Линда чувствовала каждое движение руки Виктора, приподнимавшей пульт, нажимавшей то на одну, то на другую кнопку: «Пуск», «Стоп», «Назад», «Пуск», «Стоп»… Она делала умные и тонкие замечания. И все время чувствовала слабый, на грани различимости, запах его туалетной воды или дезодоранта, напоминавший запах морского ветра. От его тела наплывали волны тепла.

Виктор все время оборачивался к ней, чтобы выслушать или сказать что-то, и она старалась не слишком часто ловить взгляд его широко раскрытых от недостатка освещения серых глаз; не слишком пристально наблюдать, как обнажаются и вновь скрываются за его движущимися то в улыбке, то в речи губами ровные блестящие зубы. На таком маленьком расстоянии, казалось, она чувствовала, что губы у него теплые, упругие и сухие.

Пару раз она слишком далеко выставила локоть за пределы подлокотника кресла. Виктор, глядя на экран и одновременно жестикулируя зажатым в ладони пультом, задел ее руку. В первый раз сказал: «Ой, извини» – и ладонью мимолетно коснулся ее. Во второй раз снова покаянно воскликнул: «Извини! – и добавил: – Тесно тут ужасно!»

Сюжет требовал внимания; обсуждали напряженно и вдумчиво. А в голове Линды все билась упрямая, скользкая, противная мысль: «Он вошел следом и оставил дверь приоткрытой. Случайно или намеренно? Если намеренно, значит, правду говорят об этом человеке, что он как огня боится общественного мнения о своей персоне. Не хочет, чтобы о нем узнали лишнее? Или подумали лишнее?.. Может, он боится дать мне надежду? Но, стало быть, думает о такой возможности…»

Линда силилась понять, что за человек сидит рядом с ней. Какой он, этот мужчина с теплой, ободряющей улыбкой и горячими ладонями, такой закрытый, такой непроницаемый? Он так возбуждает ее, но можно ли его любить? И стоит ли? Как вопрошали в старинных романах: кому принадлежит его сердце?

С ней однажды случилось нечто подобное. Так у нее появился сын. Отец ребенка оказался совершенно недостойным ее любви.

Виктор согласился с Линдой: сюжет следовало перекроить. В прежнем виде он был, что называется, на любителя. Не выигрышный для самой последней передачи, слишком задумчивый. После переделки он обязательно пойдет в последней передаче с участием Смита.

Виктор покинул крошечную монтажную комнатку с твердым намерением ее модернизировать, а в ближайшее время хотя бы поставить в этой мышеловке хороший кондиционер: духота, несмотря на специально приоткрытую дверь, его замучила. У Линды к тому же слишком сильные для его обоняния духи.

Вышел в холл подышать и немножко размяться и встретился с Бетти Николсен.

– О! Бетти, привет! Как дела?

– В пределах допустимого. Как твои, Виктор?

Он вспомнил, что недавно удостоился чести познакомиться с Рэйфом, сыном Бетт.

– Как поживает Рэйф?

– Он обзавелся котенком и совершенно забыл о родной матери.

Бетт посмотрела на часы и виновато взглянула на Виктора: поболтала бы еще, но – дела! Виктор, в общем, тоже торопился.

– Когда у тебя перерыв, Бетти?

– В три.

– Пообедаем вместе?

– С удовольствием.

Виктор не особенно задумывался, зачем он приглашает Бетт. Не то чтобы она очень уж нравилась ему как женщина. Но в последнее время он прилежно учился прислушиваться к голосу собственного сердца. А в сердце жило нежное сочувствие к Бетт со всеми ее бедами, проблемами, разлученными детьми. Сердце говорило, что с Бетти надо встретиться. Или даже – встречаться. Во всяком случае, общаться с ней ему было легко и приятно.

* * *

Ах, какая неприятная история!

Позвонил Игорь, спросил, как у меня дела, где я теперь устроилась.

Голос у него был совершенно трезвый. Он вообще выпивать не любит…

Я рассказала все, пожаловалась, что поздно возвращаюсь домой в те вечера, когда занятия. Темно, страшновато. А он вдруг сказал:

– Давай я тебя встречу в следующий раз!

Стала отнекиваться, попыталась сделать вид, что не понимаю, к чему он клонит. А он возьми да и бухни открытым текстом: я, мол, был тебе начальником, поэтому благородно молчал, однако ты всегда очень нравилась мне; теперь же между нами никаких преград не наблюдается.

Я поинтересовалась, не считает ли он препятствием то обстоятельство, что является примерным семьянином. Кстати, это правда. Судя по тому, как и что он рассказывает о своих, он – внимательный муж и любящий, заботливый отец. Он ответил: главное, что я – женщина свободная, а остальные проблемы он уладит.

Вряд ли я пошла бы за Игоря замуж, даже если бы он предложил мне это. Хотя почему? Родить от него ребенка – одно удовольствие: будет здоровенький, потому что с хорошей наследственностью, ведь Игорь не пьет, не курит, редко болеет. Кроме того, счастливый, потому что папаша станет любить и баловать его. Но именно в силу своей любви к детям он ни за что не оставит уже существующую семью. Однако любопытство пересилило доводы рассудка, и я поинтересовалась, уж не собрался ли он разводиться.

Игорь пылко ответил, что давно об этом подумывает и что в этом нет ничего нереального. Но… Смысл последовавшей далее минут на пять изящной словесности сводился к тому, что прежде мне следовало бы недвусмысленно ответить ему взаимностью, а там видно будет.

Игорь явно смущался и чувствовал себя не в своей тарелке. Его голос то становился нежным и ласковым, то наглым и развязным.

Мне так неловко было за него!

Я не представляла, как от него отделаться, чтобы не обидеть, но расставить все точки над «i».

Говорила долго и пафосно. Про то, какой он чудесный, каким был безупречным руководителем, как я ценю его человеческие качества, как он приятен мне внешне… Потом хотела витиевато объяснить, как не желаю помогать ему делать то, о чем он сам впоследствии будет сожалеть, и так далее…

И вдруг выпалила правду:

– Я гордая: роль любовницы – не для меня. Я брезгливая: не подбираю чужих объедков!

Игорь помолчал. Я уже принялась обдумывать, как загладить резкость. Но он заговорил. Совсем другим тоном, естественным и дружеским – именно таким, каким всегда общался со мной на работе. Он сказал только одну фразу:

– Правда?! Сань, как же ты живешь-то?

Потом добавил уже без напора, просто грустно по-приятельски поделился:

– А я попробовать решил. Я в этом деле не мастак, ты, может, заметила? Если честно, не могу я больше: дом – работа – дом – работа; от жены никакой уже… радости… Ты мне правда очень нравишься. Извини за этот дурацкий разговор. – И добавил со смущенным смешком: – Я больше не буду. Но ты, если сама надумаешь… В общем, не пропадай!

Вроде бы инцидент исчерпан. А осадок, как говорится, остался.

Были хорошие приятельские отношения – и все, нету! Теперь, даже когда нужно что, двадцать раз подумаю, прежде чем Игорю позвонить, попросить.

С другой стороны, где-то в глубине моего коварного женского существа внимание этого мужчины мне приятно. Более того, оно меня даже в какой-то мере… бодрит… чтобы не сказать «возбуждает».

Если бы не мои высокие моральные принципы, поддалась бы я на его уговоры? – спросила меня хитрая Вера.

Нет. Разумеется, нет. Нет у меня никаких высоких моральных принципов. Просто я так не хочу. И не хочу Игоря. После всего, что он наговорил сегодня, я больше не могу его уважать. Откуда ж тут взяться желанию?

В этих отношениях я не вру, а горькая правда состоит в том, что для любви мне не достаточно возбуждения. Я могу любить только того, кого уважаю, и только до тех пор, пока уважаю. Это не теория – это практика.

Когда я изложила все это Верке, та неожиданно для меня удивилась: кто говорит о любви?!

Не знаю, мое это достоинство или беда, но факт тот, что интимная близость без любви или хотя бы легкой, быстро исчезающей влюбленности не доставляет мне никакой радости. По моим наблюдениям, большинство женщин устроены именно так. Просто одни более влюбчивы, другие – менее. Вот Верка, например, явно принадлежит к тем, кто более. Просто фейерверк искристых и легких, как шампанское, любовных переживаний. А я, увы, отношусь к тем, кто менее. За пять лет ни разу не влюбилась – это ж с ума сойти!

– А как же Алексей? – поинтересовалась Вера.

А что Алексей? Не знаю. Не знаю…

* * *

Виктор поднялся из высокого студийного кресла, промаргиваясь – софиты гасли и освещение стремительно менялось – и торопливо стирая салфетками грим. Сразу, как только титры программы сменил рекламный блок, он почувствовал пустоту и легкую грусть. Последняя передача. Когда еще ему приведется снова встретиться со зрителями в прямом эфире?

Когда знаешь, что в эту секунду на тебя смотрят миллионы глаз, что сотни тысяч сердец сопереживают твоим словам, что в твоей власти изменить взгляды, жизненную позицию, мировоззрение десятков, сотен, тысяч людей, когда чувствуешь свою силу и ответственность… Это такой фантастический допинг, такой полет! Для птицы махать крыльями и ловить воздушные потоки, наверное, тоже тяжкий труд; зато она летит!..

Он неожиданно почувствовал себя как пассажир воздушного судна, покинувший борт после длительного перелета, ступивший ногами на твердую почву – и оглушенный тишиной и неторопливостью течения времени.

Виктор подумал, что обязательно вернется, не сможет не вернуться. Но сейчас – долгожданная передышка!

Он пригласил Линду в кафе и выпил с ней по рюмочке крепкого хереса за передачу ей всех полномочий ведущего.

Домой вернулся поздно. Оставшийся резерв сил потратил на то, чтобы три минуты постоять под душем и откинуть с кровати тщательно застланное утром покрывало.

Следующий, выходной, день Виктор начал с похода в парикмахерскую. Не в салон при телецентре. Не к личному парикмахеру! В обычную среднюю парикмахерскую на углу рядом с домом!!

Он попросил остричь волосы покороче. Парикмахер узнал клиента и принялся причитать что-то относительно чести и ответственности. Виктор попросил его об ответственности забыть и сделать что-нибудь простенькое… Почти задремал в кресле… Через полчаса по команде парикмахера открыл глаза.

Из зеркала смотрела его округлившаяся, лоснящаяся самодовольством и наглецой физиономия в окружении коротеньких, едва ли не поднимающихся торчком светлых прядей. Виски и затылок были выбриты машинкой, сквозь короткий ежик просвечивала кожа. Все вместе напоминало облик неофашиста, офицера действующих частей американской армии или охранника при русском олигархе.

– Класс, – искренне прошептал Виктор.

Он получил именно то, чего хотел: совершенно неузнаваемый вид при значительном облегчении голове!

На улице сияло солнце, искрились изумрудной зеленью газоны, в палисадниках буквально на глазах раскрывались нарциссы и взмывали к синему небу стрельчатые стебли тюльпанов. Крепкий бриз, в котором запахи воды и свежей земли решительно брали верх над ароматами бензиновой гари, холодил затылок и топорщил волосы на макушке.

Дома Виктор, обычно не любивший бесцельно нежиться подолгу в теплой воде, принял ванну с таким наслаждением, как будто несколько лет не имел возможности это делать. Белизна собственного тела, умиротворенно плававшего в прозрачной жидкости, навела на мысль, что он сто лет не ездил на морские курорты и вообще забросил плавание. Даже в бассейн не заглядывал бог знает сколько времени! Тут же мокрой рукой – с нее на коврик лились потоки воды – дотянулся до телефонной трубки, чтобы позвонить в бассейн и заказать абонемент, но спохватился, что нет под рукой телефонного справочника, и небрежно бросил трубку на пол: потом! Плюхнулся обратно в воду.

Вечером он позвонил Бетт. Голос в трубке был тихий, усталый: Бетт только что вернулась после трехчасового субботнего шоу. Но звонку Виктора обрадовалась, бодрости в голосе прибавилось.

Они пару раз за этот месяц обедали вместе. Так легко, так приятно общались! О продолжении Виктор старался не думать. Он совсем не был уверен, что хочет в отношениях с Бетти чего-то большего, нежели дружеское общение.

Расставшись перед Новым годом с женщиной, которая всего за каких-нибудь три недели успела основательно к нему привязаться, Виктор дал себе зарок: не играть в чувства там, где их нет, и не торопиться там, где они появляются. Раньше он не давал своим партнершам повода думать, будто их отношения могут вылиться в нечто большее, чем совместное взаимно удобное проживание. Всего пару раз решил попробовать жить по-семейному – и не сумел: без любви никакой семьи у него не получалось. Женщины почему-то этого не чувствовали и верили, что отношения установились прочные и надолго. Они испытывали такое потрясение, такую боль от неожиданного для них разрыва, что Виктор твердо решил больше не экспериментировать подобным образом.

С Бетти все складывалось по-другому. Они слишком давно знали друг друга. Они оба умели смотреть правде в глаза и, накрепко связанные с индустрией иллюзий, могли легко отличить плоды фантазии от неопровержимых знаков реальности.

А еще обоим не хватало дружеского тепла и поддержки.

Почему бы не встретиться и не провести время вместе?

Бетт вела три шоу в неделю! Причем такие сложные и неглупые, что каждое требовало тщательной подготовки. Она жила по такому напряженному графику, что для прогулок и встреч оставался только один день в неделю – воскресенье. Но по воскресеньям большую часть дня она проводила с дочерью, и этим свиданием она никак не могла и не хотела пренебречь!

В конце концов Бетт, несколько смущаясь, спросила Виктора, не будет ли тот слишком сильно шокирован, если на встречу она придет в компании Элли – своей «близкой подруги, очень серьезной и приличной девушки трех лет от роду». Виктор искренно ответил, что будет очень рад. Бетти, кажется, не поверила, но встреча была назначена.

* * *

Интересно, сколько еще времени Алексей будет терпеть неопределенность наших отношений? Встречаемся-общаемся, а ведь ничего большего я ему пока не позволяю. Глупо и странно, наверное, в нашем-то с ним возрасте.

Леша водит меня в Айриш-паб – мне почему-то давно хотелось хорошего живого пива, – в театр, в кино на хорошие фильмы, выгуливает по Москве, вывозит в парки. Возит – потому что не расстается с машиной. Он не забывает открывать передо мной двери и подавать пальто, спрашивать, не заморозил ли меня кондиционер и не слишком ли жарко топит печка в салоне, покупать именно те цветы, которые, по моим словам, я особенно люблю. Я и забыла, как это приятно, когда мужчина заботится. Или не знала никогда… Но…

Когда он попытался поцеловать меня, я воскликнула: «Подожди!» Потом подумала: зачем нужно было останавливать – я же хочу попробовать?! Но все мое общение с Алексеем проходит под лозунгом ожидания. Сама не знаю, чего жду. Но не могу ответить ему прямо сейчас. Надо подождать. Я хочу подождать…

Забавный разговор у меня состоялся с мамой после субботнего моего свидания с Алексеем. Разговор, имевший приятные последствия.

Глядя, как я убираю в шкаф одежду, в которой встречалась с Алексеем, мама заметила:

– Детка, это, конечно, не мое дело, но, по-моему, ты ведешь себя неприлично.

Я обернулась к ней, полная удивления.

– Судя по твоим рассказам, этот мужчина очень старается сделать тебе приятное, заботится, чтоб тебе было весело, интересно, комфортно. А ты совершенно не хочешь порадовать его!

Я дар речи потеряла! Моя мать, конечно, не ханжа, но… о чем она говорит?

– Нет-нет! – Мама рассмеялась. – С этим ты уж сама будешь разбираться, без меня. Я хочу сказать, что ты слишком плохо одеваешься на свидания. Слишком просто, невзрачно, даже небрежно. Разве можно? Ведь вы с ним ходите в театр, в публичные места. Ему было бы приятно, если бы на его спутницу обращали внимание, если бы он мог гордиться тобой.

Я не стала спорить. Я обрадовалась. Вот оно! Последнее время я чувствовала, что мне чего-то хочется такого… Какой-то простой радости.

Что ж, мать сама полезла в ловушку, я ее не заманивала, не провоцировала.

– Мама, ты права, – коварно подольстилась к ней. – Но мне же совершенно нечего надеть! – захлопнула я ловушку.

Мама сдалась сразу и бесповоротно.

Весь следующий день мы посвятили шопингу, которого она терпеть не может, но тут перенесла безропотно. Накупили красивых тряпочек. И мне, и ей. Главное, мне досталось потрясающее платье!

Светло-серое, жемчужного отлива. Тонкий шерстяной трикотаж. Обтягивает всю мою стройную – да, это так! – фигуру. Простой вырез мысиком удлиняет шею. Смотрится фантастически красиво, дорого, стильно. Я в нем нежна и загадочна. С моим любимым шелковым шарфом – неотразимо!

Очень вовремя все это. Весна начинается. Будет в чем ходить на свидания. И не только.

* * *

Он давно не ходил на свидания с такими легкими мыслями и светлыми чувствами.

Безоблачный день приглашал к пешим прогулкам. Виктору требовалось минут сорок, чтобы добраться до Грин-парка без помощи каких-либо транспортных средств. По дороге он любовался улицами родного города: он сто лет не ходил по Лондону без спешки. И конечно, размышлял о женщине, с которой собирался встретиться.

Бетт – коллега, прекрасный партнер в работе. Почти ровесница – она года на два моложе его. Бетт, с которой они понимали друг друга с полуслова и с полувзгляда… Сказать, что Бетти хороша собой, значило бы погрешить против истины, но обаяния – напористого, немного маскулинного – ей было не занимать; она одевалась с безупречным вкусом и держалась с непринужденным достоинством…

Как вышло, что прежде он не замечал Бетт? Ну да, она ведь была замужем. Виктор не обращал внимания на замужних женщин. Не то чтобы придерживался пуританской морали – просто, если люди вступили в брак и сохраняют его по каким бы то ни было причинам, при чем здесь он? Тем более что свободных молодых женщин вокруг всегда много.

С худенькой, бледненькой девочкой, очень похожей на своего брата, Виктор без труда нашел общий язык.

Слабенькая на вид, Элли удивила его своей выносливостью. Ходили по аллеям парка, по его представлениям, довольно долго. Из маленького Грин-парка перешли в Сент-Джеймс – ребенок ни разу не пожаловался, не захныкал. Наконец уже взрослые сдались и решили посидеть на лавочке. Элли еще некоторое время прыгала около их ног, прежде чем уселась рядом с матерью и притихла, прижавшись к ее боку.

– Все. Няня пришла, – тихо сказала Бетт так, чтобы слышал только Виктор. Ее лицо будто окаменело: стало собранным, непроницаемым и суровым. – Детка, пора домой, – обратилась она к дочери.

Девочка порывисто обернулась; метнулись два крошечных хвостика светлых прямых волос, только что собранных матерью на ее макушке. Элли тоже увидела молодую женщину, торопливо шедшую по аллее вдоль пруда. Темно-карие, как у ее матери, глаза стали черными от мгновенно наполнившего их страха.

– Мама, ты пойдешь с нами?

– Нет, с тобой пойдет няня.

От пронзительного нечленораздельного детского визга Виктор вздрогнул. Уши заложило. Элли соскочила с лавочки, где только что мирно сидела, болтая ногами. Деревянная игрушка, лежавшая у нее на коленях, упала, Элли, не замечая того, прошлась по кукле обеими ногами, дважды раздался треск. Девочка вцепилась в легкую ткань юбки, окутывавшую материнские ноги. Она продолжала кричать.

– Не пойду! Хочу с тобой! – разобрал Виктор.

Люди, сидевшие на лужайке и проходившие по аллее, оборачивались на них.

Как будто не замечая диких воплей дочери и давления ее пальцев, наверняка оставлявших на коже ног синяки, Бетт повернула голову к Виктору.

– Мы сейчас распрощаемся. У нас это… целая история. Подожди меня… где-нибудь там. – Она неопределенно махнула головой.

По каменной маске, сковавшей лицо Бетт, уже побежали едва заметные трещины горя. Виктор понял: Бетти не хочет, чтобы он увидел ее плачущей.

Его всегда удивляло, почему так распространено мнение, будто мужчины боятся женских слез. Он не боялся. Правда, с другими мужчинами он эту тему как-то не обсуждал… Виктор предпочел бы остаться рядом с Бетти, поддержать ее в самый трудный момент. Но глаза старинной приятельницы буквально отталкивали его. Что ж, Бетт горда и независима. А может, у нее, ко всем несчастьям, водорастворимая тушь.

– Хорошо, Бетти, я буду неподалеку, – ласково сказал он и поднялся с лавочки.

Задержался па секунду, глядя на девочку. Но прощаться с Элли не имело смысла: она напрочь позабыла про чужого дядю, поглощенная своим горем.

Няня Элли уже торопливо сворачивала в боковую аллею.

Виктор направился в противоположную сторону.

Теперь он находился в отдалении от лавочки, где мать старалась оторвать от себя дочь, вручив ее чужой женщине. Визг ребенка не прекращался – такой пронзительный, что от него по-прежнему закладывало уши. Бетт то прижимала Элли к себе, то пыталась передать ее, отбивающуюся, на руки няне. Рыдали обе, только няня сохраняла спокойствие и даже вежливую улыбку.

В третий раз Элли вывернулась из рук Бетт и вцепилась в материнские ноги. Возобновился замерший было ненадолго вопль.

Виктор перевел дыхание и быстро зашагал к троице, на ходу вынимая из кармана свежий носовой платок.

Он знал – наверное, где-то вычитал или услышал, – что маленького ребенка легко отвлечь даже от переживания самого горького горя чем-нибудь занятным. Ребенок увлечется новым впечатлением и успокоится, как по мановению волшебной палочки.

Вначале собрался снять часы. Но Элли – не младенец, чтобы приманивать ее интерес блестящим предметом. Тогда бог знает из каких глубин памяти он вытащил простенькую, но очень веселую детскую забаву – скрученную из носового платка марионетку. Тощие подвижные ножки управляются двумя пальцами, выделывая любые кренделя, откляченный задик вихляет, туловище изгибается во всех направлениях – прелесть!

Няня без остановки произносила ровным голосом адресованные девочке увещевания. Бетт с блестящими от слез глазами гневно шипела на дочь, требуя немедленно прекратить истерики. Элли уже не кричала, только рыдала в голос, хрипя и задыхаясь, красная от натуги. Одновременно девочка не забывала уворачиваться от не слишком проворно ловящих ее няниных рук.

– Обе остановитесь и замолчите, – вполголоса деловито приказал Виктор, как будто распоряжался в своей студии.

Женщины, уставшие от борьбы, безропотно подчинились.

Виктор присел на корточки так, чтобы оказаться в поле зрения девочки.

В наступившей тишине, прерываемой только ее собственными рыданиями, Элли услышала мужской голос, спокойно произнесший ее имя. Девочка вскинула глаза.

На кратчайший миг рыдания прекратились, и Виктор успел поймать взгляд ребенка и улыбнуться. Губы девочки автоматически дрогнули, поползли вверх. Новый приступ рыданий смыл улыбку, но теперь Элли плакала, глядя прямо на Виктора, обращаясь именно к нему.

Он поставил на колено своего тряпичного человечка. Человечек плакал. Виктор изобразил это лицом и голосом, фигурка на его колене согнулась в печали и вздрагивала в такт горестным вздохам: «Ох!.. Ох!..» Девочка замолчала, уставившись на фигурку. Слезы продолжали катиться из глаз. Одушевленный носовой платок немного приободрился, выпрямился, почесал носком одной ноги лодыжку другой, прошелся вразвалочку.

Потом человечек из носового платка попрыгал, потанцевал, покувыркался в воздухе. Элли не смеялась. Смотрела молча, серьезно. Но уже не плакала.

Улучив момент, Виктор украдкой бросил взгляд вверх. Молодец Бетт! Не зря он старался. Пользуясь тем, что дочь отвлеклась, Бетт потихоньку отошла и исчезла из поля зрения.