Текст книги "Хроники Потусторонья: Проект (СИ)"

Автор книги: Юлиан Хомутинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Дописать, конечно.

Он смотрел на меня недоверчиво. Боялся – не меня, разумеется. Её. Я его видел, этот страх, даже несмотря на то, что он жил глубоко внутри него.

– Дописать, значит? А что тогда будет?

– Тогда, брат, хорошее дело будет. Тогда она наконец-то жить сможет. Как ты, как я. А чтобы тебе полегче было, хочу предложить кое-что.

– Душу продать? – улыбнулся Димка.

– Нет, Дима, на продажу душ у нас нынче мораторий. Я тебя хочу к себе в команду пригласить. Нам такие, как ты, нужны. У нас ситуация серьёзная… В двух словах не расскажешь, это целая история. Если согласен, я тогда сейчас ребят вызову, познакомишься. А потом одного из них тебе отряжу, он тебе поможет. Сделает из тебя Духа, станешь одним из нас. Тогда и с портретом проблем никаких не будет, обещаю. Так что ты подумай, только недолго. Времени у нас совсем мало. Нынче такой расклад: если не справимся, через три дня этого Мира не станет. Такие дела, Дим. Ты подумай, а я покурю пока. Отойду, вон, в сторонку; ты же не куришь, да?

Он отрицательно покачал головой, но ничего не ответил. Похоже, всерьёз задумался.

Вот и славно.

Я достал пачку и обнаружил, что в пачке осталась одна сигарета. О, как раз потренироваться хотел, вспомнилось мне. Присев на корточки, я поставил пачку на асфальт, и взял сигарету двумя пальцами. Потянул в стороны. Сигарета печально всхлипнула и разделилась надвое, как клетка в учебнике биологии. Я положил парную сигарету на ладонь, и она на моих глазах начала делиться. Сначала из двух стало четыре, потом из четырёх – восемь, потом шестнадцать… А потом я накрыл их второй рукой, и деление прекратилось.

А то ведь в пачку не влезут!

Ссыпав новосозданные сигареты в пустую пачку, я сунул одну из них в рот и прикурил. От обычных мои сигареты ничем не отличались – чего и следовало ожидать. Простейшие навыки Созидания, освоенные ещё до Первой Войны, не забылись до сих пор.

Мастерство не прокуришь, довольно подумал я, выпуская в ярко-синее небо облачко сизого дыма. Таинственная Розовая Зажигалка вернулась на своё почётное место в правом кармане косухи…

Докурив, я подошёл к Димке. Он сидел на скамейке в той же позе мыслителя, в которой я его оставил.

– Ну что, Дмитрий Арефьев? Какие мысли?

Он посмотрел на меня, и я увидел: сомнений не осталось. Он решился.

– Я согласен. Мне интересно. И потом, если мира не станет, я не смогу рисовать – так ведь? А мне хотелось бы рисовать и дальше.

– Вот и отлично, – я щёлкнул пальцами, и откуда-то из-за угла вдруг выехала наша «Бригантина».

– Ого, – только и сказал Димка.

– То-то и оно, что «ого». Сейчас с бойцами познакомлю.

Салонная дверь открылась, и из автобусного нутра, смущённо улыбаясь, стали выбираться бойцы. Скоро они выстроились перед Димкой в ряд, и Сонни (неизменно улыбчивый) первым протянул ему руку:

– Сантино Францони, а лучше просто Сонни!

– Валентин Звезда, – представился Валя, с интересом разглядывавший Димку, – Мастер Иллюзий, как и ты. А это – Шанталь Дессанж, она моё Создание. Ты нас, может, помнишь, мы к тебе заходили, в зоомагазин.

Маленькая ладошка Шанталь практически утонула в крепкой, крупной Димкиной ладони. М-да, подумал я, вот уж её внешность точно обманчива.

– Рихард Збровски, Реконструктор, – Дик вежливо кивнул, пожав Димке руку.

– А я … А я – Пуш-А, Спецназовец-Младший, Четвёртая Каста! Миролюдское имя – Анна Пушкина! – как обычно взволнованно отрекомендовалась Анка.

– Аня – Кошка, просто сейчас в антропоморфе, то есть в человеческом облике, – пояснил я. – Работает у меня шофёром. Умна, исполнительна, понятлива, и вообще молодец.

– Ясно, – Димка улыбался. – Ну что ж, а я – Дмитрий Арефьев, художник. Хотя вы, наверное, и так знаете.

– Естественно, – кивнул я. – Теперь слушай, Дима, что я тебе скажу. Рихард у нас Реконструктор: он поможет тебе стать Духом. Нам надо спешить, поэтому мы сейчас вас вдвоём оставим, а сами поедем в Мытищи…  Хотя лучше, наверное, довезти вас до дома, чтобы не терять времени зря.

– Да тут недалеко, – возразил Димка. Рихард поддержал:

– Нам и правда лучше пройтись. Заодно присмотрюсь к Диме повнимательней, чтобы Реконструкция прошла успешно.

– Как хотите, – я пожал плечами. – Дик, я на тебя надеюсь. Дима, когда Дик закончит, к тебе прибудет Кошка. Она будет тебе помогать, а потом отправит к месту общего сбора. Дик, ты Диме краткий ликбез устрой сразу, хорошо? Как лектор ты неплох, но до Эбби тебе ещё далеко. Так что тренируйся, ты же преподаватель.

– Да-да, я понимаю, Герман Сергеевич! – взволнованно откликнулся Рихард. – Я всё постараюсь объяснить как можно понятнее!

– Ну и добре. Всё, хлопцы, ступайте. Остальные на борт, живо!

Всё идёт по плану, подумал я. Всё идёт по плану – по крайней мере, пока. Пусть даже нехорошее предчувствие никуда не делось.

Как всё сложится в итоге? Получится ли у Рихарда осуществить задуманное? Или…

Ладно. Поживём – увидим.

«Бригантина» отчалила от ярко-синей гавани и вскоре уже неслась в сторону Мытищ, подгоняемая весёлым ветром.

…

– Улица Коминтерна, 24, – доложила Анка. – Центральная Районная Больница города Мытищи.

Я вздрогнул от неожиданности:

– Что, уже? Быстро-то как доехали… – но Кошка только пожала плечами: мол, а чего тут ехать-то? Пробок, и тех нет…

Я с тоской глядел на знакомый забор и серые корпуса больницы. Обитель скорби, да и только. И почему она устроилась именно сюда…

– Ладно, пойду я, – распахнув дверь, я спрыгнул с подножки. Валентин высунулся вслед за мной:

– Снова в одиночку? Может, мы с вами, шеф?

– Да нет, Валь, не надо. Тут уж я сам. А вы сидите тихо и ждите сигнала, как в прошлый раз. Если всё пройдёт удачно… познакомитесь с моей подругой.

Они чувствовали мою подавленность, она передавалась им. Но вот тут, именно тут я ничего не мог для них сделать.

Перед моими глазами стояла одна и та же сцена.

Конец Второй Войны. Стороны подсчитывают потери. Первый о чём-то яростно вещает с трибуны, но я его не слушаю. С меня довольно. Я слишком устал.

Она стоит рядом со мной, так близко, что я вижу трещины на её крылатом шлеме. Она смотрит на Первого. Я знаю: она ужасно устала. Ужасно. Эта Война оказалась для Ангелов воплощением всего самого страшного, выматывающего, непереносимого. Невообразимого. Едва появившись на свет, они тотчас же угодили в крупнейшее сражение за всю историю Второй Войны. А ведь они никогда не воевали! Никогда!

Они оказались лицом к лицу с первым Искажённым и его воинством.

Я помню: увидев нас, а точнее – Первого, Искажённый сразу же бросился к нему, не обращая никакого внимания на Духов, что пытались его задержать. Он двигался с огромной скоростью: я едва успел парировать его удар, чудовищный удар, направленный против Первого. Я отлично помню эту чёрную, нависшую надо мной безликую морду. Следующий удар сумел отразить клинок Третьего, и в тот момент мы оба поняли, что долго не протянем. А Первый – не Воин, Искажённый сожрёт его с потрохами. Казалось, надежды нет…

И вот тогда-то всё и случилось.

Новорождённые дети Истока, Ангелы не умели воевать. Но они чувствовали угрозу, которая исходила от Врага, и понимали, что должны сражаться. И первый Ангел нашего Мира, тот, кого впоследствии назовут Архистратигом, сильнейшим, собрал огромное количество Энергии. Я помню Золотой Шар колоссальных размеров, маленькое Солнце, которое вдруг выросло на поле боя, осветив наш Беззвёздный Мир неведомым доселе светом. Я помню, как Искажённый, разом позабыв и о Первом, и о нас с Третьим, рванул к этому источнику дармовой Энергии. Я помню, как он попытался его поглотить, а когда у него ничего не вышло, просто слился с Золотым Шаром, который к тому времени сиял ярче Истока.

И я помню взрыв. Беззвучный взрыв, который не повредил почти никому, кроме тех, кто попал в Шар. За мгновение он сжался до размеров футбольного мяча, а потом взорвался. И не было больше ни Искажённого, ни Архистратига, ни нескольких десятков Воинов Тени, угодивших в это гравитационное пекло. Была только взрывная волна, что разошлась во все стороны, как от камня, брошенного в воду. Волна, которая сметала на своём пути и Воинов Радуги, и Воинов Тени. А потом, когда она инвертировалась, образовав воронку, и в небо Беззвёздного Мира с рёвом устремился фонтан Энергии, мы увидели прямо рядом с тем местом одинокую фигурку с сияющим огненным мечом и двумя крылами за спиной.

Смешно сказать: никто тогда толком не понял, что произошло. Первый стоял неподвижно, как статуя, и смотрел туда, где только что были эти двое, а теперь осталась она одна. Потом он, конечно, очнулся, кивнул мне, и я отдал приказ продолжать наступление. Теневые бились отчаянно, но понемногу начинали сдавать позиции. Они были в шоке, они лишились своего предводителя, и их боевой пыл изрядно поостыл.

Битва продолжалась. Не знающие времени, мы сражались бесконечно. Но даже в пылу схватки, когда мой «Каратель» неостановимо рубил врагов, меняя их чёрный цвет на грязно-белый, я смотрел не на них, а на неё, на ту, что сияющим вихрем налетала на Теневых, словно неистовый дух возмездия, и обрушивала свой огненный клинок на их головы.

Наконец, враг дрогнул и побежал. Мы не стали их преследовать – так уж повелось в Войнах Духов.

А я всё смотрел на неё, смотрел, не в силах оторвать глаз от её сияния…

Потом, после, мы дали ей имя – Габриэль, по прозванию Светозарная. А имя своему мечу – «Светоч» – она придумала сама.

И было ещё множество битв, не столь масштабных, как та, но куда более выматывающих и долгих. Войска Пантеона сражались отважно. У Воинов Тени всегда была очень сильная воля, а ведь победить противника в Войне Духов возможно, только сломив его волю, доведя его до Падения. Одно время Теневые страшно боялись Ангелов – до тех пор, пока не обнаружили, что и те могут пасть. Это придало им уверенности. Изгои часто гибли, Кошки гибли постоянно, не успевая толком восстанавливаться… Духов оставалось всё меньше и меньше.

И была битва, в которой её Легион пал почти полностью, – за исключением самой Габриэль и ещё десятка Ангелов. Силы Объединённого Фронта Радуги подоспели слишком поздно – но она выстояла. Она продолжала сражаться даже тогда, когда её соратники становились Падшими слугами Пантеона, а их мечи оборачивались против неё. Её могучая, несокрушимая воля приводила Теневых в ужас. Она казалась непобедимой…

…Но когда Война закончилась, она была опустошена. И в те моменты, пока Первый продолжал выкрикивать с трибуны какие-то лозунги, она говорила мне:

«Я никогда не думала, что мы появимся на свет ради Войны».

Она ненавидела Войну, наверное, ещё сильнее, чем я. Но она никогда бы не ушла к Изгоям, – она была слишком гордой, слишком сильной для этого. Она была настоящим Воином…

Вместо этого она ушла в Мир людей. Престол тогда только формировался, но даже в его работе она не желала принимать участия. Она повторяла: Ангелы не созданы для Войны. Она говорила: рано или поздно это может повториться, и я снова возьму в руки меч – но я не хочу этого. Я не хочу подавлять, убивать, уничтожать. Мы должны быть милосердны друг к другу. Мы не должны воевать друг с другом. Мы должны жить в мире.

Она говорила, что сражалась только из-за своего предка – Архистратига, принявшего весь удар на себя…

Она ушла в Мир людей, чтобы спасать жизни, а не отнимать их. Поэтому она работала в больницах, в миссиях Красного Креста. В качестве медсестры участвовала в нескольких войнах, в том числе во Великой Отечественной, Афганской и Первой Чеченской. Работала даже в хосписах, – потому что мечтала спасать жизни, хотя и знала, что спасение смертельно больных является воздействием категории «B+», и потому запрещено…

Казалось бы, причём тут я? Но в действительности всё просто.

Я любил Габриэль. И до сих пор…

Помнится, я упоминал, что любовь Духов несколько отличается от людской любви. В нашей любви начисто отсутствует эгоизм, элемент собственничества. Мы не говорим, подобно людям, «мой любимый», «моя любимая». Мы знаем, что никто не может принадлежать никому, особенно Духи. Я любил Габриэль – но не мог навязывать ей свою любовь, равно как и требовать ответного чувства. Я мог просто любить её, и только.

А она… Она относилась ко мне с уважением, ценила во мне боевого товарища, на которого можно положиться в самой тяжёлой ситуации. Она радовалась моим пацифистским настроениям и всячески одобряла моё решение уйти в Мир людей и жить там человеком. И всё же…

Я не знаю, как любят Ангелы. И никто не знает – кроме них самих, наверное.

И она, наверное, любила меня – по-своему, по-Ангельски. Совсем не так, как любил её я. Мы всегда были слишком разными.

В итоге наши пути разошлись, – пусть даже мы и отправились в один и тот же Мир, принимали участие в одной и той же войне. Так… странно.

Никто не создан для войны. Ни Ангелы, ни Духи, ни люди. Но вышло так, что мы знали войну, но почти не знали любви. Сейчас, прожив тридцать лет как человек, я думаю о том, что в этом смысле люди куда счастливее нас. Их жизнь так коротка, так хрупка… Но у них есть любовь, и она придаёт их жизни, пожалуй, самый важный, а может, и единственный настоящий смысл. Мне выпала уникальная возможность испытать это на себе, понять лучше, чем любому из Исследователей, – пусть даже ни с чем не сравнимое счастье любви в моей жизни всегда соседствовало с горечью потери…

Но теперь всё иначе: я иду к Габриэль, чтобы сообщить ей о том, что началась Война. Война страшная, состоящая из одной-единственной битвы, исход которой определит судьбу Миров. Война – и те, кто может сражаться, не смогут её избежать. Даже вечные пацифисты-Изгои идут на Войну.

И она не сможет этого избежать. Ей придётся снова взять в руки «Светоч» и сражаться – даже если итогом будет поражение, и все мы канем в небытие.

Как бы я хотел уберечь её от этого! От Войны, от Искажённого, от страданий. От всего того, что причиняло нам эту невыразимую боль, от всего, что мы так ненавидели. От всего…

Но я никого не смог уберечь. Ни Катю с Игорьком, ни Маришку, ни даже Элю. Ни Вальку, который хотел жить, ни Сонни, который мог жить спокойно, не думая о Войнах и Духах. Пока что я смог спасти только Шанталь – но надолго ли? Или ей лучше было бы погибнуть тогда от пули Лэнга?

Конечно, думать о подобном бессмысленно. Мир не терпит сожалений. Мир не знает сослагательного наклонения. Мир живёт сегодняшним днём, – и ожиданием завтрашнего. Мир живёт.

И моя, нет – наша задача состоит в том, чтобы гарантировать ему завтрашний день…

Я остановился возле дверей больницы и расхохотался.

Больничный двор был пуст. На угрюмых берёзах сидели толстые вороны. Окна корпусов смотрели на меня осуждающе.

А я смеялся. Всё-таки в тебе ещё жив тот Дух-Воин, высокопарный и величественный, – да, Герман Сергеич? Мы с тобой от него поотвыкли, но он всё ещё жив, он всё ещё там, внутри.

Как там сказал Эбб? «Гарантий не даст никто».

Габриэль. Честно говоря, я не хотел её видеть. Не хотел будить в себе давно уснувшие чувства. Да и она не узнает меня: я слишком сильно изменился.

Моя жизнь нравится мне всё меньше и меньше. Даже курить не хочется.

Ну что, Кастальский? Идёшь?

Я толкнул дверь и вошёл в здание больницы.

…

Внутри тоже как-то пусто, безлюдно. Интересно, какой сегодня день. Может, выходной? Кажется, по выходным в больнице меньше всего народу. Но она здесь, – я уверен в этом.

Она здесь, она никогда не уходит отсюда. Как знать, какой могла бы стать её жизнь, если бы она последовала моему примеру…

Но она не стала человеком. Она осталась Ангелом. Её здешний облик – маскировка, которую никому не разгадать. Так проще. Так она смогла сохранить себя, не потерять своё «я» в глубинах подсознания созданной личности, как это случилось со мной.

Ну же, Габриэль Светозарная, где ты?

Далеко ходить не нужно.

Она сидит за столиком; на столике табличка с надписью – «Дежурная медсестра Анастасия Гаврилова». Она увлечённо читает какую-то книгу, не обращая на меня никакого внимания. Потом вдруг, словно опомнившись, поднимает на меня взгляд.

Светло-русые волосы собраны в «хвостик». Изумрудно-зелёные глаза (у людей таких не бывает) глядят вопросительно. На плечи накинула шерстяную кофту: в корпусе и правда не по-летнему прохладно.

– Простите, а вы к кому?

Ты даже не потрудилась изменить внешность. Те же правильные черты лица. Та же бледная кожа. Те же едва заметные, чуть рыжеватые брови. Тот же тонкий, чуть курносый нос с россыпью мелких веснушек у переносицы. Те же губы… Как я любил на них смотреть. Как я любил смотреть на тебя.

– Простите?

Опомнился.

– Да, извините. Я просто задумался…

Улыбается. Как я любил эту улыбку.

– Ничего страшного. Так к кому вы?

– Сказать по правде, я…

– А-а, – вдруг говорит она. – Вы, наверное, к Сергею Натановичу, да? Вы на него похожи…

Погрустнела. А что за Сергей Натанович?

– Я, э-э… Да. К Сергею Натановичу. Я его сын, Герман Кастальский.

– А почему Кастальский? Он же Гершензон.

– А я в «органах» работал. Ну и сменил фамилию, для благозвучности.

– Вот оно что, – понимающе кивает. – Я надеюсь, вы успели. Мы думали, у Сергея Натановича нет родных. Искали, искали, но так никого и не нашли.

– Я был заграницей. В командировке.

– Понятно. Я сейчас схожу посмотрю, как он там.

– Так вы тут одна, э-э… Анастасия?

И снова улыбка.

– Можно просто Настя. Да, сегодня здесь больше никого нет.

– Очень приятно, Настя. Можно просто Герман.

– Мне тоже очень приятно. Я сейчас, быстро.

Она встаёт, аккуратно вешает кофту на спинку стула и идёт по коридору вглубь корпуса. Я иду вслед за ней, но на расстоянии, вроде как гуляю. Она походит к одной из дверей, открывает её, заходит в палату. Я стою к окна. Из окна виден вечер. Солнце медленно катится к горизонту.

– Герман…

Оборачиваюсь – она, оказывается, уже вышла, и теперь стоит возле двери в палату. На двери номер – 13.

– Как он?

– Герман, – она смотрит мне в глаза, и в её глазах я вижу боль: – Герман, мне очень жаль… Ваш отец умер. Он спал. Я ждала, когда он проснётся, чтобы дать лекарства. Но он… не проснулся. Простите. Вам, наверное, нужно побыть с ним наедине. Я пойду, буду там, на своём месте.

– Не уходите, Настя. Побудьте тут, ладно?

– Хорошо…

Я захожу в палату. Тишина. Окно наполовину закрыто плотной шторой. На кровати у окна – человек. Я вижу его профиль. Его лицо – морщинистое, скуластое. Спокойное, расслабленное. Глаза закрыты.

Это так… странно. У меня никогда не было отца. А здесь – человек, он умер. Он и правда чем-то похож на меня, на этот мой облик – непонятный, чужой облик, обнаруженный мной в зеркале квартиры в Ащеуловом, 9.

Я молча стою у его кровати. Зачем я здесь? Зачем я назвался его сыном? Зачем вообще всё это? Я ведь должен рассказать ей обо всём, у нас мало времени. Меня ребята ждут…

– Я вам… Я вам очень сочувствую, – говорит она. – Но знаете, он не мучился. Я, если честно, очень за него переживала. Рак – это так… скверно. Я боялась, он будет мучиться. Но ему повезло, он уснул. Он не мучился, просто сердце остановилось. Но он не мучился…

– Знаете, Настя… Это хорошо, что он не мучился.

Я разворачиваюсь и, выйдя из палаты, подхожу к окну.

– Вам… Может, вам лучше присесть?

– Господи! Ну хватит, довольно. Настя! – я разворачиваюсь и беру её за плечи. Она смотрит на меня с испугом. – Настя, то есть… Габриэль! Это я, Гермес. Теперь я выгляжу так. Габриэль, я к тебе по очень важному делу. Слышишь?

– А? Гермес?

Ангел сначала смотрит на меня непонимающе, а потом хмурит брови. За спиной разливается неяркое золотистое сияние. Крылья проснулись, думаю я.

– Гермес, – говорит она таким тоном, как сказала бы «закат», глядя в окно. – Это… неожиданно. А зачем ты представился другим именем? Зачем сказал, что ты сын этого человека?

– Это имя я ношу в Мире людей. А зачем представился… Я и сам не знаю. Наверное, хотел почувствовать, каково это: быть сыном, потерявшим отца.

Габриэль глядит на меня недоверчиво. Глаза её сияют изумрудным светом.

– Ну хорошо, предположим. Хотя это довольно странно… Чем обязана столь высоким визитом, Гермес? Ты сказал, что пришёл по делу?

– Да. Пройдёмся, или тут постоим?

Она неопределённо пожимает плечами:

– Как хочешь… Прости, я… не ожидала увидеть здесь кого-то из Духов. Кроме того, ты сбил меня с толку своим поступком. Надо было сразу сказать.

– Извини. В общем… Штаб ввёл военное положение. Мы ждём атаки.

Её глаза сверкают дикой зеленью, золотое сияние становится ярче, доходя до головы, сплетаясь в её волосах заревом нимба.

– Неужели… неужели Третья Война?!

– Нет, на этот раз Пантеон не при чём. 12 июля родился второй Искажённый. Через два дня он будет здесь. Ещё через день он может быть уже у Истока. Первый считает, что именно Исток является его целью. Если ему удастся уничтожить Исток, Миры падут.

– Не может быть…

Я едва успел её подхватить – колени подогнулись, и она чуть не упала. Я аккуратно посадил её на подоконник и сел рядом.

– Не может быть… Второй Искажённый?.. Три дня?!

– Да, Светозарная. Увы, но это так. Я собираю команду по Проекту «Воины Радуги».

– Погоди… Это ведь тот Проект, в который вы с Первым собирались вовлекать людей?!

Да. Помнится, её отношение к Проекту было резко негативным. Она критиковала Первого, ругала меня, говорила, что мы не должны втягивать людей в наши дела.

– Да, тот самый.

– Значит, вы с Первым всё-таки… – начала она гневно, но я мягко перебил её:

– Гэб, пойми. В опасности не только Мир Духов. Самое Исток в опасности. А значит, и этот Мир. А наш Враг, если ты помнишь, неуязвим для атак обычных Духов.

– И скольких вы уже убили?

Я тяжело вздохнул.

– Габриэль, это не…

– Скольких вы убили?! – воскликнула она. Золотое сияние за её спиной освещало весь коридор, бросая чудные тени на стены. Нимб сверкал над её головой подобно драгоценной короне.

– Только одного, да и тот совершил самоубийство. Остальные… С ними всё вышло несколько сложнее, скажем так.

– Это ведь ты его отправил на самоубийство, да?

– У него не было вариантов, Гэб. Или так, или в психушку. Он хороший парень, он уже всё пережил…

– А откуда тебе знать?! – яростно выкрикнула Габриэль. – Откуда тебе знать, ты ведь никогда не умирал!

Я рассмеялся.

– Почему ты смеёшься?! Что в этом смешного?! – она вскочила, и теперь стояла напротив меня, сжав кулаки. А за спиной – это было изумительное зрелище! – горели нестерпимо ярким золотым светом два огромных крыла-протуберанца, метра полтора каждое. Могучая: у обычных взрослых Ангелов максимум до метра вырастают. Какая же ты красивая…

– Да ничего, Светозарная. Ничего смешного. Просто я совершил самоубийство сразу после него, на следующий день. Я ведь жил человеком, последний аморф. Мне нужно было избавиться от своей жизни… Такие дела…

Сияние померкло, крылья исчезли, венец растаял.

– Ты… покончил с собой? – растерялась. – Ты умер? Как?

– Отправился в полёт с крыши шестнадцатиэтажки, ничего особенного.

– Господи… Гермес…

– Тс-с, – я встал и усадил потерянного Ангела обратно на подоконник. Она глядела перед собой, ничего не видя. Я осторожно провёл рукой по её волосам. Такие мягкие…

– Гермес, прости, я не знала…

– Даже и не думай извиняться, Гэб. Всё в норме. Немного жалко было, конечно. Жизнь была, в сущности, неплохая. Но тут видишь, какое дело? Куда там жить спокойной жизнью…

– Да, я понимаю, – Габриэль кивнула. – Это ужасно, Гермес. Но я понимаю. Значит… Великая Радуга! Я конечно же иду с тобой! Только… Почему ты не обратился к Престолу? Среди Ангелов много умелых и опытных Воинов.

– Я… Просто я… Просто я тебя…  очень давно знаю и… Всё-таки мы с тобой… боевые товарищи, – так ведь? Кроме того, ты потомок Архистратига. Думаю, у Престола нет Ангела сильнее тебя.

Давненько ты так не волновался, да, Герман Сергеич?

Встав с подоконника, я сделал пару нервных кругов по коридору и остановился невдалеке от неё, отвернувшись, чтобы не видеть её глаз. Она молчала. Потом встала и, подойдя ко мне, приобняла, прижавшись к жёсткой коже моей косухи.

– Я тоже скучала, Гермес. Я тоже рада снова тебя видеть. Жаль только, что мы встретились при столь же печальных обстоятельствах, как и в прошлый раз.

– Угу… – только и смог выдавить я. Тогда Габриэль рассмеялась и, отойдя в сторону, сказала:

– Ладно! Ты познакомишь меня со своей командой?

Я смотрел в эти весёлые изумрудные глаза. Дыхание перехватило. Это ни с чем не сравнимое чувство. Снова, когда я уже и не думал, что испытаю его опять.

– Конечно, Гэб. Конечно я тебя с ними познакомлю. Они отличные ребята! Тебе они наверняка понравятся. Идём, тут недалеко.

Она кивнула и мы направились к выходу из больницы. Солнце скрылось за горизонтом, оставив после себя багровую полосу заката.

…

– Бойцы! Выходи знакомиться!

Дверь автобуса распахнулась и на асфальт выпрыгнула моя гоп-компания. Они даже не улыбались на этот раз, точнее, улыбались, но как-то неуверенно. Ещё бы, подумал я. Увидеть настоящего Ангела – это вам не жук чихнул.

– Сантино Францони, но лучше просто Сонни!

– Валентин Звезда, Мастер Иллюзий! Рад знакомству! Ах да! Эта девушка – моё Создание, её зовут Шанталь Дессанж!

Я поглядел на Шанталь, ища знакомое уже скептическое выражение лица – но его в помине не было! Она смотрела на Габриэль во все глаза:

– Очень рада с вами познакомиться, Габриэль Светозарная!

Гэб ласково улыбнулась и пожала Шанталь руку.

– Пу… – тоненько пискнула бледная, как мел Анка. Тут же она мучительно покраснела и, набрав полную грудь воздуха, выдала: – Пуш-А, Спецназовец-Младший, Четвёртая Каста! Всегда к вашим услугам, Светлейшая!

Габриэль звонко рассмеялась:

– Ты такая милая, Пуш-А! Рада познакомиться с тобой. И с вами, молодые люди!

Сонни и Валя стояли, как парочка соляных столбов. Я хихикнул:

– Да вольно уже, вольно. Ишь, встали. Кстати, Гэб, миролюдское имя Пуш – Анна Пушкина. Это на всякий случай, хотя я уже привык её так называть, если честно.

– Правда? – удивилась Ангел. – Надо же, как здорово! Но, Гермес…

– Лучше Герман, так оно привычнее как-то.

– Хорошо, Герман. Так это что, вся твоя команда?

– Вообще-то нет. У меня есть ещё двое ребят… Ещё один Мастер Иллюзий, Дима Арефьев, и наш самородок-Реконструктор, Дик Збровски. А ещё одну девочку поедем вербовать завтра.

– Понятно, – кивнула Гэб. – Ну и ты сам, да? Что ж, я рада. У тебя и правда замечательные ребята!

– А то! – возгордился я. – А это, между прочим, наш мобильный штаб – «Бригантина»! Незаменимая машина. Из неё хоть на Ту Сторону, хоть по пробкам колеси.

– Отличное имя! – одобрила Габриэль. Шанталь вспыхнула и закусила губу.

И тут Анка спросила:

– Шеф, слышите? Телефон звонит.

Я сунулся в машину – и точно, звонил встроенный телефон. Я забрался в автобусное нутро и снял трубку:

– Кастальский на проводе.

– Гермес, – шепнула трубка голосом Смерти. – Гермес, ты меня хорошо слышишь? Я до тебя еле дозвонилась. Гермес, твой парень умер.

– К-который?

Мне вдруг стало чертовски холодно.

– Арефьев. У Збровски ничего не вышло. Поторопись, он уже на месте. Как бы его Ловчие не перехватили.

И повесила трубку.

Я повернулся к ребятам. Выглядел я, судя по всему, так себе, – во всяком случае, их искажённые страхом лица говорили именно об этом.

– Гэб, – хрипло выдавил я. – Побудь с ребятами. Мне срочно нужно в Преддверия Ада.

После чего, не дожидаясь ответа, я захлопнул перед ними дверь, а когда вновь открыл, за ней уже была тьма Мира Духов.

Вдалеке, переливаясь всеми цветами радуги, полыхал Исток.

…

Глава 16.

Первым, кто мне попался, был Рихард. Он дрожал от страха.

– Я не… Я не нарочно! Я не…

– Прочь с глаз, – прошипел я мальчишке. Он сжался, словно ждал удара, но я просто прошёл мимо.

Димкин силуэт чернел на фоне огней Истока. От Преддверий к нему неспешно двигались две тени в длинных тёмных одеяниях.

– Эй вы, двое! – заорал я. – А ну, стоять! Ни шагу дальше!

Ловчие остановились и недоумённо переглянулись. Потом пожали плечами и снова направились к Димке. Я вскипел:

– Ах, так?! Ну всё, ублюдки, сами напросились!

Всё произошло в одно мгновение. Ловчие пронзительно взвизгнули, едва увернувшись от гигантского лезвия «Карателя», но ударная волна отбросила их далеко назад. Вращая двуручником над головой, словно барон Пампа дон Бау, я с яростным рёвом шёл прямо на них. Однако они уже поняли, с кем связались, и теперь, мигом вскочив на ноги, вовсю улепётывали по обратно к Преддвериям, да так, что только пятки сверкали.

Громогласно расхохотавшись – по Пустоте раскатилось эхо, – я остановился, оперевшись на меч. Сияние Истока отражалось в моих доспехах.

«Иногда даже этот облик может быть полезен, хотя я уже успел от него отвыкнуть».

Вернув себе привычный вид, я окликнул Димку:

– Арефьев! Слышишь меня?

Он не ответил. Он стоял на том же месте и зачарованно глядел на Исток. Я подошёл поближе и похлопал его по плечу:

– Димка, ты как?

– А? – он вздрогнул, словно очнувшись, и посмотрел на меня. – А, это вы. А я тут… Это, знаете, Герман, Это просто… потрясающе. У меня нет слов, чтобы выразить то, что я чувствую. Но знаете, что? Я не знаю, как смогу теперь писать. Здесь же все краски мира! Все картины, всё! Что бы я ни написал, оно будет лишь малой крупинкой Этого. У Него есть имя?

– Мы называем его Исток, реже Радужный Поток. Радуга. Когда-то все мы родились в этом сиянии, все Духи. А ныне Исток – это Миры, множество Миров, в том числе и Мир людей. И именно Истоку, именно этой красоте теперь грозит опасность. Именно для её защиты я собираю команду, именно для этого я позвал тебя с собой.

– Вот оно что… – кажется, он меня толком и не слушал. Всё его существо было захвачено этим величественным, невыразимым зрелищем. И надо сказать, я отлично его понимал.

– Иди, Димка, не бойся. Тебе туда, – а потом обратно, на берег. Понял? Шагнув туда, ты перестанешь быть человеком и станешь одним из нас. Исток сделает тебя Духом, раз уж это больше никому не под силу.

Он молча кивнул, не отрывая глаз от Радужного полотна, но потом, будто опомнившись, зашагал туда, откуда когда-то вышли мы, откуда когда-то выплыл Валя… А я стоял там, и мне казалось, что и то, и другое было совсем недавно. Казалось, мы родились только вчера. Казалось, не было никаких Войн, и не будет никогда. Казалось, Исток совершенен, и ничто, ничто и никогда не может нанести ему вреда.

Димка был уже совсем далеко. Видимо, он дошёл до края Потусторонья и, не медля, шагнул в пропасть. Сразу же его фигурка окончательно растаяла в сверкающем многоцветье. Человек по имени Дмитрий Арефьев перестал существовать.

Я стоял далеко оттуда. А подойди я ближе – и Исток затянул бы меня, лишил воли, растворил в себе. Ведь даже здесь я слышал его звучание, его мелодичное пение, похожее на звон сотен крохотных хрустальных колокольцев – и его тишину. Это трудно объяснить, но только здесь тишина может содержать в себе звук, а звук – соседствовать с тишиной, и одно не заглушает другого.