Текст книги "Империя Солнца"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Так как эта книга касалась животрепещущих проблем и получила резонанс также и заграницей, она спровоцировала общую тревогу в гвельфской и конформистской среде Италии. Но вскоре можно было констатировать, что ничего реального практически не произошло. Те представители фашизма, которые первоначально, до этого шума, поддерживали меня, оставили меня одного (среди них был и Боттаи, продемонстрировавший здесь ту же «верность», что и 25 июля). В то время у меня не могло быть прямых контактов с Муссолини, и, наконец, оказалось, что не было квалифицированных и наделённых достаточной властью и достаточным мужеством людей, готовых продолжить такую линию. Игра была закончена.

Всё это, таким образом, случилось в далёком 1927 году. После этого я не счёл уместным поднимать проблемы этого рода ни в своём журнале «Башня» (La Torre, 1930), ни в течение многих лет сотрудничества с Роберто Фариначчи: напротив, на первый план была выдвинута универсальная концепция Традиции. Наоборот, я, не колеблясь, занял твёрдую позицию по любым проблематичным ориентациям национал–социалистического «язычества». Например, на пресс–конференции в Вене в1936 году мне пришлось заявить, что вещи такого рода побуждают становиться католиками даже тех, у кого были скорее «языческие» склонности. И в более широкой среде, в Германии, моё основное произведение «Восстание против современного мира», также вышедшее на немецком языке, имело ценность ориентира, отсылая к традиционной точке зрения.

Тем более это имеет значение для послевоенной Италии. Если вы хотите знать мои идеи относительно нынешней ситуации, то я рекомендую обратиться к моей книге «Люди и руины», вышедшей в 1951 году с предисловием капитана Валерио Боргезе, [47][47]
  Валерио Боргезе (1906–1974) – итальянский военный и политический деятель, после второй мировой войны – один из лидеров итальянских правых. – прим. перев.


[Закрыть] написанной с намерением обеспечения основной ориентации возможного объединения правой среды – но не к произведениям предыдущего периода, написанных при иных обстоятельствах, и не к книгам технического и специального характера, чуждых политической области.

Темы, касающиеся «гибеллинства», освещены в «Людях и руинах». Здесь я ограничусь тем, что повторю, что сегодня этот термин является источником недоразумения, потому что его применяют в неправомерной интерпретации для утверждения политической идеи или идеи государства в светских и либерально–масонских, если даже не материалистических и антирелигиозных рамках. Ничего подобного не принадлежит той линии, которую нужно было бы защищать при иных обстоятельствах. Точкой отправления и основой истинного государства должно быть признание духовных, священных и трансцендентных (в самом строгом смысле этих слов) ценностей – в противоположность всем идеям «имманентистских» философов более или менее либерального происхождения, включая Джентиле и Кроче, в противоположность всем масонским и республиканским заявлениям. Государство может противопоставить себя церкви, оспаривать её право быть высшим арбитром в области духа и этики, ограничивать гегемонистские претензии и несправедливое вмешательство только в той мере и, собственно, только потому, что признаёт эти ценности в иной, но не менее законной форме, исключающей всё то, что может нанести ущерб утверждающей, мужественной и дифференцированной концепции существования.

Таков был бы серьёзный фон возможного «гибеллинства». Но, опять же, принимая во внимание нынешнюю ситуацию, задача такого рода кажется совершенно утопической. Если сначала не решена чисто политическая задача, то есть задача восстановления истинного государства (что предполагает триумф чисто правой мысли над всякой демократией и марксизмом), бесполезно нацеливаться так высоко и пытаться решить духовные и трансцендентальные задачи. Может остаться только приблизительное «гибеллинство» скромного масштаба: оно означает сопротивление наглым вмешательствам клерикалов и гвельфов в область политики даже в нынешнем демократическом климате и учёт того веса, которым в Италии обладает католицизм и христианство как общественная сила, в то же время без иллюзий относительно явного упадка уровня их духовных сил. Всё более очевидно, что в сегодняшнем католицизме действительно духовные ценности – ценности чистой трансцендентности, аскезы, созерцания – уходят с первого плана, вытесняемые моралистической и чисто набожной озабоченностью. И в то же время, кроме некоторых случаев наглого сговора с левыми силами, кажется всё менее вероятным наличие существенных оснований для клерикализма, потому что в сегодняшнем мире в этом отношении не существует никакого блока сил, который мог бы предложить ему конкретную основу и при этом получить благословление церкви.

Таким образом, сегодня не стоит говорить о гибеллинстве в собственном смысле слова. Высшие проблемы мировоззрения, различных форм Традиции, философии истории могут предложить только группы учёных, но ни одна из существующих партий. Всё же желательной и возможной была бы некоторая линия дистанции и достоинства. Мы не сказали бы, что имеет смысл реальный страх или интерес по отношению к церкви и играм гвельфского политического католицизма именем не Традиции в высшем и суровом смысле, а скорее чистого общего «традиционализма» – для нас синонима конформизма, буржуазной посредственности, ханжества, мелкой морали вместо великой морали, и так далее. Всё это, не отрицаю, может иметь вес на избирательном уровне – возможно, также и на уровне мелкой парламентской тактики. Но я сильно сомневаюсь, что здесь, во многом перестроившись, можно добиться успехов на основе эффективной, успешной конкуренции, учитывая деятельность по подкупу, давно организованную на этой же самой основе мощными средствами христианской демократии в обширных слоях народа и итальянской буржуазии. Это моё личное мнение.

Этого достаточно для сущностного освещения рассмотренных аргументов и демонстрации того, что комплексы по этому поводу могут родиться только у плохо информированных людей или у имеющих на то те или иные причины. Наконец, иногда случающиеся, зачастую с добрыми намерениями, искажения на основе не вполне умышленного и далёкого от любого чувства реальности «поведения» молодёжи не должны нанести ущерб собственному значению, которое само по себе должно содержать некоторые мысли с точки зрения тех, чьи интересы не исчерпываются областью непосредственных и близких вещей, если только существует достойное замечания количество таких людей. Для лучших времён, если таковые наступят, было бы хорошо, если бы некоторые основные положения не были окончательно забыты.

Il razzismo e altri orrori //L‘italiano, май 1959 г.

О МОЛОДЁЖИ

Один из основных признаков упадка нынешнего итальянского общества представлен «мифом» молодёжи – ввиду важности, предоставленной молодёжному вопросу в сочетании со своего рода тихим обесцениванием всех «немолодых». Можно сказать, что сегодня педагог и социолог боятся потери контакта с «молодёжью» и не отдают себе отчёта в том, что они сами таким образом впадают в своего рода «инфантилизм». Именно молодёжь должна чему–то научить нас и показать нам новые пути (так высказывались демократически–христианские парламентарии), в то время как те, у кого уже есть реальный жизненный опыт, должны отойти в сторону. Это совершенно противоположно нормальному положению, существующему даже у первобытных народов. И это видно по телевидению, принимающему форму, удовлетворяющую проявления и волнения такой молодёжи, даже когда они достигают пиков абсурда и гротеска. У нас ощущают некоторое сожаление по поводу того, что школы «не совсем демократические», и поэтому были предложены «внутренние комиссии» по советской модели, по возможности с «педагогическим» итогом, чтобы поставить преподавателей на их справедливое место. Как и рабочие на фабриках, студенты занимают факультеты и школы по причине другого требования – не только чтобы им позволяли всё делать самим, но чтобы они при этом ещё и были защищены от полиции, и это считается истинным признаком «освобождённой Италии».

Нет сомнений, что мы живём в эпохе растворения, и что господствующие обстоятельства – это обстоятельства «жизни без корней». Общество не имеет значения – исчезли связи, регулировавшие его сущность. Связи, существовавшие в предшествующую эпоху, которая ещё сохраняется на других территориях, были всего лишь связями буржуазного мира и буржуазной же морали. Поэтому нам кажется естественным и законным, что поднимаются некоторые проблемы молодёжи. Но ситуация должна рассматриваться в комплексе: всякое действенное решение должно иметь значение для всей системы – то есть, также и для молодежи как таковой, иначе результата не будет.

Но какие–либо положительные инициативы со стороны огромной массы молодежи Италии сегодня априори исключены. Когда они заявляют, что их не понимают, то единственное, что можно было бы ответить – это то, что здесь нечего понимать, и что если бы существовал естественный порядок, то речь шла бы о том, чтобы поставить их на место, более или менее как это делается с детьми, когда их глупость становится надоедливой, назойливой и нахальной. К чему сводится их антиконформизм, их «протест» или «восстание», сегодня уже видно: у них нет ничего общего с анархистами, жившими несколько десятилетий назад, которые по крайней мере думали, что знают идеи Ницше, Штирнера или других, которые в художественном плане и в плане концепции мира восхищались футуризмом, дадаизмом или Sturm und Drang, что первым стал продвигать Папини.

Сегодня среди нас мятежниками являются так называемая «вульгарная молодёжь» (sciapi) и битники. Среди их представителей встречаются фанаты обоих полов, обожающие повопить на концертах, фанаты так называемых «исполнителей» –эпилептиков, любители коллективных сборищ, где кричат «йе–йе» и дёргаются, как марионетки, поклонники shake, любители «записей» на дисках… Изучите лица этих людей, и у всех без исключения вы обнаружите рассеянное выражение лица или иные подобные признаки, начиная с их же идолов (мы можем сослаться на пару певцов и кумиров наших «битников»). Говоря об идеологическом восстании, мы видим, что эта молодёжь думает, что может «вести войну при помощи гитар». Их восхищает лозунг «занимайтесь любовью, а не войной», выдвинутый, кажется, посредственным пацифистским философом Б. Расселом. Что ж, если речь идёт о серьёзном восстании (ещё «без знамени», без минимальной способности возразить кому–то), как в случае североамериканских хиппи, считающих нынешнюю цивилизацию «разложившейся и бесчувственной, полной тоски, притворного благосостояния, конформизма и лицемерия» и не видящих путь выхода в себе самих, то разве такие «мятежники» не должны были бы, напротив, принять в качестве лозунга формулу доброго Маринетти «Война – единственная гигиена мира» и добавить такие мотивы, как «Слава атомной бомбе», чтобы сделать в конце концов наш мир tabula rasa?

С другой стороны, несомненно, что по прошествию ряда лет, столкнувшись с необходимостью что–то делать, с материальными и экономическими жизненными проблемами, эта ставшая взрослой «молодёжь» быстро адаптируется в стандартной профессиональной, производственной, общественной и супружеской рутине, благодаря чему перейдёт от одной формы ничтожества к другой.

Contro i giovani //Totalità, 10 июля 1967 г.

ИТАЛЬЯНСКИЕ ДЕВУШКИ

[…] Личная жизнь средиземноморских женщин почти без исключения ориентирована весьма односторонне, и, скажем честно, примитивнее по сравнению с мужчиной. Мы весьма далеки от того, чтобы превозносить маскулинизированную женщину или «подругу»: и всё же является фактом, что средиземноморская женщина почти всегда пренебрегает формированием собственной независимой жизни, своей личности, независимо от озабоченности сексом, – настолько, что может позволить в этой области определённую свободу и поддерживать линию беспринципности, сравнимую, например, с поведением берлинок, венок или датчанок.

Внутренняя же жизнь большой части наших девушек, напротив, исчерпывается как раз озабоченностью сексом и всем тем, что может служить для поддержания хорошего внешнего вида и привлечения мужчины в свою орбиту. Мы часто видели женщин и девушек, ещё державшихся за семью как за защитную ограду, но в то же время разрисованных и оснащённых так, как в северных странах не делают даже professionals. [48][48]
  Профессионалки (англ.) – прим. перев.


[Закрыть] И достаточно рассмотреть один момент, чтобы заметить, что, несмотря ни на что, их единственной заботой остаётся мужчина и отношения с ним. Это тем более явно, насколько всё это скрыто во всякого рода буржуазных ограничениях или в сознательном, рационализированном управлением уступками мужчине. К этому сегодня ввиду соответствующей склонности мужчин добавляются весьма понятные осложнения.

Каждый день на улицах большого города можно видеть, что девушка, проходящая перед группой молодёжи, сопровождается «интенсивным» разглядыванием – как будто бы вокруг так много дон Жуанов или изголодавшихся по женщинам мужчин, которые провели целые годы в Африке или Арктике. Она же, вовсе не делая тайны из всего своего женского качества, выражающегося во внешности, походке, одежде и так далее, принимает вид высшего равнодушия и «холодности» (даже если речь идёт о всякой ерунде; в ней трудно найти что–либо женское, кроме чисто биологического качества, будто бы она чисто случайно родилась женщиной) – до такой степени, что наблюдатель подобных комических сцен мог бы всерьёз спросить, действительно ли все они не могли придумать ничего лучше.

Некоторый тип мужчин – к сожалению, очень распространённый среди нас – из–за непосредственного и, скажем честно, примитивного характера своих эротических наклонностей пугает женщину и вынуждает её к защите, тем самым поощряя всяческие вредные осложнения: вредные, в первую очередь, для него самого. Когда женщина, с одной стороны, думает только о возможных отношениях с мужчиной и о впечатлении, которое она может произвести на мужчину, а с другой – чувствует себя желанной и преследуемой добычей, она должна быть очень внимательна к каждому фальшивому шагу и адекватно «рационализировать» все свои отношения и уступки.

Но, даже оставляя в стороне эти внешние обстоятельства, в которых виноват мужчина, распространённому женскому типу всё же свойственно по–настоящему фальшивое поведение. Можно утверждать, что в 95 % случаев, когда девушка уже внутренне готова сказать «да», она почувствовала себя бы удручённой, если бы стала вести себя соответственно решительно, не обрекая мужчину на целый ряд сложностей эротико–сентиментальной viacrucis. [49][49]
  Крестный путь (лат.), в переносном смысле—дорога страданий. —прим. перев.


[Закрыть] Она боится, что иначе не будет выглядеть «серьёзной» или «приличной», тогда как с высшей точки зрения именно такая неискренность и искусственность является признаком малой серьёзности. На аналогичной основе развивается смешная практика флирта, ритуал «комплиментов», «ухаживаний», обязательной «галантности» в стиле «может быть, да, может быть, нет». И если во всём этом, почти что в психологической проституции, мужчина не чувствует оскорбление своего достоинства, которое, в конце концов, должно было бы заставить его спросить самого себя, стоит ли игра свеч, то это демонстрирует влияние, которое оказали на наш пол не самые лучшие расовые компоненты.

То, чем женщина может быть соответственно и, так сказать, в натуралистическом плане, как «жена» и «мать», мы здесь не будем обсуждать. Однако несомненно, что в том, что касается всего остального, итальянской девушке во многом стоило бы «исправиться» согласно стилю искренности, ясности, смелости, внутренней свободы. Это, естественно, невозможно, если мужчина не поможет ей в первую очередь почувствовать, что, при всей своей важности, любовь и секс могут быть только частью, подчинённой высшим интересам; и, во–вторых, прекращая всё время изображать дон Жуана или человека, который никогда не видел женщину: потому что, нормальным образом, в паре именно женщина должна искать и просить мужчину, а не наоборот. […]

Le ragazze italiane //Il Roma, 24 августа1952 г.

РЕЛИГИЯ И ПОЛ

Во всякой великой религии можно различить две стороны. Первая, которую можно назвать мистической или вечной, обращена ввысь и стремится к установлению некоторой связи между человеком и духовным, трансцендентным состоянием. Вторую сторону можно назвать «общественной» или моральной: она состоит из совокупности норм поведения. В то время как первая сторона является основной и составляет вечное ядро всякой религии, вторая в некотором смысле случайна и изменчива, потому что ощущает на себе влияние разнообразия народов и обществ и исторических случайностей.

Проводить это различие важно для общей ориентации, но оно также и в интересах религиозной традиции. Действительно, оно препятствует тому, чтобы в момент кризиса, когда критика демонстрирует относительность и непостоянность некоторых норм и предписаний, которым присуждена абсолютность божественного закона, она затрагивала бы и высшую часть религии, действительно обращённую к высокому.

Эта предпосылка необходима для проблемы, которой мы хотим посвятить здесь несколько кратких рассмотрений, то есть проблемы концепции пола, свойственной религии, восторжествовавшей на Западе. Таковая концепция страдает смешением областей (что характерно для христианства), которое лишь частично удалось предупредить усилиями теологов. Мы говорим о смешении норм, у которых есть аскетическая цель, и которые направлены на небольшое призванное к этому меньшинство, и норм, которые, напротив, должны иметь значение для мира и для масс. Если мы обратимся к другим религиям – здесь можно рассмотреть иудаизм, древнюю религию персов, ислам, брахманизм – в том, что касается второй области, они были далеки от проповеди и осуждения всего того, что касается естественного порядка. Так как здесь природа мыслилась как божественное произведение, закон, данный тем, кто живёт в миру, стремился к сакрализации всякой деятельности, всякого импульса и всякого учреждения, то есть к связи с высшим, что, в некотором роде, преображало и придавало духовный фон всему, что человек делает. То, что христианская апологетика говорит о «язычестве» нехристианских или дохристианских религий, приписывая им подчинение всему, что есть «природа», является простой фантазией, так как всякому религиоведу известно, что в этих культах обычаи и священные нормы сопровождали всякое проявление жизни, как индивидуальной, так и коллективной. И это также справедливо по отношению к вещам, относящихся к полу и женщине.

В христианстве точка зрения на эти вещи иная. В нём весьма заметна попытка внедрить в мирскую жизнь нормы, законные только на аскетическом плане. Если мы захотим продемонстрировать примеры, единственной трудностью была бы трудность выбора. Таковы предписания любить своих врагов, подставлять другую щёку тому, кто дал вам пощёчину, не заботиться о завтрашнем дне и жить, как цветы на полях и птицы в небе, итак далее, вплоть до тех принципов, в которых некоторые нынешние «левые» католики хотели бы видеть христианское оправдание пацифизма и социализма, если даже не коммунизма. Все эти нормы могут иметь значение для того, кто имеет аскетические призвания и призвание к «святости», но не для того, кто живёт в миру. Общество вовсе не упорядочивается такими нормами – наоборот, никакое общество с ними просто невозможно. И, в действительности, если существовали христианские государства, то ещё не существовало никакое истинно христианское государство, то есть сформированное практически и строго согласно высшим принципам евангелической морали. То же касается и пола. С аскетической точки зрения можно порицать пол и установить идеалом умеренность. Но делать из этого норму для жизни в мире, напротив, нелепо. Здесь мы вновь видим смешение двух разных областей. Различными способами теологи заставили ослабеть этот дуализм между естественным и сверхъестественным миром, характерный для первоначального христианства. Но в том, что касается пола, остались в гибридной и парализованной позиции: моралистический предрассудок относительно сексуальности, а скорее своего рода «теологическая ненависть» (Парето) к ней, тесная связь между сексуальностью и грехом – это характеристика всегда присутствовала в религии, возобладавшей на Западе, что так контрастирует с другими ранее упомянутыми креационистскими религиями, ибо, как мы указали, они хотели сакрализовать сексуальность, а не клеймить её с пылом и не подавлять.

Функция деторождения часто прославлялась как отражение в человеке созидательной божественной власти. Для каждого христианина это показалось бы богохульным: ислам рассматривает призывы к Богу в течение полового акта, в древнем Иране благодарили бога, дававшего максимальный пыл при совокуплении, знаменитые формулы индусов заставляют вмешиваться в союз полов космические и священные символы, и так далее. Мы даже не говорим о таких течениях, как дионисизм, признававший мистические возможности в сексуальном экстазе. Известно, что тот же Платон ставил порыв эроса близко к различным видам божественного, пророческого и инициатического энтузиазма.

Если мы скажем, что следов всего этого в христианстве найти нельзя, то мы услышим только повторное возражение, что христианству известен брак как таинство. Но в действительности здесь виден тот же самый гибрид, который, как мы показали, играет незначительную роль. Прежде всего, брак как таинство является в католической традиции поздней вещью. Эта форма была принята только к XIII веку и стала обязательной как таковая только с Трентским собором. Но, более того, брак мыслится христианством как pis aller, [50][50]
  Крайнее средство (фр.) – прим. перев.


[Закрыть] как временное средство, обязанное собой человеческой хрупкости, потому что, как говорит св. Павел, «лучше взять жену, нежели разжигаться». Если нет, то идеалом является целомудрие, умеренность: не «священный союз», но «целомудренный союз». Иной вид союза неизвестен.

Это подтверждается в той идее, что единственная цель брака – рождение, то есть сексуальность представляется слишком натуралистически и биологически: предаваться сексу для другой цели, даже между супругами, есть грех. Поэтому кажется, что характер таинства, предоставленный браку, не несёт в себе никакого изменения уровня, не даёт – как в уже продемонстрированной ориентации древних на сакрализацию – иных, духовных измерений в сексуальном опыте как таковом, оставляет его чисто природной необходимостью, имеющей в итоге только общественную важность: освящается режим общества, считающийся моногамным (также здесь видна относительность чисто общественной и моральной части религии, потому что явно Ветхий Завет санкционировал полигамию), который пытаются усилить при помощи принципа нерасторжимости брака.

В христианском мире последствием всего этого является состояние одичания из–за подавления всего, свойственного полу, с большим лицемерием, пока барьер наконец не рухнул. Таким образом, мы сегодня присутствуем при виде возбуждения всего того, что связано с полом и с женщиной, в весьма примитивном, пандемичном и опасном смысле. Поэтому пересмотр отношений между духовностью и полом становится необходимым.

Religione e sesso //

Il popolo Italiano, 8 сентября 1957 г.