Текст книги "Империя Солнца"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

МИР И ТЁМНАЯ ЭПОХА

Более или менее известно, что, в то время как современный человек верил и частично до сих пор верит в эволюционный миф, почти все без исключения древние цивилизации (и даже дикари), напротив, признавали инволюцию – постепенный упадок человека из первоначального состояния, понимаемого не как полуобезьянье прошлое, но как время высокой духовности.

Самая знаменитая форма такого учения – это миф Гесиода о четырёх мировых эпохах – золотой, серебряной, бронзовой и железой, которые соответствуют следующим друг за другом ступеням видимого упадка. Их полным аналогом является индийское учение о югах, глобальных следующих друг за другом циклах, число которых равно четырём, и которые от «эпохи сути» или «истины» – Сатья–юги – переходят к «тёмной эпохе» – Кали–юге. Согласно этим традициям, нынешние времена соответствуют эпицентру этого последнего периода: мы находимся в середине «тёмной эпохи».

Хотя эти теории были сформулированы в далёкой древности, свойства, предвиденные для «тёмной эпохи», озадачивающим образом действительно соответствуют общей характеристике наших времён. Так можно судить по некоторым отрывкам из Вишну–пураны, – текста, сохранившего большую часть сокровища древних традиций и мифов Индии. Мы ограничились тем, что добавили в скобках некоторые разъяснения и подчеркнули самые очевидные соответствия.

«Расы слуг, отверженных из касты и варваров станут хозяевами берегов Инда, Дарвика, Чандрабхага и Кашмира… Жестокие вожди, которые будут царить на земле… захватят имущество и его хозяев. Ограниченные по силе, они будут очень быстро возвышаться и падать. Краткой будет их жизнь, ненасытными—их желания, и почти неведомо им будет сострадание. Народы различных стран, смешавшись с ними, последуют их примеру» (речь идёт о новых вторжениях варваров с последующим введением вируса материализма и грубого желания власти, свойственного современному Западу, в ещё верные тысячелетние цивилизации и в священные традиции. Такой процесс, как известно, в Азии находится в полном развитии).

«Господствующей кастой будет каста слуг» (пролетарско–социалистическая эпоха – коммунизм).

«Те, кто обладают имуществом, оставят сельское хозяйство и торговлю, и будут зарабатывать на жизнь, работая слугами или выполняя механическую работу» (пролетаризация и индустриализация).

«Вожди вместо защиты своих подданных разденут их и под фискальными предлогами присвоят себе собственность касты торговцев» (кризис частной собственности и капитализма, коммунистическое огосударствление общества).

«(Внутреннее) здоровье и закон (соответствующий собственной природе) будут уменьшаться изо дня в день до тех пор, пока мир не будет полностью извращён. Только состояние обеспечит общественный статус. Единственным мотивом религии будет озабоченность физическим здоровьем, единственными узами между полами будет наслаждение, единственным путём успеха в конкуренции будет обман. Земля будет почитаться только из–за её минеральных сокровищ» (индустриализация до предела, закат земных религий).

«Одежды жреца займут место жреческого сана. Слабость будет единственной причиной повиновения» (конец древних уз верности и чести).

Раса станет неспособной производить божественные явления. Сбитые с толку неверующими, люди нагло спросят себя: «У каких властей есть традиционные тексты? Кто является кастой, обладающей духовной властью?»».

«Уважение к кастам, к общественному порядку и к (традиционным) учреждениям в тёмную эпоху станет минимальным. Браки в этой эпохе прекратят быть обычаем и связывающие ученика и духовного учителя нормы потеряют силу. Будут думать, что любой на любом пути может достигнуть состояния возрождения (демократизированный уровень современных претензий на духовность), и религиозные действия, что смогут ещё исполняться, не будут больше производить никакого результата. Всякий порядок жизни будет равно общим для всех» (конформизм, стандартизация).

«Тот, у кого больше денег, будет господином над людьми, а происхождение не будет обеспечивать царским титулом» (преодоление традиционной аристократии).

«Люди сконцентрируют свои интересы на приобретении богатства, пусть даже и нечестном. Всякий человек будет воображать себя равным брахману» (претензии свободной академической культуры; высокомерие невежества). «Люди только из–за страха смерти и боязни бедности сохранят форму (видимость) культа. Женщины не будут любить мужей или родителей. Они станут эгоистическими, подлыми, отдалившимися от центра и лживыми, и будут притягиваться к беспутным мужчинам. Они станут простыми объектами полового распада».

Если актуальность такого предсказания Вишну–Пураны трудно оспаривать, то из–за их общего смысла нужно было бы принять за ориентир то, что было изначальным состоянием, которое человечество постепенно утратило. Но какое значение сегодня смогли бы иметь для большинства такие слова, как «век сути» и «золотой век»? К сожалению, они сведутся к простым, пустым мифологически–литературным воспоминаниям.

В данном тексте стоило бы отметить два дальнейших мотива, немного смягчающих мрачные перспективы тёмного века. Мы на них только укажем. Первое – это та мысль, что тот, кто, родившись в Кали–юге, несмотря ни на что, сумеет признать истинные ценности и истинный закон, соберёт сверхъестественные плоды, труднодостижимые в более лёгкие времена. Этот «героический пессимизм», как сказал бы Ницше, не является чуждым тому же христианству. Второе – это то, что и у Кали–юги в более обширном циклическом космическом развитии будет свой конец. Общее изменение настанет не просто из–за человеческих действий. Последует восстановление, новое начало. Мы надеемся, что так будет, и нам не придётся по–настоящему дойти до самого конца этой наклонной дороги с теми её «удовольствиями», что приготовила нам «атомная эра».

Il mondo è piombato in un’età oscura //Il Roma, 14 января 1954 г.

СООБРАЖЕНИЯ ОБ УСКОЛЬЗАЮЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ

Ранее нам нужно было сформулировать теорию «рас духа», что подразумевало выделение основных типов и видов поведения человеческого существа. Для этого мы среди прочего сослались и на древние традиции, и поставили определённые характеры в символическое соответствие с планетами, божествами и элементами: так, мы говорили о расе солнечного человека, о теллурическом, лунном, афродитическом, дионисийском человеке и так далее[51][51]
  См. Ю. Эвола. Указания по расовому воспитанию // Ю. Эвола, Ф. Шуон, Р. Генон. Касты и расы. – Тамбов, 2010. – прим. перев.


[Закрыть] .

Если бы сегодня нам снова пришлось обратиться к этой области, то мы заметили бы, что в прошлый раз мы забыли описать особый тип, в настоящее время распространённый как никогда – тип, который мы могли бы назвать меркурианским человеком или, выражаясь более понятно, расой ускользающего (sfuggente) человека (это то же самое, потому что Меркурий, или «ртуть», взят здесь в качестве символа неустойчивой, неуловимой, преходящей природы).

Вполне известно, какое разъедающее действие события последних лет – сама война и послевоенное время – оказали на человеческий дух, и, к сожалению, у нас в Италии оно даже виднее, чем где–либо. Но в этой области можно пойти дальше. Если бы можно было выделить реальные, общие и единообразные, встречающиеся понемногу среди всех европейских народов, а также в США, психопатологические изменения человеческого типа настоящего времени, то мы могли бы говорить почти что о новой расе: а именно, о расе ускользающего человека.

Для начала для общей характеристики нового типа послевоенного времени достаточно использовать термин «моральная анестезия». Озабоченность «не потерять лицо», элементарное чувство уважения к самому себе почти что исчезло. Выражаясь точнее, и ранее нельзя было признавать «характер» в каждом человеке. Но и у тех, у кого его не было, существовало чувство того, какими им следовало бы быть, а также чувство того, каким является нормальный человеческий тип вообще. Но у большого количества людей оно уже отсутствует: они по–настоящему неустойчивы, неискренни, бесформенны, преходящи. У них больше нет собственных стандартов. Их моральное чувство именно что «анестезировано».

Наоборот, по отношению к принципам последовательности и чёткой линии они зачастую демонстрируют почти истеричную нетерпимость.

Впрочем, продемонстрированная несостоятельность не касается тех проблем в высшем смысле, которые не представляют каждодневной жизни. Она типична для обыденного существования, вплоть до мелочей. Мы говорим, например, о неспособности держать обязательство, данное слово, взятое направление, выполнять определённое намерение (написать, позвонить, ответить, заняться какими–то вещами). По отношению ко всему тому, что связывает, что влечёт за собой какую–то ответственность перед самим собой, данный тип нетерпим. То есть, он говорит, но не делает, или делает другое, в общем, ускользает – и вести себя так ему кажется естественным, не вызывающим возражения. Он даже удивляется, если кто–то чувствует себя задетым таким поведением и попрекает его.

Тревожит всеобщий характер такой способности. В последние времена она завоевала и общественные слои, в которых до вчерашнего дня господствовала весьма иная линия: например, среди аристократии и ремесленников. Ускользание, невыполняемые обещания, неточности, уход от ответственности даже в мелких и глупых вещах: это встречается крайне часто уже и в этих кругах. И стоит заметить важную вещь: не то чтобы так поступали намеренно – например, чтобы обеспечить собственную выгоду. Нет, это происходит спонтанно, иногда даже во вред себе, из–за подлинного внутреннего падения. И таким же образом многие, которых мы ещё вчера считали друзьями, сегодня стали почти полностью неузнаваемыми. Можно сказать, что существует «экзистенциальный» факт, который настолько сильнее их, что часто они даже не отдают себе в этом отчёт.

Описание этого явления также можно продолжить, сказав о его отражении в структуре психики. В человеке «ускользающей расы» обнаруживается реальное психологическое изменение. В этом плане можно было бы использовать соображения, высказанные Вейнингером, относительно существующего отношения между этикой, логикой и памятью. В нормальном типе эти три вещи объединены, потому что характер выражает ту же внутреннюю последовательность, что проявляется равным образом в логической строгости и в том единстве жизни, которая позволяет помнить, сохранять в памяти, сознательную связь с собственным прошлым. Согласно Вейнингеру, как раз эта совокупность способностей характеризует мужскую психологию по сравнению с женской, которая, напротив, в принципе текучая, менее логическая, ненаправленная, управляющаяся в большей степени импульсами, чем строгой логикой и этикой.

Итак, «человек ускользающей расы» кажется больше женщиной, чем мужчиной. Другие характерные психологические черты, заставляющие подчёркивать его «моральную анестезию», – это ослабление памяти, лёгкость забывания, трудность концентрации, часто даже следование быстрым и кратким умозаключениям, рассеянность, перепрыгивание с одного объекта размышления на другой. Это явные следствия частичного распада, которые на уровне принципов и характера отражаются даже на самой этой способности.

Помимо общих факторов всякого послевоенного времени, образование ускользающего типа человека вызвали, вероятно, следующие два фактора: с одной стороны, это явление коллапса, обычно следующее за продолжительным напряжением (навязанным многим войной); с другой стороны, это крушение ценностей и идеалов, в которые верили до вчерашнего дня. Это явление, к сожалению, реально, и каждый, оглядевшись вокруг, может убедиться в этом. Эта констатация, конечно же, не является рассуждением о том, что этот тип представляет собой пример для других. Наставшие времена являются такими, что народы, в которых подобные разногласия смогли распространиться и приобрести почти что конституирующие черты, не смогут быть на их высоте. Мы надеемся на то, что вмешается какой–нибудь энергичный профилактический процесс, который сможет вновь восстановить единство, прежде чем будет слишком поздно.

Considerazioni sull’uomo obliquo //Rivolta ideale, 29 мая 1952 г.

БИЧ ПЕРСОНАЛИЗМА

Одним из предварительных условий по–настоящему эффективной организации национально ориентированных сил является преодоление персонализма. Персонализм является одной из неудачных наклонностей итальянского народа, в особенности его интеллектуальных слоёв, и сегодня эта наклонность вновь проявляется и даже подтверждается среди групп, близких нам по духу. И её последствия насколько очевидны, настолько и плачевны – это расколы, пустая трата энергии и разнообразные искажения.

В то время как нынешний момент требует дисциплины сил, координируемых в тесном блоке, и в первую очередь не индивидов, а идей и действий самих по себе, до сих пор слишком часто мы видим тенденцию осуществлять личные намерения, образовывать собственную группку, используя идеи прежде всего для того, чтобы продемонстрировать себя публике для обеспечения личных привилегий во имя создания некоторой сферы влияния. Так, хотя и в меньших масштабах, склонно вновь расти злое растение «иерархизма»; оно, говоря прямо, составляет противоположность всякой истинной иерархии – иерархии, незнающей персонализма, объективно определяющейся авторитетом, безличностно сообразовывающимся с принципом и с функцией, где каждый охотно пребывает на своём справедливом месте, без каких–либо отклонений, уловок и махинаций.

Таким же образом нам кажется, что сегодня распространена мания полемики в таком стиле реакции, который можно назвать почти что импульсивным, эмоциональным (uterina). Его основу составляют равным образом как персонализм, так и индивидуализм: здесь одна вещь на самом деле сопутствует другой. Очевидно, что если чувствуется необходимость почти что истеричных нападок на то или иное мнение, необходимость противопоставления формулы формуле, лозунга лозунгу, то при спокойном и объективном внимательном рассмотрении было бы нетрудно продемонстрировать, что причины противоречий на самом деле минимальны, что противоположности обязаны своим существованием не доктринальному и интеллектуальному аспекту, а в основном animus, иррациональному и аффективному фактору. Не могут признать, что в итоге здесь действует просто «комплекс неполноценности», потому что тот, кто действительно является чем–либо по своей ценности, а также по ценности собственной идеи, не испытывает необходимости нападать справа и слева, чтобы «самоутвердиться», не покоряется беспорядочной реактивности, не ищет любой возможный предлог, чтобы заявить что–то своё или противопоставить своё мнение чужому—напротив, он идёт по своему пути согласно стилю интенсивной мобилизации и действия, направленного на существенное и положительное, а не на случайное и отрицательное.

Как мы уже сказали, такая ориентация производит явные и далеко не конструктивные последствия. Например, мы видим, как в среде прессы определённого рода на одинаковой основе рождается то одно, то другое периодическое издание, и почти всегда потому, что тот или иной человек хочет застолбить свою личную сферу влияния и «юрисдикцию». Но каких результатов можно было бы достигнуть, если эти отдельные возможности были организованы воедино на основе фундаментальной доктринальной ясности и, далее, стиля дисциплины долга активной безличности? Система «групп», определённых личными интересами или простыми лозунгами вместо идей, сегодня приводит очень многих к поведению, внушающему фундаментальные подозрения. Так, почти невозможным стало понимание, что существуют свободные существа, идущие непосредственно по своему пути. Напротив, начинают спрашивать «кто стоит за ним?», пытаются обнаружить, на службе каких интересов, каких «комбинаций», каких групп или группок стоят идеи, которые человек защищает и вещи, которые человек говорит. Отсюда естественный переход в сплетни и слухи, скатывание на несущественный уровень интриг и скандалов, – в том числе и потому, что этот уровень больше пригоден, опять же, для полемики, нападок и персонализма. Здесь нет смысла приводить известные всем примеры. Таким же образом нет смысла указывать на то, как часто такое поведение, включающее подозрения и интриги, искажало положение вещей и только помогало противникам, заставляя уделять внимание тому, что для некоторых может быть только способом, но никоим образом не целью и нерешающим мотивом.

Тому же индивидуализму всегда свойственно сектантство и концепция «загрязнения». Например, факт публикации в одной, а не в другой газете зачастую автоматически создает несовместимость из–за самой системы личных групп: многим становится трудно видеть, какие именно идеи защищает автор, противоречит он самому себе ли или нет, и только это считать основным и серьёзным. Напротив, претендуют на «создание своей группы» и тогда, когда не имеют ни причин, ни цели, в этом случае отходя от фальшивой «непримиримости»: ФАЛЬШИВОЙ, потому что ставка делается прежде всего на функцию индивидов.

Искажения, вкратце упомянутые нами, являются плачевными в любом политическом климате. Но в настоящий момент они являются роскошью, которую мы действительно не можем себе позволить. Мера, в которой их можно будет устранить или превратить в основу новой серьёзности и интенсивности, будет также мерой реального прогресса в движении национального возрождения.

Il flagello del personalismo //Rivolta ideale, 1951 г.

ЛИЧНОСТЬ И БЕЗЛИЧНЫЙ ПРИНЦИП

Не безжизненный индивидуализм либерально–демократического Запада, но отбор на основе аристократической ориентации может быть нашим идеалом. Часто утверждают, что европейская цивилизация по своей сути является цивилизацией личности, и что в Европе в нынешнюю смутную эпоху прежде всего стоит задача защищать ценности личности.

Это формулу охотно повторяют, не заботясь, однако, об уточнении её смысла. Возможно, она верна, если понимать её, говоря о противостоянии: то есть, в смысле борьбы с коллективизмом, механицизмом, стандартизацией, бездушностью современного существования. Но всё становится менее ясным, когда мы начинаем говорить об индивидуализме, гуманизме и либерализме – ввиду того, что они также противоположны вышеуказанным тенденциям на основе ценностей, похожих на те, что и называют, собственно, ценностями личности.

В этом отношении существует недоразумение, особенно явное в самое последнее время, и особенно в политической области, в которой защита личности основана преимущественно на концепции естественного права и где она стала более или менее синонимом защиты «прав человека» в наиболее смешанном, неразборчивом и демократическом смысле.

Таким образом, будет уместным продемонстрировать, как именно определяются ценности личности, их пределы, и как эти ценности на самом деле соотносятся с европейской традицией.

Необходимой предпосылкой этого является умение различать между «личностью» и «индивидом».

Индивид в строгом смысле этого слова соответствует идее абстрактного, бесформенного, численного единства. Этимологически слово «индивид» означает то, что нельзя разделить—как до вчерашнего дня думали, что нельзя разделить атом. Как таковому, ему не присуще никакое качество, откуда ему несвойственен и принцип истинной разницы. Если рассматривать людей просто как «индивидов», то можно принять, что все они равны, и таким же образом можно приписать им равные в их абстрактности и всеобщности права и обязанности. Это как раз и определяет направление, свойственное теории естественного права, либерализму и общественному индивидуализму. Это именно то направление, которое нужно назвать разрушительным, если о разрушении можно говорить в том случае, где в совокупности становится главным её атомное многообразие, то есть чисто количественный, численный аспект.

Из этих простых соображений уже можно понять, что в той мере, в которой «защита личности» имеет индивидуалистическую основу, не следует обманываться насчёт твёрдости защищаемых положений. Если структуры мира количества – заканчивающимся пришествием массового человека – губительны для всего того, что составляет личность, то именно индивидуализм и либерализм создали первые трещины в традиционном мире – как в идеальной, так и в исторической области. Вначале царства количества лежит индивидуализм.

Но и в другом отношении маловероятно, чтобы индивидуалистический элемент в западной цивилизации не оспаривал всё то, что составляет личность. Что преимущественно понимается под «культом личности» в области культуры? Верно, что речь идёт не об общественном атомизме, а всегда о субъективизме с совершенно недостаточными духовными или даже только этическими основами—напротив, преобладает эстетство, лишённая корней оригинальность, творчество без глубокого смысла; а в низших случаях—анархическая свобода, бахвальство, нарциссизм, «аутизм» (то есть мания собственного Я). Впрочем, как мы говорили в другом месте, к этому же можно прийти и при развитии некоторых аспектов Возрождения—это своего рода побочный продукт. Но уже и в самом Возрождении можно было наблюдать многочисленные и значительные влияния индивидуализма как в области искусства, так и в области политики.

Теперь перейдём к личности. Будет ли допустимо и здесь обратиться к этимологии? Нужно заметить, что слово «личность» (persona) в древности было синонимом маски. Актёры при исполнении некоторой роли принимали имя маски—при такой точке зрения, происходящей из вполне законной перестановки, всё конкретное и значительное представляет собой форму выражения или проявления высшего принципа, который и должен быть признан истинным центром человеческого существа. «Маска» —это что–то весьма конкретное, очерченное, профилированное. И личность как концепция отличается от простого индивида тем, что имеет собственную природу, что является определённой и склоняется к однозначному, уникальному выражению, в котором Я является только самим собой и принадлежит только самому себе. Мир личности—это, таким образом, по своей сути мир качества и разницы, мир типов и форм, хотя и различной степени интенсивности, что соответствует отношению между «силой» и «действием» в средневековой антропологии, и что составляет естественные предпосылки органичных и иерархических отношений между людьми.

Как индивид, личность в некотором роде закрыта по отношению к внешней стороне – не абстрактно, но из–за предела своей собственной природы. Однако она, в отличие от индивида, не закрыта по отношению к высшему. Личное существо не «есть» оно само, но оно «имеет» себя самого (связь между актёром и его частью); это «присутствие» в том, что есть, а не сращение с тем, что есть. В принципе, человек – это личность настолько, насколько он может командовать собой, давать себе закон и форму свыше и изнутри. Отсюда происходит некоторая автономия ввиду того, что в этих условиях личность, чтобы быть таковой, требует сущностной связи с чем–то большим, чем личное. Без этой связи личность на самом деле становится «индивидом», изолированным и лишённым связи, и уже не обликом, ибо облик означает выражение, а выражение отсылает как раз к тому, что стоит за формой, к тому, для чего форма является лишь символом.

Отсюда происходит нестабильный, временный характер всего того, что является индивидом и индивидуализмом. Человек может сопротивляться всему тому, что безлично в отрицательном и устраняющем смысле настолько, насколько теснее его связь с тем, что имеет тоже безличный, но в то же время, напротив, сверхличный характер. Если эта связь ослаблена, начинается индивидуалистическая фаза. Сначала может появиться впечатление, что ценности личности сохранились и, наоборот, признаны, потому что центр, так сказать, переместился ближе к внешней стороне. Это и есть позиция, свойственная культурному гуманизму и аналогичным явлениям, изученным нами в другом месте. Но когда существует только этот критерий – то есть без отсылки к традиции, к дистанции и не только земным перспективам, к стремлению к безусловному, – то при защите ценности личности прибегают к различным шатким и неустойчивым способам, потому что речь идёт не больше чем об остатке, а глубоких корней и силы изначального уже нет. Это, впрочем, кажется довольно ясным в последние времена: индивидуализм заканчивается пустотой субъективизма и эстетства, и западному либерализму приходится постепенно отступать, с зыбкой возможностью реванша, перед влияниями обезличенного, коллективистского, общественного или механицистского характера. Усугубляющая всё это доктрина «сверхчеловека», особенно в смысле д’Аннуцио, является последним эхом предыдущей переходной фазы, которая в определённом смысле ведёт своё происхождение из мировоззрения, свойственного Возрождению.

В случае «аутизма», то есть чрезвычайного состояния индивидуалистического Я и его самонадеянности, очевидно падение уровня и отклонение от высших, мужественных и созидательных ценностей истинной личности. Там, где действительно существует величие личности, видно больше произведение, чем автор; больше действие, чем действующий; больше монументальное, традиционное и объективное, чем «лирическое», «оригинальное» и «субъективное». Классический мир является дорийским, а не гуманистическим и романтическим. Здесь имеющее отношение к человеку представляет наготу и чистоту природных вещей: в истории, в искусстве, в политике, в аскезе, во всех степенях существования. Можно привести пример той же активной анонимности средневекового ремесла—ибо, например, почти ни один из великих соборов готического периода, несущих определённые знаки безукоризненного искусства и строгой духовной, если даже не инициатической, традиции, не имеет переданного имени автора. Можно вспомнить также о специфических формах Древнего Рима, из–за которых историк с полным основанием может называть древнеримскую цивилизацию «цивилизацией анонимных героев». В других культурах тот же стиль анонимности осуществлялся также и в области спекулятивной мысли, и он казался отмеченным именем индивида. Впрочем, разве не значительна частота обычая оставления собственного имени, согласно тому пониманию, что здесь идёт речь об индивиде только в такой функции или призвании, где личность называется согласно высшему обязательству? Также и в области героизма, в противоположность романтической концепции «славы», можно вспомнить то, что ещё принц Евгений Савойский говорил своим офицерам в момент опасности—что у них есть право на жизнь только в том случае, если они умеют подать другим пример, но они должны делать это так просто и естественно, чтобы никто потом не мог их этим попрекать.

Но при рассмотрении всего этого стихийно спрашиваешь себя, принадлежит ли это только одной ментальности, чтобы можно было с полным правом называть его только европейским? Это сомнительно, и тезис «европейской традиции личности», конечно же, не может быть подтверждён. Придерживаясь этого тезиса, положительное в опасной степени смешивают с отрицательным. Верно, что специфически европейский характер направления истории культуры состоит во всём том, где подчёркивается «оригинальность» отдельного человека, где его субъективность, его «человечность», его мысль находится на первом плане; согласно такой историографии, «свободная творческая личность» в своей типичности определила европейское наследие и была специфическим завоеванием нашей позднейшей цивилизации. То, что здесь мы остаётся в области переходных форм, практически не учитывается.

Можно пояснить, что происходит в случае типичности. Типичность отмечает точку встречи между личностью и сверхличностью; предел, соответствующий её совершенной «форме». Возможно, в терминах платонизма эта точка зрения более очевидна. Личность прекращает быть маской – и, таким образом, также и «личностью» в узком и ограниченном смысле – там, где она полностью воплощает соответствующую идею, закон, функцию, и относится к значению, освещающему её и делающему её выразительной в более обширном контексте. В таком случае уже нельзя говорить об индивиде. Индивид исчезает, он начинает выражать то, что многие другие выражают несовершенно; в данном же случае это совершенство достигнуто. Индивид становится именно «типичным», что эквивалентно «сверхличностному». В силу дальневосточной максимы «абсолютное Имя уже не является именем» он также становится анонимным. И традиционность в высшем смысле – это своего рода миропомазание такой анонимностью или подготовка к ней в определённой культурной сфере. Было можно бы говорить также о универсализации и этернализации (овечноствлении, eternizzazione) личности: но у таких выражений есть один недостаток – они слишком часто используются в абстрактном философском или религиозном смысле, что делает реальный смысл ситуации малопонятным. Его лучше рассматривать в основном в терминах надындивидуального принципа и в себе самом; это больше–чем–человеческий принцип, который остаётся осведомлённым о своей природе и от своей «части» (своей «личности») восходит к совершенству «объективного» действия, полностью осуществлённого и соответствующего своей «идее» (в платоновском смысле) и своему значению.

Таким образом, видно, что существуют две концепции безличностности, между которыми существует связь по аналогии и в то же время оппозиция: одна в человеке является низшей, а другая высшей, одна принимает за предел индивида в бесформенности численного и одинакового единства, которое, умножаясь, производит анонимную массу; другая же – это типичная кульминация суверенного существа, «абсолютного человека».

И теперь можно видеть, как обстоят дела с «защитой личности» в сегодняшнем мире. И нужно спросить себя: полезно ли в целом выделять «ценности личности» в конценциональном смысле, или же лучше определить опасные искажения, которые в Европе во многих случаях объединились в таких ценностях? Очевидно, что это приводит к проблемам, как общим, так и специфическим, касающимся различных областей современной жизни и культуры—проблемам, которые здесь мы не можем рассматривать. Определённо, что сегодня из–за неотвратимого процесса отбора промежуточных форм ритмы ускоряются, и всё говорит нам, что личность, которая сможет поддерживать себя и, возможно, развивать формы нового стиля, нового поведения, будет способна полностью освободиться от индивидуалистических отношений и объединиться в сверхличностном. Напротив, господствующее и сегодня всё более угрожающее течение связано со стремящимися подорвать личность силами, которые уже нельзя сдержать при помощи простой защиты личности в гуманистическом, либеральном или буржуазном смысле, и которые стремятся вести человека с уровня личности далее в нисходящем направлении.