Текст книги "Горицвет (СИ)"

Автор книги: Яна Долевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Жекки недолго перебирала глазами на вид совершенно безжизненные фигуры курящих. На той кушетке, что занимала ближайший от входа угол, она сразу узнала Аболешева. Он лежал на спине. Глаза его были закрыты. Низко опустившийся розоватый слой дыма почти касался его бледного воскового лба. Под расстегнутой рубашкой на его груди виднелись примятые черные волосы. Грудь вздымалась едва заметно. Левая рука, свисая, касалась пола. Жекки смотрела на него, не отрывая горящих глаз, незаметно наполнявшихся слезами. Все ее обиды, непонимания, гнев и жадная потребность разрубить накручивавшиеся годами узлы разрешились всего за долю секунды, за один короткий взгляд.

«Как это просто, и как невыносимо», – подумала она, разглядывая бледное, но казавшееся ей по-прежнему прекрасным, лицо Аболешева. Такого умиротворенного, глубоко спокойного, может быть, даже счастливого лица она у него никогда прежде не видела. И это поразило ее больше всего остального. Она удивлялась про себя, что всего за несколько мгновений до этого взгляда хотела добиться от Аболешева немедленного отчета. Что вот-вот готова была объявить ему смертельную войну и утопить в потоке неприкрытой ярости. Увидев его теперь она не чувствовала ничего, кроме желания приблизиться и крепко, до боли обнять, заслонить его собой.

«Кто бы мог подумать, как просто все объяснилось, – проносилось у нее в голове. – Он курит опиум. Он опиумоман. Он не может обходиться без волшебных видений, рождающихся в сонной траве. Он спит, и поэтому живет. Или живет для того, чтобы видеть сны. Очевидно, уже давно. Это грезы, а не моя любовь, спасают его от чего-то такого, что он не в силах принять в здешнем мире, ведь он всегда был так слаб и беззащитен. Сны заменили ему силу, необходимую для того, чтобы переносить жизнь, а я… Я ничего не могла для него сделать. Даже, если бы узнала раньше, то все равно ничего не смогла бы… Сейчас видения спасают его, но завтра, наверняка убьют. И я опять ничего не смогу. Вот и все. Вот и ответ, вот и отгадка… Да-да, все, что с ним было в Италии, Петербурге, здесь… Приступы, переменчивость настроений, мизантропия, скрытность, лекарства, частые отлучки из дома, нежелание посвящать меня в свои дела. Он как мог защищал меня от собственной боли, а получилось, что заслонялся от меня самой».

Жекки мучительно захотелось прижаться к нему, почувствовать его тепло, запах, почувствовать на себе его полусонный нездешний взгляд. Она сделала шаг к его кушетке, но тут же натолкнулась на некое твердое вмешательство. Чья-то цепкая рука схватила ее чуть повыше локтя и потянула в сторону. «Не надо», – услышала она знакомый медленный говор. Подняв глаза, она увидела угрюмое лицо Йоханса. «Его нельзя будить», – сказал он, словно бы ненарочно подталкивая ее к выходу. Ласковый белый старичок согласно кивал ему, стоя примерно там же, где застала его Жекки. С того момента, когда она, повинуясь своему странному побуждению, ворвалась в эту дымную комнату, прошло не больше пяти минут. Ей же казалось, что она простояла над Аболешевым не меньше часа.

За дверью в коридоре послышались шаги и отрывистые голоса. «Меня ищут. Я не хочу с ними встречаться», – сказала Жекки и безуспешно попыталась освободить руку из железной десницы камердинера. «Я выведу вас через другую дверь», – услышала она в ответ.

Йоханс со свойственной ему деревянной бесстрастностью потянул ее за собой, и вскоре она очутилась примерно в таком же узком сумрачном коридорчике, только уже по другую сторону от потаенной опиумной курильни. «Здесь направо есть комнаты. Через них идти. Дальше есть лестница, и есть черный ход», – сказал ей датчанин на прощание, довольно небрежно выставив в коридор. «Какая же он все-таки свинья», – подумала Жекки. Впрочем, ей было не до камердинера.

Зрелище в дымной комнате все еще стояло у нее перед глазами. Бледно-розовый дым, подступая со всех сторон, мешал ей дышать, кружил голову, путал сознание. Ей было так плохо, что она, прижавшись к стене, с трудом заставила себя растереть виски и хотя бы чуточку перевести дух. Тут только она заметила, что из глаз у нее все еще текут слезы, и догадалась, что плакала, очевидно, все время, пока смотрела на Аболешева. «Так мне и надо. Незачем было мчаться за собственным приговором». В полутемном коридоре было душно. Ей захотелось как можно скорее выбраться наружу, на свежий воздух, тем более, что головокружение не проходило.

Кое-как, пытаясь нашарить на стене какие-нибудь впадины, намекающие на дверные проемы, она дошла до конца коридора и только здесь обнаружила незапертую низкую дверцу. За ней оказалась просторная, но совершенно темная комната, в которой угадывалась мебель и, что особенно важно – окна. Значит, она все-таки выбралась в более-менее обитаемую часть здания. Она сделала несколько шагов, присела на подвернувшееся кресло, собираясь сейчас же встать, как вдруг ей послышались идущие из-за стены голоса.

Это не были отрывистые и грубые восклицания ее недавних преследователей. Не были они похожи и на голоса, долетающие из многолюдного ресторанного зала. Говорящих было двое. «А, отдельный кабинет, – догадалась она. – Вот так влипла». Она тихонечко подошла к двери, которая без сомнения вела в ту, другую, смежную комнату, и невольно задержала дыхание.

– Вы когда-нибудь слышали про ликантропию? – гулко прозвенел у нее в ушах отчетливый голос.

– Нет. А что это?

– Это наследственная болезнь, впрочем, еще не достаточно изученная, чтобы…

Дальнейшее прошло для нее как в обмороке, в который она все еще падала, несмотря на видимую ясность сознания. Она не могла оторваться от того, что звучало за дверью. Не могла ни выбежать назад в узенький душный коридорчик, потому что из него все равно не было выхода никуда, кроме дымной курильни. Ни заявить о своем присутствии тем двоим в отдельном кабинете, настолько жуткие не укладывающиеся в голове вещи они обсуждали, и настолько опасным для нее самой могло бы стать самообнаружение.

«Что же это? – думала она, – может, у меня галлюцинации от розового дыма?» Но за дверью помимо голосов слышался скрип стульев, кашель, звон посуды, паузы, заполнявшиеся невнятным бормотанием, то есть настолько естественные отголоски живой яви, что усомниться в ней было бы просто невозможно. Подслушивая разговор, доносившийся до нее из-за неплотно прикрытой двери, Жекки невольно ставила себя на место того человека со скрипучим голоском, который явно, так же как она, впервые узнавал о ликантропе. Подобно ей, он был оглушен фактами, подтверждавшими действительность монстра. Но если этот человек, по ее впечатлению, заурядно испугался, главным открытием Жекки стало вовсе не чудовищное разоблачение Грега, как бы оно ни поразило ее.

Конечно, Грег – мерзавец. Она поняла это еще по рассказу Поликарпа Матвеича. Потом ее первые впечатления полностью подтвердились сведениями, добытыми у инских друзей (если не считать историю с Юрой, ставшую исключением, не отменявшим правила) и самое главное – собственным скромным опытом. Поэтому, само по себе то, что Грег мог быть чудовищем, ее нисколько не удивило. Напротив, как ей думалось, ликантропия могла бы даже пойти ему на пользу, придав хоть чуточку волчьей привлекательности. Но вот откровенно выраженное намерение двух странных людей покончить с чудовищем, вызвало у Жекки сначала страх, а затем состояние близкое к помешательству.

Сначала, пока она знала, что речь идет только о Греге, ее отторжение от их жестоких планов было вполне умеренным. В конце концов, почему она должна защищать Грега? Подлинность, зримость, всамделишность человековолка кого угодно заставит требовать над ним немедленной расправы. И обывателя тоже можно понять. Слишком уж страшна и зловеща эта подлинность, слишком уж резко встает она поперек человеческой способности воспринимать мир. Но все, эти бесцветные доводы рухнули сразу, как только до Жекки донеслась фраза о звере, представляющем оборотня.

«… где намечалась рубка деревьев или происходило отравление реки, как в случае с фабрикой Восьмибратова, люди видели огромного светлого волка или слышали по ночам волчий вой. Есть несколько внятных…»

«Это же Серый», – вонзилось ей в самое сердце, и сердце застонало, как будто в него ударился тупой кусок железа. «Серый… как же я не подумала о нем прежде, когда слышала все эти россказни мужиков, или хотя бы, когда Федыкин на днях напомнил мне про эту легенду? Почему, почему? Да потому, что не до того мне было. Потому что голова занята вовсе не разгадками старинных секретов, а всякой житейской суетой. Но Серый… Конечно, если среди волков и есть претендент на звание существа необыкновенного то, им может быть только он – волк с осмысленным взглядом».

Закрыв глаза, она снова представила обволакивающую прохладу речной заводи в июльский зной, прикосновение к телу сочной травы, разросшейся на берегу, плеск ручейков, стекающих с ее отжатых после купания волос, и внезапный как молния, сверкающий взгляд желтых звериных глаз, пробежавший по ее мокрому телу. Забыть такое невозможно, как и многое другое, что высветилось перед ней теперь в совершенно ином, понятном только ей одной, несомненном свете. «И здесь тоже все просто, – невольно подумала она, вспомнив расползающийся по курильне розовый дым, – все объяснимо до самой последней мелочи, стоит только признать, что Серый не совсем волк. Да, тогда все встает на свои места, все кроме…»

Сейчас она даже в мыслях не захотела назвать то непреодолимое чувство, которое ее связывало с Серым. Но и не называя его, она знала, что оно стало неотделимо от ее души.

«Вам придется убить меня, прежде чем вы доберетесь до Серого. Серого я никому не отдам».

Сейчас она ясно видела, что это чувство всегда было, как бы расколото в ней надвое, оставаясь при этом единым, по сути одним и тем же чувством. Нерасторжимость, невозможность представить себя без, помимо, вопреки в одинаковой мере осознавалась ей по отношению к Аболешеву, и к своему давнему спасителю, светлому зверю, умевшему смотреть вдумчивыми глубокими глазами.

Увидев сегодня необыкновенное лицо Аболешева, погруженного в дымные сны, она впервые по-настоящему серьезно, до щемящего сжатия сердца осознала, что возможно, не нужна ему. Что для него источником лучших и незаменимых чувств была все эти годы вовсе не она, а проникающие в кровь невозвратные грезы. Может быть, поэтому она плакала, глядя на его высоко запрокинутое лицо, окутанное розовым маревом? Потому, что не переставала любить его и знала, что не сможет, как он, укрыться за какой-нибудь клубящейся пеленой от боли, рвущей на куски живое сердце. Но у нее еще оставался Серый – существо, не способное произвести в ней ни этой боли, ни этих безнадежных безмолвных слез.

По сути, он был еще слабее, еще уязвимее, чем Аболешев, и теперь, узнав об опасности, которая ему угрожала, Жекки помимо воли обратила на него всю непреходящую силу своей любви. Он стал бессознательным средоточием того неподконтрольного чувства, что жило в ней бесконечно. Поэтому, когда она попыталась осмыслить суть озвученного в разговоре тождества между волком Серым и человеком Грегом, все, что только оставалось в ней способным к сопротивлению, безжалостно взбунтовалось против такого объединения. Подобное единство она отказывалась принимать, отказывалась признавать, отказывалась понимать. Именно это объединение в одном создании двух несоединимых по ее представлению существ, а не что-то другое, вторично за сегодняшний вечер вызвало у нее мучительное потрясение.

За стеной двое странных людей еще разговаривали. Жекки слушала их безотчетно. Ощущение какой-то невосполнимой потери постепенно завладевало ей. Вслед за ним подступала опустошенность и чувство усталости. Она и в самом деле ужасно устала за этот бесконечный день. Нужно было хотя бы не на долго вырваться из опутавших ее дымных, отдающих красноватой горечью, мягких сетей. Нужно прийти в себя, успокоиться, перестать дрожать. Ведь в том, что ей удалось подслушать, не может быть случайности. Зная о грозящей волку опасности, она сумеет его спасти. Пусть вместе с ним спасая и ненавистного Грега. Общая для них смертельная угроза, как-нибудь примирит ее с такой жертвой. Иначе, зачем было столько времени выжидать, стоя под обшарпанной дверью?

Ногам уже стало больно от неподвижного стояния. Затекшие в узких ботиках ступни требовали облегчения. Жекки сделала маленький шаг и сразу же отвела ногу обратно. Пол под ней отозвался глухим скрипом. Жекки вздрогнула и замерла, прислонившись к стене.

Разговор за дверью сразу же прекратился, и кто-то стремительно и почти бесшумно подошел к ней, остановившись по ту сторону. Душа у Жекки съежилась в трепетный, бешено бьющийся о грудную клетку, комок. Дверь распахнулась еще шире, и в осветившуюся комнату, где она скрывалась, кутаясь в пыльных портьерах, за придвинутым к стене массивным буфетом, заглянул человек. Она не увидела его лица, а только почувствовала, как он бросил в темноту тяжелый пристальный взгляд. Жекки боялась вздохнуть. Человек потянул на себя дверь, и со всей возможной тщательностью, плотно закрыл ее за собой. У Жекки отлегло от сердца. «Ты, Женечка, просто дура, – сказала она себе. – Хорошие девочки так себя не ведут».

Разговор в смежном кабинете между тем как-то сам собой смазался, стал сходить на нет. А самое главное, что теперь волновало Жекки – название места, куда непременно в назначенное ему полнолуние, должен прийти Серый, так и не прозвучало.

Повторившееся еще раз движение к двери, разделявшей два кабинета, напугало ее. Она едва уловила легкое скользящее движение по ту сторону стены, и вместо того, чтобы тотчас превратиться в неподвижную статую, от неожиданности наоборот, дернулась спиной и задела подпиравший ее бок буфета. Но человек за стеной почему-то не услышал этого в действительности совершенно неуловимого шороха. Его шаги вновь послышались в безопасной для Жекки глубине кабинета. «Хоть в чем-то повезло», – решила она, испытав нечто вроде благодарности невидимому покровителю.

В бесплодном ожидании названия места или какого-либо намека на это название прошло не больше пяти минут. Из-за стены вслед за надрывным кашлем послышались звуки отодвигаемых стульев и стук удаляющихся шагов. Наступило оглушительное безмолвие, за которым угадывались все более и более отдалявшиеся шарканье и топот. Она с нетерпением прислушалась к этим замирающим звукам.

Как только шаги за стеной, удаляясь по лестнице, затихли, Жекки в изнеможении вышла из-за пыльных портьер и заглянула за дверь. В смежном кабинете еще горела лампа под красным абажуром…

XXXVII

Ее уже начинало беспокоить затянувшееся отсутствие извозчиков, как вдруг изломанная тень протянулась от уличного фонаря к палисаднику. Жекки вскочила, похолодев от испуга. Через секунду тень обрела вид пошатывающегося господина с опухшим лицом и блуждающими красными глазками. Жекки прикусила губу, чтобы не закричать. Господин приблизился к ней и, заглянув в лицо, расплылся в сально-блаженной улыбке.

– Экой розанчик, – выдохнул он на нее вместе с запахом страшного перегара и дурных зубов. – Откуда такие только берутся. А? Почему я тебя раньше здесь не видел? Или ты новенькая? А? Ну, ну, розанчик, верно, меня дожидалась? – Он попытался потрепать ее за руку, но Жекки успела вырвать ее из отвратительно липких пальцев.

– Ты что это? – удивился сальный господин. – Вот это так странно. Ну-ну, зачем нам с тобой тут эти ля-ля кренделя выписывать. Пошли со мной, да и весь сказ.

Он снова попробовал ее схватить. Жекки не стала испытывать судьбу, и с силой оттолкнув дурно пахнущее пальто, выбежала на тротуар. Она надеялась, что господин окажется слишком пьян и неуклюж, чтобы побежать за ней, но ошиблась. Он довольно проворно выскочил на улицу следом за ней и прямо на ходу в очередной раз попробовал схватить ее руку. Жекки ничего не оставалось, как, забыв про всякие опасения на счет нежелательных встреч с инскими знакомыми, броситься со всех ног в сторону Карабуховской улицы. Там она, без сомнения, должна была обрести помощь или, по крайней мере, найти извозчика. Запрыгнуть в пролетку и таким образом избавиться от омерзительного преследователя. Однако до Карабуховской улицы оставалось, по меньшей мере, два или три квартала. Жекки поняла это, когда, выбежав на тротуар, увидела, что игорный дом Херувимова, сверкающий множеством огней, едва заметен за нависающими фасадами длинной и совершенно безлюдной улицы. Время было уже чересчур позднее даже для любителей разгульной жизни, а у Жекки после всех испытаний минувшего дня ноги заплетались не хуже, чем у пьяной.

Сальный господин, не отставая от нее ни на шаг, проявлял завидное упрямство. Жекки спасало лишь то, что она каким-то образом умудрялась уворачиваться от его не совсем послушных рук и замедленных атак дряблого тела. Она бежала так быстро, как только могла, но чувствовала, что надолго ее все равно не хватит. На пересечении с ближайшей улицей, каблук ее левого ботинка застрял между двух крупных булыжников тротуара, и сальный преследователь с застывшей на лице злобой тут же ухватил ее за предплечье.

– Отпустите меня, – крикнула Жекки в отчаянье. Она чувствовала, что ее беспомощность заметна уже и сальному господину, и что он принимает ее как залог несомненной победы.

– Пойдем, – неожиданно рявкнул он и дернул ее так, что Жекки уткнулась лицом в его пальто, пахнущее теплыми помоями.

В эту секунду она поняла, что погибла. Она уже приготовилась вцепиться зубами в омерзительную физиономию, потянувшуюся к ее губам, как что-то невидимое беззвучно отбросило сального господина на целую сажень. Точно резиновый мяч, он отлетел, хлестко припечатав спиной бревенчатый выступ дома позади тротуара. Жекки в изумлении подняла глаза.

– Приятный вечер, Евгения Павловна, не правда ли? – поприветствовал ее Грег.

Он стоял в двух шагах, слегка подтягивая перчатку на правой руке. – Судя по времени, ваша прогулка слегка затянулась?

В его голосе как всегда звучала насмешка и одновременно какие-то холодные язвительные нотки. Жекки почему-то почувствовала, что ноги ее сделались ватными, руки опустились сами собой, и что она вот-вот упадет в свой законный обморок.

– Идемте, – сказал Грег, уже без оттенка язвительности, и Жекки ощутила, как мощная рука, с железной уверенностью обняв ее сначала за плечо, а потом, мягко переместившись на талию, направляет ее прочь от тротуара.

– Куда? Я не могу… позвольте…

Жекки никогда не испытывала такого жесткого и одновременно бережного давления. Увидев стоящий по правую сторону мостовой знаменитый грэф и штифт, она уперлась уже не на шутку. «Что он, в самом деле, о себе возомнил? Уж лучше я попаду под нож здешнему убийце, чем сяду в его автомобиль».

– Неужели вы думаете, – сказала она, упрямо отказываясь повиноваться, – что после того, как вы поступили со мной сегодня, я вообще захочу с вами разговаривать?

– Что же я такого натворил? – наигранно удивился Грег. – Набил физиономию вашему поклоннику?

Жекки почти не смотрела на него, но по его тону, в котором кипела и сдерживалась какая-то необъяснимая, ликующая радость, она понимала, что, поддразнивая ее, он наслаждается.

– Вы прекрасно знаете, о чем я.

– А это маленькое происшествие в банке? – догадался Грег. – Но в этом происшествии виноват не я, а то злонамеренное лицо, которое заставило вас обратиться к подлогу, очевидно шантажируя вас или угрожая какой-нибудь страшной карой. Ведь иначе вы ни за что не согласились бы совершить нечто подобное, или я ошибаюсь?

– Вы ошибаетесь, – отчеканила Жекки, чувствуя, что заливается густым румянцем. В ту же секунду направленный на нее взгляд загорелся с новой энергией, как костер от свежей порции хвороста.

– Вот как? – Грег подвел ее к левой дверце автомобиля. – Обещаю, что довезу вас до города и, совершенно точно, не потребую ничего взамен.

Тон, каким были произнесены последние слова, не позволял усомниться в очередной дерзости. Жекки не сдержалась.

– Пожалуйста, уберите вашу руку, – выпалила она. – Я благодарна за ваши боксерские способности, однако, они не дают вам никакого права распоряжаться мной. Дорогу до города я найду сама.

– Полноте, Евгения Павловна, по этим улицам ходят толпы мерзавцев, вроде меня. Не думайте, что они окажутся более великодушными, чем тот лапчатый гусь, который чуть было, не утащил вас в подворотню.

– Благодарю, что предуведомили. – Жекки вновь почувствовала себя свободной – Грег перестал придерживать ее талию и отстранился. – Здесь недалеко стоянка извозчиков, – добавила она. – Всего доброго. – Она оправила сбившуюся шляпку и, неоглядываясь, пошла по тротуару.

И снова каждая точка ее тела замерла в напряжении под обводящим ее с головы до пят, пронзительным взглядом. Пришлось невольно ускорить шаг.

Она видела – до Карабуховской улицы осталось совсем немного. Искренняя признательность Грегу быстро затушевалась, и Жекки заторопилась прочь, совершенно довольная собой и тем, с каким достоинством поставила его на место.

«Подумаешь, рыцарь. Видно, надеялся, что я сразу кинусь ему на шею и залью потоками благодарных слез. Дудки. Пусть не надеется».

Занятая этими горделивыми помыслами, Жекки не сразу обратила внимание на звук приближающихся сзади шагов. Шаги показались ей знакомыми. Оглянувшись, она с изумлением и ужасом увидела давешнего сального господина, в дополнение ко всему обезображенного массивной ссадиной, которая, расплывшись, закрыла почти всю правую нижнюю часть его рассвирепевшей физиономии.

– Что, не чаяла свидеться? – с заметным усилием прорычал господин. – Ан нет, не тот я человек, чтобы спускать обиду, хотя бы ты и розанчик. – Это уже была прямая угроза.

Жекки вскрикнула и побежала, отталкивая перед собой воздух обеими руками как пловчиха. Она слышала бешеное биение сердца, тоненький цокот каблучков, петляющий, грозный топот настигавшего преследователя, но при этом довольно долго не слышала ровного размеренного рокота, добросовестно сопутствующего всем этим звукам и даже уверенно заглушавшего их. Только бросив мельком взгляд на улицу в поисках спасительного извозчика, она увидела, как параллельно тротуару, по которому она с таким отчаяньем убегала от разъяренного сального господина, медленно и величаво двигался бесподобный грэф и штифт.

Развалившись на сиденье, Грег удерживал руль одной рукой, другой успевал стряхивать пепел с сигары. И еще то и дело посматривал на происходящее у него под боком преследование с таким видом, словно оценивал различные шансы участников этого занимательного забега. Встретившись с ним глазами, Жекки захлебнулась от негодования. Угольные глаза Грега бросали на нее искрящийся весельем ядовитый огонь. Она не смогла ответить, поскольку ее преследователь ухватился за ремешок сумочки и рванул его с неожиданным ожесточением. Жекки чуть не упала. В ту же секунду раздался отрывистый и грозный гудок автомобильного клаксона. Хватка сального господина немедленно ослабла. Отбежав от него на приличное расстояние, Жекки увидела, как Грег, аккуратно затормозил прямо у бордюрного выступа, где она с трудом переводила дыхание.

– Думаю, будет лучше, если вы все-таки сядете в авто, – сказал он уже без всякой насмешки.

Жекки поняла, что ей ничего не остается, как согласиться. Закрывая за ней дверь, Грег перегнулся, вытянувшись поперек салона и пахнув на нее терпким ароматом только что выкуренной сигары.

– Вот и хорошо, – сказал он, включив двигатель.

Грэф и штифт стремительно набрал скорость, оставив позади темную улицу, а сальный господин еще долго пошатывался посреди мостовой, обводя ее мутным обеспокоенным взглядом.