Текст книги "Черный поток. Сборник"

Автор книги: Йен (Иен) Уотсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц)

– Чепуха, – подмигнула я ему. – Голодовка просто сделала тебя жестче, только и всего.

Я провела в Веррино три недели, помогая Хассо и Торку составлять карту и географический справочник западного берега. Гильдия реки дала мне на это свое благословение. Кто лучше меня смог бы уличить во лжи пленного, если бы он стал давать неверные сведения о территориях от Ворзленда до Мужского Дома Юг? Я и поймала одного или двух, однако врать решались немногие.

Моя новая работа состояла в том, чтобы весь день проводить в лагере для пленных. Ночи я проводила в городе, иногда с Хассо, иногда нет. Постепенно Веррино начинал приходить в себя, хотя всякая гадость еще проступала наружу, словно зловещая тень, преследующая город.

Условия в лагере были не такими уж страшными, никому не нужна была вспышка какого-нибудь опасного заболевания. Однако жизнь пленников вряд ли можно было назвать приятной или даже безоблачной. Я могла бы сказать, что, работая в лагере, искупала свою вину, если бы для джеков-охранников это не было их обычной службой.

Рядовые армии западных были просто грубыми мужланами и вели себя довольно спокойно. А вот их командиры – это была рыбка иного сорта, допрашивать субъектов в балахонах было омерзительно, но необходимо. Мы спрашивали их о плане войны и ее целях.

Незадолго до моего отъезда один из таких командиров стоял перед нашей комиссией по допросам. Эта комиссия состояла из Хассо и меня, а также главы гильдии по имени Джизбел и «капитана» джеков Мартана. Свои заседания мы проводили в палатке, поставленной прямо перед входом в лагерь, от остальных узников, апатично взирающих на нас, мы были отделены кучами колючих кустов, надетых на острые колья; пленные коротали время играя на песке с камешками или соломой, заводя воображаемые долги, бесцельно слоняясь по лагерю, задирая друг друга, ссорясь из-за еды, выискивая насекомых. Те, кто был грамотным, читали своим товарищам старые романы, сваленные в кучу прямо на земле – щедрый подарок нашей гильдии. Если бы кто-то попытался убежать, у него бы ничего не вышло: он бы задохнулся в песках.

Этот самый Сын был здоровенным детиной, правда теперь его кожа висела так, словно была ему велика. Как обычно, пленника охраняли два джека, вооруженные дубинками; их мечи были в ножнах.

– Вас спас этот проклятый Сатана-Змей, – усмехнулся Сын. – Самим вам бы это никогда не удалось.

– Ты так думаешь? – парировал Мартан. – Позволь тебе сказать…

– А как, по-твоему, вернулось течение? – Хассо гордо взглянул на меня. Не надо ему было этого делать. Джизбел издала тихое шипение, как шипит вода, попадая на угли. Мужчины сразу замолчали.

Я стукнула кулаком по дощатому столу. Нужно было захватить этого мерзавца врасплох, чтобы выудить у него ценную информацию.

– Так кто же ты в таком случае: Хранитель или Крестоносец? – сделала я первую попытку.

Сын резко повернулся ко мне – его дряблая кожа, висящая на шее как у индюка, дернулась и заколыхалась.

– Ты! – он уставился на меня. – Я тебя знаю. Это ты ехала в челюстях Змея!

– Чепуха, – сказала я. – С такого расстояния это могла быть и твоя бабушка.

– Ведьма! Проклятая ведьма, это была ты. Я видел, у меня острое зрение. Вот почему ты здесь. Ты слуга Змея.

– Да заткнись ты со своими змеями. Сам не знаешь, что говоришь. Я спросила, ты Хранитель или Крестоносец. Потому что если ты Хранитель, – я надеялась, что веду ловкую игру, – тогда скорее всего мы отправим тебя домой, к твоей драгоценной Истинной земле, чтобы ты, как прежде, следил за ее чистотой и безопасностью и умер от тоски, читая всякую галиматью типа «Истинная земля Человечества».

Все это должно было показать ему, как много нам известно об их жизни, чтобы заставить его говорить правду. Но того, что последовало, мы не ожидали.

– Йа…лин, – сказал он. – Вот кто ты! Ты речная ведьма доктора Эдрика, которая сбежала от него! Только она может знать названия книг нашего Братства. – Он сплюнул, правда только на песок. – Доктор сказал, что это ты сидела во рту Змея в то утро. Я еще не знал, верить ему или нет.

– Ерунда, Эдрик не разглядит и сортира в двадцати пядях, если только он не разорился на приличные очки! Он вообще никогда и ничего не умел разглядеть как следует.

Я тоже, если не сумела удержать язык за зубами, с какой стати мне было беспокоиться, знает меня этот тип или нет? Но вообще-то, я пошутила неудачно. Если говорить честно, Эдрик был ловким и хитрым. Однако Червь обманул нас обоих – и его, и меня, только каждого по-своему.

Я услышала, как Сын пробормотал что-то вроде: «Ничего, он сумел разглядеть, как выскользнуть из вашего вонючего города!» Что-то типа этого. Внезапно сообразив, что я все слышала, и пытаясь поправить положение, Сын громко сказал:

– Как он тебя увидел? Да мы же взяли подзорные трубы с судов. К тому же у доктора есть уши. Он слышал, кого я ему описал.

Сказав это, Сын внезапно сорвался с места и кинулся к нашему столу. Добраться до нас он не успел. Джеки ударили его по голове, и он потерял сознание.

– Стойте! – закричала я, сама едва не перевернув стол. – Не трогайте его!

Его поступок не имел никакого смысла. Перед тем как вскочить со стула, он бросил быстрый взгляд на джеков – они были начеку. Их дубинки были наготове. Его взгляд насторожил их. Значит, он хотел, чтобы его ударили. Он больше не хотел говорить.

– Стража, вы слышали, что он сказал до того, как болтал про подзорную трубу?

– А, госпожа? – Охранник тяжело дышал. Я была не «госпожа», но спорить не стала.

– Подумай, парень! Этот Сын что-то пробормотал. Я слышала. А ты что услышал?

– Гм… что-то насчет какого-то скольжения… кто-то поскользнулся на крови?

– Нет, – сказал его коллега, – «выскользнуть из города», да, точно. Как раз то, чего нам всем хочется.

– Прекратить! – сказал капитан Мартан.

– Я слышала, – сказала я, – как он говорил насчет того, что Эдрику удалось разглядеть, как выскользнуть из города.

– Мне кажется, я тоже услышал что-то подобное, – согласился со мной Мартан. – У нас нет сведений об убийствах или кражах – из лагеря никто не убегал. Во всяком случае, я об этом не слышал.

– Если бы Эдрик где-то затаился, вы бы ничего и не услышали.

– Если он скрывается, то, может, он не один? – спросил капитана Хассо.

Мартан, казалось, был скорее озадачен, чем обеспокоен.

– Подумайте хорошенько. У нас и здесь полно работы, не хватало еще заниматься прочесыванием деревень, где вообще никто ничего не говорит.

Я кивнула на неподвижно лежащего Сына:

– Приведите его в чувство. Он должен рассказать все, что знает.

– А как ты собираешься этого добиться? – холодно спросил Мартан. – Что ты имеешь в виду, Йалин?

Честно говоря, я и сама не знала, что имею в виду. Впрочем, знала – но сразу отогнала от себя эту мысль. Передо мной встал Капси – ему ломали и выкручивали суставы, дробили кости, жгли. «Нет, нет, никогда! – сказала я себе. – Ни за что не пойду я на это».

– Мы его напугаем, покажем ему кое-какие штуки, которые они сами используют, – сказала я.

– А если он все равно будет молчать? Я не нашла что ответить.

– Покажем ему некоторые приспособления, использовать их не будем, – продолжал Мартан, – а слухи пойдут по всей округе. Нам перестанут доверять. Заметь, я полностью согласен, что мы не должны применять… – он запнулся, – пытку. Потому что… ну потому что я не хочу, чтобы когда-нибудь пытали и меня. – Он спокойно смотрел на меня, словно предоставляя мне право решать самой. Ну как я в это вляпалась? Все произошло так быстро.

– А что, мы не сможем устроить хорошее представление?

– Возможно, он тут лежит и спокойно вас слушает, – сказала Джизбел, – и притворяется, что потерял сознание. – Она с интересом взглянула на меня.

Мартан ей возразил:

– Вряд ли. Меня самого как-то раз огрели по голове. Но все-таки решайте поскорей. Здесь не клуб дебатов о проблемах морали.

Решайте. Решать-то придется мне.

– Хассо, – пробормотала я. Хассо, казалось, сжался. – Может быть, он ничего особенного и не знает, – сказала я.

– А если знает? – Мартан был неумолим.

В самом деле, если он ничего не знал, то зачем тогда предпочел получить удар по голове, как только понял, что проговорился?

Когда я впервые пришла в лагерь, то первым делом спросила о списке пленных. У них был такой список, но Эдрика в нем не было, а списка умерших или погибших не было вообще, что и неудивительно. Итак, первой новостью, которую я получила, было то, что Эдрик по-прежнему жив. Подтвердить это можно было только одним способом. Но этот способ был неприемлем.

И тогда я решила. Несмотря на то что случилось потом, я по-прежнему уверена, что решила правильно, иначе у меня на душе остался бы горький осадок.

– Мы будем допрашивать его без всяких пыток. Все, казалось, почувствовали облегчение. Хассо выпрямился и расправил плечи.

– Прекрасно, – сказал он, – прекрасно.

Мартан облегченно вздохнул. Джизбел радостно заулыбалась.

Один из охранников вылил на голову Сына ведро воды, тот застонал, после чего его подняли и усадили на стул.

Мы попытались у него выяснить, бежал ли Эдрик, если бежал, то куда и почему. Разумеется, Эдрик вполне мог погибнуть. «Выскользнуть из Веррино» могло означать и такое: он покончил с собой.

Мы прилагали все усилия. Сын устроил нам великолепный спектакль – демонстрируя, как сильно страдает от удара по голове и что вообще у него амнезия. Нам пришлось сдаться, и его увели. Если этот скот притворялся, то делал это так искусно, подворачивая и волоча ноги, что охранникам пришлось чуть ли не тащить его на руках.

И что же произошло потом, как не полное превращение нашего доброго капитана? Еще несколько минут назад он и слышать не хотел о прочесывании деревень. Теперь же внезапно изменил свое решение и объявил, что собирается возглавить небольшой отряд, который отправится на пару дней в ближайшие селения и будет заниматься поиском улик.

Я думаю, что Мартан решил просто отдохнуть от службы в лагере; может быть, сделали свое дело дубинки. Двухдневная прогулка по окрестностям Веррино вряд ли бы что-либо дала, разве что по какому-нибудь невероятному стечению обстоятельств. С другой стороны, короткий отдых – это тоже неплохо.

Не хочу ли я пойти вместе с его отрядом? А Хассо?

Конечно хочу, мы оба пойдем.

– Если мы пойдем в направлении Тичини, – предложил Хэссо, – мы сможем провести ночь в винограднике.

– Почему бы и нет? – легко согласился Мартан. – Если какой-нибудь Сын прячется в винной бочке, мы его оттуда выльем.

Итак, на следующее утро мы с Хассо в сопровождении Мартана и шести джеков-соддат отправились в путь. Чем дальше мы уходили от города, тем легче становилось у нас на душе. Стоял жаркий летний день, но небо было покрыто дымкой, поэтому солнце не припекало, а пыль под ногами смягчала шаги. Все камни и валуны на этой дороге в течение многих лет тщательно собирались и складывались на обочине, в результате чего образовали низкую ограду, двойную стену. Этим занимался специально нанятый в Тичини работник. Все это делалось для того, чтобы пустые бутылки, изготовленные в стекольных мастерских Веррино, не болтались и не разбивались при перевозке на виноградники и обратно. Так нам объяснил Хассо, пока мы шли по дороге.

Но не прошли мы и пол-лиги, как увидели нечто иное – ограда вдоль дороги была разрушена, камни вывернуты и разбросаны по сторонам. Среди кустиков утесника, покрытого золотисто-желтыми цветами, я увидела чью-то ногу, обутую в сапог.

Я позвала своих спутников.

Мартан сжал губы:

– Здесь, как я помню, была заваруха.

На трупе была обыкновенная обувь, а не сапоги с раздвоенным носком, значит, это не джек.

– Может быть, это Эдрик, – мрачно сказала я.

– Это может быть кто угодно. Не думаю, что это он, раз ему удалось улизнуть под самый конец.

– Может, ты посмотришь?

– Я же не знаю, как он выглядит, Йалин, – только по твоему описанию. Только ты можешь его опознать.

– О! – Я проглотила слюну.

– Я пойду с тобой, – предложил Хассо, и, продираясь через кусты утесника, мы пошли смотреть мертвеца.

Окоченевший труп лежал на спине, распространяя тяжелый запах. На нем были драные брюки и рубашка. Лицо было разрублено пополам, в ране копошились насекомые. Опознать эти останки было невозможно. При взгляде на них даже не тошнило. Глубокая рваная рана выглядит ужасно, но кости и кожа – это уже не так страшно. Мы вернулись на дорогу. Я пожала плечами, и мы отправились дальше.

Скоро вокруг нас поднялись холмы, поросшие кустарником, а примерно через час показалась деревушка Тичини, забравшаяся на вершину холма. Его южный склон, как и склоны соседних холмов, был покрыт террасами и аккуратными виноградниками. Дорога слегка поднималась в гору, ведя нас через виноградники, где с привязанных к новеньким опорам узловатых кривых стволов свешивались наливающиеся соком розовато-лиловые грозди. Почва на разных холмах выглядела по-разному. Когда я обратила внимание Хассо на это интересное явление, он объяснил, что состав почвы – глина, известняк и пористый мел, впитывающий минералы, – был везде одинаков, но на разных холмах в почву добавляли разные примеси. Когда виноградники только закладывались, много лет назад, в почву террас по мере необходимости люди вносили разные добавки, и каждую зиму, в зависимости от сорта винограда, в почву на склонах подсылали то немного мела, то извести или глины. Это плюс вода из разных источников и разнообразные виды опор и позволяло создавать столько знаменитых сортов вина на сравнительно небольшой территории. На склонах холмов работало несколько человек.

– Ну разве здесь не прекрасно? – сказала я. – Никто бы и не подумал, что в этих местах шли бои.

– Здесь не было боев, – сказал Мартан. Обогнув холм, мы увидели седого старика, который стоял на дороге опершись о грабли.

– Хо, – сказал капитан Мартан, – там на дороге разрушено ограждение. Ты не знал?

Старик сплюнул в дорожную пыль.

– А вы станете меня охранять, пока я буду его чинить?

– Зачем? Здесь что, прячутся беглые Сыновья, раз тебе нужна охрана?

– Откуда мне знать? Если в мире много бед, лучше дома места нет.

– Думай, что говоришь, – сердито сказал Хассо. – Капитан Мартан бросил свой дом, чтобы приехать сюда. Если бы он тоже считал, что лучше дома места нет, вы бы до сих пор сидели под Сыновьями.

– А мы и сидели. Еще как сидели. Уж мне-то не нужно о них рассказывать. Работаешь годами, стараешься изо всех сил, но тут какому-то ненормальному приходит в голову начать войну. И все идет прахом. Кому теперь нужны хорошие вина? С таким же успехом люди могут пить уксус. Как там Веррино? Там начали делать новые бутылки?

– Начнут, как только отремонтируют мастерские, – сказал Хассо.

– Значит, в этом году придется оставить вино в бочках? Или разлить в старые бутылки, или вообще вылить, а?

– Здесь есть беглые Сыновья или нет? – повторил свой вопрос Мартан.

– А если и есть, и одного из них схватят у нас, или на холмах в Литл-Римо, или в Брузе, то что с ним делать – закопать в землю, как мы закапываем мертвых, чтобы дожди смыли его останки и напитали ими корни нашего винограда?

Мартан вздохнул:

– Немного от тебя помощи, старик.

– Помощь пришла к нам слишком поздно, солдат. Эти Сыновья убили моего мальчика и мальчика моего мальчика, когда пришли к нам и начали грабить. Зачем нужно было их убивать?

– Мне жаль слышать эта

– Не жалей. Мне уже полегчало. К тому же я у себя дома, а ты нет. И мне никто не приказывает топать с граблями в Веррино.

Мы оставили желчного старикана и пошли вверх по дороге, ведущей в деревню, посреди которой заметно выделялось просторное здание винокурни. Несколько жителей, стоя в дверях своих Домов, молча глазели на нас. Возле маленького декоративного озерка, образовавшегося от воды, с тихим бульканьем вытекающей из трубы, стояла коза и, обмакивая в озерке бороду, срывала папоротник. Козу сторожил мальчишка с хворостиной; при нашем появлении он удрал по извилистой улочке. Мы вышли на маленькую базарную площадь. Торговля, по-видимому, шла бойко – на прилавках лежали оливки и хлеб, связанные куры, масло и сыр; но как только нас увидели, все товары мгновенно исчезли в сумках и коробках. Возле уличного кафе сидели три толстые тетки, прочесывая шерсть и напевая; при нашем появлении они сразу замолчали.

Я не заметила явных признаков войны, у людей не было ран, даже признаков голодания, однако атмосфера в этой деревне приобрела какой-то горький привкус; а для Тичини почва, вода, минералы и воздух имели огромное значение: пролей кровь на склоне холма, и запах страха отравит атмосферу любви и заботы, старательно оберегаемую на протяжении сотни лет.

Одним явным признаком разрухи стали огромные деревянные двери винокурни, выходящие во двор, – они были сорваны с одной петли и косо висели в проеме.

Мы зашли на винокурню в сопровождении одетого в фартук мальчишки, который суетился рядом, бросая на нас подозрительные взгляды, и спросили хозяина или хозяйку, если, конечно, он или она были живы. Хассо уверил нас, что этот человек и будет «мэр» Тичини.

Им оказался мужчина по имени Бери. Он был такой низенький и толстый, что казался почти квадратным. Он тепло нас поприветствовал и вовсю старался нам угодить. В мгновение ока был организован ночлег: на винокурне буду спать я, Хассо и Мартан, остальные джеки проведут ночь в домах жителей. Он приказал открыть все двери; он приказал своим односельчанам выйти к нам и улыбаться.

Бери относился к тем людям, которых невозможно обескуражить, он схватывал ситуацию на лету. И, как мы скоро обнаружили, являл собой кладезь человеческой мудрости и получал огромное удовольствие, играя на чужой слабости и глупости, важно излагая вслух общественное мнение, всем все объясняя и поучая. В другой ситуации он мог бы показаться надоедливым и напыщенным занудой. Однако, учитывая апатию жителей Тичини, эта его особенность была в определенной степени им полезна. Казалось, что деревня, затаившись, ждет, что он скажет: выкинуть нас, красавцев, вон или принять по-дружески. И Бери старался изо всех сил, чтобы показать, как он рад нашему приходу.

Он показал нам винокурню и ее подвалы, особо отмечая, где что было разрушено и разграблено, хотя все эти разрушения не казались такими уж страшными, особенно если хорошенько прибраться.

Показывая нам деревенские достопримечательности, он постоянно подчеркивал, как обращался с Сыновьями.

– И я сказал этим дьяволам, ну что ж, говорю, если вы так считаете, ваша честь, пусть так и будет. Но мы тут живем на холмах и нечасто Спускаемся к реке, так что мало чем отличаемся от вас, если уж на то пошло. В самом деле, ваша честь, разве люди так уж сильно отличаются друг от друга, даже если у них разный взгляд на одни и те же вещи? Они были скоты, капитан Мартан, к тому же убийцы, но, держу пари, я поставил их на место, хоть и смотрел несколько раз в лицо смерти за свою прямоту. Я думаю, они стали меня за это уважать, хоть и побили один или два раза. Они нас ограбили и так перевернули все вверх дном, что мы до сих пор еще не успели как следует прибраться. И они изнасиловали трех наших женщин, включая мою собственную племянницу; а что женщины могли сделать? И что мне теперь остается, как не пропадать от стыда и горя и молча терпеть?

В тот вечер Бери устроил праздник во дворе винокурни, на который пришли некоторые жители деревни – в основном те, в чьих домах остановились джеки. Разожгли костер. Зажарили несколько кур. Были открыты бутылки вина, уцелевшие за время войны. (Надо сказать, этих бутылок оказалось очень много.) Струнная бузука издавала бренчащие, тренькающие звуки. А Бери с видом знатока рассуждал о причинах и обстоятельствах войны, сидя в кругу джеков, принимавших в этой войне непосредственное участие. Выяснив, что мы ищем беглых Сыновей и в течение нескольких недель проводили допросы, он принялся разглагольствовать о психологии жителей запада, основываясь на своих собственных многочисленных наблюдениях. Потом он высказал мнение по поводу черного течения и гильдии реки и порассуждал на тему, не стоит ли гильдии выплатить компенсацию всем гражданским лицам, ставшим жертвами войны, например жителям Тичини. Ну и конечно, жителям Веррино. Он вызывал нас на разговор; он соглашался или не Соглашался с нами.

Через некоторое время Мартан отвел меня и Хассо в сторону.

– Как вы думаете, – спокойно спросил он, – а не занимался ли наш хозяин тем, что… сотрудничал с Сыновьями, пока они были здесь?

– Почему ты так думаешь? – спросил Хассо.

– Бери слишком напирает на то, как он владел ситуацией. Я уверен, что это сплошное вранье, особенно в отношении разбоя Сыновей.

– А как насчет погибших, Мартан? Разрушений? Сломанных дверей? А как насчет насилия?

– Почему же эти двери до сих пор не починили? Чтобы показать, что здесь творилось? А почему винокурня выглядит так, словно Сыновья там хорошенько похозяйничали, хотя на самом деле все разрушения…

– Это одна видимость, – досказала я.

– Вот именно. И тем не менее их держат напоказ. Что касается его племянницы и тех двух женщин, то как можно доказать, что женщина была изнасилована? Если кого-то проткнут мечом, это видно. А как это их виноградники остались в таком прекрасном состоянии – ведь Сыновья жгли и громили другие деревни, когда поняли, что проигрывают войну?

– Хм, я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Хассо. – Но как мы это докажем? А если и докажем, что потом?

– Вот я и думаю, а станет ли Бери сообщать нам о беглых Сыновьях, потому что если мы кого-нибудь схватим, тот может рассказать, как вел себя Бери на самом деле. А если уж и Сын не скажет, тогда, держу пари, от жителей Тичини мы не узнаем ничего. Даже от племянницы, которую предложили Сыновьям. У них тут у всех рыльце в пушку. Бери показывает им, как себя вести.

– Нам не в чем его обвинить, – сказал Хассо.

– Да, не в чем. К тому же я могу и ошибаться. Я вмешалась в их разговор:

– Так вы что, не верите, что у того старика с граблями убили мальчика и мальчика его мальчика? И он просто торчит на дороге и рассказывает всем встречным всякие небылицы о страданиях жителей деревни?

Мартан покачал головой:

– Не знаю. Возможно. Может быть, мы смогли бы все узнать в других местах, за холмами, в Брузе или Литл-Римо. А может, мы и там попусту потеряем время.

Треньканье бузуки зазвучало громче и быстрее. По каменным плитам двора застучали башмаки. Бери был в центре всеобщего внимания, щедро раздавая мудрость и вино.

– Мы теряем время, – сказал Мартан. – Определенно. Когда целыми неделями занимаешься допросами и в каждом слове видишь ложь, начинаешь подозревать вообще всех и каждого. Давайте лучше пить, петь и притворяться, что жизнь прекрасна. Потанцуешь со мной, Йалин?

Я согласилась, потому что он меня попросил. А потом я танцевала с Хассо. Но через некоторое время сказалась его голодовка. Он выдохся. Он еще не совсем оправился от последствий осады.

Возможно, что и Тичини еще не пришла в себя после того, что ей пришлось испытать во время войны, а именно, свое поистине удивительное везение.

На следующий день мы вернулись в Веррино. На обратном пути я спросила нескольких джеков, как их приняли жители Тичини; но они ответили, что поздно отправились спать, как следует накачавшись вином, а наутро уже ничего не могли вспомнить. К тому же хозяева вели себя отменно вежливо.

Итак, загадка осталась неразгаданной. И возможно, что Бери и его деревня добились того, чего хотели, – добились очень умно. По крайней мере, они сохранили будущее виноторговли. А их старик с граблями до сих пор не удосужился починить дорогу. Видимо, в Тичини считали, что в таком деле торопиться не следует.

Через день после нашего возвращения я отправилась домой, в Пекавар, на борту – отгадайте чего? – брига «Любимая собака».

Мы медленно проплывали мимо бледно-зеленых коричных деревьев, а когда повернули к берегу, я ощутила аромат корицы, а также забытый запах пыли. Даже на воде возле берега лежал ее тонкий слой. Я несколько раз чихнула. Мой нос уже отвык справляться с пылью, которую ветер поднимал от иссушенной почвы и приносил из пустыни. Может, пока меня не было в Пекаваре, волосы у меня в носу стали тоньше.

Все портовые здания и склады со специями были тускло-желтого цвета, словно низкие и длинные песчаные замки.

Придя в город, я зашла в кафе выпить чашку коричного кофе, чтобы собраться с мыслями. Этих мыслей было так много, что мне было просто необходимо привести их в порядок; поэтому я сидела и смотрела, как вокруг меня кипит жизнь: носильщики, докеры, рабочие, мальчики от булочника, которые тащили на голове подносы горячих булочек с кунжутом. Парень, торгующий холодным лимонадом: его тут же прогнал официант.

И вдруг среди прохожих я увидела своего отца, куда-то шагающего по улице. На его плечах сидела маленькая девочка.

– Папа!

Он остановился и оглянулся.

Я замахала руками, стоя на веранде кафе:

– Это я! Я здесь!

Он бегом бросился ко мне. Маленькая девочка подскакивала у него на шее, вцепившись кулачками в его волнистые волосы. Отец полысел еще больше с тех пор, как мы виделись последний раз. Там, где раньше у него была густая темная шевелюра, похожая на жесткую овечью шерсть, теперь остались всего лишь редкие пряди. И я подумала, уж не Нарйа ли в этом виновата. Неужели он так ее любил, что позволял выдирать остатки своих кудрей? (Мои мягкие каштановые волосы достались мне от матери.) Казалось, ребенок не обратил никакого внимания на то, что размеренный шаг отца внезапно перешел в галоп. Она весело засмеялась, но, когда отец поднялся по ступенькам веранды и подошел к моему столику, сразу замолчала. Он опустил ее на пыльный дощатый пол, где она осталась неподвижно стоять, молча разглядывая меня… пока мы на время о ней забыли.

Отец обнял меня; я обняла его.

– Так-так-так! – засмеялся он. – Блудная дочь возвращается домой. Или, по крайней мере, находится близко от своего дома…

– Я как раз иду домой, не беспокойся.

– Ох и тяжелые были времена! Мы так волновались. Хорошо, что ты была далеко на юге…

– На юге? Я?

– Ты писала об этом в последнем письме… как же давно это было! Что творится: в городе полно мужчин из Джангали. Вооруженных до зубов! А ты действительно была на юге во время войны?

– Ну не совсем, па. Ой, мне столько нужно вам рассказать. Какое счастье, что я тебя встретила. Я так волновалась, как там ты и мама…

– Волновалась? – Он удивленно поднял бровь. – Кто бы мог подумать. – Но в его голосе звучали веселые нотки, а не упрек.

– Поэтому я и задержалась здесь, чтобы выпить кофе. Чтобы все обдумать и подобрать подходящие слова. У меня плохие новости.

– Ты о Капси, да?

– Вы уже знаете! Отец покачал головой!

– Мы догадывались. Веррино, Шпиль, война. Глупо было на что-то надеяться! Кроме того, Капси давно сделал выбор, никого не спрашивая, и с тех пор даже о нас и не вспоминал, – Он говорил печально и без злости.

Ну конечно! Я могла сказать им, что Капси погиб на войне… А потом, через полгода, они бы все узнали из моей книги.

Я пожевала губу:

– Это было не на войне…

Отец прижал палец к моим губам:

– Давай пока будем просто радоваться твоему возвращению. Если придется надеть траур, мы подумаем об этом позже. Мы с мамой уже свыклись с мыслью, что больше не… увидим Капси. – Отец откинул голову, разглядывая меня. Он не был высоким, но все же был выше меня на целых пол пяди. – Хорошо выглядишь, дочка.

– Правда?

– Нет. Вообще-то неправда. Не «хорошо». Видно, что ты немало натерпелась. Но твое сердце все выдержало. Ты стала взрослой. Ты ушла из дома девочкой, а вернулась взрослой женщиной.

– О, – сказала я, – не заставляй меня краснеть. – Отец до сих пор не знал, что именно я отвела Червя вниз по реке. Об этом событии знали все, а вот имени героини не знал никто. Пока не знал. Гильдия хранила молчание, дожидаясь выхода моей книги.

– Кстати, о девочках, – сказала я, – а как там моя сестричка? – И тут я впервые внимательно посмотрела на Нарйу. Она едва доходила мне до колена, была худенькой, с копной темно-коричневых кудряшек. Этим она походила на отца. Ее глаза были карими, так же как и мои. Я думала, что она будет для меня совершенно чужой, но, взглянув в ее глаза, я словно увидела в них свое странное отражение. Должно быть, все это время она внимательно меня разглядывала, поскольку не двинулась с того места, куда ее поставил отец. И вдруг она мне подмигнула.

Ей что, пыль попала в глаз? Как только я подумала о пыли, она принялась тереть кулачком глаз. Потом, озорно улыбнувшись, заковыляла к столу и уцепилась за его край.

– А кто это такая большая здоровая девочка? – спросил отец, ероша ее кудряшки. (Она была не особенно большой.) – И такая воспитанная. Ты знаешь, Йалин, я почти не слышал, чтобы она плакала. Вообще-то, – он перешел на шепот, – я иногда, думаю, что она слишком уж воспитанная.

– Не то, что я, верно?

– О, она всем интересуется, наша Нарйа. И похоже, все схватывает на лету. Но иногда часами сидит на одном месте, как курица-наседка. Даже не догадываешься, что она здесь. Думает о чем-то своем, не иначе. Ее не перекормишь, даже когда твоя мать пытается засунуть ей ложку в рот. Ну и хорошо, а то превратит ее в пампушку.

– Привет, Нарйа, – сказала я. – Меня зовут Йалин. Я твоя сестра.

Нарйа молча смотрела на меня.

– Она еще плохо говорит, – доверительно сообщил отец.

– А как насчет «ождь»? Когда идет дождь. Ты писал мне.

– Она начала говорить. Сказала несколько слов. И после этого замолчала, как, знаешь, когда кто-нибудь находит свисток, а потом его выбрасывает. Честно говоря, нас это немного беспокоит.

– Я думаю, с некоторыми детьми такое бывает. Те, кто скрытен по природе, просто не хотят, чтобы на них обращали внимание. Но в один прекрасный день все, что они скрывали, прорвется наружу, и вы не будете знать, куда деваться от бесконечной болтовни. – Сама я знала об этом очень немного, только то, что помнила из рассказов Джамби о ее собственном ребенке. Однако мне казалось, что я обязательно должна что-то сказать. Потому что на самом-то деле я думала, что моим родителям в их возрасте не следовало заводить ребенка.

– Ты ведь моя большая девочка? – Отец усадил Нарйу на плечи. – Пойдем домой, Йалин.

Нарйа уцепилась за его скудный такелаж, словно управляя движением судна с вершины мачты.

Напрасно мечтала я качать свою сестренку на коленях! Напрасно надеялась, посмотрев ей в глаза, что нашла родную душу! Как только Нарйа увидела, что я поселилась в доме, она начала старательно меня избегать. Думаю, что она просто ревновала. Должно быть, она подумала, что я, появившись неизвестно откуда, решила встать между ней и ее родителями. Нет, она не закатывала скандалы и не плакала. Она не приставала ко всем и не путалась под ногами. Напротив! Она просто от всего отстранилась, насколько это возможно для маленького ребенка. Сначала меня это удивляло, но потом я разгадала ее игру – до чего же она была хитрым ребенком! Отец и мать беспокоились, что Нарйа была замкнутой, малоподвижной и не говорила. И тут появилась я. Отлично! Теперь Нарйа стала вдвойне более замкнутой, чтобы заставить их беспокоиться еще больше и отвлечь от какой-то чужачки их любовь и заботу.