Текст книги "Хроники Потусторонья: Проект (СИ)"

Автор книги: Юлиан Хомутинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– О том, что люди состоят из пустотного вещества? – Сонни поднял руку, совсем как школьник на уроке. Эбб улыбнулся и похлопал в ладоши:

– Отлично. Да, именно так: люди состоят из пустотного вещества. И в то же время в них есть радужное вещество, – иначе они просто не смогли бы жить в своём Мире. Запомните эту мысль. Теперь ещё один момент. Великий Магистр обратил внимание на то, что чем старше Дух, тем труднее ему существовать в Мире людей, и тем выше шанс раствориться в Истоке. В то же время Старшие и Младшие Духи, начиная с Четвёртой Касты – Кошки, например, а также Духи стихий и прочие низшие Сущности – свободно живут в Мире людей и с Истоком не сливаются. Вопрос: почему? Великий Магистр исследовал этот вопрос и выяснил, что концентрация радужного вещества – а значит, и его соотношение с пустотным – прямо пропорциональна возрасту Духа. Иными словами, чем старше Дух, тем больше в нём радужного вещества, и меньше пустотного. И наоборот: чем младше Дух, тем больше в нём пустотного, и меньше радужного. Поэтому Младшим Духам проще оставаться в Истоке на протяжении долгого времени: они таскают «запас пустоты» с собой, как дайвер – баллон с кислородной смесью. Соответственно, чем старше Дух – тем меньше «баллон с пустотой», а значит, выше шанс раствориться в Истоке. Наконец, я думаю, вам известно о том, что некоторые люди обладают способностями, превышающими человеческие и приближающими их к Младшим Духам. Таковы, к примеру, шаманы, колдуны и прочие… одарённые личности. Между прочим, изначально Мастера Иллюзий – именно такие вот талантливые люди. Поэтому наш Валентин, не будучи Духом, сумел почувствовать Духа в Германе Сергеевиче, несмотря на то, что в той Точке Сущность Гермеса в Кастальском была подавлена его человеческой сутью.

Я вздрогнул. Ну да, конечно. А ведь я раньше не думал об этом. О том, что я был последним, кто использовал аморф для создания не «маски», не «легенды», но настоящего человека, личностью которого я стал. То есть в определённом смысле я сам – Искажённый…

Эта мысль отчего-то показалась мне настолько ошеломляющей, что буквально выбила меня из колеи. Тогда, во сне, Искажённый с моим лицом… Мо говорил, что Межмирье ничего не выдумывает… Но что именно это может значить? Как это трактовать? И почему мне так неуютно от этих мыслей?

Не обращая внимания на мои реакции, Эбб продолжил свою лекцию:

– О чём может говорить существование людей, способных, например, покидать свою физоболочку и уходить в пограничные области между нашими Мирами? Способных разговаривать с нами, видеть нас, понимать нас? Сонни?

– Думаю, о том, что в этих людях содержание радужного вещества выше, чем у остальных, – ответил Сантино. Он был настолько поглощён лекцией, что, казалось, не видел ничего и никого вокруг, кроме Эбби.

– Совершенно верно! У этих людей есть, грубо говоря, «баллон с радугой». И чем они, э-э, более одарённые, тем объёмнее этот «баллон». Конечно! Увеличенная концентрация радужного вещества даёт людям сверхъестественные для их вида возможности. Так в чём, в таком случае, разница между людьми и Духами?

– В соотношении радужного и пустотного веществ!

– Именно так! А значит, если мы искусственно повысим концентрацию радужного вещества в Дмитрии Арефьеве до уровня Духа – что тогда произойдёт?

– Он… он станет Духом?! – Сонни был в восторге.

– Он может стать Духом, – очаровательно улыбнулся Эбби.

– Но ведь это не доказано? – кажется, Валя ко всей этой затее отнёсся с изрядной долей скепсиса: – Это ведь как… как испытание нового лекарства? А вдруг будут побочные эффекты? А что, если он не переживёт такой… трансформации? Что если… И потом: а как вы собираетесь повысить концентрацию радужного вещества?!

Внезапно Эбб перестал улыбаться. Лицо его стало бесстрастным, как маска:

– Ты прав, Валентин Звезда. Дмитрий Арефьев может и не перенести этой трансформации. Гарантий не даст никто. Это теория, и она нуждается в подтверждении, – ну или хотя бы опровержении. А если Дима не переживёт, то мы поймаем его душу у Истока, как когда-то Герман Сергеевич поймал твою, и точно так же сделаем из него Духа. Видишь ли, Валя, ситуация крайне серьёзная. Мы не можем позволить себе роскошь предварительных проверок, тестов или чего-то подобного. Тут или пан, или пропал, как говорят люди. Что же касается твоего последнего вопроса, то ответом на него является Рихард. Думаю, Дик, тебе лучше самому поведать нашим друзьям о том, как мы собираемся повысить эту самую концентрацию.

Я невольно поймал на себе Валин взгляд. Это был взгляд человека, на глазах у которого лучшего друга собираются превратить в мутанта, вживив ему органы какого-нибудь монстра. Ему было страшно. Он понимал, что никак не может этому противостоять. Но если бы он мог, он бы противостоял – это было очевидно.

Всё-таки ты ещё слишком человек, Валька… И нечему удивляться: ведь это я пытался сохранить в вас человечность…

Зато Сонни, что характерно, вся эта операция не только не обеспокоила, но и наоборот – привела в крайнюю степень возбуждения. Что и требовалось доказать, что и следовало ожидать от Полуспектрала. Кроме того, похоже, у парня задатки Исследователя. Наверное, это и к лучшему. Не век же нам воевать… Быть может, новая Эпоха будет Эпохой исследований и открытий?

Что же до Шанталь и Кошки, то эти двое продолжали «играть в молчанку».

– Хорошо, – у Дика не было уверенности и профессионализма Эбби, но выглядел он чрезвычайно серьёзным и собранным: – Я попробую объяснить. Дело в том, что Вселенная, как и все её составляющие, имеет свою структуру. Это сродни атомным связям в молекулах веществ… Знаете, как кристаллическая решётка… или как аминокислотные связи в молекуле ДНК… Но не только Вселенная; мы с вами… Я хочу сказать, Духи, да и люди тоже устроены схожим образом. То есть Духи, безусловно, устроены иначе! По некоторым предположениям, в основе их строения лежат не атомарные структуры, а нейтринные… Нейтринные связи гораздо менее прочные, чем атомарные: благодаря этому Духи способны… к более свободным перемещениям и существованиям в средах, где люди не смогли бы существовать… Впрочем, это не так важно. Важнее другое. Структуры связей между частицами, из которых состоят Духи, люди, Миры и вообще Вселенная, называются Изначальными Структурами. Духи – не все, правда… В общем, многие Духи обладают способностью видеть Изначальные Структуры, а некоторые, например, Великий Магистр – способностью воздействовать на эти Структуры, изменяя их по своему усмотрению… Именно таким образом был упорядочен первобытный предмирный Хаос, именно таким образом были созданы первые Миры…

Цитирует Кодекс, подумал я с какой-то тоской. Хотя в Кодексе-то далеко не всё сказано, а из сказанного далеко не всему стоит верить… Как говорится, «не так всё это было, совсем не так». Ну да чего теперь об этом…

Рихард заметил мою реакцию и, кажется, чуть покраснел. Да-с, молодой человек, лжец из вас весьма посредственный, по-крайней мере, пока.

– Способность воздействовать на Изначальные Структуры называется Реконструкцией, – продолжил Дик, собравшись с духом: – И так уж вышло, что я умел видеть Изначальные Структуры, ещё будучи человеком. А став Духом, научился с ними работать. Я – Реконструктор.

Сонни смотрел на парня, открыв рот. Да что там Сонни – даже Валю, кажется, проняло. Я глянул на Шанталь – но она, судя по всему, заинтересовалась не столько вопросами, затронутыми Диком, сколько самим Диком. О, женщины! Зато умница Анка как и прежде терпеливо правила «Бригантиной» в нашем долгом странствии по диким пробкам Замкадья…

– Вы хотите сказать, что можете увеличить количество радужного вещества в Димке, сделав его Духом? – уточнил Сонни. Дик кивнул:

– Я… попытаюсь сделать это как можно аккуратнее, так, чтобы ваш друг не пострадал. Думаю… побочных эффектов быть не должно. Понимаете, Изначальные Структуры – это очень точные механизмы. С ними нужно быть аккуратным, но если сделать всё правильно, работать будет безупречно. Я бы сказал, шанс успеха равен примерно 70%…

– Но ты же говорил, что там, где у людей атомы, у Духов нейтрино? – недоверчиво спросил Валя. – Как ты сможешь сделать одно из другого?

Рихард улыбнулся:

– Дело не в том, как называются частицы. Я ведь даже не физик! Я немного об этом знаю. Важнее то, что я вижу эти частицы и связи между ними, и понимаю, что будет, если воздействовать на них тем или иным образом. Понимаете, такая составная структура, как атом, и даже такая фундаментальная частица, как нейтрино – не конечные элементы Изначальных Структур. Даже кварки, вопреки существующим теориям, не являются бесструктурными частицами… Работая на этом уровне, на уровне префундаментальных частиц, я могу изменить их соотношения и связи друг с другом. При необходимости я могу сделать одну частицу из другой, потому что если идти на уровень ниже, то можно сказать, что Вселенная однородна…

– «Префундаментальных»? – судя по всему, представить такое Валентину было непросто. В сущности, мне и более простые вещи бывает трудно представить, так что, Валёк, не смущайся.

Дик виновато улыбнулся:

– Я понимаю: это, должно быть, звучит очень странно… Я же сказал: я не физик. Я Реконструктор. Я вижу Мир иначе, чем вы. Я вижу его, как Изначальные Структуры, притом постоянно. Я могу заглянуть на любой уровень ваших структур. Моё восприятие может работать как… как микроскоп и как телескоп. Я могу видеть в любом масштабе, и с любым масштабом работать. Просто на префундаментальных уровнях работать проще, потому что меньше шанс ошибки…

– Как это – «постоянно»? – интерес Сонни к Рихарду, похоже, возрос ещё больше. – То есть, я имею в виду, вам не тяжело?

– Уже нет. Когда был человеком, тогда да, тяжело было. А как стал Духом, стало гораздо проще.

– Рихард, а вы… Ты меня этому научить можешь?

– Может, Сонни, но не сейчас, – честно говоря, я искренне радовался, что ни черта в этом не понимаю и ничего не вижу. По-крайней мере, я могу видеть Миры такими, какие они есть, вместо того, чтобы постоянно наблюдать нечто вроде пособий по естественным наукам: – Когда я соберу команду, мы вместе отправимся в главный Штаб в Мире Духов. Там-то вас и будут учить подобным штукам, в том числе Рихард.

Если только у нас хватит времени, мысленно добавил я.

– Гермес, у меня к тебе пара слов, – Эбб подмигнул мне, но я этому отчего-то не очень обрадовался. Предчувствие так и осталось плохим.

– Что, только ко мне? Ладно, идём в хвостовую часть, там есть изолированная камера.

– Да Радуга с тобой! – он оглушительно расхохотался. – Никакой тайны в том, что я тебе хочу сказать, нет. Какие уж тут тайны… В общем, Аналитический Отдел рассчитал скорость движения Искажённого и вычислил время, за которое тот достигнет Преддверий Ада, а значит, и Мира людей.

Внутри меня всё сжалось.

– И сколько?

– Два дня.

– Два дня?.. Погоди, это миролюдских?!

– Да, Гермес. Миролюдских. Конечно, скорость передвижения его по Миру людей тоже невысока, но всё же куда выше, чем по Пустоте. Правда, здесь его встретит Армия Колыбели. Командующая Кси-А отчиталась: они готовы выступить в любой момент. Так что как только он появится в Мире людей и направится к Лубянской Трещине, Кошки нападут. Особого вреда они ему, конечно, не причинят, но этого от них и не требуется. Они постараются задержать его настолько, насколько это возможно. Они последуют за ним и через Трещину, после чего продолжат сдерживать его уже в нашем Мире, по дороге к Истоку. Если, конечно, к тому времени в живых останется хоть кто-нибудь.

Я знал: Анка кусает сейчас губы, до крови кусает. Она уже скорбит о своих товарищах, и в то же время мечтает отправиться на передовую вместе с ними. Но вместо этого она вынуждена работать шофёром. Умереть в бою для Кошки – наивысшая честь, пусть даже в этой конкретной ситуации они не больше, чем пушистое пушечное мясо. Хорошо хоть они не Изгои, насмерть не помрут. Но на восстановление Вооружённых Сил Колыбели после этой битвы уйдёт чудовищное количество времени и энергоресурсов. При условии, что битва закончится победой, разумеется…

– Ясно. Значит, они дадут нам где-то полдня?

– Или даже день. Штаб планирует отправить на перехват Искажённого ещё и Изгоев. Они же у нас на контракте, помнишь? Вертиго гарантировал, что в случае военных действий Демоны присоединятся к силам Ордена. Вот тут-то мы их и используем.

– А не перемрут они? Они же не Кошки, они смертны…

– Перемрут, конечно, – этот безжалостный, безжалостный Эбб. – Но, думаю, не все. А если даже и все, невелика потеря. Изгои и есть Изгои.

– Радуга… Эбб…

– Что такое? Хочешь сказать, я бесчеловечен? – мило улыбнулся он. – Конечно. Но так ведь и они не люди. И мы, кстати, тоже. Эта битва может стоить жизни всем нам. Всему Мирозданию. Ты понимаешь это не хуже, чем я. Ребята, вы-то в курсе? Он вам говорил?

Они подавленно кивнули.

– Ясно. Хорошо, – Эбб снова перевёл взгляд на меня. Холодный, жестокий. – А то я уж думал, что этот недопадший гуманист будет оберегать вас до победного конца. Ладно, это всё неважно. Изгои вместе с Кошками должны, по расчётам Аналитического, задержать Искажённого ещё на день. То есть, у вас три дня на всё про всё. И три ночи, конечно. Рекомендую использовать это время с толком, Гермес. Я сейчас уйду, а Дик поедет с тобой. Как только установите контакт с Пятым Претендентом, Дик займётся его Реконструкцией. А вы отправляйтесь в Мытищи, за Габриэль.

– Но я думал ехать к ней в последнюю очередь, – возразил было я, но Эбб выразительно на меня посмотрел, и я сдался: – Ладно, приказ понял.

– Вот и отлично. А я тем временем дам отмашку Рипли, пусть подготовит свою подопечную к контакту. Думаю, за сегодняшний день вы успеете завербовать этих двоих, а девчонка останется на завтра. И сразу же в Штаб! Я подготовлю преподавательский состав, всё будет готово для обучения и тренировок. Мы не можем терять ни минуты, – Эбби тяжело вздохнул. – Увы, но это так. Ладно, мне тоже пора. У меня много дел. И кстати, что вы возитесь с этой пробкой?! Валентин!

– Д-да! – Валька вздрогнул и побледнел.

– Иллюзию кортежа на автобус, живо!

– Де-депутатского хватит? Или п-президентский делать?

– Хватит и депутатского. Главное – чтобы с мигалками и громко. «Шестисотого» с парой «гелендвагенов» сопровождения будет достаточно.

– Так точно! – выпалил Мастер Иллюзий. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул и…

В принципе, почти ничего не изменилось. Правда, чёрные «гелендвагены» впереди и сзади мы видели. И сирену тоже слышали. Громко. Ведущий «геленд» принялся сгонять всех в сторону, освобождая нам путь к встречной полосе, точнее, к разделительной линии. И когда мы наконец на неё выбрались, Эбб крикнул:

– Кошка! Самый полный вперёд!

– Слушаюсь, Милорд! – прокричала Анка. Восьмицилиндровый двигатель хрипло заревел, и автобус неожиданно резво для столь немаленькой машины рванул вперёд.

– Вот это я называю «с ветерком», – одобрительно произнёс Эбби. – Теперь хоть доберётесь быстро. Ну что это такое, Гермес? У тебя такие ребята талантливые, а ты эти таланты совсем не используешь! Непорядок. Так, ладно, это всё лирика. Пойду я. Рихард!

– Да, Милорд?

– Как парня перенастроишь, отзвони. Я ему Кошку откомандирую, она его сама потом в Штаб доставит.

– Слушаюсь, Милорд!

«Эк ты его выдрессировал», передал я, и услышал у себя в голове довольный смех Первого:

«Ну кто-то же должен этим заниматься, раз уж ты у нас такой добрый».

Я фыркнул. Нашёл добряка. Просто все эти вопли… Не по душе они мне теперешнему. Раньше-то они бы у меня ещё громче орали! А теперь мне всё это как-то…

Толку-то с этих воплей.

– Всё, ушёл, – сказал Эбб. После чего открыл на полном ходу дверь (за ней, конечно же, была тьма Потусторонья) и покинул борт «Бригантины».

Ветер свистел за окнами.

– Поворот на Пушкино в пределах видимости! – доложила Анка.

– Хорошо. Валя, иллюзию уберёшь, как в город въедем, не раньше. Анка! Разворачивайся туда прямо через «встречку»!

– Слушаюсь!

Ведущий «гелендваген» резко взял влево. Встречные машины оттормаживались уже издалека. Я заметил, что патрульная милицейская машина перекрыла шоссе, давая нам проехать.

– Валя, иллюзию держи, пока не пропадём с их радаров!

– Понял!

– Анка, скорость снижай! По городу на таких скоростях гонять всё-таки опасно.

– Так точно!

В общем, мы оторвались. Вскоре Валя убрал иллюзию. Пропали «гелендвагены», смолкла сирена. Осталась только наша «Бригантина», снизившая скорость до вполне приличных сорока километров в час.

Я глянул на Вальку – он материализовал платок и теперь вытирал пот со лба. Вспотел он знатно.

– Неужели так тяжело было поддерживать? – но он только слабо улыбнулся:

– Так акцепторов же много, хотя и внимание рассеянное. Вот и приходилось… Уф! Сейчас бы в душ…

– Ну, может, у Димы попросимся… – неуверенно пробормотал я. Диму предстояло ещё найти. Тем более плохое предчувствие никуда не делось…

Анка вовсю вертела рулём, автобус сворачивал с одной улицы на другую. Наконец она сообщила – уже через бортовую систему связи:

– Цель в зоне видимости, расстояние – 500 метров. 400… 300… 200… 100… 50…

Скрипнули тормоза, и автобус замер. Умолк переутомившийся двигатель.

– Вторая Домбровская, 7. Приехали. Вот этот дом, пятиэтажный.

– Ну и ладушки. Так, бойцы! К высадке приготовиться… – я открыл дверь и вывалился наружу. Дождь перестал, но небо продолжало хмуриться. Хотелось курить. Я задымил и заметил, что Шанталь тоже вовсю затягивается своей ментоловой пакостью. Поймав мой взгляд, девушка улыбнулась. Я хмыкнул: – Ладно, давайте пойдём посмотрим, дома ли наш Претендент.

– А зачем идти? – удивился Рихард. – Я и отсюда могу. Нет его дома. Квартира пустая. Внутри есть незавершённый Объект, похоже, Создание. Высшее, вроде вас.

Он вежливо кивнул Шанталь. Та горделиво приосанилась: мол, поглядите на меня, я – Высшее Создание! Ох ты, Радуга.

– А чего раньше молчал?

– Но ведь вы не спросили, – удивился Дик.

– А самому допетрить? Так, хорошо. Если там его нет, значит, он есть где-то ещё. Что, Дик, сможешь нам помочь?

Реконструктор огляделся и сомнительно покачал головой:

– В радиусе пятисот метров его нет, а дальше я затрудняюсь сказать.

– Ясно. Значит, придётся искать подземный переход, где торгуют картинами, – мрачно резюмировал я.

Мимо ковыляла бабка с авоськой, подозрительно посматривая на нашу разношёрстную компанию. Я не без труда выдавил из себя приветливую улыбку:

– Простите, пожалуйста! Не подскажите, где здесь в окрестностях картины продают? Вроде ещё подземный переход там?

Бабка поглядела на меня оценивающе и, видимо, сочтя достойным, развернулась на 180 градусов и махнула рукой куда-то вдаль:

– Это вон тама, как к железной дороге идти, – и, не дожидаясь реакции, побрела своим путём.

– Спасибо большое! – крикнул я раздражённо. – Так, народ, грузимся в машину и едем. «Тама» так «тама».

Народ послушно погрузился в машину, Анка завела мотор и, ловко развернувшись, поехала по направлению, указанному бабкой.

– Навигатор нам сюда нужен, вот что, – сказал я, высматривая по окнам подземные переходы и картины возле оных.

– Так есть навигатор, – вздохнула Анка, – только чем он нам тут помочь сможет?

– И то правда. Бойцы! Глядим по сторонам внимательно, ищем комбинацию «переход-картины»!

Бойцы уставились в окна. За окнами неспешно проплывали однообразные пейзажи провинциального городка, тесные тротуары с щербатым асфальтом; периодически попадались разноцветные ларьки, торгующие разносортной ерундой, расхлябанные маршрутки, по уши оклеенные рекламой, и праздношатающиеся граждане всех возрастов. «Перехода с картинами» нигде не было.

Из-за туч выглянуло Солнце. Ну хоть что-то, подумал я, прикуривая очередную сигарету.

– Вижу цель, – вдруг сказал Дик, – на девять часов.

Мы синхронно развернулись – и точно: вдалеке виднелась небольшая «выставка» полотен, укрытая полиэтиленом. Анка взяла курс на цель.

Пару минут спустя автобус остановился возле лотков. Так, подумал я, и кто нам здесь нужен?

– Нет, Димки тут нет, – ответил Валя на незаданный вопрос. – Во всяком случае, я его не вижу.

– Значит, нам нужен этот, как его…

– Криворуков Степан Степанович, 1959 года рождения, – сказала Анка. – Тут на него ориентировка есть, если нужно.

Я досадливо отмахнулся:

– Чёрт с ним. Так, бойцы. Сидим тихо, ждём меня. А я на разведку. Чего всем табором ходить? Народу не нужны нездоровые сенсации, как говорится. Всё, пошёл.

Я сошёл с борта «Бригантины» на негостеприимную пушкинскую землю и неторопливо побрёл к импровизированной выставке народного творчества.

Здесь ошивалось четверо явных художников, – остальная публика просто проходила мимо, не обращая никакого внимания на объекты культуры. Деятелей культуры сей факт, впрочем, не особо волновал: они о чём-то вяло переговаривались, сидя на складных табуретках и покуривая дешёвые папиросы. Персонажи это были довольно колоритные: толстяк в полосатой рубашке с короткими рукавами, безразмерных шортах и с носом-картошкой; длинный и худой, как жердь, очкастый тип с огромным кадыком на тощей шее; безобразно полная, хотя ещё довольно молодая женщина в бандане и с «беломориной» в зубах; наконец, строгий старичок в бежевом, беспрестанно жевавший семечки. Когда я подошёл к картинам, художники смерили меня оценивающими взглядами и, видимо, не найдя во мне ничего интересного, вернулись к своему разговору.

Сказать по правде, я ничего не понимаю в живописи. Помню, Маринка как-то купила нам репродукцию «Южных плодов» Ренуара. Спору нет, написано было красиво, но каких-то особых эмоций картина у меня не вызывала. Натюрморт как натюрморт. Единственной картиной, которую я запомнил из всей своей человеческой жизни, был «Апофеоз войны» Верещагина. Было в этой груде черепов, в этих равнодушных воронах, в этом до боли ярко-синем небе и обжигающе-жёлтом песке что-то завораживающее, что-то близкое мне тогдашнему. Что-то знакомое. Впрочем, военная тема всегда была мне ближе, чем какая-либо другая, – даже когда я не помнил о том, кто я, не помнил о двух Войнах за своей спиной… И то странное чувство, тот резонанс я тогда связал с Афганом, конечно же.

Вешать Верещагина в гостиной Маришка наотрез отказалась: мол, что ещё за чернуха, то ли дело Ренуар. Я не настаивал. Кроме того, и правда ведь чернуха. В моей душе, в моей памяти её и так всегда было в избытке, – куда ж ещё и в гостиную-то?

Что же до местного творчества, то тут были и натюрморты, и портреты с пейзажами. И да: я ничего не понимаю в живописи, но все эти произведения искусства объединяло одно: картины эти были говно и халтура. С другой стороны, а чего ещё вы хотите за триста рублей? А за пятьсот? Ведь не шедевр же.

Правда, акварельные пейзажи (возле которых расположился семечковый старичок) были, в принципе, ничего. Не Ренуар, конечно; скорее, нечто вроде Моне подмосковного розлива.

И я уже открыл было рот, чтобы спросить, кто тут знает Криворукова Степан Степаныча (им явно был толстяк, но я желал убедиться), когда вдруг услышал голос за своей спиной. Голос – мужской, чуть задиристый, немного ироничный – сказал:

– Ну здорово, мужики.

– Привет, Дмитрий, – добродушно пробасил толстяк. Я сделал вид, что меня тут нет, и отошёл в сторонку. К Криворукову подошёл молодой парень лет тридцати пяти или чуть больше. Высокий, жилистый. Тёмно-русые кучерявые волосы, насмешливые светло-голубые глаза на грубоватом, скуластом лице.

– Здрасте, Григорий Варфоломеич, – Дмитрий улыбнулся старичку. Тот довольно прищурился и кивнул головой, а парень снова обратился к Криворукову: – Здорово, Степаныч. Ну что, всё торгуешь? А не противно душу-то продавать?

Толстяка перекосило, как от зубной боли:

– Опять ты за своё? Дмитрий, не начинай этот глупый спор. Ну сколько можно?

– Вот и я, Степаныч, тот же вопрос себе задаю. Ты неумный человек, и знаешь, что? С каждым разом души в твоих картинах всё меньше. Скоро они просто серыми станут, как и ты сам.

Криворуков побагровел:

– Слышь, ты, Да Винчи непризнанный! Ты заколебал уже своей философией, понял?! Ты тоже дуреешь с каждым днём! Раньше и то умнее был. Я на это живу, между прочим! Я, знаешь ли, тоже кушать хочу. И жена моя тоже, и дети. И мне твои высоконравственные упрёки знаешь, где? Так что давай, вали отсюда!

Молодой человек ухмыльнулся:

– Я тебя, Степаныч, переубеждать не стану. Но картины у тебя мёртвые. Так что дохлятиной питаешься, и семью свою дохлятиной кормишь. Ну да мне-то что… Давай, покеда.

Толстяк яростно заматерился, но парень неторопливо побрёл в сторону перехода, не обращая на ругань Криворукова никакого внимания. А я подумал: ну что, Герман Сергеич? По-моему, ты увидел всё, что хотел увидеть. Клиент готов, надо брать.

Внезапно в голову пришла любопытная мысль. Эбб в машине говорил, что Мастера Иллюзий обладают особыми способностями, даже будучи людьми. А что, если испытать парня?

Не дожидаясь, пока Димка скроется из виду, я скользнул на Ту Сторону и невидимкой последовал за Пятым Претендентом.

…

Глава 15.

– Извините… Вам, может, надо чего? – спросил он меня минуты две спустя.

«А ты меня видишь?», передал я. Димка нахмурился и покачал головой:

– Скорее, чувствую. Это же вы там были, у картин, да?

– Верно, Дмитрий, – довольно сказал я, незаметно выходя на Эту Сторону. – Это был я.

Он посмотрел на меня – серьёзно, без тени страха, но не без интереса.

– Кто вы?

– Обычно меня называют Германом Кастальским, во избежание лишних вопросов, – ответил я. – Я – Дух.

– Дух, значит? – даже бровью не повёл. Пожал плечами, неспешно двинулся дальше: – И что вам от меня нужно?

– Для начала – просто поговорить.

– О чём?

– О том, что ты сказал Криворукову.

– В смысле? – Димка удивился. – Что я ему сказал?

– Про душу, про «дохлятину». Откуда такие мысли? – поинтересовался я. Он улыбнулся. Глаза сверкнули:

– То есть вы с этими мыслями согласны, – он не спрашивал – утверждал. Сообразительный, порадовался я.

– Ну да, в целом. Хотя обычно я пользуюсь другими терминами.

– Какими?

– Скажем… Он в картины и правда кое-что вкладывает, но это не душа. Душу вложить нельзя, это не закладка в книге и не приправа к супу.

– А что тогда?

– Любовь.

– Да ладно! – парень усмехнулся. – Откуда там любовь?

– Это да, маловато её там нынче, прямо скажем. Процента полтора от силы, – усмехнулся я.

– А вам они не понравились, эти картины? – спросил он с улыбкой.

– Говно и халтура, вот что я о них подумал. Хотя акварели у старичка ничего, сносные.

– Точно! Говно и халтура! – Димка хлопнул ладонью по бедру и рассмеялся: – А акварели, это да. Это Григория Варфоломеича Косынкина работы. Он когда-то большой художник был. Но сейчас, видите, немного от него осталось. Я его не осуждаю, да и любви, как вы говорите, в его картинах больше, чем во всех остальных, вместе взятых.

– Что касается «дохлятины» – это хорошо, образно. Но – фигура речи, как и моё определение этих, э-э, работ. Эмоциональная окраска, восприятие сыграло… неважно. Важнее то, Дима, что я хочу с тобой кое-что обсудить. Для начала расскажи мне кое о чём. Скажи, с тобой за последнее время ничего необычного не случалось?

Он мигом посерьёзнел.

– Вообще-то было кое-что…

Вот-вот, подумал я, давай, парень, расскажи мне, как там у вас дела.

– Может, присядем где-нибудь?

– Да всё равно. Если хотите, можем присесть. Вон там скамейки есть, – он указал куда-то в душную даль разошедшегося июльского дня.

– Отлично, идём.

Мы шли – а мимо проходили люди, казалось, не обращавшие на нас никакого внимания. Порой мне казалось, что это не я вышел на Эту Сторону, а он зашёл на Ту. Впрочем, если бы это действительно было так, мне не было бы так жарко. В конце концов, по человеческим меркам в нашем Мире всегда холодно…

Скамейка была старая, с облупившейся краской цвета обожжённой глины. Над скамейкой нависала тень от небольшого, обгрызенного коммунальщиками каштана. Мы уселись на скамью, и он без предисловий начал:

– Я тогда ещё в зоомагазине работал. Это на Ярославке, там торговый центр есть, и зоомагазин в нём, на цокольном этаже. Там, знаете, нет окон. И света нет, только электрический, так что если не смотреть на часы, то и не понять, день сейчас, или ночь. Там… В общем, я-то оттуда давно уволился, конечно. Я нигде долго не задерживаюсь. Начальство меня не жалует, куда бы не поступил. Просто то, что я делаю, как работаю, у них в головах не укладывается. Неформат. Но там была одна женщина… В общем, я стал писать её портрет. Оттуда я ушёл ещё весной, а портрет пишу до сих пор, всё никак не закончу. Я свои картины не то что не продаю, – я их сразу же стираю и начинаю писать новые. Потому что картины, они не для того, чтобы их продавать или выставлять где-то. Они для того, чтобы мысль передать Миру, образ передать. Чтобы некая мысль или идея смогла мир изменить, пусть даже и немножко. Но с портретом получалось странно. Во-первых, где-то через два месяца я понял, что на картине давно уже не та, кого я писал вначале. Изменилось лицо, даже его выражение. Совсем другая она стала, не похожая на неё, на ту женщину… А во-вторых, сны сниться стали… странные. Но это только две последних ночи. А до того мне просто казалось, что она с холста за мной следит. Смотрит. И что характер у неё может меняться… Нет, не характер – настроение. Она то сердилась, то вроде как смеялась, что ли… Я бы никому не рассказал… Но вы ведь не человек, вы правильно поймёте, я знаю. Так вот… Последний сон сегодня ночью был. Вроде как возвращаюсь я с работы… Или, может, не с работы. Неважно. Просто домой пришёл. Достал портрет, стал писать. Тут вижу – ожила. Смотрит на меня. Усмехается. А потом вдруг говорит: когда, мол, меня допишешь? Когда закончишь, наконец? Я ей отвечаю: немного осталось, потерпи, пожалуйста. А она сердится, говорит, я уже почти полгода жду, а ты всё никак не закончишь. Я, говорит, устала уже на этой тряпке сидеть. Я, мол, жить хочу. Как все…

Он поднял на меня взгляд и некоторое время сидел молча, словно прикидывая, стоит ли рассказывать дальше, или же я такой откровенности не заслуживаю. Я ждал. Тогда он, наконец, вздохнул и продолжил:

– Я ей сначала сказал, мол, ты о чём вообще? Я портрет пишу. Напишу – сотру. А она всё злится. Говорит: ты не портрет пишешь, ты меня создаёшь. И стереть не сможешь, никогда. Я ещё подумал: вот ведь какая, а? Говорю ей: захочу – сотру, не беспокойся. А она только смеётся. Не сотрёшь, говорит. Совесть замучает. И тогда на меня будто нашло что-то. Вроде схватил со стола бутылку с растворителем и прямо на неё плеснул, в лицо ей. И гляжу: краска слезает, а она бесится там, кричит что-то, а уже и не разобрать, что… В общем, на этом проснулся. В ужасе, если честно. Подскочил, портрет из коробки достал – в порядке. Цела, слава Богу. И, знаете, смотрит так задумчиво, без насмешки уже. Даже грустно как-то. Вот… Я теперь и думаю: то ли заканчивать мне её, а то ли смыть от греха. А главное, права же – совесть замучает… Герман Сергеич, не знаете, как мне поступить?