Текст книги "Повесть о каменном хлебе"

Автор книги: Яна Тимкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Прижимается. Макушка девочки – на уровне груди Айринэ, и девушка видит пробор в темных волосах и просвечивающую нежно-розовую кожу.

Музыка – резвые ирландские танцы. Девочка молчит, тыкаясь носом в живот Айринэ, и та чувствует сквозь тонкую водолазку теплое дыхание, и гладит девочку по волосам, проскальзывая ладонью на шею, плечи, спину – снова и снова, едва заметно задерживаясь на тонкой полоске кожи между короткими вьющимися волосами и воротом свитерка, и снова – по спине, нет, по спинке, нащупывая подушечками пальцев каждую косточку позвоночника. От неожиданного прилива нежности перехватывает горло. Не глядя, Айринэ ставит чашку на стол – и ухитряется не промахнуться. Теперь – осторожно, плавно – перетекая водой – на пол, на колени, и под пальцами – узкие плечи… Нет, только в лицо – не смотреть. Уткнуться в ухо, в теплый висок с вьющейся прядкой, и не говорить ни слова – это не нужно. Потихоньку, полегоньку, полуоткрытыми губами – провести по бровям, по щеке и ниже – девочка покорно склоняет голову, подставляя шею – "Жертва вампира…" – мелькает нелепая, смешная мысль, прочь… Щека к щеке, и – прижать к себе, до боли – девочку, игрушку, новый экземпляр, щенка, котенка… До боли. Вырывается стон – чей? Свой, ее? Неважно. Девочка закрыла глаза – ресницы отбрасывают четкие полукружья теней, и уже сама поворачивается, уже – сама… Дрожь пробегает по ее телу, но Айринэ знает – это хороший знак, знает это запрокинутое лицо, покорно подставленные губы, ломкую беззащитность, это – можно взять. Можно – значит…

Айринэ медлит. Еще чуть-чуть потянуть мгновение – губы совсем рядом, горячее дыхание – одно на двоих…

Хватит тянуть.

"Ты будешь хорошей игрушкой."

Касание.

* * *

Болит голова, перед глазами все плывет, и еще это странное покалывание в сердце – усиливающееся на вдохе, ослабевающее на выдохе, и хочется попробовать не дышать, но игла в груди ворочается и не дает напрячь нужные мышцы. Холодного бы сейчас на лоб… Но самой встать – невозможно, невыносимо трудно, и некого позвать, потому что одна она в квартире, совсем одна. Смутно припоминается, что валидол должен быть где-то в ящике письменного стола. Значит, все же надо встать и дойти, и Айринэ медленно переставляет руки – чтобы опереться на них и приподняться, и пытается оторваться от постели. Осторожно, чтобы не тревожить лишний раз налитую горячей болью голову, выжимается на локтях, и в глазах опять темнеет. Ждет, дыша часто и мелко. «Только не потерять сознание. Только не потерять…» – чернота с крутящимися синими кольцами рассеивается, и Айринэ медленно выпрямляет руки, садится на кровати и спускает ноги на пол. «Так… Есть.» Перемещается к краю постели, цепляется за стену и встает, и делает первый шаг, потом второй – болезненно согнувшись, хватая воздух ртом и борясь с подкатывающей дурнотой. Шаг за шагом – и вот она уже отлипает от стены и тяжело опирается на спинку стула, усаживается – ящичек совсем рядом, только протянуть руку. И протягивает, и достает таблетку, кладет ее под язык и откидывается, закрыв глаза.

"Выгнала все-таки… Выгнала. У каждого коллекционера в коллекции… должен быть… свой коллекционер… Вот и у меня есть. И у него есть. Какая разница…" – мысли путались, и Айринэ прекратила всякие попытки думать, расслабилась и стала ждать, когда же подействует таблетка.

Через полчаса девушка – еще бледная, но с прояснившимся взглядом – уже хлопотала на кухне: вымыла первую попавшуюся под руку чашку («Дурацкое скисшее молоко…»), поставила чайник («Ну, быстро!») налила кофе («Опять молотый кончился!»), сделала бутерброды («Ага – „Дружба, сырок плавленый“… Интересно, это еще съедобно?»). Прищурилась на висящие на стене часы – «Нет, ну чего ради я в такую рань поднялась? Какие черти меня продрали? Особенно после… Небось, это оно меня там поминает – тихим ласковым словом… И пусть, и на здоровье…» – не удержалась, хихикнула, – «Еще бы не поминал – в такое время домой переться… Надеюсь, автобусы еще ходили.»

Ухватив кофе и бутерброды, Айринэ прошла в комнату – там было гораздо теплей – и удобно устроилась в кресле перед письменным столом (стул был презрительно отставлен в сторону – как нечто чересчур жесткое и неудобное), подобрав под себя ноги. Вытянула из валявшейся на столе пачки сигарету, закурила, сделала пару затяжек и поднесла к губам кофе, совершенно забыв, что заливала она его кипятком, а прошло совсем немного времени, и вода не успела, не могла успеть остыть. От раскаленной жидкости у девушки на глазах выступили слезы, она торопливо сглотнула, и кофе ожгло горло, а дальше скользнуло уже приятным теплом.

Ошеломленная Айринэ сидела, держа в одной руке дымящуюся сигарету, в другой – злополучное кофе, из глаз текли слезы, в горле и во рту саднило. Накатила слепая злость, и девушка занесла было руку, чтобы швырнуть чашку через всю комнату, но явная истеричность и нелепость жеста остановили ее:

"…Потом же самой и убирать придется… И испорчу еще что-нибудь, вот будет радость… Что за мылодрамные жесты… Чушь какая, бред, бред… Даже не поистериковать вволю, все не то, нет… " – слезы все катились, но уже другие слезы, и сломалась в пальцах сигарета, и девушка едва успела подхватил горящую половинку, ткнула ее в пепельницу – и тут зазвонил телефон.

– Да? – "И кого принесло в такую рань?"

– Алло… Ты, Аннатар?

– Интересно, а кто еще может быть у меня дома? Да еще в такое время? – голос слегка звенит, но ничего, может быть, не заметит, кому какое дело, и нельзя, нельзя показывать, перетопчутся, пребьются…

– Извини… – по тону не заметно ни малейшего смущения. – Слушай, можно, я на тебя сегодня свалюсь? Поговорить бы… У меня опять фигня творится – ну, по там творится…

– А школа, радость моя?

– А че школа?! – возмущенно взвивается собеседник, – Каникулы же у меня! Весенние!

– Ну ладно, не ори только, и без тебя голова трещит… Ну сваливайся. Только не раньше… – быстрый взгляд на часы, – скажем, двенадцати. И купи что-нибудь умное по дороге.

– Чего?

– Что сам захочешь съесть, то и купи. – и мысленно: "Я в магазин не потащусь, радость моя."

– Ну… Сушек каких-нибудь?

– Сушки, родной, будешь грызть, когда совсем нечего жрать будет. Ты не жмоться, я тебе потом отдам деньги. Как минимум половину…

– Да ну тя… В общем, буду к двенадцати. Давай!

– Ага… – "Значит, раньше часа не придет." – Давай, удачи.

Айринэ медленно положила трубку на место. Значит, скоро здесь будет Айканаро. «Ох, на мою голову… „И я ведь сам уже не рад, позволив этот детский сад…“ И ведь придет, и опять будет смотреть глазами побитой собачки, и опять канючить насчет пожить, и обещать „ноги мыть и воду пить“, а спать „на коврике у двери“, хотя надеяться будет отнюдь не на коврик… Экземпляр… Нафиг она мне тут со своим нытьем нужна. Лучше уж Нараэль позвать – тоже домашнее животное, но от нее хоть пользы больше, а вреда меньше…»

Кофе уже давно забыт. Айринэ крутит в пальцах обломок сигареты, задумчиво смотрит в стену, – «Какая теперь-то разница… Никакой…»

В памяти всплывает вчерашний концерт. Закулисье, вокруг – все свои: "заклятые друзья", и соперники, и предводители других стай (разве что они себя так не называют). Вежливые поклоны, преувеличенно вежливые улыбки и приветствия, дружественный треп, сплетни, в общем, что с кем, и главное – не ошибиться. Открыто демонстрировать неприязнь – нет ничего глупее… Поэтому – ледяной поклон в сторону Лави – вон она, у дальней стены, окружена свитой, и даже видно, что там – почти все те же, но кого-то нет, но это еще ни о чем не говорит, мало ли кто не смог прийти сегодня на концерт. Лави – в обычном концертном прикиде, и до боли знаком синий бархатный плащ, отороченный беличьим мехом, и беличьи хвосты на плечах, и беличий хвост – на берете, а из-под берета выбиваются медно-рыжие локоны, и рука сама поднимается – коснуться и проверить, такие ли они шелковистые, как раньше, и кажется, что в воздухе разливается едва уловимый аромат лаванды… Айринэ изображает приветственную улыбку, больше похожую на оскал, и Лави едва заметно кивает в ответ (колышется беличий хвост), и отворачивается, с ободряющей улыбкой обнимает за плечи одну из своих девочек – это кто-то из новых и, судя по гитаре в руках, она тоже будет петь сегодня. Шагнуть бы – туда, и встать рядом, снова – маленькой наивной девочкой, встретить лучистый взгляд Лави, поймать ее руку, прижаться щекой к теплой ладони, еще раз услышать – "Аээээниээээвьелллль…"

Проехали.

Щеки Айринэ-сегодняшней мокры от слез. Айринэ-вчерашняя отвернулась и закусила губу. И, ко всеобщему удивлению (и обиде и разочарованию своей свиты), ушла с концерта вместе с тем самым Вороном.

– Лави, Лави… – полувздох-полустон, – когда же ты, сволочь, оставишь меня в покое… – нашарила карандаш, вытащила из пачки бумаги чистый лист, бездумно провела линию, другую… Завитушки, сумасшедшие изломанные зигзаги, всплески и проваливающиеся в никуда обрывки, но все это не то, не то, и слезы текут, и шепот:

– Ненавижу тебя… Ненавижу… – и карандаш скользит, приостанавливается в нерешительности ("А какая разница… Никто же не увидит… Никогда…") – и выписывает – медленно, каллиграфически безупречно:

 
стираю твое имя
из моей книги,
вырываю твои глаза
из моей памяти,
с хрустом
ломаю твои пальцы,
вцепившиеся
мне в запястье…
 

Пауза. Вздохом: «Я…»

 
поворот,
разворот,
легкий толчок,
пируэт, и —
виват, центробежная сила! —
ты начинаешь
падение в небо…
 

Мотает головой, волосы намокают, липнут к лицу, она отбрасывает их, заправляет за уши – не получается, все равно лезут, мешают… «Не хочу больно… Устала…»

 
небо плачет
моими слезами…
любовь моя…
 

«Лави… Нет-нет-нет, забыть-забыть-забыть, раз и навсегда…»

 
когда ты начнешь блуждать
по темному мокрому лесу —
я буду
вздохом в ветвях,
вспышкой молнии в кронах,
ледяным ручьем
у твоих ног…
 

Жирный крест слева, большой, равносторонний, и – почему-то забран в круг…

 
здесь же —
бей, не бей —
всегда липнут к сердцу
нити тебя…
 

«Хватит, этого больше нет, никогда не было, э-то-го-не-бы-ло, вообще не существовало…» Снова – словно укол иглой в груди, Айринэ рывком открывает ящик, роется – да был же валидол, ведь уже ела сегодня! – и не может найти, зато, словно в насмешку, выползает погребенная на дне старая фотография, уже слегка подвыцветшая, и на фотографии хохочет Лави – в обнимку с ней, с Айринэ, тогда еще – Аэниэ…

 
переплавлено,
перемешано,
и теперь —
наугад, пальцем —
это – ты?
или – снова я?
 

Таблетка – под язык, и – дальше, дальше… Только не останавливаться, не думать, не вспоминать, как продирает холодок по хребту, когда – проходит мимо, и не дай Эру, задевает полой плаща… Не дай Эру встретиться взглядом…

 
лживые, честные,
зеленые, карие,
горькие, светлые —
оско-лоч-ки…
и клочки.
крестом
раскину руки —
 

Замирает снова. Всхлип. «Лави…» Изнутри поднимается темная волна, грозя захлестнуть и унести, и не останется от Айринэ ничего, кроме жалкого, промокшего насквозь, дрожащего комочка, а перед глазами – лицо, все то же лицо, как картина в раме, за стеклом – запустить чем, так стекло пойдет трещинами, а лицо останется нетронутым, и – за сетью трещин – таким же узнаваемым…

 
ты станешь
деревом,
со скалы лететь —
ты будешь
тарпейской землей,
и в воде —
водой,
и горящим воздухом,
 

Расчетливо – как таракана давит – девушка подавляет рыдания, загоняет вглубь и, закусив губу, выводит:

 
и камнем,
что споет
 

В нерешительности повертела карандаш. И – торопливым косым почерком:

 
для моего виска…
 

* * *

– Это все твое?! – изумленно-восхищенный выдох. – Ты сама?

Айринэ, изучавшая какой-то очередной фэнзин с плохими стихами, оглянулась – лохматая девочка с мелкими, мышиными чертами лица, небольшими темными глазами и остреньким носиком стояла возле ее стола и смотрела на разложенные на нем браслеты, венцы и подвески так, будто перед ней выложили не больше не меньше – сокровища Смога… И так же восторженно таращилась на стоявшую за прилавком Хаш, уже открывшую было рот, чтобы ответить.

– Во-первых, это мое. – в спокойном, негромком голосе Айринэ отчетливо слышались стальные нотки, и девочка обернулась к ней – и невольно съежилась, наткнувшись на отработанные длительной практикой полупрезрительный тон и ледяной взгляд. – Во-вторых, в мужском роде, пожалуйста.

– Ты… Это Вы – Артано? – выдохнула мышка на пределе слышимости. – Правда?

В груди Айринэ поднялась горячая волна – захлестнула, ударила, подхлынула к горлу. Девушка моргнула, борясь с минутной растерянностью. "Как же, жди… Развели тут Артанов, Саушек, таирней всяких… Хоть пираний ими корми…"

Довольно чувствительно ткнула ребенка кулаком в плечо (та попыталась не показать виду, но все же не удержалась – поморщилась, пошатнулась), растянула губы в гримасе, долженствующей означать улыбку:

– Хрен, а не Артано. – и, глядя в расширившиеся от изумления глаза девочки (хотя вроде бы куда уж дальше!), добавила. – Аннатар. И только так.

Мышка истово закивала. Хаш тихонько хрюкнула и тут же сделала вид, будто внимательно изучает прайс-лист.

…А потом, в кабаке, нервно выхлебывая уже третью бутылку пива и наигранно ломкими, резкими движениями поднося к губам сигарету, время от времени наклоняясь к самому лицу сидевшей рядом Тхэсс, мотая растрепавшейся головой, доказывала срывающимся голосом:

– К-какого черта – Артано… Артаны, таирни всякие – они – под-чи-нен-ны-е! Ученики они, поголовно все! Они все – под кем-то!

Тхэсс хихикнула, едва не подавившись пивом. Айринэ удивленно на нее взглянула, подняв брови, потом отмахнулась:

– Да ну тебя, толкователь нашелся! Не о том я! Над Артано – начальство, над Сау – Учитель, а над Аннатаром – никого, понимаешь ты или нет? Он сам – над всеми. Придет и всем подарит… Таких подарочков… – и вдруг рассмеялась странным дребезжащим смешком, – Так что для той мыши я – Аннатар, не будь я… – выразительно махнула рукой с сигаретой, рассыпав пепел по столу, и сделала большой глоток «Тимофея». Взглянула в окно – мелкий снег пополам с дождем все сыпал и сыпал, приближался вечер, стремительно темнело. Айринэ нашарила на поясе сумочку, расстегнула замочек, вытащила несколько бумажек и задумчиво на них уставилась.

– Как думаешь, хватит? – говорила она тихо, но Тхэсс услышала:

– По уши хватит. Даже вот так давай… – она отобрала у Айринэ деньги, пересчитала их и вернула две бумажки. – Теперь нормально.

– Ну, так сгоняй кого-нибудь… – не глядя ни на деньги, ни на Тхэсс, девушка сунула бумажки на место и, резко помрачнев, уставилась в пол. – Кого найдешь, того и сгоняй. Скажи, я велел.

– Всё как всегда и тебе как обычно? – спросила Тхэсс, легко поднимаясь из-за стола, и помедлила секунду в ожидании ответа, но Айринэ молчала. И только когда высокая, кошачье-гибкая девушка повернулась и начала аккуратно прокладывать себе путь сквозь наполнявшую кабак толпу страждущих и жаждущих, Айринэ негромко произнесла, не поднимая головы:

– Да. Мне… Как обычно.

Перебор гитары становится все громче и уверенней, и существа сползаются со всего кабака, и заглядывают новые, и присоединяются – оставаясь вовне. В круг входят только те, кто знает певца лично. Айринэ тоже в их числе. Ворон играет все отчаянней, все резче, и поет песню за песней, и стоящие в круге подхватывают – кто как может, кто как умеет, и даже те, кто не умеет – все равно поют, потому что сейчас ничего не имеет значения. Секундная пауза. Новая песня.

Ворон начинает негромко, но к нему присоединяются, и взвиваются голоса, звенят натянутыми струнами, все громче и громче, вместе и – вразнобой:

– А я не верю ни во что…

Дальше и дальше, и Ворон мотает головой, зажмурившись, а кто-то отпихивает прочь столики и легкие пластиковые креслица – к стене, к черту, к Эру Великому! – нечего мешать кругу! И круг замыкается.

– А я не верю ни во что!

Подхватывают все. И пусть свиты жмутся к стенкам, пусть подвывают оттуда – уже никого ничего не волнует, и Айринэ уже все равно – она в круге, с монстрами на равных, но ей плевать, кто рядом и кто напротив, и что сам Ворон исходит криком через двух существ от нее… Есть только – бешеный ритм наперехлест с ударами сердца, все чаще и быстрей, и плевать, что напротив в круг протискивается Лави – в руке далеко не вино и уж тем более не пиво, глаза лихорадочно блестят – даже сквозь клубы сигаретного дыма видно, и горят ее щеки, а волосы встрепаны… Плевать!

– А я не верю ни во что!!

И гитара закатывается и дробит в истерике, а руки, обнимавшие друзей за плечи, понемногу сползают вниз, и – выбрасывать сжатый кулак вперед и вверх, кто – так, а кто с бутылкой, и – почти ослепнуть то ли от дыма, то ли от слез, и – тьма-пелена! – кому какое дело?! И крик – сорванными осипшими глотками:

– А я! Не верю ни во что!!

"Плевать, плевать, плевать… Монстры проклятые! За каждым из вас – шлейф разбитых жизней, вы же сволочи, все, все, все… Я доползла до вашего олимпа – а он в дерьме, и я тоже, и никто уже не припомнит вам всего, что вы натворили, потому что вы – монстры… Вы сволочи… И я теперь – одна из вас!.."

– А Я! НЕ ВЕРЮ НИ ВО ЧТО!!!

Последней более-менее связной мыслью, прилетевшей незнамо откуда, было: "Цири пляшет…"

И больше не было ничего.

* * *

– Слишком много развелось! – сердито фыркнула Айринэ, откинулась на спинку кресла и уставилась в потолок. – И-ди-о-ты. – именно так, четко и раздельно, по слогам. – Нет, ты подумай – любой, кто хоть как-то умеет держать карандаш, заявляет себя художником! Нет, ты посмотри – ты только в Сеть вылези, там их – табуны! Стада! Ох, уро-оды… – простонала, потягиваясь, и закрыла глаза.

– Ну и что, что стада, – пожала плечами Тхэсс. – Ты-то одна такая. Тебя знают, имя-то ты все-таки заработала.

– Заработала, – отозвалась Айринэ, – еще бы…

"Заработала… Но как же обидно безумно! Сколько старалась, выгрызала, пробивалась, а этим все так достается… Быстро и просто." Айринэ страшно боялась затеряться – снова стать никем и ничем, даже хуже – одной из… Из этих.

– Нет уж… – пробормотала, – никогда. – и вдруг рассмеялась.

– Ты чего? – подняла голову уткнувшаяся было в книгу Тхэсс.

– Да ничего, – улыбнулась Айринэ. – Иди сюда. Я придумал. Ну я и дурак!

Отложив книгу, Тхэсс изящно поднялась с дивана, подошла, присела рядом с креслом Айринэ, почесала девушку за ухом:

– Ну, и чего ты такого страшного надумал?

– Мрррр… Все просто. Куклы мои фарфоровые. Я ж их на продажу пачками делаю! Вот и будет… Какой-нибудь Маэдрос на скале, Феанор с кораблями…

– …и Берен, откусывающий Кархароту лапу с Сильмариллом! – подхватила Тхэсс, и обе девушки рассмеялись.

– Мурррр, – Айринэ потянулась, – кысь, скажи Таксу, пусть там чай ставит. Сейчас же народ притащится… Кто сегодня точно будет?

– Угу… – Тхэсс поднялась и двинулась к двери, уже на ходу ответила, – я знаю, кого точно не будет. Лаушка не придет, у нее учеба, а остальные – кто как…

– Ага, про Лау я в курсе. – Айринэ рассеянно кивнула, нашаривая бумагу и карандаш и уже прикидывая в уме наброски будущих кукол.

Обсуждение будущего КОНа (и заодно грядущей игры) шло как обычно и, разумеется, затянулось допоздна. За окном лил холодный дождь, и Айринэ, зябко передернув плечами, сказала Йолли закрыть форточку.

Раздался звонок в дверь, Айканаро тут же сорвалась открывать, и девушка, рассеянно кивая в ответ на какой-то вопрос Такса, невольно прислушалась к голосам. "Кого там принесло?"

– Там Иль пришел. Тебя хочет. – деловито сообщила Айканаро, выныривая из коридора и собираясь протиснуться обратно на место, между Йолли и Тхэсс. – Ну и мо-окрый! – помотала кудрявой головой, хихикнула.

– Так иди чайник поставь, – отозвалась Айринэ, неохотно поднимаясь и потягиваясь, – а то сам не знаешь…

– Опять я?!

– Кысь, не спорь, ладно? – Айринэ значительно взглянула в глаза девочке, и та, нарочито тяжко вздохнув, поплелась на кухню. Девушка выбралась в коридор, прислонилась к стене, скрестила на груди руки:

– Ну, и что дальше?

Мальчик, как раз развязывавший шнурки на раскисших кедах, поднял голову – при виде Айринэ его глаза просияли:

– Я щас!

Снова задергал шнурки, дернул сильнее – мокрый хвостик остался в кулаке, и мальчик, что-то пробурчав себе под нос, досадливо запихал обрывок в карман куртки.

Айринэ едва заметно поморщилась.

Она позволила черно-серебряному мальчику влиться в стаю, но ближе так и не подпустила. Мориллиндо (Иль для краткости) приходил на все встречи, ездил с ними на игры – и всегда, везде, в любое время девушка чувствовала на себе его пристальный взгляд. Он менестрелил понемногу, посвящал ей песни и стихи – приносил, отдавал прямо в руки, подсовывал в карманы, оставлял на столе. Стихи были красивыми, песни – тоже. Айринэ понравилось играть с ним: она оставляла его на ночь – и укладывала спать на полу; выставляла вон, давала доехать до дома – и звонила, и просила приехать, и он возвращался; отправляла с поручениями и не благодарила – он безропотно все переносил.

Иногда, правда, исчезал – на день, на неделю, как-то раз даже на месяц, но все равно возвращался, побледневший, исхудавший, но с тем же выражением собачьей преданности в глазах, с той же покорностью – и с новыми стихами.

Справившись со шнурками, он вскочил и подошел к девушке, копаясь в кармане куртке и пытаясь что-то оттуда выудить. Бумажки. Несколько исписанных тетрадных листков. Протянул девушке, улыбаясь. Вытер лоб, смазав крупные капли дождя, пригладил потемневшие от влаги волосы.

"Опять…"

Айринэ выпрямилась:

– Это что?

– Прочитай… – выдохнул он, отвел прозрачные серые глаза. – Прочитай.

Пожав плечами, Айринэ убрала за ухо выбившуюся непослушную прядь и прислонилась к стене. Прищурилась, разбирая пляшущий, неровный – нервный почерк. "Глупое создание…" Иль стоял, перетаптываясь, поджимая пальцы в промокших носках. Ждал.

– Раздевайся давай, не стой ты… – пробормотала Айринэ, вчитываясь в текст. Строчки расплывались перед глазами. Из комнаты ее уже звали нестройным хором.

– Сейчас! – крикнула она. – Секунду! – встряхнула головой, начала с середины. Прочитала первую страницу, недоуменно нахмурилась, взялась за вторую – и рассмеялась. Настороженно ждавший ее ответа мальчик вздрогнул, будто от удара. Все еще смеясь, Айринэ свернула листки, протянула руку, пригладила взъерошенные волосы мальчика:

– Глупый… – крепко сжала его затылок, притянула поближе (другой рукой тяжело оперлась ему на плечо – кажется, вина опять было слишком много).

Огромные, растерянные, молящие глаза на бескровном лице. Прикушена губа – но нет, вот – отпускает – и Айринэ зачарованно следит, как на нижней губе наливаются темно-красным отметины зубов. Мальчик выдыхает – на пределе слышимости:

– Мельда-а… – переводит дух, и – горячим шепотом: – Л-любимая… Ты… ты вспомнила? Ты видишь?

Айринэ тяжело вздохнула. Кровь билась в висках, грохотом отдавалась в голове, не давала думать связно. Девушка уткнулась лбом в лоб мальчика, проговорила негромко:

– Хорошо придумано, серебряный мой… Только я на это не ведусь… – снова рассмеялась, видя, как на его лице отчаяние сменяется искренним недоумением… Разочарованием… И, наконец, пониманием. Айринэ легко коснулась губами губ мальчика, задержалась на мгновение, чувствуя – отметины… Отпустила и улыбнулась, – Ну, пойдем, кысь. А это пусть у меня будет. На память… – оттолкнулась легонько, только чтобы твердо встать на ноги, не упасть, не хвататься за стену у него на виду.

– Но я… Это правда! – протестующий, слабый голос.

Обернулась, посмотрела пристально. Едва заметно пожала плечами:

– Ала… – всплыло откуда-то из глубин памяти, казалось бы, давно и прочно забытое – «нет» на Квэнья. – Пусть так… Все равно.

И, оставив мальчика в коридоре, вернулась в комнату:

– Искорка, ну-ка подвинься… Тхэсс, ага, давай… Такс, играть будешь? – оглянулась – Мориллиндо стоял в дверях, вцепившись в косяк, и пристально смотрел на нее. Девушке стало неуютно, и она, передернув плечами, отвернулась – как раз ей передали ее бокал.

– Я вот эту хочу… – помотала расслабленной кистью, – "если слово не свяжет", а дальше забыла.

– …"то кровь, что вода…" – продолжил Такс. – Помню.

Он приготовился играть, и девушка подвернула под себя ноги, устроилась поудобней (Искра тут же оказалась под боком, опередив обиженно надувшуюся Айканаро) и закрыла глаза. Звуки отдалились. Вокруг царила темнота, темнота начала стремительно вращаться, и девушке казалось, что она вместе со всей комнатой летит вниз по сужающейся спирали… Внезапно ее резко дернули за руку. Девушка с усилием разлепила веки, с трудом сфокусировала взгляд – перед ней плавало бледное взволнованное лицо. Мальчик. Серебряный. И почему-то с ее бокалом в руке.

– Айринэ… Ты в порядке?

– Ммм…

– Ты…

– Да нормально, нормально. – она выпрямилась, насколько это было можно сделать, не слишком тревожа пригревшуюся Искру. – Садись, не маячь.

Мориллиндо еще мгновение вглядывался в лицо девушки, затем кивнул чему-то своему и сел – на пол, у ее ног. Она протянула руку и принялась бездумно перебирать светлые шелковистые волосы.

* * *

Очередной зимний КОН, очередная запарка. На этот раз все намного сложнее: все-таки Айринэ везет уже не картины, нет, такой выставки вообще не было за всю историю КОНа («И пусть подавятся,» – мысленно добавляет в адрес всех конкурентов, и известных, и еще неведомых). Все надо везти аккуратно, да еще ничего не потерять и уж тем более ни в какой багаж не сдавать. А еще убедиться, что Тхэсс с Айканаро попадут в концерт, что перед открытием железного турнира будет танцевать Искра, что ее не оттерли и не забыли, в конце концов, у оргкомитета и своих любимчиков хватает… Потом распихать всех по семинарам, да еще самой ничего не пропустить, и не забывать поглядывать – мало ли, вдруг кто новый и интересный найдется…

В последнее время Айринэ очень мало спала, устала и исхудала, щеки ее ввалились и глаза запали, она часто срывалась на всех, ухитрилась довести до слез даже Тхэсс, и только Такс оставался спокоен и непробиваем. Черно-серебряный мальчик поначалу тоже держался довольно хорошо, но Айринэ довела и его, усадив беднягу репетировать песни, с которыми он собирался выйти на конкурс менестрелей.

Поселение, как всегда, не обошлось без трудностей. Дошедшая до белого каления Айринэ оттеснила немало удивленную таким оборотом Тхэсс и начала выяснять отношения сама.

– Кому отдали?! – девушка почти сорвала голос и перешла на злобное шипение, которое, кажется, подействовало на команду расселения лучше любых воплей. – Мы заявку писали! Нам ее подтвердили! Вот, даже номер комнаты прописан! Все, знать ничего не хочу! Ваши проблемы!!

Пинком распахнув двери, Айринэ швырнула рюкзак точно посередине отвоеванной комнаты:

– Все! И не уйдем отсюда, пусть хоть с тараном приходят!

С тараном, правда, никто не пришел. Редкие отдельные личности все-таки пытались покуситься на комнату, но одного вида Такса, неторопливо поднимающегося во весь свой внушительный рост и расправляющего плечи, оказалось достаточно, чтобы покусители дали задний ход и скрылись за дверью.

Айринэ сидела на «пенке» и наблюдала за возней свиты. Кто-то уже убежал выяснять самое свежее расписание, кто-то озаботился чаем – на улице стоял мороз, и никто еще не успел согреться, кто-то раскладывал спальники.

– Народ, – негромко произнесла она, потирая озябшие руки. – Пошли в кабак. Успеем еще… разложиться.

Айканаро хихикнула, ее несмело поддержала Лайтамирэ (беленькая девочка со вздернутым носом, на КОНе впервые). Мориллиндо поднялся, отложил гитару – потом передумал и поднял ее, перекинул через плечо ремень. Такс подошел и помог Айринэ подняться.

– Так, Лаушка, держи ключ, – девушка вложила ключ в маленькую ладошку, – как придет Тхэсс, все запираете и идете к нам. Доступно?

– Ага…

– Все, народ. Двинули.

В кабаке было людно, шумно и дымно. Всего-то восьмой час вечера, а за окнами темнота, метет метель, здесь – все те же столики и неустойчивые пластиковые креслица, и Айринэ на мгновение показалось, будто и не уезжала она отсюда никогда – что сейчас вон в том углу обнаружится Ворон и компания, а в дверь влетит Нэр, вцепится в косяк, прищурится, поманит – мол, пойдем…

В дверь влетели, и Айринэ вздрогнула, но это была не Нэр – всего лишь примчались Тхэсс и Лаурэдэль. Девушка встряхнула головой, отгоняя подступившее оцепенение, и в ответ на радостно-нахальное тхэссовое "Ну, что берем?" протянула ей деньги со словами:

– А то ты не знаешь. Как обычно… – ласково улыбнулась растерянно озирающейся Лайтамирэ, – Ну что ты, пушистая? Иди сюда. Садись, кыся. – и усадила девочку себе на колени.

Через несколько часов стая Айринэ уже сдвинула столики с компанией Ворона ("Ну конечно, как же без них-то…), и существа смеялись и пели, и уже никто не ломался, отказываясь под предлогом «нелетной погоды» или (якобы) простуженного горла. Пел Такс – свои (и Айринэ) любимые песни, пронзительные, полукрик-полушепот, и пела Тхэсс – удивительно сильный, низкий голос, и в него золотой нитью вплетался высокий чистый голос Искры, и хрипел Ворон, и тек речитатив незнакомого молодого парнишки, похожего на крысенка… Черно-серебряный мальчик тоже порывался петь; разумеется, его слушали, но Айринэ молча злилась – она слышала каждую фальшь, улавливала, где ему не хватает дыхания, чтобы вытянуть ноту, и где он неуверенно ведет мелодию… Девушке казалось, что это слышат все – и все тихонько посмеиваются над ним. Над ним – и над ней, потому что он с ней, и она позволяет ему… «Позор, позор джунглей… Да когда же ты заткнешься…» И она злилась, а он играл и пел, и когда пел, крепко зажмуривался – так, что смешно морщился нос, и крутил головой из стороны в сторону – резкие, смешные, нелепые движения…

Закончил петь – у него тут же выхватили гитару, начали ее подстраивать, а он сидел и смотрел на Айринэ преданными восторженными глазами, тяжело дыша, растрепанный, маленький, жалкий… Девушка поманила его – он просиял, подошел, нагнулся.

– Не пой больше.

Он даже не нашел слов – только глянул недоуменно, и улыбка угасла, словно разбитая на осколки.

– Прекрати. Ты фальшивишь, как… Как черт знает что. И выглядишь… Прекрати меня позорить.

Его всего перекосило, он даже рот приоткрыл, и Айринэ, досадуя – на себя, на него, так некстати подвернувшегося – произнесла, расчетливо надавив на самое – она знала! – самое больное.

– Не умеешь же, так чего берешься. Тоже мне, менестрель эллериахнутый…

Мальчик отшатнулся. Айринэ подчеркнуто отвернулась, потянулась за пивом, сделала нарочито длинный глоток, а когда обернулась снова – черно-серебряного уже не было.

– Так и не вернулся, дурень… – проворчала Айринэ, отпирая дверь «логова» (как они уже успели обозвать комнату). – Свет включайте…

Зевающая свита ввалилась внутрь, кто-то радостно ринулся к спальникам, но сама Айринэ медлила, привалившись к стене.