Текст книги "Повесть о каменном хлебе"

Автор книги: Яна Тимкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Аэниэ сидела, привалившись к березе, чуть поодаль ото всей суеты, и отдыхала. По телу разливалась приятная усталость, и иногда девочка ловила себя на том, что вот-вот начнет клевать носом. Пытаясь прогнать дремоту, она трясла головой и сердито себя отчитывала: "Проспишь самое интересное, коза болотная! Черепаха ядовитая! Дхойна безмозглая!" Последнее оскорбление, самое жестокое, обычно оказывалось и самым действенным – правда, ненадолго.

Ей на плечо мягко легла рука. Девочка подняла голову и увидела улыбавшуюся ей Лави. К груди эльфка прижимала большой пакет:

– Ну что, пушистая? Двигаем туда?

– Мррряаааа… – Аэниэ улыбнулась в ответ и потерлась носом о руку эльфки. – А чего там у тебя?

– Жидкая еда. Ее много не бывает… – заглянула в пакет, – Красное полусладкое… и белое полугорькое. Да не шугайся ты так!

Аэниэ ничего не имела против глинта или пары бокалов хорошего вина (к пиву ее так и не приохотили), но панически боялась серьезных выпивок – с "белым полугорьким", а воспоминание о Лави на прошлом КОНе до сих пор пугало ее до дрожи. Вот и сейчас девочка непроизвольно вжалась в березу, а в расширившихся зрачках плеснул откровенный страх. Лави вздохнула и присела рядом, поставив звякнувший пакет на землю.

– Слушай, маленькая… Не бойся… Понимаешь… – тяжело вздохнув, отвела глаза, потом взглянула на наконец-то налившееся темно-синим небо, снова посмотрела на Аэниэ – прямо, серьезно, без тени усмешки, – Тошно мне здесь, маленькая… Сама видишь – игра окончилась… Я снова был там, хоть немножко, но был, снова вспомнил себя-того – почти стал собой полностью… – голос Лави упал до шепота, и девочке пришлось напрячь слух, чтобы расслышать, – Снова – дома… Понимаешь? И стоит мне только подумать, что завтра надо возвращаться ту-да… Город, машины, грязь, шум, вокруг – сплошные Dh'oine… Разве тебе не противно? Мне мерзко до тошноты. И… – Лави помедлила, облизнула губы, – мне как-то надо с этим смириться. Я же не могу умереть, верно? И вернуться – не могу… А так… Так – легче, – голос Лави окреп, эльфка решительно, твердо взглянула в глаза девочки, – А тебе этого не надо. Ты так не страдаешь, и я безумно благодарен за это… Не знаю только, кому… – усмешка, – В общем, мне это надо – иначе я не выдержу. А ты – ты умница, ты – сильное создание, ты и так можешь вытерпеть. Понятно, пушистая?

Аэниэ молча кивнула и ничего не сказала – к горлу подступали слезы, и она побоялась выдать себя, понимая, что Лави сейчас и так тяжело, и не стоит ее расстраивать и дальше. Эльфка попыталась улыбнуться – получилась довольно-таки кривая усмешка – потрепала девочку по волосам, встала, подхватила пакет и отправилась к огню.

Вскоре за ней пришла и Аэниэ. И поначалу все было – как всегда: песни, огонь, вино по кругу, и не только вино, и Аэниэ тоже пела, и тоже отхлебывала, правда, понемножку, и наблюдала за Лави, надеясь на что-то – сама не зная на что. Но вот хохочущую, спотыкающуюся на каждом шагу Лави увел куда-то в темноту Чиаран, и девочка долго смотрела им вслед, а когда ей в руки сунули пущенное по кругу «Каберне», сделала длинный, очень длинный глоток.

Раннее утро, холодок пробирается под тонкую легкую курточку, и Аэниэ перетаптывается на месте и пытается спрятать подмышками зябнущие ладони. Открытая платформа – ни стен, ни крыши, ни хотя бы жалкого подобия, и неизвестно, когда придет электричка. Расписание осталось у Лави.

Проснувшись одной из первых, девочка попросту сбежала. Собралась второпях, распихав вещи в рюкзак как пришлось, даже не озаботилась нормальной укладкой, отчего рюкзак бугрился, топорщился и занимал вдвое больше места, чем должен был. Собрала все, что было ее, без особого труда разыскав миску и ложки-вилки. Правда, за пенкой и кружкой пришлось сбегать к кострищу: пенка, разумеется, оказалась вымазана пеплом, а в сладких тягучих каплях на донышке кружки отчаянно барахтался рыжий муравей.

Часть пути до станции девочка пробежала, не обращая внимания на больно бивший по спине рюкзак, но все же примерно на половине дороги пришлось сбавить ход и даже совсем остановиться, согнувшись пополам, уперев руки в колени и жадно хватая ртом прохладный утренний воздух. Аэниэ подождала, пока колющая боль в боку поутихла и рассеялся туман перед глазами, разогнулась и медленно пошла дальше. Ее не удивляло, что она помнила дорогу, хотя вроде и не должна была – с ее-то "топографическим кретинизмом" – ее сейчас вообще ничего не удивляло.

"Скорей бы пришла «собака»… Ветер этот дурацкий…" – Аэниэ снова поежилась, подошла к краю платформы и вытянула шею, надеясь разглядеть в молочно-белом тумане приближающуюся электричку. Прислушалась, потом задрала голову и без особой надежды взглянула на провода: ей говорили, что если идет поезд, они покачиваются и дрожат. Провода действительно едва заметно покачивались – но трудно было сказать, действительно ли от дальней платформы отошла «собака», или где-то неподалеку всего лишь опустился отдохнуть голубь. Девочка вздохнула. "Наверное, Лави еще не проснулся – рано еще… Интересно, когда он заметит, что меня нету? И что подумает, когда найдет?"

Перед тем, как сбежать с полигона, Аэниэ немного задержалась – ровно настолько, сколько нужно на то, чтобы схватить карандаш, написать на обрывке бумаги несколько строк и сунуть записку Лави в спальник.

Сейчас Аэниэ, обмирая то от страха, то от восторга, представляла себе, как Лави будет волноваться и искать ее, будет бегать и спрашивать, не видел ли ее кто… Может быть, даже весь полигон на уши поставит… Хотя нет, не надо весь полигон – хватит и скоя'таэлей. А потом Лави найдет эту бумажку, прочитает и все поймет… Поймет, что никто не любит ее так, как Аэниэ, и кинется за ней, и приедет, и позвонит, а может, даже придет сама, и Аэниэ бросится к ней навстречу и, конечно же, не упрекнет ни словом, ни взглядом, и за это Лави полюбит ее еще сильней… Теперь они всегда будут вместе, всегда рядом – и никого больше не надо, все равно другие ничего не понимают…

Девочка услышала электричку прежде, чем увидела. Резкий, бьющий по ушам свист-вопль, грохот, и зеленая громадина, светя бело-желтым глазом, вынырнула из тумана, остановилась и раскрыла двери. Нырнув внутрь, Аэниэ обнаружила в углу, прямо под плакатом с грозным предупреждение "По путям не ходить!" маленькую (всего на два места!) укромную скамейку. Со вздохом облегчения наконец-то скинула рюкзак, пристроила его под сиденьем и привалилась лбом к прохладному стеклу. Электричка тронулась. "Осторожно, двери… Следующая остановка… Электропоезд следует без…" Девочка закрыла глаза.

* * *

Родители встретили Аэниэ именно так, как она и ожидала – долго ахали, охали, рассматривали на предмет ушибов-царапин и прочих тяжких телесных, мама сокрушалась над «уделанной» одеждой – с зелеными полосами от травы и черно-серыми – от пепла, сестра крутилась под ногами и ныла насчет подарков, так что Аэниэ, не выдержав, нашипела на нее и тут же получила выговор от матери… В общем, все шло как обычно.

Дома за поздним обедом Аэниэ долго рассказывала об игре, старательно обходя опасные темы и опуская подробности. Отец кивал и вроде бы слушал, но обманываться этим не стоило – все равно мало что запомнит, а если и спросит что, так только: "С кем познакомилась?", имея в виду, разумеется, парней. Так ему и скажи – следующий вопрос будет: "А где он учится?". Поэтому лучше вообще ни о каких ребятах не упоминать. Мама хмурилась, явно собираясь спросить, как поживают наброски, которые Аэниэ клятвенно обещала привезти с игры. Сестра ерзала на стуле и думала только о том, как бы уволочь побольше винограда. Что взять с малявки…

От подробных расспросов девочке удалось отвертеться, и слава Единому, потому что сейчас ей больше всего хотелось уйти ото всех подальше. Расправившись с блинчиками, Аэниэ ухватила стакан ананасового сока, банан и кисть зеленого винограда, и сбежала в свою комнату (вообще-то она делила ее с сестрой, но это уже мелочи). Вытащила и разложила бумагу, краски, кисти и карандаши – проще говоря, создала видимость творческого процесса в самом разгаре (как показал опыт, в такие моменты меньше цеплялись).

Уселась, достала листок поменьше и карандаш. Вскоре лист оказался покрыт хаосом разномастных штрихов, в которых только сама девочка могла разглядеть очертания будущего рисунка. И хорошо, что только она. Потому что над самым ухом вдруг раздался тонкий голосок:

– А что ты рисуууешь?

– Что надо. Отстань, – отозвалась Аэниэ, машинально закрывая набросок локтем. – Не мешай, я занята. Иди играй.

На рисунке должны были быть двое – Лави и Аэниэ. Но не дай Эру, эту картинку кто-нибудь найдет… "Голову оторвут…" – поежилась девочка, – "Может, тогда лучше по-там нарисовать?" – и со вздохом взялась переделывать рисунок.

Звонок.

– Тебя к телефону!

– Угу, мам, иду! – надеясь, что это Лави, и предвкушая замечательный разговор – признания, слезы, заверения, а потом, может быть, и встречу, Аэниэ сняла трубку в своей комнате, забралась на стул. – Ма, я взяла! Але?

– Аэниэ?

– Лави! – девочка тут же умолкла, смутившись – слишком холодно и отстраненно звучал голос эльфки, и вдруг ей стало ясно, что никакого разговора не будет. Или будет – но не такой и не о том…

– Аэниэ, – повторила та и на мгновение умолкла, словно собираясь с мыслями, – я долго тебя искал. Я волновался. Тебя искали все. Весь полигон. Все, понимаешь? Мы испугались. – сухие отрывистые фразы, неестественное спокойствие. – Очень.

Все шло не так, как представлялось Аэниэ. Лави сердилась. Лави – сердилась – на нее.

– Лави… – чувствуя, как с каждым словом рушатся все надежды, Аэниэ попыталась перебить, объяснить, но голос ее сорвался, а Лави не обратила внимания.

– Слушай сюда, ребенок.

Девочка вздрогнула и сжалась в комочек.

– Мы обнаружили, что тебя нет. Мы искали… Звали… Обшарили весь полигон. Даже в речке смотрели, – спокойствие дало трещину, – Только через несколько часов я вернулся в палатку и случайно нашел твою записку. И увидел, что нету твоих вещей.

Каждое слово обжигало, словно удар хлыста, и Аэниэ уже не пыталась перебивать. Она только вытирала струящиеся слезы и хлюпала носом, а Лави неумолимо продолжала:

– Ребенок, мы все перепугались. Мне было нехорошо с сердцем.

Окончательно уничтоженная, девочка не могла выговорить ни слова, только выдавила тонкий жалобный звук, и Лави отмахнулась:

– Ничего, откачали быстро. Ты пойми. Нельзя так поступать. Ты очень огорчила меня.

– Лааави! – наконец-то вернулся голос, а слезы все текут, и сдавливают горло рыдания, но надо, надо сказать, – Ла… Но ты… Я…

– Аэниэ, девочка моя, – голос немного потеплел, – я не могу все время быть с тобой. Пойми это. У меня есть обязательства и перед другими… Подумай сама. В общем, приходи завтра к пяти, поговорим.

– Я… Я могу и сейчас!

– Зато я не могу. Все. До завтра, ребенок, – и быстро повесила трубку, так что растерянное "Пока…" девочки досталось коротким визгливым гудкам.

Трубку – на место… Но почему-то трудно сразу попасть на рычаги, пелена застилает глаза, все колышется, и остается только уткнуться в ладони и реветь, по возможности – тихо, и снова и снова прокручивать в голове все, что сказала Лави, все, что было на игре – и вообще все… «Лави! Прости меня! Прости, Лави… Я идиотка, я дура, Лави, я больше не буду, только прости! Все… Не сердись, я больше никогда ничего не потребую, даже не попрошу, Лави…» – а теперь – себя за волосы, и дернуть, да посильнее, чтобы слезы выступили, – «Я сама себя накажу, только не сердись, что хочешь сделаю! Все сама себе изгадила… Что же теперь будет? Запомни на будущее!» – свирепый приказ себе, и – щипок за руку, там, где на кисти самая нежная кожа, чтобы следы остались, чтобы было видно, – «Ты Лави – не ровня! Не смей требовать! Лави – выше тебя, и благодари ее, что вообще позволила тебе с ней разговаривать… И не только…» Кровь приливает к щекам от одних только воспоминаний: прикосновение, голос-шепот – «Я люблю…», и огромные темные глаза, заслоняющие весь мир… «Лави, прости меня!» И как дотерпеть до завтра? Еще сегодня – почти весь вечер, а завтра – почти весь день, а внутри все сжимается, и болит голова, словно сжатая раскаленным обручем, и хочется исчезнуть на месте – прямо здесь и сейчас, или вообще умереть – потому что видеть недовольное лицо Лави, ее холодные глаза, или как она брезгливо отстранится, не позволив обнять себя… На это не хватит никаких сил…

– Дочка, мы уходим. Ты пока дома будешь?

– Да, – сделать нормальный голос, отвернуться, только бы не подошли…

– Ну пока! – хлопнула первая дверь, вторая дверь. Аэниэ ждала. Взвизг распахивающегося лифта – а вот и закрылся, и пошел вниз, значит – теперь свободно, теперь – можно.

– Лаааавииии! – девочка с криком рухнула на колени.

* * *

– Звонила?

– Ммммм…

– И что?

– Ну – что… Вполне себе, как я и думала. Дите в переезде: осознала и прониклась. Надеюсь.

– А ты не слишком там? Все-таки девочка нежная, психика у нее хрупкая… Это мы уже ко всему привычные… Пожалей ребенка.

– Завтра и пожалею. А пока – пусть. В конце концов, дурь только хорошим втыком и лечится.

– Смотри…

– Да ладно тебе! Вены не порежет? Не порежет. Такие не режут, такие только выпендриваются. К тому же в другой раз подумает, прежде чем такое откалывать. Нет, блин, а? Если б я ее записку сразу не углядел, представляешь, сколько бы мы там по лесу рассекали? И на «собаку» бы опоздали.

– Ну… Но сама подумай – тебе надо было ее приручить? Ну вот и получай – все, что идет в комплекте.

– Ай, какой ты мууудрый… Все это прекрасно лечится. Немного здорового цинизма… Плавали – знаем.

– Знаток…

– Ну так… Кстати, о знатоках – спорим, она завтра тут уже в три будет?

– В три? Рановато, однако. В четыре.

– А я говорю, в три! Мне лучше знать! На что спорим?

– Да на что хочешь.

– Вот когда выиграю, тогда и захочу! А пока яблоко вымой, Гэлюшка-лапушка…

* * *

Уже в три Аэниэ выскочила из автобуса, остановившегося возле длинного серого дома. Конечно, было еще слишком рано, да она и не осмелилась бы позвонить в дверь раньше времени – ведь она может помешать Лави… Но сидеть дома уже не было сил, все валилось из рук, и когда девочка едва не уронила кипящий чайник себе на ноги, она поняла, что лучше больше ни за что не браться, а собраться и пойти. Пусть ей придется бродить под окнами или описывать круги вокруг дома – все же лучше, чем так. Все же – ближе к Лави…

Аэниэ задрала голову и взглянула на окна эльфки – девятый этаж, как высоко, и не разглядеть ничего, кроме блекло-рыжих занавесей…

– Видишь? Видишь?! – раздался торжествующий вопль, и Гэль вздрогнул и оторвался от работы:

– Что такое?

– Ну я же говорил, что она в три будет! Вон, смотри – по дорожке рассекает!

– Да ну? – Гэль подошел к окну, отодвинул занавесь, прищурился. – М-да… Только я бы не назвал это «рассекает». Скорее, ползет… Слушай, ты ж не собираешься ее там мариновать?

– Ну, минут пять-десять пусть побродит… – Лави пожала плечами, смешно сморщила нос. – А там пойду встречу. Кстати, сегодня она у нас остается.

– А она об этом знает? – выгнул бровь Гэль, уже успевший вернуться к рабочему столу.

– Скоро узнает! – голос эльфки донесся уже из прихожей, и Гэль усмехнулся:

– Ну, давай, хишшшница, флаг тебе в руки…

Огибая дом уже по второму разу, Аэниэ смотрела себе под ноги, чтобы прохожие не видели покрасневших глаз, и бормотала сами собой складывающиеся строки:

– Дверь отвори, впусти… Я не могу одна… Всю мою кровь, мою жизнь… Я все отдам – для тебя… Единственной мне не быть, любимой… – всхлип, – … не быть никогда… Но зеленый твой взгляд меня держит… на грани…

– Ребенок.

Аэниэ резко вскинула голову – Лави стояла посреди тротуара, опустив руки, пристально глядя на нее. Девочка вцепилась глазами в лицо эльфки, жадно отыскивая признаки – ну хоть чего-нибудь! Эльфка молчала, и Аэниэ тоже молчала, не решаясь сказать ни слова, не шевелясь, а по щекам ручьями текли слезы. Внезапно Лави вздохнула, чуть наклонила голову, раскинула руки:

– Ну что же ты, пушистая моя?

Аэниэ с громким плачем ринулась к ней в объятия.

– Я больше так не буду… Никогда не буду! Честно! Ты мне веришь, правда?

– Конечно, хорошая моя, – Лави легко чмокнула девочку в макушку, посторонилась, пропуская ее в дверь. – Ау, Гэлюш, мы пришли! – и снова девочке, – Ну все, проехали-забыли. Ага?

– Ага, – с готовностью согласилась Аэниэ, вытирая глаза и нос.

– Ну и мурушки… Слушай, поможешь мне сейчас?

– Конечно! А что?

– Посуду помыть надо… Сегодня ж куча зверствов придет, и еще Тиаля ждем – его на турнир надо выпихивать. Я-то тоже буду, и Чиаран будет, но все-таки… Пошли на кухню… Кстати, – эльфка резко остановилась, развернулась и заглянула в лицо Аэниэ, – ты уже думаешь на зимний КОН собираться?

– Ну… – пока девочка ни о чем таком не думала, – не знаю…

– Ты начинай давай, пора уже.

– Я… – Аэниэ протиснулась к раковине, заглянула – обнаружила целую гору тарелок и чашек, – Лав, где у тебя тут губка? Не вижу… Ой, нашел… Лав, я хочу в этот раз на литературное что-нибудь попасть…

– Литерату-урное… – задумчиво протянула Лави, зажигая сигарету и устраиваясь за столом. – Есть там что-то такое… Надо посмотреть. Вообще ты же у нас рисуешь классно – вот на следующий год, если все будет нормально, выставку тебе устроим… – рассмеялась, увидев перепуганное лицо девочки – та обернулась и так и застыла с мокрой губкой в руке. – Да что ты каждый раз пугаешься, как будто тебя съесть хотят! Все нормально! Там таким мазилкам выставки делают – ты гений по сравнению с ними! Пикассо!

Аэниэ рассмеялась, хотела что-то ответить, но тут раздался звонок в дверь, кто-то прошлепал открывать, послышалось бряканье цепочки, смех, и звонкий мелодичный голос пропел:

– То не волк на холме воет, то не ветер где-то там свищет, то…

– То приперся Тиаль вредный, – подхватила Лави, срываясь с места, – мы его уж сто лет ищем! Мяу, чудовище, птичка певчая!

– Ну мяу, – подтвердил Тиаль, а дальнейшую беседу Аэниэ уже не слушала – особо вредная тарелка чуть не выскользнула из рук, и девочка едва сумела изловить ее…

…И были песни, и пела Лави, потом Аданэль, затем гитару отобрала раскрасневшаяся Зарашад, потом уговорили Чиарана – а дальше никого и уговаривать не понадобилось; гитару уже рвали друг у друга из рук, а Ясень, заметив опустевшую больше чем наполовину чашку, тут же наполнял ее снова.

Тоскливые, вышибающие слезу песни сменялись веселыми, которые можно было орать хором, вскакивая и чокаясь бокалами так, что пиво и вино выплескивались на стол. Потом, конечно, кого-то гоняли за тряпкой, стол вытирали и всячески приводили в порядок, и все начиналось сначала. Сигаретный дым клубился в жарком неподвижном воздухе и был виден невооруженным глазом ("Хоть алебарду вешай!" – фыркнула Зарашад), Лави велела открыть окно, дым понемногу начал рассеиваться, но прохладней не стало.

Аэниэ с восторгом слушала Лави, которая, энергично размахивая руками, в лицах пересказывала хихикающей Коиннеах какую-то очередную сплетню, как вдруг ее схватила за руку Йолли:

– Ой, смотри, смотри!

– Чего? – девочка обернулась и увидела, что у двери, в единственной свободной части комнаты друг против друга встали Тиаль и Чиаран.

Почти вся свита Лави поголовно увлекалась восточной борьбой, и странные заковыристые слова вроде «тай-цзи» и «цзянь» звучали чуть ли не чаще, чем, например, «квэнта» и «дхойне». Серьезные тренировки, естественно, проходили в специально отведенное для этого время, но вот такие спарринги – бои один на один – были не редкостью, особенно после нескольких стаканов вина, когда народу приспичивало выяснить, кто все-таки круче, или показать новый освоенный финт. Правда, спарринга с участием Тиаля Аэниэ еще ни разу не видела.

Чиаран скинула жилет, оставшись в белоснежной свободной рубашке и джинсах, Тиаль затянул пояс – мягкие складки черной рубашки подчеркнули тонкую талию, – убрал волосы в «хвост».

Они коротко поклонились друг другу, и поединок начался. Тиаль качнулся вперед – и замер на полушаге, поднял перед собой руки с хищно согнутыми пальцами. Чиаран скопировала его стойку. Юноша все же шагнул – но не вперед, а вбок; Чиаран мгновенно скользнула в сторону. Аэниэ с восхищением следила за плавными, текучими движениями Тиаля, и более резкими и порывистыми – Чиарана. Внезапно – мелькание рук, глухие звуки ударов – о тело, о ткань…

Аэниэ не успела ничего сообразить, а Чиаран уже отскочила и с уважительной улыбкой кивнула Тиалю, подняв большой палец. Парень кивнул в ответ, усмехаясь уголком рта.

– Один есть… – тихонько прошептала Лави и, в ответ на недоумевающий взгляд девочки, пояснила. – Он пропустил удар… Чиаран, конечно, крут, но против Тиаля… – она с сомнением покачала головой, – Ну разве что один к пяти, не лучше.

Через несколько минут оказалось, что Лави была права.

Чиаран коротко, церемонно поклонилась. Тиаль поклонился в ответ, вытер лоб и сделал было движение в сторону стола, но тут к нему выскочила смеющаяся эльфка:

– А я, а мне?!

– Так нечестно, ты свежая, – усмехнулся Тиаль, но та замахала на него руками:

– С тобой все честно! И не говори, что ты утомился, бедненький! Давай?

– Хорошо… Секундочку только… – Тиаль через голову стянул рубашку, бросил ее на ближайший стул, встряхнулся, убирая растрепавшиеся волосы. Встал в стойку и улыбнулся эльфке неожиданно нежно. – Прошу…

Разумеется, Тиаль опять выиграл – хотя и не с таким впечатляющим преимуществом. Разгоряченная, Лави со смехом вернулась на место, жадно выпила поднесенную ей девочкой чашку холодной газировки, вытерла мокрый лоб.

Тиаль изящно опустился в кресло, и возле парня тут же оказалась Зарашад с ледяным пивом. Опустив ресницы, с едва заметной улыбкой Тиаль поднес к губам мгновенно запотевший бокал.

– Какой краси-ивый… – прошептала Аэниэ на ухо Лави. – Нарисовать бы…

– Эй, пушистая, смотри не влюбись, – тихонько отозвалась эльфка, – он из той же породы, что и… В общем, сама понимаешь.

Аэниэ вспыхнула до корней волос, замотала головой:

– Да я и не… И не о том! Просто красиво… А почему ты… – и умолкла, прикусив губу, но глаза ее против воли обратились к Тиалю – и Зарашад, уже успевшей устроиться у него на коленях. Лави проследила за ее взглядом, обняла девочку за плечи:

– Пушистая, для Зара это игра, понимаешь? И для птички тоже. И они оба это знают. Никто ни в кого влюбляться не собирается. Да если бы Зар серьезно вздумала на него запасть – быстро бы по мозгам получила… А так – им хорошо, пусть развлекаются, это же всего лишь игра…

Когда Аэниэ взглянула на часы в третий раз и в третий раз увидела все то же самое время – десять часов, сначала она даже не поняла, в чем дело. Потом моргнула, протерла глаза, но стрелки остались на том же месте.

– Лав… – мгновенно ослабевшим голосом позвала она эльфку. – Ла-ав…

Та обернулась:

– Что?

– Сколько время?

– Вон же часы висят… – Лави недоуменно посмотрела на нее и собралась вернуться к разговору с Тиалем.

– Так они остановились! – отчаянным шепотом выкрикнула Аэниэ. – Там все время десять!

– Серьезно? – эльфка прищурилась, вгляделась, – Ох, блин! Ну-ка… Тиаль, сколько на твоих?

Он аккуратно завернул манжет черной рубашки:

– Почти полночь.

– Что-о?! – у Аэниэ в желудке словно собрался ледяной ком. – Меня же убьют… – растерянно прижала ладони к лицу, – Ма-ма…

– Так, – эльфка быстро вскочила, – Никто никого не убьет, а в такое время ты никуда не поедешь. Идем, позвоним твоим. Не бойся, я буду разговаривать, а ты просто рядом постоишь – вдруг тебя спросят все-таки… Ну, пошли.

Разговор с родителями прошел на удивление спокойно: поругались слегка, конечно, не без этого, но в общем все обошлось. Лави, выбрав свой самый елейный голос, рассыпалась в заверениях и извинениях и взяла всю вину на себя, так что умиротворенная мать только и сказала девочке, что внимательней надо быть, а еще велела извиниться перед Лави «за доставленное беспокойство». Аэниэ положила трубку и даже рассмеялась от облегчения, а потом представила, что сейчас ей удастся посидеть со всеми – а самое главное с Лави! – всю ночь – и с радостным писком повисла у эльфки на шее.

– Что это?

На нежной коже предплечья Лави – зажившие, но все же хорошо заметные тонкие шрамы: линия длинная и линия короткая, под острым углом к первой, потом две наперекрест, и еще – словно птичий след.

Аэниэ поднесла палец, но коснуться не решилась. Подняла глаза на эльфку:

– Откуда у тебя?

Та грустно улыбнулась:

– Не бери в голову, пушистая. Ничего страшного.

– Ну правда?

Со вздохом Лави взъерошила волосы девочки, отвела глаза:

– Руны это, пушистая. Сам резал когда-то… Бритвой.

– Сам?! – ахнула Аэниэ. – Это же больно! Зачем?!

– Конечно, сам, – усмехнулась Лави. – Кому я еще такое доверю… Нет, не очень больно. Жить больней… Я же говорил тебе как-то, что бывает совсем, невыносимо плохо… А уйти нельзя. Сколько существ на меня здесь повязано, не могу же я их бросить… Я пробовал когда-то, все равно не вышло… Только следы на память остались, вот, – эльфка показала локтевой сгиб. Вглядевшись, Аэниэ различила несколько шрамов – поперек вен. Глаза девочки расширились, в них блеснули слезы, и она крепко вцепилась в руку девушки:

– Лав!!!

– Ну что ты, что ты… – Лави привлекла ее к себе, поцеловала в макушку. – Вот он я, живой, все нормально… Ну, успокойся, кроха… Смотри…

Аэниэ хлюпнула носом и посмотрела, куда показывала эльфка:

– Видишь, эта руна означает воду, вообще все текучее, события, жизнь… А это – руна любви, союза… А это – это защита, но такая… Как бы тебе сказать… – прикусила губу, задумалась на секунду. – Вот падает тебе кирпич на голову, а голова оказывается крепче.

Аэниэ несмело хихикнула.

– Вот, – улыбнулась эльфка, – вроде и больно, но живой. А все вместе получается что-то вроде оберега. Ну и просто… Понимаешь, когда мне совсем паршиво, то лучше я себя покалечу, чем обижу кого-то из вас…

Аэниэ вгляделась в глаза эльфки – сейчас влажно блестящие, а цвета не разобрать, ведь всего-то света – от одинокого фонаря за окном… Девочка склонилась и бережно, ласково прижалась губами к тонким белым шрамам.

* * *

– Слушайте сюда! Сейчас мы… – Лави пыталась перекричать шум и сообщить свите о том, что планы на сегодняшний день изменились. Свита пыталась почтительно внимать, но это было не так-то легко сделать: место Лави выбрала не самое удачное – фойе первого этажа, рядом с дверью на улицу и коридором к кабаку и ярмарке. Народ носился туда-сюда, звал друг друга, перекрикивался, откуда-то доносился вой терзаемой гитары, охранники снова ввязались в ругань по поводу чересчур громко хлопнувшей двери – виновник не желал молча сносить оскорбления и огрызался. – Да блин, слышно меня или как? Мы…

Аэниэ старалась не отвлекаться и вслушиваться, но от дверей по ногам тянуло холодом, да еще из коридора, находившегося как раз за спиной Лави, внезапно вышел самый настоящий отряд: не меньше десятка девушек и парней, все в одинаковых черных одеждах с белой звездой на груди, в тяжелых черных же плащах, с мечами у пояса, с простыми металлическими венцами, охватывающими длинные распущенные волосы. В центре отряда с видом королевы шествовала высокая тонкая женщина, тоже облаченная в черное, но благодаря роскошным огненно-рыжим волосам выделявшаяся, как экзотический цветок. Короткие пламенеющие кудри обрамляли квадратное лицо с резкими чертами; но ни почти сросшиеся на переносице густые брови, ни тяжелая нижняя челюсть не отнимали у этого властного лица странного, притягательного обаяния. Королева проплыла мимо, даже не взглянув в сторону маленького сборища, а Аэниэ все продолжала смотреть ей вслед.

– Эй, эй, полегче! – внезапно раздался возмущенный вопль Чиарана, и Аэниэ увидела, что Нэр и Дарки помогают Лави подняться, а Чиаран с разгневанным видом наступает на кого-то из черного отряда. Точно определить пол этого создания было довольно трудно – плащ и просторная туника скрывали фигуру, а нежное овальное лицо с правильными, хотя и немного смазанными чертами могло принадлежать как юноше, так и девушке. После некоторых колебаний Аэниэ положила для себя считать это существо парнем – пока не будет доказано обратное.

Видимо, этот парень толкнул Лави, и сейчас, в ответ на крик Чиарана и негодующий взгляд успевшей подняться эльфки, приостановился и слегка наклонил голову:

– Прости.

– Ага, сбил с ног, и – прости?! – Лави повела плечами, изогнулась, пытаясь заглянуть себе за спину, – Плащ хоть не порвал, варвар?

Высокая женщина обернулась, прищурилась…

– Аданэт. – негромкий голос уверенно прорезал окружающий шум.

Умолкнув на полуслове, Лави медленно повернула голову. Сглотнула и так же негромко произнесла:

– Высокая…

Полные губы женщины растянулись в легкой усмешке, которая, впрочем, ничуть не затронула ее серых холодных глаз:

– Не стоит так кричать, Аданэт. Он не нарочно.

Лави промолчала, глядя на нее исподлобья, а она продолжила:

– Атанамир, ты попросил прощенья у леди?

Свита эльфки так и вскинулась, но сама девушка, к огромному удивлению Аэниэ, не сказала ни слова и даже не шелохнулась.

– Да, Высокая. – склонил голову Атанамир.

– Тогда пойдем.

Парень поспешно занял свое место.

– Намариэ, Аданэт. – не дожидаясь ответа, женщина повернулась и продолжила путь. Черный отряд сомкнулся вокруг нее.

Лави несколько мгновений смотрела им вслед, затем встряхнула головой и резко отвернулась.

– Итак, о чем это мы? Ага, значит…

Аэниэ разбирало любопытство: кто же эта женщина, которая посмела назвать Лави «леди» – и не получила гневной отповеди? Почему Филавандрель так на нее смотрела – гремучая смесь ненависти, злости и – тоски? Подумав немного, девочка решила, что у самой Лави спрашивать об этом не стоит, и тихонько пихнула в бок Зю:

– Слышь… А что это за дама была?

– А ты не знаешь, что ли? Тар-Анкалимэ…

Еще одна легенда тусовки, о которой девочка слышала, но никогда не видела. Королева Тар-Анкалимэ, апологет Нуменора, основатель одноименного клуба – самого закрытого и элитарного из всех закрытых и элитарных. Писательница и критик. Ее мало кто любил, но все уважали. Никто не знал текстов Профессора лучше ее – говорили, что она наизусть помнит двенадцатикнижие, и ходили слухи, что в Англии ей позволили ознакомиться с еще неопубликованными работами. Обладательница сильного, редкостного по красоте голоса, она нечасто пела на общих концертах, но уж если вдруг снисходила – давка была обеспечена. Обычно Королева ограничивалась квартирниками для ближайшего окружения, и попадали на эти маленькие концерты только по ее личному приглашению.

– Круто… – пробормотала восхищенная Аэниэ, – значит, Лав и ее знает…