Текст книги "Круг"
Автор книги: Яныш Ялкайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Annotation
В романе изображается пробуждение демократического сознания крестьянства в период столыпинской реформы и его стремление разобраться в политике на фактах жизни восточных марийцев, даны образы героев, поднимающихся на борьбу за счастье и светлое будущее народа.
Автор обильно использует этнографический материал из жизни и быта марийцев.
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ
ПЯТАЯ ЧАСТЬ
ШЕСТАЯ ЧАСТЬ
СЕДЬМАЯ ЧАСТЬ
ПОСЛЕСЛОВИЕ
INFO
notes
1
2
3
4
5
6
ЯНЫШ ЯЛКАЙН
КРУГ
РОМАН
*
Перевод с марийского Вл. МУРАВЬЕВА
Общественная редколлегия:
Васин К. К., Иванов А. Е., Краснов П. В., Крупняков А. С.,
Липатов А. Т., Матюковский Г. И., Медяков К. Г.,
Муравьев В. Б., Столяров В. С.
© Марийское книжное издательство, 1980
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
Амина – круглолицая, стройная и крепкая, как зрелая рожь, девушка – вышла со двора на улицу.
Небо-горело алым заревом заката. В неподвижном, словно изнемогшем от усталости воздухе далеко по деревне разносились все звуки: вот заскрипела телега – видать, кто-то припозднился на поле и теперь торопится домой; вот брякнули пустые ведра – кто-то пошел по воду; вот где-то на задах, за сараем, залаяли собаки; в низинке, на лупу, заржала лошадь…
Быстро бледнела и угасала заря, и на противоположной стороне темнеющего неба поднималась похожая на медную пуговицу яркая луна.
Амина шла по улице, направляясь в конец деревни, где обычно собиралась по вечерам на гулянье деревенская молодежь. А все ее мысли – об Эмане. Да и что тут скажешь, всем взял Эман: и гармонист, и плясун, и песни петь мастер, и на язык востер. Как такого парня не полюбить?
Гулянье в разгаре. Рассевшись на бревнах возле недостроенной избы, парни и девушки смеются, громко перекликаются, раздаются переливы гармоники.
Амине в темноте не видно, кто играет, но она по звуку узнала гармонь Эмана. Второй такой гармони ни у кого нет не только в их деревне, но и в соседних. Она не похожа на все другие так же, как ее хозяин не похож на других парней деревни Кома.
Эту гармонь Ардаш привез Эману из далекого города.
Амина подошла поближе. Гармонь действительно Эманова, а играет на ней другой парень – по уличному прозвищу Кудряш. Но где же сам Эман? И спросить нельзя – засмеют…
– Присаживайся, Амина! Что стоишь как бедная родня?
Амина села на бревно рядом с подругами. Играли в «колечко».
Кто-то из парней предложил:
– Давайте поборемся. Кто на меня?
– Я! – отсевался Кудряш, лениво перебиравший лады гармони, кинул гармонь на колени сидевшей рядом с ним девушки и вышел на середину круга.
Гармонь, издав жалобный звук, затихла.
Амине гармонь показалась живой, она от души пожалела ее и мысленно упрекнула гармониста в бессердечии. Ей хотелось взять гармонь к себе, но она не решилась.
Но тут девушка, державшая гармонь, сказала:
– Почему я одна должна ее держать? Подержите и вы! – и она бросила гармонь на колени другой девушке, та перекинула ее сидевшему рядом с ней парню.
Амина не выдержала:
– Разобьете, черти!
– Ха-ха-ха, дайте и мне, я тоже подержу! – парни нарочно стали перекидывать гармонь друг другу, и каждый раз гармошка жалобно взвизгивала.
Амина раскраснелась, чувствует, вот-вот брызнут слезы, хорошо, в темноте не видно.
И вдруг гармошку бросили ей.
– Кидай сюда! Кидай мне! – раздалось несколько голосов.
– Хватит! – решительно сказала Амина. – Наигрались. Вон, уже один наугольник оторвали.
Амина прижала гармонь к себе и, рассматривая ее блестящие наугольники, думала: «Где же все-таки Эман? Неужели он один ушел на свадьбу? Может быть, у него в той деревне тоже есть девушка?»
– Амина, ты не играешь? – парень с кольцом, видя что она кивнула, прошел дальше.
Тут на место вернулся Кудряш.
– Дай-ка, еще сыграю, – потянулся он к гармони.
– На, только ты поосторожней, – отдавая гармонь, предупредила Амина. – Вон с верхнего угла один наугольник уже оторвали.
– Кто оторвал?
С другого конца послышался писклявый голос.
– Хи-хи, кто же, кроме тебя? Ты же играл!
– Вот погоди, Эман даст тебе за это по башке, – добавил другой.
Кудряш не обижается.
– Возьми наугольник, – сказал он Амине. – А то потерею. Ну, что сыграть? Э-эх, играй, гармонь – малиновы меха!
Амина спрятала наугольник за пазуху. Слушая игру Кудряша, она тихонько насвистывала грустный мотив, продолжая думать об Эмане. Грустно и на сердце у Амины.
– Все уже собрались, пойдемте! – вдруг оказала одна из девушек.
Несколько голосов подхватили:
– Верно, свадьба нас не станет ждать, пошли!
Сегодня в соседней деревне Луй играли свадьбу, поэтому парни и девушки из Комы заранее уговорились пойти посмотреть.
– Гармонист, что расселся, как корова, пойдем!
– Будете обзывать, с места не тронусь!
– Прикажешь кланяться тебе?
– Взял у Эмана гармошку и думаешь, сразу гармонистом стал!
– Отстаньте, никуда я не пойду.
– Умолять тебя что ли, нашелся барин какой.
– Ладно бы, играть умел как следует! А то ведь – еле-еле, а нос задирает!
– Пойдешь или нет – твое дело, а гармошку давай сюда.
– Не дам!
– Почему?
– Оман никому не велел отдавать.
Тут Амина осмелилась и спросила:
– А сам-то он куда ушел?
Кудряш не успел ответить, как парень, который требовал гармошку, выхватил ее у него из рук, растянул меха и громко заиграл.
Тотчас его окружили парни и девушки и гурьбой пошли за околицу по дороге, ведущей в деревню Луй.
Одна из девушек обернулась и спросила:
– Амина, ты разве не идешь?
– Она об своем Эмане страдает, – отозвалась другая, и обе, хохоча, исчезли в темноте.
– Зря гармонь отдал, – сказала Амина Кудряшу.
– Сердишься? – спросил он.
– Хозяин рассердится.
– Не об гармони ты скучаешь, а об ее хозяине, – вздохнул Кудряш.
– Вот и неправда! Ну, ладно, мне пора, завтра рано вставать. – Девушка поднялась и пошла.
– Амина!.. – Кудряш вскочил и пошел рядом с девушкой.
Она зевнула и искоса посмотрела на него.
– Амина, ты думаешь, Эман тебя любит?
– Нужен мне твой Эман, – ответила она, но про себя думала: «Почему он не пришел? Ведь договаривались. Зачем обманул?»
– Дочери такого богатого человека… – вновь заговорил Кудряш вкрадчиво.
Амина нахмурилась.
– Дочери такого богатого человека, – повторил Кудряш, – разве гоже идти замуж за нищего?
Амина не ждала такого открытого разговора, вдруг остановилась, блеснула глазами.
– Пусть бедный, пусть пастух, зато многие даже мизинца его не стоят.
– Ты позоришь наш конец деревни.
– Что же я могу поделать, если на нашем конце все богатые, а хорошего жениха нет.
– Неужели ни одного?
– Ни одного: каждый или дурак, или, как ты… теленок.
– Так… значит, издеваешься?
– Правду сказать, это, по-твоему, издевательство?
Кудряш обозлился.
– Ну, ладно. Плюнул – плевок обратно не подберешь. Но ты еще пожалеешь, что так оказала.
– И не подумаю…
– Амина, ну почему ты…
– Шел бы ты отсюда, Кудряш, – перебила его Амина, – отеи увидит – отведаешь кнута. Он страсть ухажеров не любит.
Кудряш остановился и– долго смотрел вслед удаляющейся девушке.
Амина подошла к своему дому, срубленному из толстых, кряжистых бревен. В темноте весенней ночи поблескивали окна. От высокой изгороди падала тень на тропинку, протоптанную рядом с дорогой вдоль улицы мимо дома и забора.
На высоких тесовых воротах в лунном свете, будто заячьи глаза, блестели прибитые для украшения железки.
Взглянув на блестящие железки на воротах, Амина вспомнила про блестящий наугольник от гармошки Эмана, достала его из-за пазухи, присела на лавочку возле дома. Издали доносилась гармошка, веселая песня.
«Как бы гармонь не разбили, – думает Амина, – наверняка наши сегодня передерутся с луйскими. Надо было мне тоже с ними пойти, я бы гармонь оберегала. Но где же все-таки Эман? Неужели он нарочно пошел на свадьбу один? Неужели у него есть уже там зазноба?
Ах, надо было идти, зря не пошла! И гармошку сломают…»
Песня, удаляясь, доносилась все тише и тише.
Но вдруг Амина вскочила. Она услышала, что гармонь заиграла совсем по-другому: уверенно и легко, и девушка сразу решила, что это заиграл сам Эман.
«Эман с ними? Ушел от меня тайком? – с обидой подумала она. – Ну, ладно, иди, иди! Раз так, то и ты мне не нужен, как этот твой наугольник!»
Амина бросила наугольник и вдавила его ногой в землю.
Ворота были на запоре, она не стала стучаться, перекинула вдруг отяжелевшее свое тело через изгородь.
Вдалеке играла гармонь, пели девушки. Но звуки эти становились все тише и тише, вот они уже еле слышны, затем и вовсе замерли, словно растаяли.
Пусто на деревенской улице. А возле дома Амины на тропинке тускло поблескивает под луной наугольник, оторванный от гармони Эмана.
Матвей Матвеевич Эликов – этнограф, путешествующий по губернии с целью изучения и описания жизни и быта марийцев, выехал из деревни поздним вечером.
Прежде он никогда не пускался в путь на ночь глядя. Зачем ездить по ночам, когда вполне хватает дня? Да и спешить особенно некуда. Правда, к досаде этнографа, образ жизни людей быстро меняется, однако это не причина, чтобы скакать по ночам, как исправник в мобилизацию, подгоняя ямщика тумаками.
Но сегодня так уж сложились обстоятельства, что Эликов изменил своему обыкновению.
Пара лошадей бойко бежит рысью, звонко переговариваются между собой колокольчики.
– Э-эп, э-эп, яныка-ай![1]—погоняет ямщик пристяжную, и голос его звучит ласково, словно он обращается к любимой девушке. Но Эликов – русский, по-марийски не понимает, поэтому ему слышится, что ямщик называет лошадь «лентяйкой».
Рядом с тарантасом, не отставая, бежит черная тень. В ней Эликову видится что-то зловещее, как и в той толпе, что собралась сегодня в деревне, из которой он удирает. Чтобы не вспоминать об этом, он старается не смотреть на тень. Но забыть сегодняшнее происшествие не в его силах.
«Неужто и вправду убили бы?» – думает Эликов.
Неделю назад он приехал в деревню Кома, велел ямщику везти себя прямо на постоялый двор. Ямщик остановился возле избы, к углу которой была приколочена вывеска: «Казенная квартира».
Эликов вошел внутрь. «Казенная квартира» оказалась обыкновенной избой без перегородок, с бегающими по стенам тараканами. Пол-избы занимала печь, посреди стоял грубо сколоченный стол, вместо стульев – скамейки да еще широкие нары у стен. Рамы в окнах одинарные, стекла засижены мухами.
Напротив, через сени, хозяйская половина. Оттуда навстречу приезжему вышла не старая еще, лет под тридцать, баба.
– Ты что ли хозяйка? Где у вас тут останавливаются приезжие? – спросил Эликов по-русски.
Баба заправила волосы под шынашовыч,[2] вытерла нос подолом рубахи, уставилась на Эликова и испуганно проговорила:
– Не знаем, госпоин…
– Ты чего, не понимаешь что ли?
– Не знаем, госпоин, – повторила баба.
– Позови кого-нибудь, – сдерживая раздражение, сказал Эликов, стараясь пояснить свои слова жестами. – Старосту, десятского, черта, дьявола – все равно, лишь бы понимал по-русски! «Не знаем, госпоин», – передразнил Эликов хозяйку.
Баба в сердцах сплюнула и ушла, хлопнув дверью, во двор, где ее муж чинил борону.
– Сам к нему ступай, – ворчливо сказала она. – Говоришь… авось не съест, а такой и съест – не подавится. Обругал меня чертом, дьяволом да еще язык, как дурак, высунул.
– Сама ты дура! Я же тебя учил: спроси, поставить ли, мол, самовар. Скажет «да» – поставь, скажет «нет» – не надо. Э-эх, баба-баба, даже этого не сумела сделать!
– Да он мне слова не дал сказать, залопотал, залопотал чего-то.
– Эх, баба – она баба и есть.
– Заладил одно и то же! Сам-то ты на что годишься, шайтан полудохлый!
Видно, своим упреком она угодила в больное место– муж обложил ее матом и пошел в избу. Хозяйка направилась за ним и, войдя, встала у дверей.
Пока муж разговаривал с приезжим, она разглядывала вещи этнографа, которые внес ямщик: какой-то чудной, обтянутый кожей ящик с ременной петлей, толстую черную палку с блестящими накладками, кожаную туго набитую сумку, из которой торчал угол книги, кожаный сундук с внутренним замком.
«Наверное, подати собирать приехал, – думала хозяйка, – и то: недоимки за нами много, недаром говорили: кто не заплатит, того в чижовку посадят. Наверное, это и есть начальник по недоимкам. А я-то, дура, не сумела ему угодить. Вон как он рассердился! Кабы худа какого не сделал моему мужику. Ишь, схватил свою толстую палку и придавил таракана на стене. Да нешто можно давить тараканов – от них счастье в дому! Вот прошлый год вернулся с японской войны сын Калинки с нижнего конца и принялся заводить в доме новые порядки: в окна вставил вторые рамы, побелил стены известкой, пол заставил вымыть с мылом, морил клопов какой-то отравой, потом взялся за тараканов. Мать, само собой, была против, да что поделаешь! Пришлось ей со снохой и внучкой смести тараканов на простыню, вынести за ворота и вытряхнуть. Вытряхивали они да приговаривали: «Уходите подальше и деток с собой уводите!» Как раз в это время шла мимо соседка. «Что делаете?»– спрашивает. Калийка ей отвечает: «Сын вот требует, чтобы в избе тараканами и не пахло, приходится их выпроваживать». Соседка говорит: «Счастье свое вы выгоняете. Разве не знаешь, что от тараканов счастье в дому?» Тогда Калинка собрала оставшихся тараканов в горсть и унесла обратно в избу. Вечером вернулся сын, видит, тараканов стало меньше, но все равно шуршат по стенам. Послал он меньшую дочь к учителю Петру за отравой и поморил всех до единого. Тараканов-то повывел, да только месяц спустя дочка его качалась на качелях, упала и сломала ногу, жена выкинула, а в клеть к ним забрались воры. Вот после этого и мори тараканов! Я-то их никогда не трогаю. Рассказала мужу про Калинку, он в ответ: «Дура ты безмозглая, не в тараканах счастье, а в достатке». И давай меня ругать! Потом…»
Громкий окрик мужа прервал ее размышления:
– Чего встала, как пень! Бери, говорю, вещи!
– Уходит что ли начальник-то? Куда?
– Куда надо. На держи, там увидишь!
Муж сунул ей в руку кожаный сундук, который приезжий называл чемоданом, сам подхватил сумку с ящиком, и они вышли на улицу.
Идти пришлось недалеко: к лавочнику, всего за три дома.
Приезжий по дороге все что-то говорил мужу, часто повторяя слова «тараканы» и «блохи».
Остановившись на квартире у лавочника, Эликов первый день отдыхал. Потом пошел бродить по деревне, при встрече с бородатыми стариками или сгорбленными старухами старался завести разговор, но те отвечали неохотно или, сославшись на незнание русского языка, спешили поскорее убраться восвояси.
Однако через несколько дней в деревне к нему попривыкли. А так как он подолгу бывал в лавке, кто-то пустил слух, что приезжий – новый приказчик, и, решив, что он невелик барин, некоторые стали вступать с ним в разговор.
Как-то приезжий провел целый день на нижнем конце деревни у богатого мужика Орлая Кости. Все, особенно женщины, были несказанно удивлены, когда узнали, что он там делал. Да и как тут не удивиться: оказалось, что в летней кухне он снял с котла закопченный сажей крючок и измерил его кожаным аршином, потом зарисовал карандашом в тетрадку, занимался и какими-то другими столь же непонятными делами.
Потом по деревне распространился слух, что приезжий русский покупает старинные марийские вышивки, домотканные холщовые полотенца, дает за них хорошие деньги, и у всех спрашивает, нет ли у кого старинных стрел.
Народ толпой повалил в лавку: кто несет старое вышитое платье, кто шымакш, кто еще что-нибудь.
Пришел однажды с узелком в руке и Эман. Он пригладил усы и спросил лавочника:
– Говорят, ты старинные вещи берешь?
– Не я, а мой постоялец.
– Новый приказчик что ли?
– Какой он тебе приказчик? Ученый человек, вот он кто!
– Вот оно что! Ну, тогда зови сюда своего ученого.
– Ишь ты, быстрый какой! Не видишь что ли, люди раньше тебя пришли, и то дожидаются.
– Что, они тоже стрелы принесли?
– Неужто стрелу отыскал?
– Мы не то, что некоторые! Я бы с какой-нибудь ерундой не пришел. Вот у тебя, тетушка, к примеру, что там такое?
– У меня, милый, светец!
– А у тебя. что, дедушка?
– Да вот, принес лапти из бересты.
– А ты что, сестренка?
– Вышивку.
– Вот видишь, уважаемый, – Эман повернулся к лавочнику, снова пригладив усы и уперев руки в бока. – Все принесли бросовые вещи, а у меня старинное, так сказать, марийское оружие. Можешь ты это понять? Иди, скажи своему ученому, мне долго ждать недосуг.
Лавочник засмеялся, за ним засмеялись и остальные, собравшиеся в лавке, как бы угождая ему.
– Ишь, барин какой нашелся, ждать ему недосуг! Ха-ха-ха!..
– Ну, коли так, я другому ученому продам. Как раз сегодня в город еду. Там один барин еще с прошлого года все ко мне пристает: «продай» да «продай».
– Погоди, Эман, я ж смеюсь не со зла, не обижайся. Сейчас скажу постояльцу, он, небось, уже отобедал. Стрелами-то он особенно интересуется, наверное, возьмет, – сказал лавочник и почему-то вздохнул.
Он ушел через левую дверь в другую половину дома и, вернувшись, сказал;
– Господин ученый сейчас выйдет. А вы кончайте тут своей махрой дымить, запах от нее тяжелый. Бери-те-ка лучше папиросы «Шуры-муры». Дешево и мило!
– Вот продам свой товар, куплю твои «Шуры-муры», – пообещал Эман.
– То ли продашь, то ли нет, – вздохнула женщина, державшая в руках вышитый нагрудник.
Вскоре дверь отворилась, в лавку вошел Эликов. Все столпились вокруг него. Он бегло осмотрел вещи, приговаривая: «Это не возьму, это не надо, такое уже есть». Потом спросил:
– Кто принес стрелу?
Эман снял шляпу, пригладил усы и протиснулся вперед:
– Я принес, господин ученый, от прадедушки еще осталась.
Кто-то в толпе засмеялся, но ученый взглянул строго, и смех оборвался.
– Не шумите! – крикнул лавочник. – Кто не продает, не покупает – идите по домам! Приходите завтра, завтра привезу новые товары – ленты, соль, чай, кренделя.
– Нельзя ли об этом попозже? – сухо спросил Эликов, и лавочник сконфуженно замолчал.
Люди стали расходиться. Немного погодя из лавки вышел Эман с папиросой в зубах. С тросточкой в руках, как какой-нибудь барин, он важно вышагивал серединой улицы.
– Продал стрелу, браток Эман? – спросил старик, сидевший возле своего дома.
– Хе, я да не продам! На-ка, дед, папироску. Ох и душиста!
– Правда, мороша. Ты знал, что он стрелы ищет?
– Я такого дурака давно поджидал…
– Нешто можно ученого человека дураком обзывать?
– Был бы умным, не купил бы стрелу, которую я сам вчера сделал. А он, дурак, поверил, что она мне от прадеда досталась.
– Да ну-у?
– Вот те ну! Только никому не сказывай!
– Ха-ха-ха, браток Эман, ло-овко!
Но слух о том, что Эман, сын Орванче Кугубаева, надул ученого, пошел по деревне.
Хозяйка «казенной квартиры» гостила в Боярсоле – соседней деревне – у замужней сестры. Вечером там собралось несколько женщин, и пошли пересуды про приезжего, мол, не похож он ни на приказчика, ни на сборщика податей, и кто же он такой есть? Одна из соседок высказала предположение:
– Видно, он из тех татар, что всякий хлам собирают. Говорят, потом из этого хлама бумагу делают.
– Никакой он не татарин, – оказала другая, – и не похож на татарина. Русский он. Из себя видный такой…
– Красивый?
– Ха-ха, тебе-то что до его красоты?
– Как что? Или забыла, что она солдатка?
– Муж-то все еще в японском плену?
– Ну да, где же еще быть ему?
– Чего же он старые вещи покупает? Может, торговец все-таки или приказчик?
– Да нет, наш лавочник говорит, что он ученый какой-то. Уж лавочнику-то лучше знать.
– А какое старье он берет?
– Не старье, а вещи старинные: вышивки, шымакши, поддевки, стрелы, ковши старые, светец и всякое такое.
– Коли так, то вы там, в Коме, хорошо подзаработали, тетушка?
– Куда там! Он же не все подряд берет, с выбором, да и платит не так уж много. Богатым, говорят, платил дороже.
– Богатый всегда с прибылью, потому что есть чем угостить…
– Вот я слыхала, что скоро опять война с Японией, поэтому, видать, и собирают одежду и стрелы.
– Кого же нынче на войну брать? Мужиков и так мало. Остатки подберут, и на племя не будет…
– Баб станут брать, остригут волосы и…
– Будет вздор-то молоть! Пусть лучше тетушка расскажет, что еще делал в Коме этот русский.
– Что делал? Чудной он какой-то. Гляжу, топчется вокруг летней кухни Орлая, углы ощупывает – мерит, по бревнам стучит. Вынес из кухни пивной котел и ну в наго колотить. Потом залез на крышу, посмотрел оттуда в какую-то длинную трубу и запел петухом.
– Ой. бабоньки! – воскликнула одна женщина. – Я знаю, кто он такой! Он колдун! Ей-богу, колдун^ Или ведьмак.
– Насылает на баб бесплодие, – сказала женщина в старом платке.
– Откуда ты знаешь? – подозрительно спросила ее соседка в городской дорогой шали.
– Да так уж, знаю.
– Нет, ты скажи, почему ты всегда больше других знаешь?
– Ты бы тоже рада знать, да ума не хватает.
– У кого? У меня?
– У кого же еще!
– Да как ты смеешь так говорить, а?
– Не ори, думаешь, если богатая, так все тебя боятся, бессовестная!..
– Перестаньте, не надо, – принялась унимать их хозяйка, но было видно, что на самом деле она была бы не прочь посмотреть, как эти двое вцепятся друг в друга.
– Что ты сказала? А ну-ка, повтори!
– И повторю! – женщина в старом платке осмотрелась кругом. Все выжидающе молчали. Тогда она повернулась к богатой соседке, которая стояла, скрестив руки на груди, засмеялась и вдруг, оборвав смех, со смаком плюнула богачке в лицо. Та, не утершись, рванулась к обидчице, вцепилась ей в волосы, и обе покатились по полу.
Хозяйка, стоявшая возле окна, вскрикнула:
– Кто-то на тарантасе с того конца едет! Из Комы, видать. Сестрица, не знаешь ли, кто такой?
Гостья из Комы подошла к окну.
– Ой, господи! Это же русский колдун! Ей-богу, он!
– Ба-боньки! Нечистая сила! Прячьтесь!
– Быстрей, быстрей! – женщины, толкая друг друга, кинулись к двери. Те. что дрались, вскочили с пола и, не поправив распатланных волос, выбежали из избы следом за другими.
Хозяйка дома, встав у окна так, чтобы ее нельзя было заметить с улицы, осторожно наблюдала за проезжавшим по улице человеком, одетым в черное. На козлах сидел парнишка – младший приказчик из Комы. Когда они проехали мимо, хозяйка облегченно вздохнула.
Между тем тарантас свернул к дому писаря.
– Дядя, – сказал парнишка пожилому писарю, который что-то мастерил, орудуя ножом, – хозяин велел тебе сказать, чтобы получше за этим гостем ухаживал.
– Добрый день, – поздоровался Эликов по-русски.
– Добрый день, присаживайтесь, сейчас самовар поставлю, – засуетился хозяин.
– Ты сельский писарь? – спросил Эликов.
– Так точно, ваше благородие! – словно солдат, отрапортовал писарь.
Эликов улыбнулся, положил на лавку свою сумку и черную палку, сел за стол.
– Ну, что ж, давайте чайку попьем.
Хозяин налил воды в небольшой серебряный самовар, дал парнишке углей и лучину, чтобы разжечь его, а сам подсел к гостю.
– Позвольте узнать, издалека ли будете?
Эликов вынул из кармана бумагу с царским гербом и протянул писарю. Тот взял ее, предварительно обтерев руки о поддевку, прочел.
– A-а, понимаю, – сказал он, возвращая бумагу. – Сегодня же за дело приметесь или как?
– Сегодня же. У тебя есть сведения, сколько у вас в деревне населения, кто чем занимается, какая у кого вера и прочее?
– Нет, таких сведений не имеется. Я подготовлю…
– Ладно, пока не нужно. Скажи, далеко ли до мольбища?
– С версту будет.
– После чая поедем, так что распорядись запрячь.
– Ладно, ладно.
– Я слышал, что в вашей деревне сохранился дом старинной постройки. Так ли это?
– Как же, как же, есть такой дом. Через три двора отсюда. Хозяин как раз собирается ломать его на дрова – больше, говорит, – ни на что не годен.
– На дрова? Погубить такую историческую ценную вещь? Да вы что, рехнулись?
– Ваше благородие, мы народ лесной, темный…
– Оно и видно.
– Сегодня же скажу, чтоб не смел ломать. Может, старосту покликать?
– Нет, не нужно.
Едва приступили к чаепитию, как жена писаря через приоткрытую дверь позвала мужа:
– Отец, выйди-ка поскорее! – с испуганным видом шепнула она.
– Что случилось? Да ты зайди в избу-то!
– Нет, не могу. Лучше ты выйди!
Писарь вышел в сени.
– Ну, что тут у тебя?
– Отец, я как с поля шла – встретила наших баб… Этот, в черном-то, – колдун, ведьмак!
Хозяин приоткрыл рот от удивления, судорожно вздохнул и схватил жену за руку:
– С чего ты взяла?
– Бабы сказали.
Хозяин, видя, что у жены дрожат губы, и сам готов был поверить, но вовремя вспомнил, что он мужчина и притом не какой-нибудь мужик, а человек при должности. И хотя он ощутил на сердце какой-то холодок, решил не подавать виду.
– Мало ли кто чего сболтнет!
– Все в один голос говорят. Гнать его надо!
В это время из-за двери послышался голос гостя:
– Хозяин, где ты там?
Писарша вцепилась в мужа:
– Не ходи, не ходи! О боже мой!
– Хозяин!
– Ну, полно, полно, жена. Чего ты испугалась? Пусти!
Писарь вошел в избу, немного погодя снова вышел в сени. Жена по-прежнему стояла под дверью.
– Зря ты боишься, – сказал он. – Он из самой губернии приехал, при нем бумага с царским гербом. Ему нужно узнать, сколько людей у нас живет. Да еще хочет посмотреть старинные наши дома и мольбище.
– Бумага-то в самом деле при нем?
– Своими глазами видел. А вот, взгляни, это что?
– Деньги…
– Это он за чай отвалил, поняла?
– Да что ты! Ну, коли так, значит, не колдун. Пускай живет.
– Его к нам лавочник из Комы прислал, он там у него на квартире стоит.
– Видать, у него денег много, раз столько платит. Надо бы его у нас подольше задержать.
– Ха-ха-ха! – принужденно рассмеялся писарь. – Теперь ты, жена, я вижу, окончательно поверила, что он не ведьмак.
Прошло два дня. Эликов жил в Боярсоле на квартире у писаря. Писарша, с кем ни повстречается, всем рассказывает о своем постояльце. Пойдет по воду на колодец, обязательно заведет речь о приезжем.
– Нет, бабоньки, никакой он не колдун и не ведьма – объясняет писарша, – Начальник он, людей считает. Приехал из самой губернии, показывал мужу документ с царской птицей. И богатый к тому же. Я у него карточку видела, на ней – невеста его, уж такая, скажу вам, красавица!
– Да ну! – удивленно ахают бабы.
Но не всех убеждали слова писарши. Одна баба с сомнением ей возразила:
– Если он приехал людей считать, чего на наше мольбище ходит?
– Может быть, хочет сглазить наши священные березы? – подхватила другая.
– Не болтай! Как можно сглазить священные березы? Вот человека или скотину – это другое дело, – сказала писарша.
– Целыми днями в старом доме сидит. Коли не колдун, чего ему в пустом доме делать?
– Это уж так…
Тут и писарша засомневалась:
– Кто его знает, может, и в самом деле нечистый… Господи, и зачем только этого ведьмака к нам принесло?
– Так тебе и надо! – крикнула одна молодайка.
– Верно, поделом вам, – подхватила другая. – Писарь ни одной буквы не напишет бесплатно: прошение надо писать – подавай ему па рубашку, придешь новорожденного записать – без масла и мела не суйся. За все подать собирает.
– Ну и что? – вскинулась писарша. – Что же вам все бесплатно делать что ли? Да довелись вам самим, станете задарма работать?
Она подхватила ведра, коромысла и пошла прочь. Молодайка крикнула ей вслед:
– A-а, убегаешь! Из-за вашей жадности вся деревня будет страдать. Вот увидите, этот черный чем-нибудь да навредит!
Женщины зашумели. Когда писарша, набрав воды, пошла обратно серединой улицы, женщины молча расступились перед ней: Но стоило ей удалиться, как снова скучились и загалдели.
На третий день к вечеру по Боярсоле распространился слух: приезжий человек в черном заперся в погребе у писаря, никого не пускает, на стук не отвечает, а в щель из погреба пробирается красный свет, да слышно, как что-то гудит.
Сначала во дворе писарского дома вокруг погреба собрались дети, потом женщины, немного погодя подошли и мужики.
– Послушайте!
– Да ничего не слыхать.
– Давеча что-то гудело. Я как раз мимо шла, своими ушами слышала.
– А где же сам писарь?
– Кто его знает, ушел куда-то, и жены дома нет, вон и дверь на замке.
Одноглазая женщина заговорила, размахивая руками:
– Иду я вчера поздно вечером домой, подхожу к дому писаря, смотрю – в доме темным-темно, а в окне что-то вроде бы мелькает. Луна прямо в окошко светит. Я пригляделась: стоит у окна мохнатый, с двумя рогами и машет на меня копытом. Я бежать! Навстречу мне сосед попался, так я со страху его даже не узнала. Он спрашивает: «Куда бежишь?» Ну, я ему все и рассказала. А он мне: «Не бойся, оглянись, нет там ничего, это тебе просто померещилось». Я повернулась, посмотрела – и вдруг в доме писаря как пыхнет пламенем и сразу потухнет. Тут уж я от страху совсем сомлела. Сосед и сам перепугался и увел меня ко мне домой.
– И я видела этот чертов огонь, – сказала другая женщина.
Никто из собравшихся понятия не имел ни о фотографии, ни о вспышках магния.
– В священной роще жертвенное кострище переворошил, и ничего ему не сделалось. И как только руки у него не отсохли?
– Слушайте, слушайте! В погребе разговаривают. Сам с собой что ли он разговаривает?
– Небось, черти там собрались.
– Мой брат позавчера видел его в священной роще. Говорит, все был на глазах и вдруг пропал.
– Ясное дело, шайтан принял образ человека.
– Ой, смотрите, выходит! Прячьтесь! – женщина, стоявшая впереди других, попятилась и закричала что есть мочи – Черт выходит! Пустите меня! Пусти-и-те-е!
И в самом деле, крышка погреба слегка приоткрылась, но в это время рослый мужик, подняв заранее принесенный большой камень, с грохотом бросил его на крышку. Она захлопнулась.
Люди, откачнувшиеся было от погреба, теперь снова стали напирать вперед. Даже женщина, только что пятившаяся от страха так, что даже упала, проворно вскочила на ноги и снова протиснулась вперед.
Все напряженно молчали. Вдруг вдалеке послышался гром, подул резкий ветер, и все увидели, что на Боярсолу плывет большая черная туча.
– Посторонись! – крикнул кто-то. – Пропустите!
– Кто там пришел?
– Карт, карт пришел, – пронеслось по толпе.
Толпа молча расступилась. Старик-карт с седой бородой до пояса, одетый в белый шовыр, подошел к погребу.
– Там? – опросил он, указывая длинной палкой на погреб.
Там. Выйти хотел, да не пустили, – разом ответило несколько голосов.
– Не выпускайте. Если он увидит свет молнии, то потеряет облик человека, тогда нам его не изловить.
– Неужто и впрямь черт? – опросил мужик в задних рядах.
В ответ послышался смех, но тут же смолк.
Карт повернулся к толпе, поднял палку и глухим низким голосом проговорил:
– Поверьте мне, это не человек, а черт.
Туча приближалась. Теперь раскаты грома грохотали прямо над головой.
Все молчали.
Карт из-под нависших бровей оглядел лица людей.
– Как говорили наши предки, пока нечистая сила в облике человека или животного, нужно закопать ее глубоко в землю. Иначе народ мари перестанет плодиться. потом море затопит землю, и жизнь погибнет. Ясно вам?
