Текст книги "Ликей. Новое время (роман второй) (СИ)"
Автор книги: Яна Завацкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Вот Звента и Светозар все время видели что-нибудь во время медитации – то Небесную Розу, то Богоматерь, то какие-нибудь чудесные райские картины. То что-нибудь практическое. Светозар, например, недавно увидел во всех подробностях новую книгу отца, и предсказал, что на обложке допустят ошибку в рисунке. И когда книга пришла из типографии – точно, на обложке была ошибка! Не совсем такая, правда, но похожая…
Агния закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на музыке. Музыка была приятная сегодня, падала, как легкие серебряные капельки. Но трудно было остановить течение мыслей. Агния постаралась несколько раз повторить мантру, мысли все время съезжали на что-нибудь постороннее.
Звента очень любит медитировать. Она как-то сказала Агнии, что раньше, когда была маленькой, тоже ничего не умела и только ерзала. А потом как-то вдруг у нее это началось… Может быть, у Агнии тоже начнется. Звента говорит, нет ничего прекраснее медитации. Она и в школе часто медитирует – уйдет в себя, учителя и не спрашивают, знают, что Звента в медитации. И после школы – часами. Каждый день. И ночью тоже. Медитация заменяет сон. Агния приоткрыла один глаз, посмотрела на Звенту. Лицо ее, и без того белое, теперь напоминало восковую маску. Сестра сидела совершенно неподвижно… безжизненно даже. Как статуя. Вот это настоящая, правильная медитация.
Я никогда не научусь, подумала Агния уныло. Она снова закрыла глаза, и вдруг вчерашнее представилось ей во всей реальности и силе. Слезы потекли из-под закрытых ресниц.
Ведь в сущности – что она сделала плохого?
Вчера отец запланировал музыкальный вечер, и все было хорошо, первой играла Звента. Все аплодировали, и Анжела вздохнула, прислонясь головой к гудящему боку рояля (по своему обыкновению художница сидела на полу).
– Ах, как я люблю тебя слушать…
– Агния, ты, – Звента встала, посмотрела на нее.
– Давай, – весело сказала Анжела, – послушаем нашу бренчалку…
И вдруг Агнии показалось это обидным.
Это постороннему человеку действительно может показаться ерундой – такое безобидное подшучивание. Но ведь сил нет, когда над тобой все время смеются. Ведь посторонний человек – и никто из сидящих здесь – не был полчаса назад на кухне, когда Анжела высмеяла способность Агнии убирать посуду. И никто не был утром рядом, когда Анжела назвала Агнию "чучелом огородным", уговаривая поменять платье. И вот, когда все это накопилось… Агнии ужасно, просто ужасно захотелось сказать – я не чучело, не косорукая, не бренчалка! Да, я младше других, я меньше умею, но я нормальный человек! И не надо все время надо мной смеяться. Хотя бы и любя.
– Я не бренчалка, – сказала Агния сдавленным голосом.
– Ладно, ладно, – ответила Анжела, – Ты у нас великая пианистка. Давайте послушаем гениального исполнителя Агнию Раутову!
Лучше бы она этого не говорила. Агния еще попыталась сдержать себя, но слезы уже брызнули из глаз.
– Ну что ты, что ты, – сразу пошла Анжела на попятную, – Ну перестань, детка! Я же любя! Я же ничего плохого не хочу сказать! Ты действительно очень хорошо играешь!
Агния стояла, стиснув кулачки, губы ее дрожали.
Она знала, что играет не очень хорошо. Она только научилась играть простенькие песенки, в то время, как Звента играла уже "Времена года". Да и в песенках делала ошибки. Она училась только второй год. Но почему нужно все время над ней смеяться?
– Ну, Агния, – вступила Лилия (она и вчера была здесь), – Так нельзя. У тебя совсем нет чувства юмора!
– Садись, Агния, играй, – мягко подсказал отец. Девочка сделала шаг к роялю. Внутри словно натянутая струна дрожала… натяжение становилось все сильнее, сильнее – вот-вот порвется. Еще можно все превратить в мелкий, незначительный эпизод, в шутку. Еще можно вернуть мирный, спокойный вечер.
Струна порвалась.
Агния сначала не поняла, что произошло. Ей просто захотелось все объяснить Анжеле. И всем объяснить. Все-все. Что ей плохо так. Что она меньше всех, и она не может так все хорошо делать, как другие. Что ей нужно немножко внимания. Чтобы кто-нибудь с ней посидел, поговорил. Рассказать кому-нибудь про мертвую птичку, которую она вчера видела. Про то, что поссорилась в школе с подружкой. Она не может быть, как все другие в Центре, хорошим сотрудником. Но когда она вырастет, то будет – сейчас просто ей нужно немножко времени. И она не может два раза в день медитировать, ей тяжело… ей часто даже просыпаться по утрам не хочется. И надо иногда говорить друг с другом, а не только музицировать и читать стихи. Надо обсуждать все, что случается…
Ей очень многое хотелось сказать. Но слов не было. Вместо слов вырвался какой-то дикий, нечленораздельный рев. В этом реве было все, все, что накопилось за годы. Так кричат младенцы, не умеющие говорить, требуя молока. Но Агния не была младенцем. И едва прекратив кричать, она уже готова была провалиться сквозь землю от стыда… Рев вылился в истерику, в непрекращающееся, дикое, захлебывающееся рыдание. Анжела бросилась к ней, взяла на руки, властно прижала к себе. Больше всего Агнии хотелось, чтобы ее отпустили. Для этого нужно было перестать рыдать. Но она не могла остановиться. Перед всеми – какой стыд – перед всеми, тут и Лилия сидела, и Лада, и Маргарет, и Володя… Теперь все увидят, какая она ненормальная, истеричка. Люди пришли отдохнуть, послушать концерт. А вместо этого – дикие вопли. Эти мысли жгли ее как огнем и отнюдь не способствовали успокоению. Но кое-как Агнии все же удалось подавить рев, перевести его в тихие всхлипывания. Анжела опустила ее на пол.
Агния тихонько отошла в угол. Все говорили разом.
– Ну, так нельзя. Нервную систему подтянуть надо, – говорил Володя.
– Может, мед давать? – это Лилия.
– Успокойся, лапочка, ничего страшного, – Маргарет гладила ее по голове.
– Тихо, – сказал отец. Он никогда не кричал, всегда говорил негромко. Но все его слышали. Наступила тишина. Глаза отца закрылись, голова слегка откинулась, словно кто-то невидимый запрокинул ее. На лицо заметно надвинулась бледность. Так отец сидел примерно минуту. Потом открыл глаза, словно бы с трудом.
– Я видел старца, – сказал он медленно, – Белого, с серебряной бородой, с посохом. И это был Святой Серафим. Он подошел ко мне и сказал: хочешь уберечь дочь от темных сил, помоги ей… Мы должны все вместе помедитировать. Агния, сядь в центре круга.
Агния медленно поднялась на ноги и пошла к центру. Словно приговоренная на казнь. Она уже понимала, готовится что-то страшное, но не знала еще, что – и от этого было еще страшнее.
Ей больше и в голову не приходило что-то говорить, требовать, доказывать. Она чувствовала себя кругом виноватой и готова была на все. Ей было страшно, очень страшно – но даже в голову не приходило ослушаться, убежать. И так уже испортила все, что только можно. Истеричка.
Все сели кругом, в позе "лотос", отец зажег свечу.
– Устремляйте свои мысли к Агнии, – сказал он, – Мы должны ей помочь! Думайте о ней с любовью!
Медитация началась. И тут Агния обнаружила, что она, оказывается, прекрасно умеет чувствовать энергию. Все-таки научилась.
От каждого из медитирующих шел плотный, тяжелый поток. Это был свет и тепло, но свет этот жег, а от тепла становилось душно… почти невозможно дышать. Желтоватый свет этот сливался в единый купол, и купол поднимался над Агнией, и давил на нее, давил… В груди становилось все больнее. Но Агния не смела шелохнуться. Больше всего от боли разрывалась голова. Ее раздирали ужасные мысли… так, наверное, чувствуют себя грешники в аду – страшные, терзающие мысли. Я хуже всех. Я недостойна любви, света. Я темная. Ко мне направляют потоки любви и света, а меня они жгут – это говорит о том, что я очень темная. Я не имею права жить. Эта мысль становилась все ярче, все отчетливее, вытесняя остальные. От нее даже какое-то облегчение наступало. Я не должна жить. Все так любят меня! Я плохая, я испортила людям вечер, а они мне все простили, они все меня любят, хотя я недостойна быть среди них! Но разве они не понимают, как мне плохо сейчас? Нет, не понимают – но они любят меня! Они любят… а я не умею любить. Не умею думать о других. Я ужасный, ужасный человек. Я чудовище. Я мучаю всех окружающих, не даю им жить. Хуже меня нет… Мысли вращались по одному и тому же замкнутому кругу.
Когда медитация завершилась, все по одному подходили к Агнии, обнимали ее, целовали, говорили, что любят ее, что все будет хорошо. Агния сидела точно мертвая, кивала головой… Да, спасибо вам за вашу любовь. Вы все очень хорошие. Очень. А я больше не буду жить. Вот и все. Все очень просто – я не буду жить, и все. Она еще сидела, пока вечер продолжался – играли другие, потом все разошлись, и Агнии можно было уйти. И она ушла в темную, пустую кухню. Она села за стол, и стала думать о том, как лучше умереть. Эти практические мысли частично отвлекали от боли. Ей всегда казалось, что проще всего – выпить какую-нибудь отраву. Но где же ее найдешь? Агния открыла шкаф. На нижней полке стояло средство от тараканов. Ага! Агния обрадовалась. Она взяла банку, раскрыла ее. Просто белый порошок. Наверное, лучше всего в воде растворить. Агния взяла стакан, налила из-под крана воды. Снизу доносились оживленные голоса, отец и Анжела провожали гостей. Об Агнии уже никто не вспоминал. Сейчас Анжела придет загонять ее в кровать. Надо успеть выпить до тех пор. Агния поспешно стала разводить порошок. Потом попробовала на вкус. Гадость невероятная. Агния замерла со стаканом в руке. Потом вспомнила все происшедшее. Нет, надо выпить. После такого жить нельзя. Надо же – хотеть смерти и не быть в состоянии выпить горькое лекарство! Агния отхлебнула большой глоток. Ее тут же вырвало. Она просто ничего не могла с собой сделать! Ее вывернуло на пол, и все остатки ужина, вегетарианских котлет и печенья, и вкус травяного чая – все было в этой рвоте, а под конец пошла желчь. Потом пустые потуги, уже ничего не было в животе, а судороги все трясли пищевод.
Чьи-то шаги послышались в коридоре. Агния вдруг представила, что войдет Анжела, станет отмывать пол, ласково ругаясь и подшучивая, по обыкновению, а может быть, пожалеет ее, проявит свою любовь… Отведет за руку в кровать, уложит. Девочка вскочила как ужаленная. Вылила стакан в раковину, включила свет, схватила тряпку и стала быстро убирать следы своего бессилия.
Она успела.
И потом боль стала тише, Агния напилась воды из-под крана и лежала всю ночь без сна.
После медитации читали стихи. Агния украдкой вытерла слезы. Кажется, все прошло. Она чувствовала себя вполне нормально. Ей уже не было так стыдно.
Читала Лилия – она была не только целительницей, но и поэтом-контактером, записывала стихи, которые приходили из Космоса.
Пока сознанье ваше спит,
И кундалини в недрах дремлет,
Вас Ангел Белый не хранит,
И Бог Всевышний не приемлет.
Пока глаза играют роль
Открытых ставней в мир страданья,
Вас не покинет сердца боль,
И не исчезнут испытанья.
Пока не знаете, зачем
Меняете по жизням тело,
Пока из всех земных проблем
Проблема взяться вам за дело,
Пока лишь по своей вине
Горючие вы слезы льете -
Вы спите, люди, в страшном сне,
Вы спите, вовсе не живете.* */С. Бондаренко/
Все помолчали, вслушиваясь в эхо только что прозвучавших строк.
Я своя здесь, я все-таки своя, подумала Агния. Мысль наполнила ее радостью. Нет, я буду жить. Пусть я несовершенна. Может быть и хуже всех. Ну и что? Я буду расти, буду стараться… рядом с такими людьми… – Я почитаю стихотворение Даниила Андреева, – отец раскрыл любимый томик в кожаном переплете.
Спасибо за игры вам, резвые рыбы,
У тихих днепровских круч!
Тебе, отец наш Солнце, спасибо
За каждый горячий луч;
Тебе, моя землюшка, теплая матерь,
Целовавшая пальцы ног,
Протягивавшая золотистую скатерть
Мягких своих дорог.
Вам, неустанно текшие воды,
За каждый всплеск и причал…
Тебе, Всеблагой, Кто руками природы
Творил меня, нежил, качал.
– Да, – в тишине полнозвучный, низкий голос Анжелы прозвучал как колокол, – Самое главное в жизни, ребята – это радость! Что бы ни случилось – я стараюсь всегда испытывать радость. С утра просыпаюсь и радуюсь солнцу, деревьям… жизни радуюсь!
Раздражение мелкой ядовитой змейкой кольнуло в сердце Агнии.
Девочка старательно подавила нехорошее чувство, убедив себя, что так нельзя, что это опять просыпается ее эгоизм.
– Как хорошо с вами! – с волнением говорила пациентка из Костромы, – Боже мой! Мне уже пятьдесят лет, а я никогда не переживала такого вечера. Я даже не знала, что где-то есть такие хорошие, светлые, чистые люди… читают такие замечательные стихи, зажигают свечи.
Отец ласково улыбался, глядя на женщину.
4.
Алексей зарулил «Боинг-гипер» к стоянке. Самолет замер. Алексей откинулся в кресле, расслабляя мышцы после посадки. Закинув руки, помассировал шейные позвонки.
– Шея чего-то болеть стала, – пожаловался он.
– Стареешь, – откликнулся Слава, второй пилот. Бортпроводницы побежали выпускать пассажиров.
– Я внесу насчет слышимости, – Алексей включил бортжурнал, забормотал в микрофон.
Во время посадки слышимость была так себе. Приходилось повторять в микрофон по нескольку раз.
– Да уж точно, надо внести. Но это не в самолете дело.
– Все равно.
Алексей поднялся, достал сумку. Во Владивостоке он, как обычно, купил японские лакомства – лосося, креветок, готовое суши в пакетиках… жалко, Ленке сейчас сакэ нельзя. Где-то за спиной играла музыка, эстрада – пассажиры покидали лайнер с комфортом. Алексей в последний раз оглядел свое хозяйство, погашенный пульт выглядел непритязательно – стекляшка, изрисованная концентрическими кругами и графиками. А если закрыть глаза – так и видишь мерцающие красные, зеленые, желтые огоньки и впереди, перед носом, облака, рвущиеся в стекло. И так еще долго будешь видеть. Вечером ляжешь спать, и ноги будут подергиваться, пытаясь найти педали. Алексей был собой доволен. Хорошая посадка. Правда, и условия прекрасные… Пулково… погода оптимальная.
Но надо постепенно отключаться… Алексей сунул в карман иконку Спаса, которую обычно брал в полет. Ни к чему оставлять, пропадет еще.
– Пошли, – сказал Славка, вскидывая на плечо свою сумку. Пилоты вышли из кабины. Девчонки возились в салоне. Слава откинул шторку, и оба летчика громко попрощались со всеми.
Питер встретил друзей порывом ледяного, влажного ветра. Слава поморщился, отворачиваясь. Вдвоем они спустились на поле, зашагали к служебному входу здания аэропорта.
– Леша, и вообще, встретишь этого мудака из диспетчерской, передай ему, чтоб уши мыл не компотом, а если компотом, так хоть бы косточки вытаскивал, – мрачно сказал Слава.
– Да ладно, – ответил Алексей, – Это система дурацкая.
– В прошлый раз была не дурацкая, а сейчас дурацкая, – сказал Слава, – Добрый ты, Леша… Был бы я командиром, я бы ему точно по морде дал. Надо самому смотреть за системой… так и людей угробить можно.
– Ладно, я схожу в УВД*, – сказал Алексей.
Они вошли в здание, Славка отправился вместе с Алексеем сдавать документы и расписываться, переоделись, чтобы не светиться по городу в форме. Потом, по традиции, заглянули в бар. Теперь можно было и пропустить по рюмочке. *Управление воздушным движением.
Оно и помогает немного отвлечься… Там, впереди – совсем другой мир. Там совершенно никакой роли не играют воздушные течения, облака можно просто игнорировать, а если откажет электроника – всегда можно выйти и пройтись пешком. Алексею всегда трудно было перестроиться… особенно после таких длительных полетов. Его совсем недавно поставили на рейсы в Дальневосточную республику. Даже на "Гипере" это четыре часа в кабине. По-настоящему большие лайнеры летают все равно медленно.
Он превращался в некий придаток к электронному управлению. "Ускоритель" – Алексей вспомнил Шекли, улыбнулся. Он так и ощущал себя и все окружающее… мотор, крылья, компьютер – все было живым, все выполняло свои сложные жизненные функции, с каждым из элементов самолета можно было общаться, спорить, злиться на него, обижаться, восхищаться… И он, пилот, был всего лишь "одним из многих", только "ускорителем", необходимым элементом полета, но, пожалуй, даже не главным. Крылья не менее важны… И без рулей не полетишь. Он был частью тела самолета, в согласовании с другими частями он жил ради того, чтобы совершить Полет. И Полет-то и был Главным…
– Кто машину поведет? – спросил Славка.
– Как бы тебе положено, – сказал Алексей, – Я, вроде бы, сажал…
Слава испустил тяжелый вздох.
– Ладно, я пива выпью, – быстро согласился Алексей. Кружку пива перед поездкой Автонадзор теперь разрешал. Алексей взял себе "Балтийского". Славка, известный гурман, заказал мартини. С оливкой. Сели у окна, глядя на летное поле – по полю тягачи развозили гигантские, казавшиеся призрачными, белые и серебряные тела аэробусов.
– Смотри, "Тамплиер" пошел, – Славка стремительно подался к стеклу. Алексей тоже посмотрел – на поле разворачивался небольшой сверкающий золотыми полосами треугольник, лайнер, закупленный недавно в Италии.
– А кто на нем?
– Я знаю, что Горяинова назначали на "Тамплиер", – сказал Славка, – может, он… а в сменном уж не знаю кто.
– Наверное, молодой этот, как его… Ваня, – вспомнил Алексей.
– Молодой, а крут, – согласился Славка, – могли и поставить. А кто с ним вторым?
– Лесковский, вроде бы…
Алексей отхлебнул пива. И если честно, то и к своему правому относишься точно так же, как к себе, как к мотору и крыльям… Славка тоже часть единого тела. Полет – это жизнь. Это главное. Все они -только части.
"Нам разум дал стальные руки-крылья, и вместо сердца – пламенный мотор"… на самом деле для летчика это вовсе не оскорбление.
Наверное, поэтому к ребятам и на земле относишься иначе, чем к другим людям. Это даже не друзья. Друзья – это общие мысли, общие чувства… А здесь – другое. Они как родные. Как единое тело. У тела члены могут быть разными, но разорвать их связь невозможно. Их узнаешь в любой толпе, издалека, просто почувствуешь… К ним можно подойти и заговорить о чем угодно, не боясь, не стесняясь. При такой близости стеснения не бывает. Это как с Ленкой…
И все же с Ленкой – иначе. Она – совсем другой мир. К нему нужно привыкнуть, перестроиться после полета.
– Леш, ну что, может, придешь завтра на собрание? – спросил Славка. Алексей поморщился.
– Чего я там не видел?
– Ну, посмотришь.
– Слава, меня там убьют… Я воевал за ликеидов.
– Ты же с чурками воевал, не с русскими. И вообще – кто узнает? Ну давай, Леша, а?
– Слав, я не знаю. Честно говоря… не знаю, как со временем будет.
– Ну ясно, опять отговорки… – вздохнул Слава. Он давно и упорно пытался втянуть Алексея в свои националистические дела… Обычная ошибка – так хочется, чтобы родные люди были еще и единомышленниками. Отказываться было неловко, но и соглашаться… Славина организация была официально зарегистрирована, выступала против террора, но все равно политикой заниматься Алексей не собирался.
Во-первых, это значило – нарываться на неприятности. Он и так до сих пор на психологическом учете. Спасибо, обследования сократили до одного в год. Во-вторых – зачем это вообще нужно?
– Ты православный, тебе сам Бог велел, – ляпнул Слава. Алексей покачал головой.
– Мне лично Бог ничего подобного не велел.
– Странно… не понимаю. Есть даже православные организации…
Здесь, в этом мире – все другое. Все иначе, чем в Полете. Движения, ощущения, дыхание, краски, звуки. Приспосабливаться надо заново. Учиться ходить, дышать, разговаривать с людьми, адекватно реагировать на их слова. Ведь люди очень сильно отличаются от крыльев, мотора, компьютера.
Здесь семья – а семья живет не ради Полета. Она – ценность сама в себе. Это ты живешь ради семьи.
Но постепенно отходишь, отходишь, забываешь тот мир, полупризрачный, словно ты видел его во сне. И вспоминаешь реальную жизнь. Алексей допил пиво, перевернул кружку.
– Пошли, Славик. Ты готов?
Они вышли на стоянку, Алексей отыскал взглядом машину Славки – желтоватую старенькую "Неву"… Славка подбрасывал его в аэропорт – свою машину Алексей обычно оставлял дома. Лене может понадобиться. Сумки закинули в багажник, Алексей сел за руль. Слава включил музыку.
С некоторых пор Славка стал ярым националистом. Новое увлечение пронизывало все стороны его многообразной жизни. Если говорить точнее – Славка был из "евразийцев". Алексей слабо разбирался во всех этих тонкостях. Разных партий и организаций существовало множество. В частности, и музыку Славка слушал только русскую. Алексей ему подкидывал кое-что: скопилась приличная коллекция и православной духовной музыки, и народной, и просто старой, времен Империи и Союза – от "Солдатушки, бравы ребятушки", до Марка Бернеса и ВИА конца двадцатого века.
Все это Славка слушал с восторгом, но – подозревал Алексей – не столько из художественных, сколько из принципиальных соображений. Вот и сейчас включился диск советской песни. Певица выводила великолепным густым меццо-сопрано.
Мне хорошо, колосья раздвигая,*
Сюда ходить вечернею порой.
Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам тропинки полевой.
Всю ночь поют в пшенице перепелки
О том, что будет урожайный год,
Еще о том, что за рекой в поселке
Моя любовь, моя судьба живет…
Алексей смотрел на дорогу. Вот бы сейчас, разогнавшись, взять руль на себя… пройти низко над крышей впереди идущего "Мерседеса".
– Вот ведь интересно, – заговорил Славка, – всегда говорят – проклятый коммунизм… А вот послушаешь эти песни, фильмы тех времен посмотришь – там о коммунизме вообще речь не шла. Просто люди… любовь к Родине, любовь к женщине, любовь к профессии. Никаких идей на самом деле не было…
– На самом деле идеи тоже были, – сказал Алексей, – но люди никогда не живут идеями. Поэтому и фильмы, и песни невозможно делать чисто идеологическими.
И хорошо мне здесь остановиться,
И глядя вдаль, подумать, помолчать…
Стеной стоит высокая пшеница,
И ей конца и краю не видать…
/*М. Исаковский /
– Тогда не было собственности на землю, – сказал Славка, – земля была общей. Поэтому и можно было стоять у пшеничного поля и ощущать его как свое, родное.
Алексей вздохнул.
– Что пользы жалеть о том, что было когда-то. Наверное, это лучше… но надо жить в том мире, в котором нам довелось жить.
– А пытаться хоть что-то изменить к лучшему? Это что, церковью возбраняется?
– Не знаю, – сказал Алексей устало, – Я чувствую, что это не по мне. Я просто не знаю, как лучше, понимаешь? Ну плохо сейчас… А я что, могу что-то лучшее создать?
– По крайней мере, уничтожить… изгнать тех, кто мешает народу самоопределиться, – изрек Славка.
– Не вижу в этом смысла.
Алексей завез Славку домой и поехал к себе, в Павловск, на метро. Всего три перегона, недалеко… Он уже совершенно адаптировался к миру. Стоя в трясущемся вагоне, бездумно читал рекламные надписи.
"Школа экстрасенсорной диагностики. Мы делаем слепых зрячими!"
"Богиня чистоты, рожденная из пены… Новейший пеноочиститель "Афродита"
"Центр Социальной Психологии. Новые курсы. Диагностика и помощь в трудных жизненных ситуациях. Занятия и индивидуальные сеансы ведут ликеиды!" – Алексей усмехнулся. Вот уж для этой рекламы он абсолютно непробиваем.
Когда-то казалось так тяжело переносить обследования в этом центре… Жить не хотелось после этого. Какая чепуха, в сущности…
Но понять это удалось не сразу.
СТАТЬ ЛИКЕИДОМ ПРОСТО!
Хотите, чтобы ваш ребенок стал ликеидом?
Конечно!
Только детский сад "Кастальский родник" выполнит эту задачу!"
"Помощь в трудных жизненных ситуациях. Диагностика. Лечение. Консультации. Целительский Центр Иллариона".
Вагон притормозил. Алексей вышел вслед за всеми в распахнувшуюся дверь и отправился домой, думая о семье.
Семья встретила его нерадостными известиями.
– Раздевайся, Леша, заходи, – крикнула Лена из спальни, – Погоди немного… его опять вырвало.
Алексей разделся, бросил сумку, вбежал в спальню.
– Что такое? Митя?
Он совсем немного температурил вчера утром. Насморк, больше ничего. Алексей даже забыл об этом – велика ли беда, легкая простуда. А вот, оказывается, что-то посерьезнее.
Лена меняла белье в детской кроватке. Митя, необычно вялый, лежал на родительском покрывале. Алексей взял ребенка на руки.
– Смотри, испачкает, – предупредила Лена, – хотя там уже рвать нечем.
Грязные тряпки лежали тут же, на полу. Митя серьезно смотрел на отца карими большими глазами. Он был такой горячий, что ощущалось даже сквозь плотную ткань куртки. Даже не улыбнулся, не задвигался… дело плохо, понял Алексей.
– Какая температура? – спросил он.
– Полчаса назад была 39,6, – Лена вышла с грязным бельем. Алексей положил Митю на пеленальный столик, взял градусник, приложил к уху малыша. На табло засветились красные цифры… 40, 1.
– Давала ласмил? – крикнул он.
– Да, – донесся голос Лены, – Но он тут же выкакал.
– Значит, надо еще дать, – Алексей взял с полочки початую упаковку свечек, поставил одну Мите. Потом взял ребенка на руки и стал ходить с ним.
– А где остальные? – спросил он, подойдя к ванной. Лена запихивала мокрое белье в машину.
– Бобка в музыкальной, а девчонок бабушка забрала. У нас со вчерашнего вечера такое началось… Слушай, Леш, иди на кухню. Я тебе там сварила…
– Господи, могла бы уж и не варить, – сказал Алексей, но пошел в кухню, встал у окна с Митей. Мальчик вдруг скривился, заплакал. Алексей стал его качать.
– Сейчас, сейчас лекарство подействует, – сказал он. Лена поставила на стол тарелку с бифштексом.
– Садись, поешь. Погоди, я сразу и чаю налью, – она отошла к плите. Алексей посмотрел на Митю. И вдруг увидел, что глаза ребенка закатились. Из-под полуприкрытых век блестели белки.
В первую долю секунды Алексей испугался, но тут же сообразил, что это такое и быстро понес Митю в спальню. Положил на столик. Лена прибежала за ним. Ребенок весь вытянулся, закинул ручки и застыл в странной, неестественной позе…
Лена что-то пискнула или простонала.
– Спокойно, – сказал Алексей, – Сейчас… сейчас пройдет.
Через несколько секунд Митя задышал и расслабился.
– Температурная судорога, – выдохнула Лена, посмотрела на Алексея. Такие судороги были в младенчестве у Ани. Они, в общем, безвредны, но видеть такое все равно страшно.
– Вызовем "скорую"? – спросила Лена.
– Да ну их… сами поедем. Когда Боб вернется? – спросил Алексей. Минут через десять.
– Тогда дождемся. Завезем его тоже к бабушке. Так, я посмотрю за Митей, ты одевайся.
Лена побежала одеваться – она, видимо, с утра, как встала, ходила в халате, наброшенном на ночную рубашку. Алексей, держа Митю на одной руке, выбрал свежую рубашонку, штанишки. Лена сменила его уже через минуту, полностью одетая.
– Ты, Леша, иди все-таки перекуси быстренько, все равно Бобку ждать, – она стала одевать ребенка.
Алексей вышел на кухню. В дверях остановился, прислонился к косяку, закрыл глаза. Сил не было даже чтобы дойти до табуретки. Так всегда… держишься, держишься, а потом как навалится усталость. И только тогда понимаешь, что пять часов вел самолет, что сейчас надо плотно поесть и завалиться, и больше уже не можешь сделать ни шагу. И есть хочется просто невыносимо. Когда он вошел домой, даже аппетита не было особого – а сейчас живот подводит и подташнивает слегка. Нет, расслабляться нельзя, рано еще. Алексей собрался с духом, сел за стол, быстро прочитал молитву и стал уничтожать мясо и картошку. Раздался звонок – пришел Бобка.
– Леша, если тебе тяжело, так я могу сама съездить, – робко предложила Лена. Он покачал головой.
– Нет уж, поедем вместе. Тебе там наверняка придется остаться. Кстати, собери свои вещи тоже.
– Я уже собрала. Знаю, не первый раз.
Через два часа все формальности были закончены. Закинув Бобку по пути к бабушке, Старцевы приехали в пятую городскую клинику, где их уже знали – Лена там и рожала, и лежала как-то с заболевшей Аней. Молодой врач осмотрел Митю, как Алексею показалось, поверхностно. Но Алексей не сказал ничего – ладно, все равно вряд ли что-то серьезное. Просто положено при температурных судорогах дня три отлежать в больнице. Как раз до следующего вылета, подумал Алексей и погрустнел. Придется одному дома торчать.
Наконец заполнили все анкеты, и медсестра пришла, чтобы отвести Лену с ребенком в палату.
– Ты точно все взяла? – спросил Алексей настойчиво, – И зубной крем?
– Конечно. Ну что ты, будто я маленькая…
– А почитать взяла что-нибудь?
– Там ВН есть в отделении. Завтра мне принесешь почитать. И Библию принеси, – попросила Лена.
– Я сейчас прямо съезжу.
– Ради Бога, не надо, – Лена покачала головой, – Ну пожалуйста! Я же знаю, что ты очень устал. Не надо! Ты меня только расстроишь. И не покупай ничего, тут же есть кафетерий… И детей сегодня не забирай, отдохни. Ты знаешь, им там хорошо.
– Пойдемте, – поторопила медсестра. Алексей наскоро поцеловал Лену и смотрел, как она, с ребенком на руках, исчезла за дверью приемного покоя.
Пожалуй, лучше действительно приехать завтра. Можно сейчас съездить купить фруктов, лакомств каких-нибудь, она же кормит все-таки… хотя будет ли Митя сейчас кушать – вопрос. Но Ленка больше расстроится, что он из-за нее не может отдохнуть. Минуту Алексей взвешивал, как лучше будет поступить, и решил, что приедет все-таки завтра.
И детей – она права – можно пока у бабушки оставить. Теща к этому относилась легко – у них вечно был полон дом ребятишек. Бобка и девочки тоже любили бывать у Лениной мамы, там можно было поиграть с двоюродными братьями, к тому же бабушка неумеренно их баловала. Ленка всегда удивлялась – их-то держали в строгости, а вот внуков…
Алексей вышел из здания больницы. Усталость снова накатила, но уже не сокрушающим ударом, а – легкостью, воздушностью во всем теле, слабостью. Так, бывает, покачивает после тяжелой болезни. Сейчас домой… Алексей сел в машину, включил музыку, попалась какая-то месса, он даже не определил с ходу, чья, уже далеко не начало, "Agnus Dеi". Мощные звуки органа подхлестывали его, но и несли утешение. Плохо, думал Алексей. На душе неспокойно как-то. Детские болезни – вроде бы ничего страшного, пора привыкнуть. Да и не в лесу живем, в больнице-то уж вылечат. И все же не по себе… И одному теперь дома сидеть. Спать одному… А Ленке каково? Знаю я эти больницы.
Алексей подъехал к дому, заворачивая направо, нажал газ зачем-то… машина рванула вперед, Алексей тут же затормозил, едва не задев чей-то припаркованный "Колобок". Выругался сквозь сжатые зубы. Надо же, повернул рулем и тут же попытался педаль дать… Нет, совсем плохой стал. Машину с самолетом спутал – это уже первая стадия отключки.
Алексей запарковал "Хонду", направился к подъезду. Из-за дождя двор был пуст. Впереди маячила лишь какая-то серая фигура под желтым неожиданно ярким зонтом. Фигура шагнула к нему, сказала робко:
