Текст книги "Лицом к лицу"

Автор книги: Юлиан Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Нэд Ридингс по указанию своих шефов встретился с одним из влиятельных военных авиаторов. Тот внимательно выслушал предложения "Локхида" о продаже Индонезии новых реактивных самолетов, вскользь поинтересовался, кто получал раньше комиссионные, в каком размере. Согласно кивнул, когда Ридингс ответил, что никаких комиссионных "Локхид" никому не платил, прекрасно зная, сколько получал Дассад, и заметил, что в будущем ни одно частное лицо в Индонезии не будет иметь права получать комиссионные, поскольку ВВС создают свою компанию, которая намерена брать три процента с каждого контракта, "сущую ерунду", что-то около 160 тысяч долларов со сделки.

И началась битва за людей в ВВС – уже без помощи Дассада (надо уметь предавать друзей, если того требует дело). Была найдена "нейтральная" авиакомпания: ее купили на корню. Превратившись в филиал "Локхида", именно она платила "нужным" десять процентов комиссионных. Но конспирация прежде всего. "Локхид" не должен иметь никаких связей с этой "нейтральной" компанией. Поэтому в Гонконге была создана новая авиакомпания ЛААЛ. Выплата "комиссионных" с той поры проходила по "цепи": "Локхид" переводил комиссионные на счет "ЛААЛ (№06626-16348 в "Бэнк оф Америка", 101-я Вест-Севенс-стрит, Лос-Анджелес), после этого ЛААЛ зачисляла эти деньги для взяток на свой счет в Гонконге, а уж оттуда переводила в Сингапурский банк – для "нейтральной" компании, которая и отдавала комиссионные тем, кого удаюсь купить...

...На кого ставил концерн в своих заграничных акциях? Лишь на яростных антикоммунистов, сплошь и рядом с нацистским прошлым. Именно такого рода люди становились ключевыми агентами – вербовщиками концерна.

...Генерал Джулио Фанали, занимавший в правительстве Румора ключевой пост в авиации, был боевым летчиком Муссолини. Именно поэтому секретные службы США "посоветовали" правительству отдать ему, бывшему фашисту, пост министра в республиканском кабинете. Вполне "надежный" человек: связан с фашистом Боргезе – главарем крайне правых террористов, кандидатом в парламент от неофашистской партии. Именно к нему и подошли люди "Локхида". Генерал обещал помощь в приобретении Италией самолетов "Локхида", но взятку демонстративно отказался взять – немыслимое дело!

Однако когда по прошествии времени полиция проводила обыск на вилле Грациани, там, среди документов, которые крупнейший промышленник Италии не успел уничтожить перед скоропалительным выпетом за границу на своем самолете, были найдены счета, из которых явствовало, что те из правительства Италии, кто "отказывался" брать взятки непосредственно от "Локхида", принимали деньги от специального агента корпорации словно заработную плату: Джулио Фанали, столь драматично сыгравший отказ перед людьми "Локхида", брал свои 15 миллионов лир в год от Грациани.

А кто такой Грациани, наиболее доверенное лицо "Локхида" в Италии? Он служил в десантных войсках Муссолини, затем проходил практику в частях СС как диверсант, работал в германском посольстве в Риме, но служил себе, думая о будущем: продавал пропуска на передвижение по стране за 50 тысяч лир каждый. Деньги, полученные с несчастных, бежавших от фашистского террора, дали ему возможность приобрести документы и найти "свидетелей" его "партизанской" деятельности. С этими документами он пришел к американцам в 1944 году, получил их поддержку и начал сотрудничать в сфере бизнеса.

...Случаен ли скандал с "Локхидом", разыгравшийся не столько в США, сколько здесь, в Западной Европе? И да, и нет. Попытка увязать неизбежность разоблачений "Локхида" с "уотергейтским делом" слишком уж лежит на поверхности. Самовыворачивание людей "Локхида" носило форму прямо некоего аутодафе. А ведь сколько ни билась сенатская комиссия, расследовавшая дело концерна ИТТ, игравшего ключевую роль в свержении правительства Сальвадора Альенде, сколько ни старалась доказать его прямую связь с ЦРУ, ни один из лидеров корпорации не сделал заявления, которое бы проливало свет на то, как подготавливался контрреволюционный переворот.

Когда же сенатор Черч начал расследование дела "Локхида", сенсационные разоблачения – с именами контрагентов, адресами, номерами банковских счетов посыпались, словно рождественские подарки из мешка, принесенного Дедом Морозом, которого, правда никто в глаза не видел. Странный Дед Мороз! Откуда он, кто отрядил его в сенат с такого рода "подарками"?

При этом надо заметить, что сенатор Черч добивался выдвижения своей кандидатуры от демократов на выборах 1976 года. Сенсационное разбирательство дела "Локхида", как полагал он и его штаб, делано его общенациональной фигурой, не менее популярной, чем Хэмфри или тогда никому не известный аутсайдер Джимми Картер. Черч раскручивал дело, понимая, что оно, привлекая всеобщее внимание, выводит его в форварды.

Он, однако, недоучел фактор времени: борьба за лидерство на выборах предполагала забвение всех других дел, кроме борьбы за себя. Недоучел он и возможности массированного нажима: Киссинджер – теперь уже открыто – написал личное письмо верховному судье Эдварду Леви, в котором, подвергая, естественно, критике систему коррупции, указывал, что "опубликование имен, вовлеченных в дела "Локхида" и "Нортропа", нанесет серьезный ущерб США в вопросах международной политики".

Черч не мог не прислушаться к тем, кто стоял за Киссинджером, – слишком серьезные силы. В работе комиссии возникла пауза. Но тут случилось неожиданное: вдруг объявился Хаузер, сошедший уже со сцены и ЦРУ, и "Локхида". Он опубликовал свой сенсационный дневник о "работе" не только со Штраусом, но и с принцем Бернардом, и опубликовал свой дневник не где-нибудь, а в "Уолл-стрит джорнэл". Потом он дал интервью телевидению. И после этого Карл Котчиан, тогдашний президент "Локхида", открыл имена своих агентов в Японии. "Я полагаю, – заявил он, – что это принесет свои резоны для Соединенных Штатов". Словом, создавалось впечатление, что те, кто формировал новую администрацию, решили уже тогда собрать для себя новые команды в Европе и Японии.

Слушание дела "Локхида" продолжалось. Никсон уже ушел. И Форд, судя по всему, был обречен на поражение. Новая администрация, не выбранная еще, не известная еще никому, уже тогда думала не только о "домашних" делах, но и о своей внешнеполитической стратегии.

Что происходило в 1975 году в ФРГ, когда Хаузер выступал со своими сенсационными разоблачениями? Ситуация в обоих блоках бундестага была сложной, все более заметными стали трения между ХСС и ХДС. Близились выборы в бундестаг.

Что происходило в Италии, когда туда перекинулся скандал с "Локхидом"? Наращивание левых сил. Приближение выборов. Вполне реальным было создание единого кабинета левых. Что могло помешать этому? Дестабилизация, которая предполагала расшатывание общества, дабы возникла "тяга к сильной власти, способной навести порядок". Дело сделано – "выплескивают чернила" на бывшего премьера Румора, разоблачают его как агента "Локхида".

...Что происходило в Японии, когда люди "Локхида" раскрыли своих тамошних агентов? И там – предстоящие выборы, и там, следовательно, необходима дестабилизация, и там нужно подготовить к власти новых людей.

И в высшие эшелоны власти рвутся эти "новые люди" ЦРУ – "Локхида", словом, военно-промышленного комплекса.

Известно то, что "орехи" (на жаргоне мафии "сто тысяч долларов"), полученные от ВПК, дяди-взяточники вкладывают не только в земли, бриллианты, дома; а "шастают" и по аукционам в поисках того, что можно хранить вечно, Рембрандт и Рублев, Тициан и Репин...

2

...Договорились со Штайном начать классификацию ряда обнаруженных материалов, чтобы свести воедино главные вопросы: кого искать, в каких архивах, по каким годам.

Впору заводить портативную ЭВМ, ибо документы того стоят.

Вот, например, лишь часть отчета за 1942 год о "работе", проделанной ЭСТРР – "айнзац-штаб рейхсляйтера Розенберга": сначала в архиве Т.454/Р. II Вл. 8553 ф.ф. сообщается, что шефом подразделения в Белграде, Афинах и Салониках стал доктор Ботхер; в декабре 1941 года в Брюсселе и Амстердаме "трудился" доктор Вундер; именно он весной сорок второго был передислоцирован налаживать грабеж в Минск и Ригу, а затем в Киев и Харьков.

Именно этими "докторами", а также подключенным к ним "доктором" Энгельбахом лишь в период с 31 декабря 1941 года по 1 января 1943 года были инвентаризованы и похищены исторические архивы и библиотеки из Ораниенбаума, Петергофа и Нарвы. (На вагонах стояла маркировка: "Доставить в Берлин, в Прусский государственный архив".)

А в замок Кенигсберга и столь интересующий меня Кольмберг были отправлены коллекции живописи, Янтарная комната, коллекция мебели, собрание икон Петра I, "в с е г о 6 5 0 ш т у к" (я даю дословный перевод! Именно так сказано в нацистском документе о работах Грека и Рублева. – Ю. С.), собрание фарфора Екатерины II.

Из Киева в замок Анненхайм отправлено 125 ящиков с ценностями, во Франкфурт-на-Майне – 35 ящиков, из Новгорода во Франкфурт-на-Майне вывезено 6 ящиков, из Парижа в Анненхайм Доставлено 107 ящиков.

Только с 1 апреля по 1 июля сорок третьего года в Берлин поступило 306 ящиков с ценностями.

Одно время часть ящиков была складирована в берлинском районе (Вильмерсдорф). Там находилась "небольшая часть" – 4783 ящика с живописью, иконами, книгами, коврами, коллекциями!

Это – только в Берлине, в одном из его районов, в Вильмерсдорфе.

А сколько в других местах?

Как начинать крутить клубок? Где архивы, относящиеся к той поре, когда ящики с ценностями были передислоцированы в другие места? Кто их сопровождал? Кто принимал картины, книги, иконы в новых хранилищах и давал расписку о получении сокровищ культуры? Давалась ли расписка? Не могла не даваться. Значит, может быть, стоит искать в архивах тех районов и городков, где гитлеровцы укрывали краденое? Но в Баварии, например, это сделать крайне трудно: то там, то здесь арестовывают ответственных сотрудников бургомистратов, если даже и не бургомистров, – тот эсэсовец, этот гестаповец; тридцать пять лет Фемида играет с ними в жмурки.

Каждый, кто поднимает архивы в баварских городках, – подозрителен, особенно если дело связано с войною, с памятью...

Глава,

в которой рассказывается о памяти

1

...По дороге от Нюрнберга к Байрейту я снова натолкнулся на колонну американских грузовиков: набитые молодыми солдатами, они перегородили дорогу маневры НАТО; огромные танки, бронетранспортеры, джипы двигались в направлении границ ГДР.

Молоденький офицер махнул мне рукою, чтоб я прижался к обочине.

Я прижался.

– Куда это вы? – спросил я.

Парень, видимо, стосковался без английского языка, белозубо улыбнулся мне, ответил:

– Курс – на Эльбу.

– Но ведь Эльба в другом государстве...

Парень стремительно обернулся:

– Так ведь – учеба!

– А вы помните, где встретились русские и американцы в сорок пятом, когда добивали Гитлера?

– Да разве мы встречались с русскими?! – Парень удивился невероятно, даже глаза его округлились.

– Вы с какого года?

– С шестьдесят первого, а что?

Я не знал, как мне ответить ему. Это конкретное, жесткое, типично американское "а что?" поставило меня в тупик. Беспамятство – страшная штука; на беспамятстве может родиться фашизм, инквизиция; беспамятство – повивальная бабка тирании.

Я отчетливо, до мельчайших деталей, и по сей день помню командировку в США накануне празднования тридцатилетия нашей совместной победы над фашизмом. Я прилетел тогда от "Правды", и в первую же ночь в Нью-Йорке мне пришлось ответить на вопрос старого американца: "А что вы помните о прошлой войне?"

Мы-то помним. Мы и молоденького командира торпедного катера РТ-109 Джона Кеннеди помним, и то, что он спас товарища во время боя и за это был награжден боевой наградой (когда я днем позже встретился с помощником президента по военным вопросам генералом Честером Клифтоном, он рассказан, что Кеннеди, посмотрев в Белом доме фильм о своем катере, усмехнулся, заметив: "Слишком драматично, чтобы быть правдой, но хорошо хоть, что актер не имитирует меня, а просто-напросто воссоздает образ юноши, который считал своим долгом сражаться против нацистского агрессора, и хорошо, что создатели фильма помнят тех, кто погиб"). Мы помним и то, что предано забвению в Америке: рядовой первого класса Питер Ситник был награжден маршалом Коневым орденом Славы III степени приказом №060 по Первому Украинскому фронту от 13 мая 1945 года, славным солдатским орденом с выбитыми на нем цифрами: 274485. Где Ситник? Я не смог найти его в Штатах, никто не знал о нем, о его подвиге, никто не помнил солдата.

Мы – помним.

...Я стоял на обочине дороги, которая вела к границам социализма, и по этой дороге р ы ч а л и танки, и м и т и р у я удар по "красным", и вспоминал, как тогда, накануне торжеств Победы, я сидел в сенате, в кабинете Эдварда Кеннеди, и беспрерывно звонили телефоны, и сновали сотрудники штаба сенатора, и трещала пишущая машинка – словом, жизнь была отлажена так, как она обязана быть отлаженной по американским стандартам.

Кеннеди, воспринявший от убитых братьев умение формулировать концепцию словно эстафету, помог себе рубленым жестом руки:

– Мы обязаны помнить прошлое, чтобы ясно понимать настоящее и увереннее смотреть в будущее. Такую именно возможность дает нам победа над гитлеровцами, ибо это была наша общая победа, так как мы были союзниками, членами одной антигитлеровской коалиции...

Под "углом памяти" я и провел тогда поездку по США, и было это несколько лет назад, когда р а з у м за океаном все-таки превалировал над маниакальностью военно-промышленного комплекса и ему услужающих администраторов, одержимых ракетно-нейтронной "паранойей".

Помню встречу с одним из ведущих американских обозревателей – Питером Лисогором; он тогда был аккредитован при Белом Доме; во время сражения с гитлеризмом работал военным корреспондентом.

– Мы не знали войны так, как знал ее ваш народ, – говорил он мне в штаб-квартире американской журналистики, близкой к президенту, в вашингтонском "Нэшнл пресс билдинге". – Мы не пережили всего того, что пережили вы. Поэтому многие в Америке относятся к памяти о воине иначе, чем у вас... Путь – с точки зрения разума – сейчас один: это путь назад, к Эльбе, к победному апрелю сорок пятого... Если бы мы всегда придерживаюсь этого пути, не было бы ни войны в Корее, ни кровопролития во Вьетнаме, ни вооружения, ни балансирования на грани катастрофы.

(После того как значительная часть моих собеседников, к числу которых относились писатели и актеры, бизнесмены и журналисты просили не называть их имен в советской прессе ("мне не надо лишних осложнений"), я всегда спрашивал: можно ли передать их слова советскому читателю? П. Лисогор на мой вопрос ответит положительно.)

...Мультимиллиардер Дэвид Рокфеллер принял меня весной 1975 года на 56-м этаже "Рокфеллеровского центра".

– Да, победа над гитлеризмом была воистину великой победой, – сказал он мне, – и знаменательно то, что мы были боевыми союзниками в борьбе против общего врага. Отношения между нашими странами переживали периоды подъема и спада. Последние годы должны быть отмечены как период подъема. Двусторонние встречи принесли свои плоды. От конфронтации мы перешли к мирным дискуссиям. Я принимал участие во встречах с советскими людьми в Ленинграде, Тбилиси и Киеве, и я доволен этими встречами. Бесспорно, развитие торгово-экономических отношений между нашими странами должно идти рука об руку с разоружением: трудно, а точнее, невозможно одновременно следовать двумя путями – вооружаться и при этом развивать мирную экономику и торговлю.

...Адмирал Дэвиэс отвечает за контроль над вооружениями и разоружением в Государственном департаменте.

– Когда началась война, я ходил с конвоями к Мурманску, – рассказывал он, когда мы встретились в госдепартаменте. – Это была трудная работа: немецкие подводные лодки пробирались в центр конвоя, пускали ракеты, северное, свинцовое море озарялось зеленым светом, и в этом мертвом свете видно было, как пенилась вода, разрезаемая смертоносным телом торпеды.

Я помню, как взрывались наши корабли, как гибли в студеной воде люди молодые американские моряки, которые перебирались из Штатов в Канаду (это было еще до вступления США в войну против Германии) и оттуда отправлялись воевать против Гитлера. Как только эта страна (очень часто американцы говорят о своей родине именно так: "зис кантри". – Ю. С.) вступила в войну, наши молодые моряки сняли канадскую форму и надели нашу, американскую – мы стали вашими боевыми союзниками.

– В первые месяцы войны у вас были сомнения, – спрашиваю я, – выстоим ли?

Адмирал отвечает сразу же:

– У меня сомнений не было – я помнил урок Наполеона.

– Вы бывали в Мурманске?

– Нет. Я только видел этот героический город с моря – мы конвоировали корабли с вооружением и тут же поворачивали назад. Но я был в Ленинграде, уже после войны, я посетил Пискаревский мемориал – это поразительно: люди сражались за каждую пядь земли... да, такого страшного катаклизма, которым пережил мир тридцать лет назад, нельзя допустить более – никогда и нигде.

Вспоминая о тех далеких годах, мы воздаем должное памяти президента Франклина Делано Рузвельта. Воздают ему память и те американцы, которые п о м н я т. В Далласе, после того как я кончил заниматься интересующим меня много лет вопросом о ц е л е н а п р а в л е н н о с т и заговорщиков, убивших Кеннеди, американцы познакомит меня с федеральным судьей С. Хьюдж – той, которая стояла в самолете Кеннеди, а напротив нее был бледный Джонсон, и судья привела к присяге нового президента, и тихо было кругом, и жутко, оттого что случившееся еще не осознаюсь как трагедия и казалось страшным, навязчивым кошмаром.

На стене кабинета федерального судьи – большой портрет Ф. Рузвельта с дарственной надписью.

– Что вы хотите сказать о Рузвельте? – спросил я судью Хьюдж. – Что вы можете сказать об этом великом американце, члене Большой Тройки?

Секунду помедлив, судья Хьюдж ответила:

– Рузвельт – это Рузвельт.

(Сын президента Эллиот Рузвельт писал в свое время: "Мы были очень довольны, что русские приняли план челночных бомбардировок и согласились предоставить свои истребители для прикрытия наших бомбардировщиков... Для русских лозунг "Все для фронта!" означает действительно все для фронта, в самом буквальном смысле слова... У всех нас создалось впечатление, что русские явно стремились сойтись с нами поближе, сотрудничать с нами. Они выражали свое уважение к американцам, к американским машинам и к высокой организации американской промышленности".)

...Память... Мы помним и чтим имена американцев, удостоенных высшей награды США – "Медали Почета". Мы помним бригадного генерала Фредерика В. Кастла: он отдал свою жизнь, но спас членов своего экипажа; мы отдаем должное подвигу сержанта Роберта X. Диаса, погибшего во время уличных боев в Германии; мы восхищаемся мужеством лейтенанта Джимми В. Монтайса-младшего, перерезанного автоматной очередью 6 июня 1944 года около французского городка Кольвиль-сюр-Мер, в дни вторжения союзников на континент... Помнят ли американцы своих, да и наших героев? Отдают ли должное их светлой памяти?

...На этот вопрос, как и на большинство вопросов, относящихся к США, нельзя было отвечать однозначно.

Помню, впрочем, как стало тихо в зале Совета Безопасности, когда постоянный представитель СССР при ООН Я. А. Малик говорил в своей речи о величии победы и о том, чего она стоила советскому народу: "Двадцать миллионов жизней, триллион восемьсот девяносто миллиардов рублей – стоимость войны за четыре года, и 679 миллиардов рублей – ущерб, причиненный на оккупированной врагом территории..."

...Подъехав к Пентагону, увидав барельеф недоброй памяти Форестолла, который выбросился из окна в маниакальном бреду ("идут русские!"), я с особым интересом ждал встречи с заместителем министра обороны США адмиралом Мюрэем.

– Здравствуйте, как поживаете? – встретил меня адмирал Мюрэй нашим привычным вопросом, а не принятым "хауду ю ду?". – Рад видеть, прошу садиться. Жаль, что забыл русский – в той мере, чтобы вести на вашем языке весь разговор...

Адмирал жил в Мурманске во время войны, совмещая в своем лице должности военно-морского атташе, представителя по ленд-лизу, чиновника Государственного департамента и министерства военно-морского флота.

– Было довольно трудно уследить за всеми должностями, – улыбнулся адмирал, – но я был молод, а по профессии я адвокат, так что умел спорить, если надо было. Впрочем, спорить приходилось не так уж часто – чаще надо было работать под бомбами. Нацисты уничтожили две трети города, половина населения была убита вандалами, бомбежки продолжались днем и ночью... У меня были прекрасные отношения с русскими, особенно с адмиралом Головко, – мы, моряки, сходимся легче, чем люди других профессий, потому что приходится много путешествовать, а в путешествиях проще налаживаются добрые отношения... Я хочу помянуть добрым словом моих русских коллег по работе: капитана Новосильцева, Платонова, Сашу Панкратова, Дюгина, Новака, – адмирал задержал руку с фотографией молоденького каплея, – или Новикова? Память, что поделаешь, столько времени прошло... Но я не забыл силу и мужество русского народа в отражении атак нацистов в невероятно трудных условиях. У меня было много друзей среди русских, вместе с которыми я работал во имя нашего общего дела в годы второй мировой войны...

Из Пентагона я сразу же поехал в аэропорт – уходил самолет в Сан-Франциско. Сдав багаж, я купил газету "Аттак" (№34, цена 25 центов; адрес: бокс 3535, Вашингтон, 200007, телефон: 703/525.3223). Раскрыв страницу, натолкнулся на рекламу книг для "патриотических читателей", рекомендуемых издателями "Аттак": "Молодой Гитлер, каким я его знал" (автор Кубичек), "История молодости самой выдающейся фигуры XX века"; "Моя борьба" Гитлера "история борьбы Германии за свободу и философия, на которой базировалась эта борьба"; "Пленник мира" – история миротворца Рудольфа Гесса, варварски осужденного союзниками; "Национал-социалистский мир" – новый журнал национал-социалистов, том 3 и 6 – пять долларов каждый. "Прокурор Эдвард Леви, который будет заниматься делами ФБР, – старый коммунист и паршивый еврей!" Что это? Нацистский листок бесноватого Штрейхера, казненного союзниками в Нюрнберге? Очень похоже. "Образование во имя смерти" – название другой статьи. "Чему учат в школах? Тому, что негры имели свою высокую цивилизацию в Африке? Тому, что черные принимали участие в освоении Запада? Тому, что ниггеры подобны нам, белым? Чему учат в школах? Тому, что вторая мировая война была войной "во имя спасения демократии"?! Тому, что в эру Маккартни были "невинные жертвы"?!" Далее газета повторяет программу своей "националистической организации". Пункт первый – борьба против коммунизма и "неолиберализма" повсеместно: в школах, на улице и в правительстве. Что еще? "Храните оружие это ваше право!" Страну захлестнула волна вооруженных грабежей, бандитизма, похищений. Правительство пытается изъять оружие или хотя бы провести регистрацию: до недавнего времени пистолет в Нью-Йорке продавали по предъявлении водительского удостоверения, а то и совсем без этого. "Аттак" против сдачи оружия: "Оно нужно американцам для самозащиты от ниггеров и красных. Надо объединяться в штурмовые отряды, чтобы защищать Америку".

Свобода слова? Для гитлеровцев? Не мести ли этих фашистских фанатиков, одержимых маниакальной ненавистью к Советскому Союзу, опасаются те американцы, кто просит не называть их в нашей прессе?

– Когда я летал бомбить нацистов, – рассказывал мне американский журналист, который не хотел, чтобы его имя было напечатано, – меня сбили над Германией. Я пробрался во Францию, сражался вместе с маки против гитлеровцев, потом мы решили уходить через Пиренеи в Испанию, а оттуда – в Гибралтар, чтобы снова вернуться в авиацию. Здесь, у границы, нас схватили. Я был в штатском, не знал немецкого, плохо говорил по-французски, и меня бросили в тюрьму в Тулузе, потом перевели в Париж, били, требуя признания, что я – британский шпион. В Берлине, в тюрьме гестапо на Алексе, я смог доказать, что являюсь американским летчиком. Меня отправили в Польшу, в концлагерь близ города Штаргад. Было это в Силезии, сейчас там названия снова стали польскими. Лагерь наш назывался "Шталаг Люфтваффе-4". В нашем лагере было четыре зоны: в одной содержали нас, американцев, в другой – британцев, в третьей – французов, в четвертой – советских. Нас, американцев, унижали, мало кормили, издевались над нами, но это было сущей ерундой в сравнении с тем, что нацисты творили с русскими! Этого я никогда не забуду. Их морили голодом, поднимали в пять утра, и вели в каменоломни, и заставляли ворочать каменные глыбы, и гнали поздним вечером назад, в холодные бараки, а ваши люди – это потрясло меня тогда – шли с песней.

– С какой песней? Не помните?

– "Калинка, малинка, малинка моя", – тихо ответил мой собеседник и быстро поднялся из-за стола. – Сейчас, погодите, я принесу стакан пива.

Он вернулся, и глаза его были красными, и, нервно затягиваясь крепкой сигаретой, он продолжал:

– Одиннадцатого января нас погнали на запад – наступала Красная Армия. Наших советских друзей оставили в зоне, окруженной пулеметами. Если хоть кто-нибудь из них остался в живых, я буду ждать весточки. Братство по совместной борьбе, по общему горю – разве такое забудешь... Там осталось несколько тысяч ваших солдат и офицеров. Что с ними? Мне тогда было двадцать лет, но я помню их лица, их глаза, словно и не прошло три десятилетия с тех пор. Целая жизнь, три десятилетия, – тихо повторил он.

...Из Вашингтона я улетел в Сан-Франциско, в самый красивый город США, а оттуда отправился в Лос-Анджелес на машине – через снег в горах к пальмам и жаре, первой весенней, не душной еще но – неожиданной.

В Лос-Анджелес, в гостиницу "Амбассадор", в ту самую, где был убит Роберт Кеннеди (я нашел место преступления на кухне, искать пришлось долго, здесь не очень-то помнили холодильник, возле которого Роберт Кеннеди упал на кафельный, скользкий пол), приехал из Сан-Диего, закрытого для нас города, адмирал Самуэл Фрэнкл.

– В 1936 году я изучал русский язык, потом был призван на флот. После нападения Гитлера на Советский Союз у нас схватились: "Кто говорит по-русски?" Меня нашли на Гонолулу и срочно вызвали в Вашингтон, а оттуда отправили в Архангельск на корабле под бельгийским флагом, где команда состояла из представителей двадцати двух национальностей, а всего-то было в ней пятьдесят шесть человек: Америка не была еще в войне против Гитлера, надо было сохранять вояж в тайне. В Архангельске меня встретил капитан порта Герасимов – он сейчас умер, славный был человек, хорошо бы узнать, где его дети, что с ними, как сложилась их судьба... Из Архангельска я с большим трудом добрался в Москву, а нашего посольства на нашел – эвакуировали в Куйбышев. Одиссея поездки в Куйбышев, через Горький, слишком пространна, чтобы о ней рассказывать. Седьмого декабря все изменилось, США вступили в войну, а я был откомандирован в Мурманск и Архангельск, где работал с контр-адмиралом Иваном Папаниным. Мы с ним, – улыбается Фрэнкл, – много раз лежали в снегу, бок о бок, когда немцы с бреющего полета обстреливали нас и бомбили: база их располагалась в Петсамо десять минут лёта. Помню трагедию конвоя PQ-17, когда он был разгромлен гитлеровцами. Несколько судов чудом спаслись. Я с врачом полетел на Новую Землю собирать оставшихся в живых. Нашел два судна: одно покрашено в белый цвет, чтобы не было видно "юнкерсам" с воздуха, а второе чудом спаслось, потому что во время налета команда подожгла бочки с нефтью – гитлеровцы решили, что и с этими покончено – прямое попадание. Я всегда храню в сердце память о стране и народе, вместе с которым мы вели борьбу за спасение жизни на земле...

...Эл Хирт – преемник великого Луи Армстронга, "Сачмо", и родился Эл тоже в Новом Орлеане, и музыкой начал заниматься здесь с пяти лет, и отсюда уезжал получать почетный диплом "доктора" в консерваторию, сюда возвращался из далеких гастрольных поездок, здесь открыл клуб "501" на Бурбон-стрит, во французском квартале, который на самом-то деле более похож на квартал севильский, но поскольку Новый Орлеан называют в шутку "Европой для тех американцев, у которых нет денег на поездку в Старый Свет", никто не оспаривает примат испанского: важно, что по узеньким улочкам, среди двухэтажных, середины прошлого века домиков, цокают копытами лошади, запряженные в старинные экипажи, но иллюзия эта кончается, когда вы выходите к порту и видите старенький пароходик Марка Твена, пришвартованный к новой махине."Адмирала", и вместо обещанной экскурсии по местам твеновских героев "Адмирал" протащит вас по громадине порта (второй по величине после нью-йоркского), и станет вам немножечко грустно – так бывает всегда, когда прощаешься с детством, на худой конец – с иллюзией оного...

Вокруг клуба Эла Хирта множество клубиков, клубишек, клубенышей, и стоят возле них зазывалы, и двери раскрыты, чтобы зеваки могли увидеть кусочек стриптиза, и, тщательно ознакомившись с расценками на показ обнаженной натуры, войти туда, в ревущую истеричным джазом черную пасть с красными огоньками острыми зубами страшной, отталкивающей челюсти.

При том, что американцы считают каждый цент, не стесняясь записывать доход и приход на бумажке, в клубе Хирта всегда аншлаг, хотя билет баснословно дорог: двенадцать долларов пятьдесят центов. ("Месяц назад цена была одиннадцать семьдесят пять, – пояснил мой сосед по столику, – инфляция стрижет трубачей, докторов и рабочих под одну гребенку".)

Гаснет свет, и появляется громадный, бородатый пятидесятилетний Эл Хирт, и маленькая труба в его огромной руке кажется игрушечной, и не веришь, что в ней заключена громадная сила, которую ежедневно транслируют сотни американских радиостанций, и думаешь, что это "фокусы" сегодняшней звукозаписи, когда микрофон решает все, но вот Эл начинает играть – без микрофона, медленно обходя зал, и пронзительная печаль его музыки доходит до каждого, и он останавливается возле подсвеченной картины: молодой "Сачмо", Луи Армстронг, гениальный негр, лучший трубач мира, смотрит вслед уходящему по Миссисипи пароходику Марка Твена, играет – ты чувствуешь это – пронзительное, горькое что-то, а на берегу сидит мальчик с трубой в руках, и голова его опущена, и по острым плечам его угадываешь, что он плачет. Это Эл Хирт, маленький, жалкий еще, неуверенный в себе...