Текст книги "Кор-Унтару"

Автор книги: Яна Левская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

   Признав тот факт, что настырный следователь не отступит,  пока не найдёт в этом мутном деле другую зацепку, кроме неё, Шеа, она решила дать ему настоящий след, а заодно посыпать перцем морщинистые носы дэмудов, устроивших всю эту катавасию. Прекрасно понимая, что её саму слушать будут, скривив недоверчиво рожи, Вдова навеяла Триту парочку "воспоминаний", которые он незамедлительно и озвучил. С нечистью людям сталкиваться приходилось не часто, но и не редко, так что описание леших, державших парня у себя в землянке, проглочено было. Из большого Нара решили вызвать...

   – Каких-то... кекс... кекспертов, – выговорил Микаль с таким выражением на лице, будто только что лимон слопал.

            – Кекспе... ах, экспертов что ли?

   – Ну... наверное. Жор их разберёт, кого там они собираются из Большого тащить – знающих людей, тех что со всякими лешаками и прочими гадами дело имеют.

   Вдова кивнула.

   – Ну и славненько.

   Как будто господина из кардерии с Ловчими было мало. Так еще кого-то несет!

   Не дожидаясь прибытия "кекспертов", Шеа покинула Малый Нар, увозя на телеге, запряжённой верным коньком, весь накопленный скарб.

   На выезде из посёлка её перехватил следователь и грозно заявил:

   – Мы с тобой ещё встретимся и поговорим по душам.

   "В другой жизни", – ответила мысленно Вдова и подстегнула коня, отметив боковым зрением, как вдалеке от дороги, едва видимые в травяном океане, двигаются серые фигуры с промельками сиреневого на одежде.

   2 глава. Путники

   Здравствуй, ведьма страшная.

   Здравствуй, ведьма злобная.

   У маго ребеночка

   Ножки отнимаются.

   Помоги волшбою ли,

   Али гадким зелием.

   Кровью сердце моется

   От мучений чадушка.

   Я тебя не жаловал,

   Жег твое укрытие,

   Но в минуту бедствия

   Ты прости мя, грешного.

   Всяк боится дьЯволиц,

   Потому как ведомо,

   Что их души черные

   Не способны к жалости.

   Что ты смотришь, скверная?

   Да. Мой жив ребеночек.

   Еле-еле выдюжил

   На твоей отраве-то.

   Богомерзко знание,

   Что в твоем владении.

   Не дождешься слова ты

   Светлой благодарности.

   Не топтать травы тебе,

   Не чинить нам бедствия.

   Знаем, что душа твоя,

   Будто ночь, черна-черна.

   Я привел охотничков.

   Учиним расправу мы

   Над тобою, ведьмою

   Страшною и злобною.

   По проселочной дороге не торопясь шли двое. Оба держали в руках посохи, за плечами несли по сумке. На обоих были одинаковые камлотовые плащи нараспашку, и серые от пыли сапоги. Впрочем, на этом сходство заканчивалось. Один был молод, строен и широкоплеч. Другой – много старше, ниже ростом, сух и жилист. Кожа молодого светилась белизной – этакая благородная бледность. Его товарищ был смугл, в уголках темных глаз затаились морщинки. Смуглый носил усы и бородку, а бледный, казалось, еще не начал бриться, хотя на вид ему было далеко за двадцать.

   Люди направлялись к деревянным домикам поселка Колодцы. В нехитром названии каждому, а уж тем более уставшему путнику, чудился скрип колодезного ворота и плеск воды. На улице вечерело. Дышала дневным жаром дорога. По ее обочинам замерли пыльные веники полыни и чертополоха. Слышно было, как лениво кудахтали куры во дворах или срывалась на кого-то брехливая псина.

   Перед путниками из бурьяна вышла босоногая девчонка, ведя в поводу корову. Пеструха, словно только и ждала, когда они ступят на дорогу, тут же облегчилась. Хозяйка глянула через плечо, бормотнув что-то, и уставилась на как раз обходивших коровье творение незнакомцев.

   – Добры'вечер.

   – Добрый, – старший кивнул, обгоняя замечтавшуюся корову.

   По лицу девчонки растеклась улыбка.

   – Экая у тебе шапка мудрая.

   Молодой невольно вскинул руку к замысловато уложенной головной повязке и поднял глаза на девушку. Та отшатнулась, мигом растеряв веселье. Руки вцепились в поводок. Заскулив, девчонка дала деру.

   Люди еще долго слышали протестующее мычание пеструхи, которую насильно тянули прочь, и суматошное бормотание ее хозяйки.

   – Очаровательно, – хмыкнул смуглый. – С почином тебя.

   – Может быть, мне мешок на голову одеть?

   – Не заводись. У тебя волосы опять выбились.

   Молодой провел рукой по лбу, убирая под повязку серебристые пряди.

   – Мы уже в Колодцах. Куда дальше?

   Старший вытянул из-за пазухи кулон величиной с ладонь, под стеклянной поверхностью которого виднелись размещенные по кругу деления и знаки.  Бросив на него короткий внимательный взгляд, мужчина махнул рукой, указывая направление.

   Дорога взбиралась на вершину холма к деревенской середке. Там красовались добротные срубы с петушками на коньках крыш. Чуть подальше на склонах ютились славные домики с белеными стенами и камышовыми стрехами. Но ходоки свернули с пути, не дойдя и до первого двора. Опираясь на посохи, зашагали по травостою на край села, туда, где дома попадались все мельче и бедней. Там они тоже не остались, а упрямо продолжили рубиться бурьянами и оврагами на самую околицу. Здесь домов уже не было. Заросли жесткой травой улицы, превратившись в тропки.

   В этой стороне от деревни в двух сандах(*)от леса поле вздымалось множеством небольших холмов. На одном из них стояла простая мазанка с пристройкой, напоминавшей кузницу. На пологих склонах пригорка росла кукуруза. В ложбине за чертой огорода, виднелся колодезный журавль. Хатка, одинокая и горделивая, особняком торчала тут, на отшибе, невозмутимо попыхивала дымком из трубы. Рядом точно так же коптила кузница. Мастер работал допоздна. Путники сразу направились туда – на звук охаживающего железную заготовку молота.

   Смуглый занес руку, помедлил секунду и постучал – громко и сильно, чтобы наверняка услышали с той стороны двери. Звон железа оборвался – молот оставили в покое. Через четыре стремительных шага дверь распахнулась. Кузнец, кряжистый мужик с бритым черепом и тонюсенькой косицей у виска, поправляя закатанный рукав, оглядел незнакомцев. Лицо его помрачнело.

   – Добрый вечер, хозяин.

   – Добрый. Да. Покамест, – кузнец задержал взгляд на молодом человеке. – Чего хотели?

   – Приютишь на ночь? Мы заплатим.

   – Чем?

   Старший распахнул плащ, показывая ремень, идущий через плечо под мышку. Ремень туго бугрился кругляшками монет.

   – Помощью по хозяйству, конечно.

   Мастер не спешил рассыпаться в любезностях. По широкому грубо вытесанному лицу невозможно было прочесть ни одной мысли, но какой-то процесс в голове кузнеца явно происходил.

   – До села почему не дошли? Тут ходу...

   – Дорого просят.

   – И я мало не попрошу.

   – Значит, разницы нет.

   – Может, и есть, – кузнец прищурился, выдерживая паузу, а затем отступил назад. – Дело ваше.

   В кузнице было жарко и душно. По стенам метались тени, вторя пляске огня в горне. Под маленьким оконцем, занимая треть мастерской, стоял стол, заваленный разнообразным кузнечным хламом. Над столом в железных скобах, обернутых полосами кожи, покоился огромный двуручный меч. Несомненно, предмет гордости деревенского кузнеца. У горна, бросив меха, следила за пришельцами девчонка в мужских штанах, едва видных из-под огромного кожаного фартука, в который она была упакована, как в доспех. Волосы ее были тщательно упрятаны под платок. По-мужски кивнув вместо приветствия, она стащила чудовищные рукавицы по локоть, обнаружив неожиданно тонкие маленькие кисти.

   – Моя дочь. Лайлин. Я Айхел, – кузнец протиснулся мимо стола, попутно перекладывая вещи подальше от края. – Вход только отсюда. Не сшибите ничего.

   Гости, повторяя маневры хозяина, миновали опасно захламленный стол. Взгляды их задержались на мече. Старший, выпятив нижнюю губу, кивнул молодому. Тот неопределенно повел плечом. Когда оба, вытягивая шеи, нависли над столом в попытке разглядеть меч поближе, кузнец кашлянул в кулак, напоминая о своем присутствии.

   – Сам ковал? – с долей уважения в голосе спросил смуглый.

   – С дочкой.

   – А махнуть пару раз дашь?

   – Там посмотрим.

   В печи что-то звучно треснуло. Полыхнул огонь.

   Лайлин тем временем сняла фартук, повесила на крюк, вбитый в стену, распустила узел платка. На плечи упали две короткие косы. Редкий для южного Аргедана цвет – темно вишневый – сразу привлекал внимание.

   – А как зовут вас? – Оборачиваясь, она наткнулась на молодого, что как раз обходил собранный в кучу у наковальни железный лом. – Ой! Прости. В тесноте да не...

   Девушка запнулась, глядя снизу вверх в красные с белыми ресницами глаза. Нащупав за спиной стену, она опасливо попятилась.

   – Я Халахам, – смуглый, улыбаясь, изобразил поклон.

   Его товарищ выпятил подбородок и расправил плечи, предлагая рассмотреть себя хорошенько. Странная радужка под взглядом Лайлин потемнела, изменив цвет на бордовый.

   – Алестар, – в тихом ответе прозвучал вызов. Затем, решив рубануть с плеча, мужчина сгреб пятерней головную повязку. На спину скользнул и разбился жгут белых с серебристым переливом волос. Айхел шумно выдохнул и заглянул в лицо гостя. Посмурнел.

   – Видел волчат таких. Единожды. Дохлых. Сами белые, как мука, а глазенки розовые. Но людей... А что там, – он ожесточенно махнул рукой. – Заходите. Я не тот человек, чтоб за разницу ненавидеть.

   Дом от кузницы отделяла добротная дубовая дверь. Айхеловы "хоромы" состояли из кухни, куда и ступили сейчас люди, и двух комнат: отцовской и дочериной. Сени завалены были мешками с мукой, пшеном и картошкой. Так что к наружным дверям оставалось пробираться узенькой тропкой, касаясь плечом стены. В доме было чисто и уютно, несмотря на тесноту. На окнах красовались вышитые занавеси. В углах комнаты по стенам вился цветочный орнамент.

   Пока гости осматривались, Лин, уже успев поставить на печь котелок с водой, быстрым шагом прошла в сени за крупой. Айхел отвел постояльцев в свою комнату, принес лохани с водой для умывания, оставляя Халахама с Алестаром располагаться. Сам полез на чердак за сеном для кроватей. Дело спорилось, дом преображался, наполняясь звуками, светом, движением. Когда гости вышли из отведенной им комнаты, посвежевшие и голодные, ноздри их затрепетали от запаха жареного мяса и лука. В центре стола едоков поджидало блюдо с румяными, истекающими соком пичужками вроде лесных голубей, а Лайлин уже рассыпала по тарелкам горячую кашу.

   – Ну, вы явно не от ключинских будете? – пробасил Айхел, когда все четверо уже сидели за столом, набивая животы.

   – Нет. Явно не от них. Хотя в Ключинке бывали.

   – Бродите, – сделал вывод кузнец. Он не любил людей без дома и занятия. Актеры, трубадуры, монахи и разбойники – вот кто шляется по дорогам без дела. За что их любить?

   Халахам кивнул, никак не отреагировав на тон Айхела.

   – Вроде того.... А вы сами откуда?

   – Местные мы.

   – Да? Странно.

   Голубиное крылышко хрустнуло на зубах кузнеца.

   – Что странно?

   – Местные говорят на диалекте, а вы нет.

   Лайлин, не заметив тяжелого отцовского взгляда, принялась охотно разъяснять:

   – Мы раньше жили под Гуном, что на Долгом тракте. Я ходила в школу. Папа держал кузнечную мастерскую. А потом... ну, там...

   – Переехать решили. Осели здесь, – отрезал кузнец, перебив замявшуюся Лин.

   – Давно?

   – Да лет восемь назад. Вы сами тут какими судьбами?

   – О, мы, – Халахам развел плечи, напрягши спину, пока не хрустнули позвонки, – путешествуем. Сейчас идем к Тайре, а дальше по берегу на север. Заглянем в Юрр. А там увидим, куда поведет дорога. Кстати, нам бы задержаться у вас на пару деньков...

   Мужчина запнулся,  увидев невольное движение Айхела. Тот замычал, собираясь с мыслями.

   – На одну ночь я вас пускаю, – сказал он, наконец, – но не больше. Без обид. Так лучше будет. С утра пойдете в Колодцы и устроитесь у кого-нибудь там. Что у нас были, не говорите. Только заслужите дурную славу и испоганите себе торг или там дела какие... Нас не любят здесь.

   – Чем же вы не угодили?

   – Отличаемся, – с видимой неохотой проронил кузнец.

   Гости продолжали смотреть на мастера в ожидании. Убедившись, что отмолчаться не выйдет,  Айхел пояснил:

   – Лайлин целительница. У нее дар от Пресветлого. А олухи эти ведьмой клеймят, – в голосе его сквозила досада, и не понятно было, кому она адресована: "олухам" из деревни или проявившим любопытство постояльцам. – Про всякие травы-муравы я сам ей рассказал, что знаю. А знаю я, прямо скажу, не так уж много. Она ими почти и не пользуется, кроме как на кухне.  Зато, вы бы видели! Только руку вот приложит, где болит – и все проходит. "Как рукой снимет" – это точно про мою Лин придумали! И раны всякие там, и чирьи, и горячку, и простуду – все убирает!

   – Пап, хватит. Перехвалишь, – девушке стало не по себе под цепким взглядом Халахама. Ей показалось, то, что зажглось в его глазах, с простым интересом имело очень мало общего.

   – И давно ты ... м-м... руками болезни снимаешь?

   Щеки Лин вспыхнули, она качнула головой, собираясь с мыслями:

   – Ну, это уже восьмой год получается. Когда мне было одиннадцать, все это и началось.

   – "Все это"?

   – Из Гуна пришлось уехать, после того, как ей пробили ребро брошенным камнем. Ведьму гнали. Мелкие палачи. Жор возьми их души, – Айхел отбросил кость и поставил локти на стол. Кулачищи его сжались до хруста.

   – А что же здесь? Разве иначе?

   – По крайней мере, убивать не идут.

   В беседе наступила тягостная пауза. Кузнец уперся носом в сцепленные замком руки, послышалось сопение. Лин гоняла ложкой по тарелке крупинки каши. Халахам думал о своем. А что касается Алестара, тот даже не пробовал разговорить собеседников. Он вообще был не любитель говорить.

   Спать разошлись рано.

   Утром, когда вышли на кухню, постояльцы застали Айхела колдующим у печи. Оказалось, что Лайлин отправилась в деревню – за ней пришли и попросили помочь роженице.

   – Опять приползли. Милара тяжело ребенка носила. Лин все с ней нянчилась.  Конечно, на роды позвали. Как было не позвать? А разрешится, так опять в спину злословить возьмутся. Но только заболит у кого всерьез – сразу сюда, и только дым из-под пяток. Злобищу свою попридавят, глазищи поопустят и давай хором: "Помогла бы, славница!", – кузнец плюнул и процедил сквозь зубы что-то, чего громко говорить не стоило.

   День угас. Бледно-розовый полог неба сливался с сизой дымкой на крае полей. Лайлин до сих пор не вернулась. Поужинали втроем. Потом Алестар, еще днем подрядившийся в помощники Айхелу, снова скрылся в кузнице – пошёл раздувать ослабший огонь. Чуть погодя к нему присоединился и мастер. О таком понятливом и молчаливом помощнике можно было только мечтать. Что говорить, толковые гости нагрянули к кузнецу: и деньги платят, и помочь в деле не отказываются. Мужчины простояли за наковальней полночи – Айхел хотел на днях повезти свои изделия в Речное. Там вещички, выходившие из-под его молота, пользовались спросом.

   Утром следующего дня Лайлин, вопреки ожиданиям, не пришла. Не вернулась она и к полудню...

   – Возле роженицы сидит что ли? Может, плохо там дело, а? – Айхел нервно мял пальцы.

   – Не трави себя, кузнец. Нечего ждать, а то дождемся, – Халахам прошел в угол комнаты, взял свой посох и алестаров тоже. – Роды дело долгое, но не настолько. Подумай, что там творится, если ребенок или мать умерли. Судя по твоим же рассказам, чай пить девчонку не пригласят, а скорее, саму пустят на пироги.

   В глазах кузнеца вскипел страх, поднялся темным облаком, заструился дрожью по телу. Взвившись на ноги, Айхел ринулся к дому запирать двери.

   – Идем!

   Халахам и Алестар молча последовали за ним.

   Со стороны деревенской середки, где стояли добротные и просторные дома зажиточных мужиков, доносился неясный гул. По мере приближения шум нарастал, становясь все более грозным. В центре Колодцев собралась толпа. Разжигая в себе ярость криком вперемежку с ругательствами, от испуга и омерзения стервенея все больше, тесным кольцом толпились мужики, бабы и старики. Даже дети, мучимые любопытством, крутились рядом, опасаясь попадать в давку. Перекрывая рёв толпы, откуда-то из её сердцевины гаркнул мужской голос:

   – Прывязал!

   Гомон взорвался громом, вскипел, забурлил, приобрел оттенок кровожадной радости. Тонкой ниточкой взвился вверх внезапный и короткий плач, чтобы тут же утонуть в воспрянувшем с новой силой рёве.

   Казалось, в адском котле звуков, которым обернулась улица, даже грохот камнепада покажется шелестом, но вдруг резкий окрик врезался в самое сердце бури, оборвав её на полувздохе. Волна холодного воздуха лизнула разгоряченные лица – и все до единого рты закрылись, а головы повернулись к чужакам. Оглушенным и раздосадованным жителям Колодцев, чтобы опомниться, хватило нескольких секунд. Вновь пошел в рост переклик голосов.

   – Гляди! Он... Тв-варь...

   – Туда же его.

   – С двумя и разбыремся! Одним ударом!..

   Из толпы к Айхелу рванулись сразу четверо. Казалось, присутствие чужаков нисколько их не смутило. Мгновением позже, пока бегущие и трех шагов не сделали, с тихой угрозой прогудел воздух, когда посохи в руках Алестара и Халахама описали по кругу, застыв в оборонительной позиции. Если постояльцы кузнеца рассчитывали коротким представлением мастерства остудить пыл нападавших, то они просчитались. Может, мужики и успели заметить перемену в позах и взглядах, но останавливаться на исходе "полета" не стали – или не смогли? – и были встречены кованными навершиями, да так, что оказались валяющимися в пыли со звездами в глазах от ломающей тело боли. Один из храбрецов – самый осторожный, создававший видимость деятельности за спинами товарищей для поддержания их боевого настроя – споткнулся, ошалело глядя на стонущих в пыли мужиков. Затуманенный взгляд его поплыл вверх, и тогда Алестар просто сделал шаг вперед – этого оказалось достаточно. Храбрец позорно сбежал, распихав толпившийся народ.

   Начавший было расти гомон, повторно сник. Теперь желающих взять Айхела голыми руками не появлялось, хотя...   Среди крестьян снова началось движение: кто-то протискивался из глубины. Расталкивая односельчан, не заботясь особо о вежливости, вперед шел крепкий мужик – шея поленом, борода лопатой. Ручищи, в которых он держал вилы, оплетены были сетью вздувшихся вен. В разрезе красной рубахи кучерявилась волосами грудь, а над плетеным кушаком нависал основательно упрятанный под пластом жира пресс. Скорчив мину позлее, великан упер вилы в землю. От рокочущего баса шмыгавшие под ногами дворняжки поджали хвосты.

   – Што, кузнец, сам пришел? А и ладно. А и добре. Шас стер-рву твою к кобыле прывяжем и по дороге пустим. А тебя – вслед нее. Смотрю, демыны с тобой... Ну, так и их туда ж. Кобыл токо на вас жалко.

   Айхел стоял, бледный, потерянный. Смотрел на людскую стену, за которой кто-то надсадно кашлял. Лайлин. Могучие руки кузнеца висели безвольными плетьми – он сейчас ими и молот не поднял бы. Всю силу отняло, будто не было ее никогда, при одной мысли, что это его дитё корчится в пыли у ног скотов, которые неизвестно что с девочкой учинили.

   Мужик с вилами направился к Айхелу. Вперед, загораживая собой кузнеца, шагнули Халахам с Алестаром, недвусмысленно давая понять: "Хочешь взять – попробуй. Только легко тебе это не дастся". Но громилу  уже ничего не могло остановить – слишком много в нем собралось злобы и уверенности в своей мощи. Не сбавляя скорости и не замечая Халахама, он ткнул вилами в живот Алестару, наивно или по глупости решив, что его удара будут покорно ждать. Айхел успел увидеть, как одновременно шагнули оба его постояльца: только молодой в сторону, а старший – вперед. И пока мужик качнулся вслед за вилами, потащившими его в пустоту, Халахам развернулся и пнул ногой широченный зад, завешенный рубахой. В такой тыл грех не попасть! Вилы зацепили землю, уперлись, но бородач – его счастье – успел завалиться на бок. Противники его молча ждали, стоя каждый, где был. Видно, пинок посетил самое чувствительное место если не тела, то, наверное, гордости деревенского силача и, ясно, первого мужика на селе. Раздосадованный и обозленный еще больше, он вновь предпринял попытку взять победу нахрапом. Однако она обернулась ничем, как и предыдущая.

   В это время Айхел собрался пробиться к дочери. Кашель стих, не было слышно ни звука, но кузнец опасался, что толпа сейчас опомнится и возьмется за прежнее. Решат добить "ведьму", пока чужаки заняты.

   – Отойди, – мрачно сказал он, ни к кому не обращаясь, стоя нос к носу со стеной, отделявшей его от Лайлин.

   – Шел бы ты, покы защищают, – скривил рожу парень с нечесаными светлыми волосами, да хотел было оттолкнуть Айхела, за что и схлопотал по носу костяным молотом кузнецова кулака.

   Огрев колодчанского силача посохом на третьем его заходе и отправив с тем на временный покой, Халахам поспешил вслед за Алестаром к человеческому клубку в сердце волнующейся толпы, где орудовал кулачищами не на шутку разошедшийся Айхел. Люди тотчас шарахнулись в стороны – никто не хотел связываться с чужаками, которых сам Дир даже пальцем не изловчился достать. Быстро раскидав висевших на кузнеце молодчиков, мужчины вместе с Айхелом, которого от бешенства и страха за дочь била дрожь, подошли, наконец, к самому дому Милары. Под высокое крыльцо пыталась просунуться, прячась, Лайлин. Кузнец застонал: бордовые борозды тянулись от девушки к месту истязаний,  откуда она уползла. Вокруг нее на усыпанной белым песочком земле росло и ширилось свежее пятно. Кровь. Столько крови из живых не вытекает. Айхел бухнулся на колени и, обхватив дочь за пояс, потянул к себе. Ладони ощутили теплую липкую жижу. Лайлин обессилено перевалилась с колен на спину.

   – Па..., – дыхание сорвалось кашлем.

   Все трое: Халахам, Алестар и Айхел – с окаменевшими лицами смотрели на живот девушки, к которому веревкой было намертво привязано растерзанное тельце новорожденного. Ножки его срослись вместе наподобие рыбьего хвоста...

   Не говоря ни слова, Алестар просунул лезвие шпаги между веревкой и телом Лайлин, одним резким движением разрезав путы.  В сторону откатился бездыханный комочек – малыш, имевший несчастье родится на свет уродом. Айхел поднял дочь на руки и побрёл вслед за ступившим вперед Халахамом через людскую толпу, мрачно провожающую их десятками пар глаз. Алестар замыкал шествие, следя заодно, не придет ли еще кому в голову задержать кузнеца с его ношей.

   До самого дома шли в молчании. Лайлин лежала на руках Айхела, чуть смежив веки, но она не спала и не теряла сознания – ею овладело оцепенение. В голове стоял шум, перед глазами мерно подскакивала линия степи до самого горизонта. Девушке не хотелось плакать. Она не чувствовала боли, хотя вокруг шеи уже наливался синяк с четким рисунком чьих-то пальцев, а разбитые губы опухли и задеревенели. Была б ее воля – она даже не вдыхала бы воздух, а просто остановилась и замерла навсегда, чтоб ничего не помнить и ни о чем не думать. Мысли, стучавшие в висках, были горше яда... И спасти от них не могло ничего.

   Под вечер, когда Айхел, наконец, отошел от дочери, оставив ее провалившейся в глубокий сон, причиненный травами, постояльцы завели с ним разговор.

   – Вам надо отсюда уезжать.

   Кузнец несколько секунд смотрел в лицо Халахаму, потирая подбородок.

   – Я давно бы уж переехал, если б было куда и за какие деньги, а еще бы знать, что на новом месте не будет старых проблем...

   – Боюсь, ваши проблемы здесь достигли угрожающих размеров.

   Айхел пожевал губы и ничего не ответил.

   – Только не говори, что собираешься оставаться. Соседи, думаю, не сегодня так завтра соберутся гуртом и придут вас выколачивать.  Уж не лучше ли самим подобру-поздорову, собрав все нужные вещи...

   – И куда?! – отчаянье лило через край.

   – Мы идем в Юрр. Там градоправитель затеял новый круг* строить, и, говорят, к осени все будет готово к заселению. Идти не так уж далеко. Если раздобыть телегу и лошадь, то дня за четыре доберетесь. До соседней деревни, конечно, ближе, но... кхм... Вам, думаю, подальше стоит убраться.

   – Угум. Телега у нас есть, и лошадь тоже. Да только до осени еще полгода. Весну и лето придется под стенами города сидеть или кататься по постоялым дворам со всем кузнечным скарбом. У меня нет охоты (да и денег) на такие номера, – Айхел покачал головой. – План, скажу я, не продуман. Тут тревожит меня ещё один вопрос. Навряд ли в новом круге станут раздавать тепленькие местечки направо и налево первым пришлым. Там уж и сейчас поди прорва таких, как мы ошивается.

   – Об этом разузнаем. Но уходить вам надо и так, и эдак, – с нажимом произнес Халахам, не сводя глаз с кузнеца.

   Алестар отстраненно скользнул взглядом над столешницей, едва заметно повернув голову к двери комнаты, где спала Лайлин.

   Помолчали пару минут, затем Айхел, видно что-то прикинув в уме, неуверенно произнес:

   – Я вот думаю, сперва зайдем в Речное – я там на хорошем счету,  как мастер. Все равно планировал скоро на торг, а если еще удастся что-нибудь из хлама домашнего сплавить, то будет вообще неплохо. Там же и лошадку в пару к Гривке купить можно, а еще, думается мне, поменяю я телегу на что-нить покрупнее и с навесом.

   – Завтра до полудня надо выехать, так что ночь пройдет в сборах. Берем только самое необходимое, что не увозим – то оставляем, – подытожил Халахам, поднимаясь из-за стола.

   Они рассчитывали выйти к Юрру на четвертый, крайний срок – на пятый день. Но вот уже больше двух недель прошло с того времени, как Айхел продал добро в Речном, а на вырученные деньги обзавелся каурым жеребцом и фургоном. Компания застряла на хуторе в одном дне пути до города. Сперва просто остановились на ночь, а утром местный кузнец умудрился грохнуть себе на ногу молот – и остались хуторяне на время без мастера. Тут, как назло, проржавевшие петли на воротах испустили дух, одна баба погнула лопату, у другой ухват с ручки съехал. Айхел взял да и занялся навалившимися бедами. Лайлин даже не заикнулась о том, чтобы вылечить кузнеца – своим манером. Да ей никто и не позволил бы, изъяви она такое желание. Задержались на день. Потом на второй. Затем Айхелу привели коней – подковать.  После хозяйка, угощая оладьями, уговорила смастерить для нее набор кухонной утвари вроде новых котелков, вертелов, ковшей и ножей – старые мол, уже никуда не годятся. И пошло-поехало. Уже и покалеченный местный кузнец приковылял в кузницу, а для Айхела все находилась работа. В ответ честную компанию кормили три раза в день и не брали денег за постой. Вторая неделя на хуторе подходила к концу. Айхел остался бы тут навсегда, но все понимали, что рано или поздно двум кузнецам станет тесно на подворье. Халахам тоже поговаривал о том, что пора бы уж и честь знать. Со дня на день планировался отъезд.

   Лайлин не удержалась – задула свечку и приникла к оконному стеклу. Круглая жемчужно серая луна зависла в черном небе. Звезд не было ни одной. В холодном свете Най'ору – Серебряного Ока –  виден был каждый закоулок двора. Девушка могла бы при желании сосчитать доски забора. Шел одиннадцатый час ночи. В общинном доме было темно и тихо. Кто спал, кто болтал в своих комнатах при свечах. Кое-где поскрипывало и постукивало нечто неизвестное, как это всегда бывает  по ночам, когда дневной гомон оседает, и становится слышна вереница необъяснимых шорохов и шепотов, вплетающихся в ночное безмолвие, как нити в полотно.

   Пока разглядывала двор, глаза привыкли к темноте, и Лайлин, уверенно ступая, двинулась дальше. Коридор, по которому она шла, пересекала полоска тусклого света. Дверь одной из комнат была приоткрыта. Лин замедлила шаги, заглянув внутрь. Старушка Лиота – мать хозяина – вязала при неровном свете сального огарка, сидя в кресле. Пряжа укрывала ее колени, доставая до самого пола. Рядом в квадратной корзине лежали внушительных размеров клубки. Девушка приоткрыла дверь, просовывая голову внутрь.

   – Не спится вам, бабушка?

   – Што-сь? – подслеповато щурясь, та воззрилась на голову, торчащую в дверном проеме.

   – Не спится, спрашиваю?

   – А... На шпицах, на шпицах. Вяжу рубашку Храну под кожух. Зимы холоднее штали. Того и гляди шнег повалит ш шамых гор. А ты што ж бродишь поночи? Али шна нету тебе?

   – Хочу компоту на утро сварить, – улыбнулась Лин

   – Швалить? Што ж это валить тебе удумалось? Ломать – не штроить. Храна шпроси шперва.

   – Да нет. Вы не поняли...

   – Вымя полное? Што-што?

   Лайлин, опешив, не сразу нашлась, что ответить. Наконец, неуверенно промямлила:

   – Может, принести вам чего-нибудь попить?

   – А! Квашку бы..., – мечтательно протянули в ответ.

   – Квас на прошлой неделе закончился.

   – Метелей отродясь не видывала. Нет. Таких чудеш у нас не бывает и не надо.

   – Бабуля, квас закончился, говорю вам!

   – А-а. Ну да. Ага-ага... Што за дети пошли. Помню, в моё время к штарикам обраш-шались... э-э... обраш-шались же как-то... м-м-м..., – Лиота пошамкала губами, – Да-а-а, были хорошие времена..., – спицы снова заскребли друг о друга, сплетая нить в новые и новые петли.

   Лайлин сдалась.

   – Спокойной ночи, бабушка.

   – М-гм.

   Закрыв дверь со своей стороны, она тихонько побрела дальше. В конце длинного коридора, где он поворачивал, огибая комнаты, с потолка свисала душистая травяная метелка. Она была привязана к ручке чердачной дверцы.

   Лайлин не спалось, и она, в самом деле, собралась варить компот, а сейчас шла набрать сушеных яблок и груш на чердак, где они лежали в широких, плоских корзинах, источая терпкий аромат, который девушка так любила. Забравшись по приставной лестнице наверх, Лин приподняла дверцу-крышку и закрыла глаза от удовольствия, глубоко вдохнув теплый, пропитанный запахом фруктов и трав чердачный воздух. Несмотря на три маленьких окошка под коньком крыши, темень тут стояла, хоть глаз выколи. Лин на ощупь вскарабкалась по лестнице и уселась на доски пола, свесив ноги вниз. Вот тут она искренне пожалела, что затушила свечу. Возвращаться на кухню не хотелось, поэтому было решено пробираться на ощупь и дальше. Девушка открыла глаза пошире, слепо вглядываясь в кромешную темноту, и вроде бы различила силуэты коробов. Она осторожно втянула ноги наверх и пошаркала на четвереньках в выбранном направлении. Наткнувшись на ближайшую корзину, Лин отдернула ткань. Пальцы погрузились в сухие, царапающие кожу сморщенные комочки. Забивающий ноздри сладкий аромат подсказал, что она отыскала то, за чем пришла. Кинув сразу пару долек в рот, она извлекла из необъятного кармана полотняную сумку и принялась пригоршнями бросать в нее фрукты.

   Где-то внизу справа уже около минуты бубнили мужские голоса, то затихая, то становясь громче. "Еще кому-то не спится, – Лин хмыкнула про себя. – Весенние вечера..." Но тут что-то привлекло ее внимание к  говорившим: показалось, что произносили ее имя. Она замерла, оставив фрукты в покое. Какое-то время девушка ничего не могла различить, как ни прислушивалась, но вдруг: