Текст книги "Лицом к лицу"

Автор книги: Юлиан Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Кто был вторым?

– Ваш коллега, писатель Лев Гинзбург. Только через час после начала беседы, когда я определенно и открыто сказал ему о своем нынешнем отношении к нацизму, и ему это явно понравилось, он спросил, нельзя ли снять галстук. Я предложил снять и пиджак, было очень жарко, но господин Гинзбург отказался... Должен сказать, что я впервые по-настоящему начал изучать русскую литературу в камере – времени, как понимаете, у меня было предостаточно; приобщение к Толстому, Чехову, Достоевскому, Гоголю поразило меня, во многом изменило прежние концепции... Нет-нет, я не намерен отказываться от того, к чему я был причастен, это мелко и бесчестно – что было, то было, и я понес за это наказание, пришло возмездие, но я говорю вам правду: приобщение к русскому гуманизму потрясает.

Я достал из портфеля документ, переданный мне Штайном, – о подземных складах и заводах.

– Это ваша подпись, господин Шпеер?

Он внимательно посмотрел:

– Да. Моя.

– Гражданин ФРГ Георг Штайн ведет свой поиск похищенных ценностей...

– Каких именно?

– Картин из наших музеев, икон из церквей, Янтарной комнаты, архивов... Вам что-либо известно об этом?

– Давайте сначала посмотрим документы Нюрнбергского процесса. – Шпеер поднялся. – Мне помнится, генерал Утикаль, из штаба Розенберга, давал показания.

Он вернулся через несколько минут с тремя томами, открыл нужную страницу, быстро, п р о ф е с с и о н а л ь н о пробежал текст:

– Я бы советовал вам очень тщательно посмотреть все, абсолютно все, материалы Нюрнберга. Там могут оказаться кое-какие нити из прошлого в настоящее.

– Я беседовал с Вольфом...

– С каким?

– С Карлом Вольфом.

– Ах, это который работал у Гиммлера? Совершенно напрасно он – убежденный нацист, до сей поры уверен, что, если бы не предательство генералов, Гитлер бы выиграл войну. Ни минуты не сомневаюсь, что он вам лгал, даже если и помнит что-либо.

– А Шольц? Такая фамилия вам говорит что-нибудь?

– Конечно. Он руководил изобразительным искусством в министерстве пропаганды у Геббельса. Он жив, вы знаете? Недавно выпустил книгу о живописи третьего рейха. Я могу помочь вам найти его адрес, но не вздумайте выходить с ним на контакт!

– Зачем же мне тогда его адрес, господин Шпеер?

– Нужно найти какого-нибудь бывшего военного, обязательно консерватора, но не национал-социалиста. И пусть бы этот консерватор стал ныне пацифистом, но помалкивал об этом. И пусть бы он писал книгу. Или статью для журнала. С таким человеком Шольц может решиться на разговор. С русским – никогда. И с левым тоже не станет, пусть даже этот левый будет из самой аристократической семьи Мюнхена...

– А с людьми, подобными вам? Будет Шольц говорить? Или откажется?

Шпеер не ответил, снова вышел; вернулся с большим мельхиоровым блюдом. На нем лежали письма и телеграммы:

– Это проклятия, которые мне присылают истинные солдаты фюрера.

Я посмотрел некоторые письма: они были злобны, грубы, хотя в высшей мере грамотны.

– Если вы почитаете документы о подземных штольнях, может быть, вам будет легче вспомнить? Штайна интересует любая мелочь...

– Покажите, – сказал Шпеер.

Он внимательно пролистал документы, покачал головою:

– Нет. Я могу что-то вспомнить, связанное с военным производством... Картинами занимался Розенберг.

Он снова вышел, вернулся с папками, начал перебирать бумаги.

...Документы, которыми начал оперировать Альберт Шпеер, были, бесспорно, интересны. Значительная часть связана с показаниями генерала Утикаля. Но ведь многие его показания заведомо ложны; теперь-то мне совершенно ясно, что ни один из людей Гиммлера и Геринга, не говоря уже о Бормане, не открыл ни единого секрета, связанного с "прерогативой фюрера".

– Но Гитлер, – сказал Шпеер задумчиво, – не мечтал о личной коллекции, как Геринг... Я хочу отметить это справедливости ради.

– Но ради того, чтобы открыть музей в Линце, он грабил Европу, не так ли?

Шпееру, архитектору по образованию, рисовальщику, конечно же трудно отвечать на этот вопрос, я не тороплю его, я – жду.

– Да, с вашей формулировкой нельзя не согласиться, – ответил он наконец. К сожалению, было так, как говорите вы. Я помню кое-какие детали, но ведь это – не документы, так что вряд ли они вам пригодятся...

– Кто знает. Очень может быть, что в крошечной детали и заложен тот микрослед, который может вывести к макрорезультату.

– Довод, – усмехнулся Шпеер. – Имя Поссе вам говорит что-либо?

– Какого вы имеете в виду?

– Директора Дрезденской галереи.

– Говорит о многом.

– Видите ли, сначала ведь Гитлер сам занимался сбором коллекции и для своего музея в Линце и для музеев в Кенигсберге и Берлине. У него была разветвленная цепь "дилеров", то есть перепродавцов картин... Он получал каталоги, исследовал их, а потом задействовал своих фотографов, прежде всего Генриха Хоффмана, инструктировал их лично, отправляя отыскивать картины для Линца... Ханс Ланге, один из ведущих берлинских аукционеров, как-то сказал мне о том, как эмиссары Гитлера бились за одну и ту же картину, "бесстрашно" набавляя цену... Когда Гитлер узнал об этом, он и пригласил профессора Поссе стать его личным "скупщиком". Потом к этому делу подключился принц фон Гессен, но после покушения Штауфенберга или даже раньше, в день ареста Муссолини, фюрер пригласил его к себе в ставку вместе с женою, а оттуда перевел в концлагерь... Такое тоже бывало в ту пору... Кстати, вы спрашивали меня о том, как соблюдалась секретность в вопросах, связанных с вывозом ценностей... Конкретно сказать не могу, но помню, что даже мероприятия по созданию "мемориала победы", задуманного фюрером на площади Адольфа Гитлера в Берлине, были закамуфлированы кодовым обозначением "военная программа по инспекции водного и железнодорожного транспорта"... Теперь вот что может вам пригодиться... В самом начале, когда только Гитлер выдвинул программу создания своего музея, между его дельцами и дельцами Геринга шла прямо-таки необъявленная война. Гитлер издал приказ, вы правы, направленный против Геринга, когда "разложил по полочкам", кому какими картинами и скульптурами надлежало заниматься. И начиная с сорок первого года лишь к Гитлеру, в Оберзальцберг, начали привозить каталоги картин с фотографиями. Эти каталоги были переплетены в мягкую коричневую кожу; если обнаружите коричневую кожаную папку – ищите следы к фюреру... Ну а что касается коллекции Геринга, то это, конечно, был открытый гангстеризм... Его замок Каринхалле был сплошь увешан картинами вывезенными из многих стран Европы. Причем картины были развешаны чуть что не с потолка и до пола... Никто, кроме Геринга, его штабных офицеров и гостей, не мог любоваться шедеврами мастеров Возрождения – вход в замок охраняла личная гвардия рейхсмаршала... Как-то в середине войны Геринг, смеясь, сказал мне: "Я продал свою коллекцию живописи гауляйтерам: они уплатили мне во много раз больше, чем я в свое время истратил на устройство своего домашнего музея..." Как-то после долгого роскошного обеда он поднялся из-за стола, пригласил меня в подземелье Каринхалле и показал невероятные ценности: уникальнейший алтарь из Южного Тироля, вывезенный из музея Муссолини и подаренный "второму человеку рейха"; там, в подвале, он хранил бесценные полотна из музея Неаполя – все экспонаты были вывезены оттуда войсками СС, перед тем как в город вошли американцы... Рядом с картинами великих итальянских художников в его подвале хранились ящики с концентрированными французскими супами, парфюмерией из Парижа, коллекциями бриллиантов...

– А что можно считать следом к сокровищам Геринга? Какие-то особые папки, специальные ящики, портфели?

Шпеер пожал плечами:

– Мне кажется, что коллекция рейхсмаршала была собрана по законам мафии, где главным законом является старая заповедь: "Никаких следов!"

– А когда крах был близок, когда нужно было прятать ценности, неужели и тогда никаких следов не оставляли? Может быть, именно в эти последние месяцы и можно проследить цепь перемещения культурных сокровищ?

Шпеер долго не отвечал на мой вопрос, потом, словно бы взвешивая каждое слово, начал размышлять вслух:

– В нюрнбергской тюрьме Геринг неоднократно говорил нам, что его неминуемо казнят союзники, но что через пятьдесят лет благодарные немцы непременно перенесут его прах в золотой гроб и установят в пантеоне... То есть, следовательно, он мечтал о том, чтобы сохранилась память о нем и его времени... Следовательно, уже накануне краха он должен был озаботить себя проблемой будущего: куда спрятать личные документы, картины, книги, оружие, коллекции... Да, это – версия... Но, с другой стороны, я помню заседание в ставке фюрера, это было, мне кажется, в середине марта сорок пятого года, когда Гитлер продиктовал Кейтелю проект приказа: все немцы, которым угрожает оккупация, должны быть эвакуированы – пусть даже силой. Кто-то из генералов заметил, что для эвакуации нужны вагоны, нужны функционирующие железные дорога, нужен уголь... Гитлер прервал генерала: "Пусть их гонят пешком!" Генерал – я забыл, кто это был тогда, – тем не менее рискнул отстаивать свою точку зрения, ведь надвигался крах, люди стали смелее, не хотели тонуть скопом... Он сказал, что и гнать-то людей нет возможности: их надобно кормить во время этапа, а запасов продовольствия нет в рейхе. Фюрер просто-напросто прервал его, повернулся к фельдмаршалу Кейтелю, начал диктовать ему приказ о насильственном угоне немцев в глубь страны, имея в виду в первую очередь горы Тюрингии... Через несколько дней он пригласил меня к себе, чтобы ответить на мой меморандум: я рискнул – впервые в жизни, работая бок о бок с ним, написать всю правду о крахе нашей экономики... Я ждал самого худшего, но он повел себя очень странно. Он сказал, что я не имею права никому говорить правды о надвигающемся конце, никому... А потом закончил: "Если война проиграна, то нечего думать о будущем страны, а тем более о будущем немецкого народа. Он должен исчезнуть с лица земли... Мы должны помочь процессу, пока это в наших силах..." Думаете ли вы, что Гитлер думал о сохранении экспонатов для "музея фюрера" в Линце? Или военного музея в Кенигсберге или Берлине? Вряд ли... Я помню, как он рассказывал мне о церемонии предстоящего самоубийства, как он намерен застрелить свою собаку, как он сказал, что "фройляйн Браун намерена остаться со мною", как он посмотрел на меня: не примкну ли и я... Нет, он р а з в а л и л с я, он не мог думать о будущем...

– А Борман?

Шпеер ответил без колебаний:

– Этот – мог...

Провожая меня к машине, Шпеер заметил:

– Кстати, вы спрашивали меня о грузовиках Международного Красного Креста... Я ни разу не видел их в Тюрингии, но видел в конце апреля сорок пятого неподалеку от Гамбурга, в Заксенвальде... И наконец, ваш последний вопрос: можно ли было надежно спрятать? Да, можно было... В марте сорок пятого я ехал из поверженного Рура – через Вестфалию – в Берлин... Я помню, как шофер остановил машину и я оказался лицом к лицу со старыми крестьянами... Начался разговор... Эти несчастные, узнав меня, говорили, что они по-прежнему верят в победу национал-социализма, что у фюрера наверняка припрятано самое секретное оружие, которое он пустит в ход в самый последний момент, и тогда исход войны будет решен в пользу рейха... "Мы-то понимаем, чего хотел фюрер, – говорили они мне, и глаза их, несмотря на голод, бомбежки, ужас, горели фанатично, – мы понимаем, зачем он пустил на нашу территорию врагов... Это его гениальный трюк: заманить как можно больше мерзавцев, а потом уничтожить их всех единым махом..." Да разве одни они верили в этот миф?! Если бы! Один из приближенных Гитлера, рейхсляйтер Функ, спрашивал меня в апреле: "Когда же мы начнем применять секретное оружие возмездия?!"

...Функа нет более на свете, а даже внуки тех, кто мог видеть, куда прятали ценности – опускали в озера, загружали в шахты, закапывали в землю, будут молчать и своим правнукам молчать закажут...

Глава,

в которой рассказывается о том, как мафия травит молодежь героином и налаживает контакты с торговцами краденым...

1

...Человек позвонил, не назвался, предложил встретиться.

– Где?

– Где угодно, назначайте.

– Тема беседы?

– Наркомания, торговля героином, но в свете того поиска Штайна, о котором вы писали.

– Поиск Штайна и наркомания?! Любопытно. Давайте в "Макдональдсах", в Бад-Годсберге? Через полчаса?

– Я живу в Бонне, и у меня нет машины...

– Хорошо, увидимся в кафе-мороженом на площади, напротив "Пост амта".

Собеседник вдруг рассмеялся:

– Согласитесь, что ваш "почтамт" происходит от нашего "пост амта", а не наоборот...

– Согласен.

– Слава богу, чувствую объективного человека. Успеете в Бонн за полчаса?

Я поднял жалюзи: декабрьское солнце было ослепительным, морозец неожиданно крутым – чуть ли не четыре градуса ниже нуля, это очень холодно для здешних мест, значит, надо прогревать машину; привычка эта была привита мне старшими друзьями, летчиками полярной авиации Героями Советского Союза Ильей Мазуруком и Костей Михаленко. Помню, как на СП-8 или мысе Челюскин, острове Врангеля или на подскоке Средний они гоняли моторы подолгу, дожидаясь, пока стрелка "масло" не подойдет к той черте, которая позволит пилотам взять штурвал на себя и начать разбег по искрящемуся бело-сине-красному снежному полю.

– За полчаса не успею, – ответил я. – Сорок пять минут.

– Жду.

Через сорок минут я запарковал машину в подвале универмага "Херти" и в который уже раз подивился здешней расторопности: я не видел стоящих без дела пустующих подвалов! А ведь эти гаражи – и людям польза, и государству заработок. Интересно решается проблема кооперативных гаражей и складских помещений в Швеции: повсюду в подвалах помимо двух– и трехэтажных стоянок для машин построены великолепные отсеки, где жители дома хранят то, что им нужно. Кооперативы при этом оборудуют подвалы светом, водою, кондиционерами; все это ложится не на плечи государства, а на людей, объединенных автострастью.

...Рационально используют и тепло: только-только выглянет солнышко, как владельцы кафе и баров сразу же выставляют на открытый воздух столики – важно заманить клиента; ты только, милок, сядь, мы тебя примем как родного, мы устроим тебе сказочный отдых, только приготовь деньги, отстегни их нам, мы не подкачаем, будь уверен, ибо если мы посмеем подкачать, ты уйдешь в другое кафе, что напротив, и нас ждет банкротство и нищета; плохая работа здесь означает только одно – крах, погибель, конец жизни.

...Бородач, сидевший в кафе-мороженом на центральной площади Бонна за столиком, выставленным на брусчатку, помахал мне рукой. Высокий, крепко сбитый, чуть неряшливый – в широко распространенной здесь среди молодежи полувоенной зеленой куртке; лицо веселое, как у доброго черта.

– Не считайте, что я намерен пить кофе за ваш счет, – сказал он сразу же. – Я буду платить за себя, вы – за себя, по-английски.

– Можно подумать, что это очень отличается от того, что у нас называют "по-немецки".

– Умыли. Я вас с "почтамтом", а вы меня с нашими англосаксонскими манерами.

Последние слова он произнес на сносном русском, весело глядя мне в глаза.

– Где учили?

– Я филолог по образованию.

– Русская филология?

– Нет, польская. Ваш язык был у меня вторым... Итак, о предмете моего звонка... Я не левый, у меня особых симпатий к вам нет, но я верующий и заповедь "не укради" почитаю, как и все остальные заповеди божьи... Я вернулся из Италии, там есть довольно интересные материалы, связанные с историей русской литературы, ряд невыявленных архивов, но все они были похищены не нацистами, их увезла с собою первая эмиграция, а какая-то часть документов осела в Риме еще в прошлом веке. Одна графи... старая дама русского происхождения во втором колене, показав мне два альбома, где собраны невероятно интересные экспонаты русской истории – программы обедов, балов, спектаклей, вклеенные стихотворения Вяземского, Батюшкова (он сказал "Батюжкова". – Ю. С), чьи-то рисунки, злые эпиграммы, рассказала, с каким трудом ей удалось выиграть бой на аукционе в Риме за эти альбомы у коммерсанта из Гонконга. Тот бился с таким надрывом, столь нервно, что даме показалось, будто он работает не на себя, а нанят другими. После торгов дама подошла к чуть не плакавшему коммерсанту, познакомилась с ним, пригласила его к себе... Дама богата, – пояснил бородач, – весьма богата; это редкость среди эмигрантов, но ведь она русская во втором колене, я же говорил вам. Дама рассказала о беседе, которая состоялась у нее с коммерсантом из Гонконга. Я спросил разрешения передать вам ее содержание. Гра... старая дама долго думала, прежде чем ответить. Но она все-таки согласилась, отказавшись от встреч с вами, – боится красных, ничего не поделаешь, люди старшего поколения живут по законам привычного трафарета. Поскольку то, что она передала мне о беседе с человеком из Гонконга, касается русских культурных ценностей, и в связи с тем, что дело это связано с торговлей наркотиками, а я – не столько магистр филологии, сколько старый студент, следовательно, отношусь с ненавистью к тем, кто убивает героиновой чумой моих товарищей по университету, мне и пришло в голову рассказать обо всем этом вам: может, что используете во благо дела. Ссылка на меня обязательна?

– Вам бы этого не хотелось?

– В общем-то я не боюсь, но ведь есть идиоты, а я веду семинар воспитываю молодежь, понимаете?

– Вполне. Уговорились. Меня устраивают факты; имена – не столь уж обязательны...

– Хорошо... Итак, коммерсант из Гонконга, выпив немного водки, настоянной на каких-то русских ягодах черно-красного цвета, откушав с серебряных тарелок дичи с вареньем, сначала потеплел, потом растаял и, когда подати кофе на балкон виллы графи... старой русской дамы, решил исповедаться. Именно на балконе, – снова усмехнулся бородач, – там у мадам горят свечи, так что заморский гость решил, что запись исповеди на балконе невозможна... Именно эта деталь, совершенно неакцентируемо переданная графи... старой дамой, заставила меня поверить в истинность того, что поведал ей случайный знакомый...

"Я работаю на "боссов" банка, который финансирует пути сообщения мафии, сказал коммерсант. – Это выгодно, потому что пути сообщения должны быть завязаны в один узел с главным бизнесом: производством героина на секретных опиумных плантациях. Транспортировка – залог успеха, поэтому-то около пятидесяти процентов доходов платят тем, кто смог п р о в е з т и товар. Полученные деньги немедленно вкладываются хозяевами банка в приобретение культурных ценностей на аукционах. Особенно сейчас в цене все русское. Нам, посредникам, платят десятипроцентную надбавку за русские ценности..."

Бородач поманил официантку (вернее, он просто посмотрел на нее), девушка тут же подпорхнула с улыбкой, он заказал себе еще чашку кофе, спросил:

– Вас это интересует? Или – мура?

– Интересует в высшей мере.

Бородач убежденно заметил:

– Значит, правду говорят, что вы – русский агент 007.

– Я уже однажды отвечал на это в Штатах. Я согласился с такого рода допуском – при том лишь условии, что мой кодовый номер должен быть 001, ибо, как мы говорим, "советское – значит отличное".

Бородач рассмеялся. (Мне нравятся люди, которые так открыто, заливисто смеются, смотрят весело и говорят легко. Я не люблю заторможенных, крахмально-напряженных деятелей и не верю им: либо в них сокрыт комплекс неполноценности, выход из которого обычно кровав и аморален – как правило, утверждают себя за счет "давиловки" на других; либо налицо "микробонапартик", упивающийся собою; такие часто по ночам грезят об овациях в свою честь и видят себя поднимающимися на трибуну; обожают себя истерично; обидчивы поэтому до смешного; трусливы, но жестоко-мстительны.)

– Итак, вернемся к теме моего сообщения, – продолжил бородач, – гость старой дамы разоткровенничался: "Чтобы заработать на жизнь, надо постоянно думать о том, что выгодно "боссам". Сейчас у них ажиотаж на культуру, приходится вертеться. Особенно хорошо платят за русскую. Но очень скупятся на проценты... Да-да, я живу на проценты, только поэтому я уступил вам эти альбомы – семья велика, я могу поэтому брать только то, что даст гарантии безбедной жизни трем детям и старикам родителям".

Бородач залез в карман своей куртки. Он достал листок бумаги, протянул мне:

– Это адрес дилера.

Я посмотрел английский текст: нереально – Гонконг.

– Не хотите встретиться с ним здесь?

– Хочу. Как это сделать?

– Постараюсь помочь.

Бородач позвонил недели через три.

– Увы, – сказан он, – гра... старая дама сообщила, что ее новый друг из Гонконга "лег на грунт", кажется, так пел Владимир Высоцкий?

– Именно.

– Он намекнул, что вынужденное возвращение к родным пенатам связано с хлопотами по поводу покупки новых домов для гонконгских ресторанов в Европе и мешающего этому бизнесу "дела" Лим Кхемлина.

...И я снова отправился в Гамбург.

Здание Дворца юстиции – старо; сложено из кроваво-красных кирпичиков, стиль начала века; кого здесь только не судили! И социал-демократов – в начале века, во времена кайзера, и спартаковцев, и национал-социалистов во времена Веймарской республики, и коммунистов, когда Гитлер пришел к власти; были здесь судебные заседания, продолжавшиеся много лет кряду, когда разбиралась мера вины нацистских палачей; особенно учитываюсь, вешали они или просто-напросто расстреливали; оправдательные приговоры стали типичным явлением в дни. Аденауэра...

Идешь по кафельному полу, гулко ударяются шлепки шагов по стенам, прислушиваешься к тихим, как во всех судах, голосам тех, кто сидит в коридорах, и понимаешь, в какой стремительный век мы живем: за восемьдесят лет, за неполное столетие, здание знало монархию, республику, рейх, оккупацию и еще раз республику.

...Судья Рабе выслушал мою просьбу об интервью, довольно долго медлил, потом наконец ответил:

– Только давайте уговоримся так: я сам остановлюсь на том, что считаю возможным открыть на этом этапе, поскольку дело, которое вас интересует, находится в стадии разбирательства, и это будет долгое разбирательство, потому что процесса, подобного процессу Лим Кхемлина, в истории Федеративной Республики еще не было... Что я могу вам сказать... Наша полиция вышла на след банды международных мафиози "А Конг", центр которой базируется в Амстердаме... Было захвачено двадцать восемь килограммов героина, что равно двадцати миллионам марок... Это все. Любые другие детали нанесут ущерб судебному расследованию, – к процессу приковано слишком пристальное внимание прессы, а также тех, кто переправит товар на судне "Санкуру"; понятно, не Лим Кхемлин владеет миллионами, у него, как он заявил через переводчика, нет даже денег на адвоката, и посему он отказывается от каких-либо показаний...

– Кто может дать мне более полную информацию о деле, господин судья?

– Это ваша работа – искать щедрых информаторов, – заметил Рабе. Попробуйте связаться с полицией; Ганс Грэссман – один из руководителей группы по борьбе с наркоманией, очень талантливый сыщик.

...Здание полиции – в пику т р а д и ц и и судейских – модерново, подземногаражно, бетонно-стеклянно; и люди здесь все больше молодые (когда тебе стукнуло пятьдесят, и сорокалетний кажется мальчишкой!); очень современно одеты, то есть никакой субординационной галстучности и чернокостюмности: сплошь нейтральные цвета, а то и вовсе джинсы...

...Ганс Грэссман встретил меня в своем маленьком кабинете, усмехнувшись:

– А я уж подумал, не задержали ли вас у входа наши сверхбдительные коллеги из тайной полиции.

– Я сам запутался – коридоры с поворотами, поди вас отыщи.

– Ну записывайте, я кое-что могу вам рассказать, но подробностей не ждите, ладно? Конечно, Лим – маленькое звено огромной цепи. Конечно, за ним стоят "боссы", крутящие сотнями миллионов. И чем дальше, тем большими миллионами они вертят. В Гамбурге лишь зарегистрированных наркоманов чуть не полторы тысячи. Говоря точно: тысяча триста шесть человек. Хватит? А что означает эта цифра, понимаете?

– Понимаю, что очень много.

– Ничего-то вы не понимаете, – улыбнулся Грэссман своей быстрой, чуть застенчивой улыбкой.

– В этом деле – ничего, – согласился я.

– Хорошо, что признаетесь, чистосердечие облегчит вашу участь в будущем... Словом, записываете в блокнотик: если исходить из того, что каждому наркоману ежедневно требуется третья или пятая часть грамма героина, то, следовательно, каждые двадцать четыре часа Гамбург потребляет полкило наркотика. Одна инъекция стоит пятьдесят – семьдесят марок; грамм – триста пятьдесят, четыреста. Если грубо округлить, то получится, что одному лишь Гамбургу необходимо около двухсот килограммов героина, то есть лишь один наш вольный город готов уплатить производителям опиумной чумы сто пятьдесят – двести миллионов марок. Это лишь один город. То есть Нюрнберг, Мюнхен, Франкфурт-на-Майне, Гамбург, Висбаден, где стоят американские войска, потребляющие громадное количество героина, дают иностранным бизнесменам, поставляющим сюда наркотики, не менее шестисот, а то и семисот миллионов марок. Каков бизнес?! В прошлом году от героиновых отравлений у нас умерло восемнадцать человек, в этом – уже шестьдесят; младшему – семнадцать, старшему – двадцать семь. Кто-то ударяет по нашему будущему, по молодежи – расчетливо, продуманно, планомерно, словно проводит завершающую операцию военных стратегов.

В дверь постучали, вошел полицейский в форме, положил перед Грэссманом папку. Тот поблагодарил, отпустил службиста легким кивком, пролистал несколько страниц, заметил:

– Ну вот, этой ночью зарегистрирована еще одна смерть... Парень пятьдесят третьего года рождения, я его знал, пытался одно время в е с т и сам, ничего не получилось... Он попал в поле нашего зрения в семидесятом, когда ему исполнилось семнадцать. Тогда он курил гашиш. Первую инъекцию героина сделал себе год спустя. Потом начал грабить аптеки, потому что мы ужесточили выписку рецептов. Трижды брали в бессознательном состоянии на улицах. Пытались лечить – бесполезно. Дважды был осужден за продажу героина. Выходил, начинал сначала. Вчера ночью встретил в дискотеке какого-то парня, – установить нам еще не удалось, – тот передал ему т о в а р; зашел в туалет и не вышел оттуда. Когда взломали дверь, обнаружили его лежащим на полу, в вене торчат шприц. Рядом валялась ложка, зажигалка и стеариновая бумага: в ложке, на огне зажигалки, в вощеной бумаге они подогревают себе героин для инъекции. НТО дало заключение: героин с примесями, ядовит.

– Откуда приходит т о в а р?

– Главного "босса" в Гамбурге нет, это я могу сказать с полной ответственностью. Центром продажи до недавнего времени была дискотека "Биг эпплз". Туда прилетали за наркотиками из всех крупных городов страны. Если нужно было найти наркомана, мы оставляли засаду, и он был нашим в течение двух-трех дней. Поскольку хозяин не сообщал нам о факте продажи, хотя по закону Федеративной Республики хозяева баров и ресторанов о б я з а н ы сотрудничать с полицией, мы добились того, что "Биг эпплз" была закрыта; может быть, допустили ошибку, потому что до сих пор не вышли на новый центр торговли, который существует в городе. Совершенно случайно зацепили нашу кинозвезду Уши Обермайер: она и ее муж открыли бар "Адлер". В полицию позвонили их соседи по улице Вейденштик, 17, в районе Амсбитель: "Ночью стоит шум и крик, невозможно спать". Поехали. Дзык – а там торгуют порошком! По решению суда "Адлер" тоже прихлопнули. И снова подумали: "А не слишком ли быстро?"

– Почему?

– Потому что ближайшим другом Уши Обермайер был ультралевый Тойфель, связанный с наркотиками, с группой Баадер – Майнхоф... Но Лим ничего не скажет: промолви он хоть слово – убьют, отравят, лишат дотации семью, а то и попросту уничтожат...

...Назавтра меня принял председатель профсоюза работников гостиниц, баров и ресторанов Гюнтер Дюдинг.

– Я советую вам повстречаться с руководством такого же проф. союза, как наш, в Амстердаме, генеральный секретарь коллега Мул; он слывет в европейском профдвижении дельным и объективным человеком. А я, когда получу информацию, немедленно отправлю вам письмо в Бонн.

...Перед тем как отправиться в Амстердам, я еще раз встретился с Грэссманом.

– Вам стоит поговорить с Вольфгангом Хекманом; это руководитель отдела по борьбе с наркоманией в сенате Западного Берлина. Его уважают люди разных убеждений, оттого что он честно говорите нашей горькой проблеме, о трагедии, так будет вернее. И поймите наше сложное положение: полиция заинтересована больше других в профилактике наркомании, но, по закону, мы не имеем на это права! Когда родители уговорят ребенка прийти к нам за советом, у нас прежде всего спешат предупредить: "Ни в коем случае не называйте своего имени, ибо в противном случае мы обязаны немедленно возбудить против вас уголовное дело". Когда нам звонят из школ и просят прочесть лекцию о вреде наркотиков, мы тоже отказываемся: а вдруг какой-нибудь мальчик или девушка скажут, что они пробовали сделать хоть одну затяжку?! Сразу же необходимо начать дело! Вот и гуляют отписки: "Обратитесь в министерство просвещения, они должны прислать вам лектора!"

А в "золотом треугольнике", на границах Бирмы и Таиланда, бизнесмены-транспортники скупают трупики младенцев у родителей, начиняют их героином и таким образом провозят сквозь полицейские кордоны свой груз к портам; оттуда начинается атака героиновой чумой Западной Европы и США...

...Когда я вернулся в Бонн, меня уже ждало письмо из Гамбурга от коллеги Дюдинга.

Это письмо заставило меня позвонить в Западный Берлин, в сенат, Вольфгангу Хекману, о котором в свое время говорил Грэссман из гамбургской полиции.

Сотрудники сената ответили, что Хекман вернется через пару дней. Договорился о встрече. Позвонил в Вену, старшему комиссару секретной полиции Вернеру Кеуту, возглавляющему борьбу с наркотиками в Австрии. Тот согласился принять меня хоть завтра.

И я выехал в Вену – тысячу с лишним километров можно одолеть за десять двенадцать часов, дороги воистину отменны...

– Да, мы получили из "Интерпола" данные, – сказал мне старший комиссар секретной полиции Австрии по борьбе с наркотиками Вернер Кеут, – о посредниках в торговле наркотиками, но доказать этого пока еще не смогли. У нас ситуация похожа на ту, что сложилась в Голландии, Западном Берлине и ФРГ.

Вообще положение с наркоманией в Австрии – дело серьезное, – продолжал собеседник. – Основной потребитель – молодежь четырнадцати – двадцати пяти лет. В прошлом году мы доказали восемьсот пятьдесят пять случаев торговли наркотиками, а ведь Австрию пересекают ежегодно четырнадцать миллионов человек, каждого не поставишь под рентген...