Текст книги "История русской литературы XIX века. В трех частях. Часть 1 1800-1830-е годы"

Автор книги: Ю. Лебедев

Источники и пособия

Пушкин А. С. Полн. собр. соч. – М.; Л., 1937-1959. – Т. I-XVII;

Бродский Я. Л. А. С. Пушкин. Биография. – М., 1937;

Виноградов В. В. Язык Пушкина/ Пушкин. История русского литературного языка. – Л., 1935;

Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 6 т. / Под ред., вступит, ст. Д. Д. Благого и С. М. Петрова. – М., 1949-1950;

Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. / Под ред. Б. Томашевского. – 2-е изд. – М.; Л., 1956-1958; Гоголь Н. В. Несколько слов о Пушкине; Белинский В. Г. Сочинения Александра Пушкина; Чернышевский Я. Г. Сочинения Пушкина; Добролюбов И. А. Сочинения Пушкина; Тургенев И. С. Речь о Пушкине; Достоевский Ф. М. Речь о Пушкине; Горький М. О Пушкине / Под ред. С. Д. Балухатого. – М.; Л., 1937;

Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. – М., 1951. – Т. I;

А. С. Пушкин в русской критике: Сб. статей. – 2-е изд., испр. – М., 1953;

Благой Д. Д. Мастерство Пушкина. – М., 1955;

Томашевский Б. В. Пушкин. Книга первая (1813-1824). – М., 1956; Книга вторая (1824-1837). – М.; Л., 1961;

Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1813-1830). – М., 1950, 1967;

Городецкий Б. П. Драматургия Пушкина. – М.; Л., 1953;

Петров С. М. Исторический роман А. С. Пушкина. – М., 1953;

Мейлах Б. С. Пушкин и его эпоха. – М., 1958;

Луначарский А. В. Александр Сергеевич Пушкин: Сб. Статьи о литературе. – М., 1957;

Мейлах Б. С., Горницкая Н. С. А. С. Пушкин: Семинарий. – М., 1959;

Пушкин: Материалы и исследования. – Т. I-XII; Временник Пушкинской комиссии. – М.; Л., 1936-1985;

Степанов Н. Л. Лирика Пушкина. – 1959;

Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. – М., 1957;

Виноградов В. В. Стиль Пушкина. – М., 1958;

Алексеев М. П. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»: Проблемы его изучения. – Л., 1967;

Степанов Я. Л. Проза Пушкина. – М.; Л., 1962;

Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826-1830). – М., 1967;

Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. – 2-е изд. – М., 1965;

Бродский Н. Л. Комментарий к роману «Евгений Онегин» Пушкина. – 5-е изд., 1964;

Устюжанин Д. Л. Маленькие трагедии А. С. Пушкина. – М., 1974;

Слонимский М. Л. Мастерство Пушкина. – 2-е изд., испр. – М., 1963;

Алексеев М. П. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. – Л., 1972, 1984;

Макогоненко Г. П. Творчество Пушкина в 1833-1836 гг. – Л., 1974;

Тойбин И. М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. – Воронеж, 1976;

Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. – Л., 1978;

Сквозников В. Д. Лирика Пушкина. – М., 1975;

В мире Пушкина. – М., 1974;

Благой Д. Д. Душа в заветной лире. – М., 1977;

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. – М., 1974;

Лобикова Н. М. Тесный круг друзей моих. – М., 1980;

Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. – М., 1980;

Соловей Н. Я. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». – М., 1983;

Фридман Н. В. Романтизм в творчестве А. С. Пушкина. – М., 1980;

Переписка А. С. Пушкина. В 2 т. – М., 1982;

Петров С. М. А. С. Пушкин: Очерк жизни и творчества. – М., 1983;

Непомнящий В. С. Поэзия и судьба: Статьи и заметки о Пушкине. – М., 1983;

Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. – 2-е изд. – Л., 1983;

Филиппова Н. В. Борис Годунов. – М., 1984; Бурсов Б. И. Судьба Пушкина. – Л., 1986;

Скатов Я. Я. Русский гений. – М., 1987;

Цветаева М. И. Мой Пушкин. – М., 1981;

Маймин Е. А. Пушкин: Жизнь и творчество. – М., 1981;

Фомичев С. А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. – Л., 1986;

Алексеев М. П. Пушкин и мировая литература. – Л., 1987;

Бонди С. М. О Пушкине. – М., 1983;

Венок Пушкину. – 2-е изд., испр. и доп. – М., 1987;

Ахматова А. А. О Пушкине: Статьи и заметки. – М., 1989;

Грехнев В. А. Лирика Пушкина: О поэтике жанров. – Горький, 1985;

Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками. – М., 1988;

Друзья Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники. В 2 т. – М., 1984;

Краснов Г. В. Болдинские страницы. – Горький, 1984;

Красухин Г. Г. Покой и воля: Некоторые проблемы пушкинского творчества. – М., 1987;

Кулешов В. И. Жизнь и творчество А. С. Пушкина. – М., 1987;

Петрунина Н. Н. Проза Пушкина: Пути эволюции. – Л., 1987;

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 т. – М., 1974;

Современник. Литературный журнал, издаваемый Александром Пушкиным / Вступит, ст. М. И. Гиллельсона, коммент., именной указ. М. И. Гиллельсона, В. М. Мильчиной. – М., 1987;

Литературная газета А. С. Пушкина и А. А. Дельвига. 1830 год. – № 1–13 / Послесл., общая ред. В. Н. Касаткиной, подгот. текста, коммент. Т. К Батуровой. – М., 1988;

Набоков Владимир. Комментарии к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин» / Перевод с английского. – СПб., 1998; Пушкин в русской философской критике. – М., 1990;

Бартенев П. И. Пушкин: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников. – М., 1992;

Тыркова-Вильямс Ариадна. Жизнь Пушкина. В 2 т. – М., 1999. – (Сер. «ЖЗЛ». Серия биографий. – Вып. 763);

Скатов Н. Пушкин: Русский гений. – М., 1999;

Фризман Л. Г. Семинарий по А. С. Пушкину. – Харьков, 1995;

Кошелев В. А. Первая книга Пушкина. – Томск, 1999;

Пушкин и другие: Сб. ст. к 60-летию проф. С. А. Фомичева. – Новгород, 1997;

Чумаков Ю. Н. «Евгений Онегин» и русский стихотворный роман. – Новосибирск, 1983;

Баевский В. «Сквозь магический кристалл»: Поэтика «Евгения Онегина», романа в стихах А. Пушкина. – М., 1990;

Михайлова Н. И. «Собранье пестрых глав»: О романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин». – М., 1994;

Овчинников Р. В. Над «пугачевскими» страницами Пушкина. – М., 1985;

Хализев В. Е., Шешунова С. В. Цикл А. С. Пушкина «Повести Белкина». – М., 1989;

Кошелев В. А. «Онегина» воздушная громада». – СПб., 1999;

А. С. Пушкин: путь к Православию. – 2-е изд., испр. и доп. – М., 1999;

Розанов В. В. О Пушкине: Эссе и фрагменты. – М., 2000; Кошелев В. А. Пушкин: история и предание: Очерки. – СПб., 2000.

Поэты пушкинского круга

О влиянии Пушкина на русскую поэзию Гоголь писал: «Не сделал того Карамзин в прозе, что он в стихах. Подражатели Карамзина послужили жалкой карикатурой на него самого и довели как слог, так и мысли до сахарной приторности. Что же касается Пушкина, то он был для всех поэтов, ему современных, точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты. Вокруг него вдруг образовалось их целое созвездие…»

Молодые поэты, чувствуя благотворное влияние Пушкина на свое творчество, даже искали его покровительства. В 1817 году В. И. Туманский писал Пушкину: «Твои связи, народность твоей славы, твоя голова… все дает тебе лестную возможность действовать на умы с успехом гораздо обширнейшим против прочих литераторов. С высоты своего положения должен ты все наблюдать, за всем надсматривать, сбивать головы похищенным репутациям и выводить в люди скромные таланты, которые за тебя же будут держаться».

В то же время поэты пушкинского круга не только шли за Пушкиным, но и вступали в соперничество с ним. Их эволюция не во всем совпадала со стремительным развитием русского гения, опережавшим свое время. Оставаясь романтиками, Баратынский или Языков уже не могли по достоинству оценить его «романа в стихах» «Евгений Онегин» и с недоверием относились к его реалистической прозе. Близость их к Пушкину не исключала диалога с ним.

Другой закономерностью развития этих поэтов было особое соотношение их творческих достижений с поэтическим миром Пушкина. Поэты пушкинской поры творчески воплощали, а порою даже развивали и совершенствовали лишь отдельные стороны его поэтической системы. Но Пушкин с его универсализмом оставался для них неповторимым образцом.

Возникновение «пушкинской плеяды» связывают с временами Лицея и первых послелицейских лет, когда вокруг Пушкина возник «союз поэтов». Это было духовное единство, основанное на общности эстетических вкусов и представлений о природе и назначении поэзии. Культ дружбы тут окрашивался особыми красками: дружили между собою «любимцы вечных муз», соединенные в «святое братство» поэтов, пророков, любимцев богов, с презрением относившихся к «безумной толпе». Сказывался уже новый, романтический взгляд на поэта как на Божьего избранника. На раннем этапе тут господствовал эпикуреизм, не лишенный открытой оппозиционности по отношению к принятым в официальном мире формам ханжеской морали и сектантской набожности. Молодые поэты следовали традиции раннего Батюшкова, отразившейся в его знаменитом послании «Мои Пенаты» и в цикле стихов антологического содержания.

Постепенно этот союз начинал принимать форму зрелой оппозиции по отношению к самовластию царя, реакционному режиму Аракчеева. Одновременно возникали насущные проблемы дальнейшего развития и обогащения языка русской поэзии. «Школа гармонической точности», утвержденная усилиями Жуковского и Батюшкова, молодому поколению поэтов показалась уже архаической: она сдерживала дальнейшее развитие поэзии строгими формами поэтического мышления, стилистической сглаженностью выражения мысли, тематической узостью и односторонностью.

Вспомним, что Жуковский и Батюшков, равно как и поэты гражданского направления, разработали целый язык поэтических символов, кочевавших затем из одного стихотворения в другое и создававших ощущение гармонии, поэтической возвышенности языка: «пламень любви», «чаша радости», «упоение сердца», «жар сердца», «хлад сердечный», «пить дыхание», «томный взор», «пламенный восторг», «тайны прелести», «дева любви», «ложе роскоши», «память сердца». Поэты пушкинской плеяды стремятся различными способами противостоять «развеществлению поэтического слова – явлению закономерному в системе устойчивых стилей, которая пришла в 1810-1820-х годах на смену жанровой, – замечает К. К. Бухмейер. – Поэтика таких стилей зиждилась на принципиальной повторяемости поэтических формул (слов-сигналов), рассчитанных на узнавание и возникновение определенных ассоциаций (например, в национально-историческом стиле: цепи, мечи, рабы, кинжал, мщенье; в стиле элегическом: слезы, урны, радость, розы, златые дни и т. п.). Однако выразительные возможности такого слова в каждом данном поэтическом контексте суживались: являясь знаком стиля, оно становилось почти однозначным, теряло частично свое предметное значение, а с ним и силу непосредственного воздействия». На новом этапе развития русской поэзии возникла потребность, не отказываясь полностью от достижений предшественников, вернуть поэтическому слову его простое, «предметное» содержание.

Одним из путей обновления языка стало обращение к античной поэзии, уже обогащенное опытом народности в романтическом его понимании. Поэты пушкинского круга, опираясь на опыт позднего Батюшкова, решительно отошли от представлений об античной культуре как о вневременном эталоне для прямого подражания. Античность предстала перед ними как особый мир, исторически обусловленный и в своих существенных качествах в новые времена неповторимый. По замечанию В. Э. Вацуро, «произошло открытие того непреложного для нас факта, что человек иной культурной эпохи мыслил и чувствовал в иных, отличных от современности, формах и что эти формы обладают своей эстетической ценностью».

И ценность эту на современном этапе развития русской поэзии в первую очередь почувствовал Пушкин. Антологическая и идиллическая лирика, по его определению, «не допускает ничего напряженного в чувствах; тонкого, запутанного в мыслях; лишнего, неестественного в описаниях». За оценкой идиллий А. А. Дельвига, которым эти слова Пушкина адресованы, чувствуется скрытая полемика со школой Жуковского, достигавшей поэтических успехов за счет приглушения предметного смысла слова и привнесения в него субъективных, ассоциативных смысловых оттенков.

Дельвиг Антон Антонович (1798-1831)

В кругу поэтов «пушкинской плеяды» первое место не случайно отводится любимцу Пушкина Антону Антоновичу Дельвигу (1798-1831). Однажды Пушкин подарил ему статуэтку бронзового сфинкса, известного в древней мифологии получеловека-полульва, испытующего путников своими загадками, и сопроводил подарок таким мадригалом:

 
Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?
В веке железном, скажи, кто золотой угадал?
Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец?
Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!
 

Дельвиг вошел в русскую литературу как мастер идиллического жанра в антологическом роде. «Какую силу воображения должно иметь, – писал об идиллиях Дельвига Пушкин, – дабы так совершенно перенестись из 19 столетия в золотой век, и какое необыкновенное чутье изящного, чтобы так угадать греческую поэзию». Пушкин почувствовал в поэзии Дельвига живое дыхание прошлого, историзм в передаче «детства рода человеческого».

В своих опытах Дельвиг шел от Н. И. Гнедича, который в предисловии к собственному переводу идиллии Феокрита «Сиракузянка» (1811) отметил, что «род поэзии идиллической, более, нежели всякий другой, требует содержаний народных, отечественных; не одни пастухи, но все состояния людей, по роду жизни близких к природе, могут быть предметом сей поэзии».

В своих идиллиях Дельвиг переносит читателя в «золотой век» античности, где человек еще не был отчужден от общества и жил в гармоническом союзе с природой. Все здесь овеяно романтической мечтой поэта о простых и неразложимых ценностях жизни, утраченных современной цивилизацией. Поэт изображает античность как неповторимую эпоху, сохраняющую для современного человека свое обаяние и рождающую тоску о том, что наш мир потерял.

Его идиллии приближаются к жанровым сценкам, картинкам, изображающим те или иные эпизоды из жизни простых поселян. Это герои, наделенные скромными и простыми добродетелями: они не умеют притворяться и лгать, драмы в их быту напоминают мирные семейные ссоры, которые лишь укрепляют прочность общинной жизни. По-своему простой человек живет, любит, дружит и веселится, по-своему встречает он и роковую для современных романтиков смерть. Живущий в единстве с природой, он не чувствует трагизма в кратковременности своего существования.

Но как только микроб обмана проникает в мир этих чистых отношений, наступает катастрофа. В идиллии «Конец золотого века» (1828) городской юноша Мелетий соблазняет пастушку Амариллу, и тогда всю страну постигает несчастье. Тонет в реке Амарилла, меркнет красота Аркадии, холод душевный студит сердца поселян, разрушается навсегда гармония между человеком и природой. Этот мотив в нашей литературе будет жить долго. Отзовется он в стихотворении друга Дельвига Баратынского «Последний поэт». Оживет в повести «Казаки» Л. Н. Толстого. А потом «золотой век» будет тревожить воображение героев Ф. М. Достоевского, отзовется в сне Версилова из его романа «Подросток».

Антологическая тема у Дельвига, как и следовало ожидать, послужила своеобразным мостиком к изображению русской народной жизни. Впервые русскую патриархальность с античной пытался соединить Н. И. Гнедич в идиллии «Рыбаки». Антологический жанр восстанавливал в русской поэзии не только вкус к точному слову, но и чувство живого, патриархально-народного быта. В антологических сюжетах формировалось понимание народности как исторически обусловленного сообщества людей. Вслед за Гнедичем Дельвиг пишет «русскую идиллию» «Отставной солдат» (1829). Драматическая форма ее в чем-то предвосхищает народные диалоги в поэмах Н. А. Некрасова. На огонек к пастухам выходит русский калека-солдат, бредущий домой из стран далеких:

 
Ах, братцы! Что за рай земной у вас
Под Курском! В этот вечер словно чудом
Помолодел я, вволю надышавшись
Теплом и запахом целебным! Любо,
Легко мне в воздухе родном, как рыбке
В реке студеной!…
 

Пригревшись у гостеприимного костра, отведав нехитрой пастушеской снеди, солдат рассказывает о пожаре Москвы, о бегстве и гибели французов:

 
Недалеко ушли же. На дороге
Мороз схватил их и заставил ждать
Дня судного на месте преступленья:
У Божьей церкви, ими оскверненной,
В разграбленном анбаре, у села,
Сожженного их буйством!…
 

Особое место в творческом наследии Дельвига заняли его «русские песни». Поэт внимательно вслушивался в сам дух народной песни, в ее композиционный строй и стиль..Хотя многие его упрекали в литературности, в отсутствии подлинной народности, эти упреки неверны, если вспомнить известный совет Пушкина судить поэта по законам, им самим над собою признанным. Дельвиг не имитировал народную песню, как это делали его предшественники, включая А. Ф. Мерзлякова. Он подходил к русской народной культуре с теми же мерками историзма, с какими он воспроизводил дух античности. Дельвиг пытался проникнуть изнутри в духовный и художественный мир народной песни. «Еще при жизни Дельвига ему пытались противопоставить А. Ф. Мерзлякова – автора широко популярных „русских песен“, как поэта, ближе связанного со стихией народной жизни, – замечает В. Э. Вацуро. – Может быть, это было и так, – но песни Мерзлякова отстоят от подлинной народной поэзии дальше, чем песни Дельвига. Дельвиг сумел Уловить те черты фольклорной поэтики, мимо которых прошла письменная литература его времени: атмосферу, созданную не прямо, а опосредствованно, сдержанность и силу чувства, характерный символизм скупой образности. В народных песнях он искал национального характера и понимал его при том как характер „наивный“ и патриархальный. Это была своеобразная „антология“, но на русском национальном материале». Здесь Дельвиг приближался к тому методу освоения фольклора, к которому пришел впоследствии А. В. Кольцов.

«Русские песни» Дельвига – «Ах ты, ночь ли, ноченька…», «Голова ль моя, головушка…», «Что, красотка молодая…», «Скучно, девушки, весною жить одной…», «Пела, пела пташечка…», «Соловей мой, соловей…», «Как за реченькой слободушка стоит…», «И я выйду на крылечко…», «Сиротинушка девушка…», «По небу тучи громовые ходят…», «Как у нас ли на кровельке…», «Я вечор в саду, младешенька, гуляла», «Не осенний мелкий дождичек…» – вошли не только в салонный, городской, но и в народный репертуар. «Соловей» своими первыми четырьмя стихами обрел бессмертие в романсе А. А. Алябьева. М. Глинка положил на музыку специально сочиненную для него Дельвигом песню «Не осенний мелкий дождичек…». Нет сомнения, что «русские песни» Дельвига повлияли и на становление таланта А. В. Кольцова.

Заслуживают внимания и многочисленные элегические стихи Дельвига, занимающие промежуточное место между классической унылой элегией и любовным романсом. «Когда, душа, просилась ты…», «Протекших дней очарованья…» (стихотворение «Разочарование») до сих пор звучат в мелодиях М. Л. Яковлева и А. С. Даргомыжского. Дельвиг смело вводит в элегию античные мотивы, равно как элегическими мотивами наполняет романс. В итоге элегия приобретает сюжетный динамизм и языковое многообразие, теряет свойственные ей черты статичности и стилистической однотонности.

В русской поэзии Дельвиг прославился и как мастер сонета. Он не только стремился придать этой форме изящество и формальное совершенство, но и насыщал ее богатым философским содержанием. Таков, например, его сонет «Вдохновение» (1822), где звучит романтическая мысль об очистительном влиянии вдохновения, в минуты которого Бог дает душе поэта ощущение бессмертия:

 
Не часто к нам слетает вдохновенье,
И краткий миг в душе оно горит;
Но этот миг любимец муз ценит,
Как мученик с землею разлученье.
В друзьях обман, в любви разуверенье
И яд во всем, чем сердце дорожит,
Забыты им: восторженный пиит
Уж прочитал свое предназначенье.
И презренный, гонимый от людей,
Блуждающий один под небесами,
Он говорит с грядущими веками;
Он ставит честь превыше всех честей,
Он клевете мстит славою своей
И делится бессмертием с богами.
 

В историю Дельвиг вошел и как организатор литературной жизни. Он издавал один из лучших альманахов 1820-х годов «Северные цветы», а потом, в содружестве с А. С. Пушкиным, затеял издание «Литературной газеты», нацеленной против торгового направления в русской журналистике, против «коммерческой эстетики», утверждаемой в начале 1830-х годов бойкими петербургскими журналистами Булгариным и Гречем. «Литературная газета» Дельвига объединила тогда лучшие, «аристократические» литературные силы России. Но в 1830 году, в ноябре, она была закрыта за публикацию четверостишия, посвященного Июльской революции во Франции. Дельвиг, получив строжайшее предупреждение от самого Бенкендорфа, пережил тяжелое нервное потрясение, окончательно подорвавшее и без того слабое здоровье. Случайная январская простуда до времени свела его в могилу 14 (26) января 1831 года.