Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 10 (СИ)"

Автор книги: Ян Громов

Соавторы: Ник Тарасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава 17

Запах в мастерской стоял такой, что хоть топор вешай – густой, тяжёлый дух кипящего масла, смешанный с едкой химической горечью малахитовой пыли. Я открыл окно настежь, впуская свежий майский воздух, но это помогало слабо – вонь въелась в стены, в одежду, казалось, даже в кожу.

– Ещё немного, Александр, – скомандовал я, не отрывая взгляда от бурлящего котла, где булькала густая, тёмно-зелёная жижа. – Сыпь порошок медленно, ради всего святого. Не плюхни всё разом, иначе начнётся такая реакция, что нам мало не покажется.

Студент Зайцев, повязав лицо мокрым платком до самых глаз, осторожно наклонил деревянный совок над чаном с льняным маслом. Зеленоватая пыль – толчёный малахит, который мы с огромным трудом достали у местных ювелиров и иконописцев, выклянчивая буквально по горсти, – медленно посыпалась в кипящую массу тонкой струйкой.

– Это окись меди, – пробормотал я скорее для себя, чем для студентов, наблюдая за реакцией. – Катализатор полимеризации. Сейчас молекулы масла начнут сшиваться в длинные цепочки…

– Что начнётся, Егор Андреевич? – переспросил Николай Фёдоров, стоявший чуть поодаль с длинной бухтой медной проволоки, готовой к «купанию» в этой адской смеси.

– Превращение, Николай. Алхимия наяву, – я не удержался от усмешки. – Превращение обычного льняного масла в… ну, назовём это гибким камнем. В резиноид – аналог того самого заморского каучука, который стоит дороже золота и которого в России днём с огнём не сыщешь.

Это была моя ставка, мой козырь в рукаве. Кожаная обмотка провода, которую мы использовали на первых экспериментальных участках, была хороша для коротких дистанций в сухую погоду, но для настоящей линии связи, которую не замкнёт первым же осенним ливнем или весенней оттепелью, требовалось что-то кардинально иное, надёжное и долговечное.

Каучука в России не было и взяться неоткуда.

Но я помнил один старый, почти забытый рецепт из справочника кустарных производств, который когда-то листал от скуки в библиотеке. Если долго, очень долго варить льняное масло с окисями металлов при высокой температуре, оно густеет, окисляется, молекулы связываются друг с другом и превращаются в эластичную, водонепроницаемую плёнку. Линоксин. Почти тот самый линолеум, только не в виде напольного покрытия, а как изоляция на проводе. Самая дешёвая и при этом достаточно надёжная защита, которую мы могли создать здесь и сейчас, своими руками, из доступных материалов.

Жидкость в котле потемнела ещё сильнее, стала вязкой и тягучей, как свежий мёд, пошли тяжёлые, ленивые пузыри, лопающиеся с противным хлюпаньем.

– Пора! – крикнул я, чувствуя, что момент настал. – Иван, крути ворот! Медленно, равномерно!

Иван Рогов, широкоплечий и сильный, как медведь, налёг на массивную деревянную рукоять барабана. Его мускулы напряглись под рубахой. Медная проволока натянулась, заскрипела и медленно поползла, ныряя в кипящее масло, проходя через него под нашим настороженным взглядом и выныривая с другой стороны блестящей, покрытой тёмно-коричневой, почти чёрной оболочкой.

Братья Ивановы – Михаил и Пётр – тут же подхватывали горячий провод специальными деревянными щипцами, пропуская через калибровочные кольца, чтобы снять излишки всё ещё жидкого покрытия и придать ему равномерную толщину, а затем отправляли в самодельный сушильный шкаф – большой деревянный ящик с решётчатыми полками, где жарко натопленная кирпичная печь должна была окончательно запечь, полимеризовать этот защитный слой, превратив его в твёрдую, но гибкую оболочку.

– Слой должен быть абсолютно равномерным! – крикнул я сквозь шум кипящего масла и скрип ворота, стараясь перекричать общий гул. – Ни единой проплешины, ни малейшего истончения! Иначе ток найдёт слабое место, уйдёт в землю через влагу, и мы будем бесполезно греть атмосферу вместо того, чтобы передавать сигналы на сотни вёрст!

Мы провозились с этой адской «варкой» три бесконечных дня и три бессонных ночи. Три дня удушливой гари, едкой копоти, разъедающей глаза и горло, и бесконечно обожжённых, покрытых волдырями пальцев – горячее масло брызгалось, провод был раскалённым. Но результат, когда мы наконец его увидели, стоил всех мучений и жертв.

Когда первая экспериментальная партия провода остыла достаточно, чтобы можно было взять его в руки без риска получить ожог, я осторожно попробовал согнуть образец. Тёмное, почти чёрное покрытие с зеленоватым отливом не треснуло, не осыпалось мелкими чешуйками, как я опасался, оно послушно гнулось вместе с медной жилой, плотно облегая металл, словно вторая кожа. Я с силой скрутил провод в тугую спираль – изоляция держалась. Растянул обратно – ни единой трещины.

Затем опустил длинный кусок провода в ведро с холодной колодезной водой, подключил к нему клеммы вольтовой батареи и внимательно наблюдал за поверхностью. Если бы изоляция пропускала ток, на воде появились бы характерные пузырьки газа – водород и кислород от электролиза. Но поверхность оставалась абсолютно спокойной, гладкой, как зеркало. Изоляция держала намертво.

– Это победа, господа, – выдохнул я, чувствуя, как с души сваливается тяжёлый груз неопределённости, разглядывая драгоценный моток обработанного провода в свете лампы. – Настоящая, безоговорочная победа. Теперь мы можем тянуть линию хоть по дну реки, хоть через болота. Ну, почти. Во всяком случае, дождь и снег нам больше не страшны.

* * *

Установку полноценной телеграфной линии от моего особняка до завода – первого полигона для обкатки всей системы перед большим проектом – назначили на ближайшую субботу. Маршрут на бумаге, на аккуратно расчерченном плане, выглядел обманчиво простым, почти прямой линией: от моего кабинета в особняке, через двор с конюшнями и сараями, по покатой крыше старой конюшни, где мы укрепили специальные кронштейны, через оживлённую улицу – тут пришлось ставить высокие, прочные деревянные шесты, чтобы проезжающие телеги с сеном или дровами случайно не зацепили и не оборвали провод – и прямиком в здание заводского управления, в тесную каморку на втором этаже, которую мы специально выделили и оборудовали под приёмную станцию.

Всего около семисот метров по прямой. Для человека из двадцать первого века, привыкшего к трансатлантическим оптоволоконным кабелям и спутниковой связи – детский лепет, смешная игрушка. Для России 1809 года – это была настоящая космическая связь, прорыв, сравнимый разве что с изобретением письменности.

В назначенный день я сидел в своём кабинете перед массивным дубовым столом, на котором громоздилось наше коллективное детище, плод многих месяцев упорного труда и бессонных ночей. Тяжёлый деревянный ящик из тёмного дуба, вмещал в себя новую, улучшенную вольтову батарею – целых сорок пар медных и цинковых пластин, аккуратно уложенных в стеклянной ёмкости слоями и залитых свежеприготовленным раствором серной кислоты. Запах от неё шёл кислый, резкий, щиплющий ноздри, но для меня это был запах прогресса, запах победы человеческого разума над косностью материи.

Аккуратный ряд начищенных до блеска медных клемм выстроился на краю ящика, ждал подключения проводов. И главное – ключ, передатчик. Простой, как всё по-настоящему гениальное: подпружиненная латунная контактная пластина на основании из полированного дерева, обработанного олифой. Нажал – контакт замкнулся, ток побежал по проводу. Отпустил – разомкнулся, ток прервался. Точка и тире. Азбука Морзе.

На другом конце линии, на территории завода, в специально отведённой комнате с постоянным дежурством сидели Николай Фёдоров и Александр Зайцев. У них стоял приёмник – электромагнит с подпружиненным железным якорем, к которому мы приладили тонкий карандашный грифель, слегка упирающийся в медленно движущуюся бумажную ленту. Часовой механизм, позаимствованный из старинных напольных часов и переделанный под наши нужды, методично тянул ленту вперёд с постоянной, выверенной скоростью.

Захар стоял у двери кабинета, скрестив мускулистые руки на широкой груди, как всегда молчаливый и настороженный. Он не понимал до конца физических принципов, не вдавался в детали электричества и магнетизма, но чутьём старого солдата чувствовал важность, судьбоносность происходящего момента. В его глазах читалось уважение, граничащее с суеверным страхом перед непонятным.

– Готовы? – спросил я в пустоту комнаты, зная, что меня никто не слышит за семьсот метров расстояния.

Разумеется, Николай и Александр меня не слышали. Именно в этом и была вся суть нашего эксперимента, вся революционность изобретения – передать мысль, слово, информацию без звука, без голоса, без курьера на взмыленной лошади.

Я положил указательный палец на холодную латунную поверхность ключа. Ладонь предательски вспотела от волнения, хотя я изо всех сил старался держать себя в руках и казаться спокойным. Сердце колотилось где-то в горле так, словно я собирался стрелять из только что отлитой, непроверенной пушки, которая могла разорваться при первом же выстреле.

Глубокий вдох. Выдох.

Нажал.

Контакт замкнулся с негромким, но отчётливым металлическим щелчком. Ток – невидимый, неосязаемый поток заряженных частиц – вырвался из клеммы батареи, побежал по медной жиле, покрытой нашим самодельным резиноидом, пронёсся над двором, где сейчас, наверное, сновали рабочие и скрипели телеги, перепрыгнул оживлённую улицу, проскользнул вдоль заводской стены и ворвался в электромагнит приёмника на другом конце, заставляя железный сердечник на мгновение притянуть подпружиненный якорь.

Отпустил ключ. Пружина разомкнула контакт.

Точка.

Нажал снова и удержал чуть дольше, отсчитывая про себя: раз, два, три. Отпустил.

Тире.

Я выстукивал заранее согласованный код медленно, стараясь держать ровный, размеренный ритм, чтобы на принимающей стороне было проще различать длину сигналов и расшифровывать сообщение. Мы договорились о первом тестовом послании заранее, долго спорили, что именно передать. Не высокопарное библейское «Что творит Бог», как у легендарного Сэмюэла Морзе в далёком будущем другой реальности, а что-то более приземлённое, практичное и проверочное, но при этом символически важное.

«П-Р-О-В-Е-Р-К-А… С-В-Я-З-И… Т-О-Ч-К-А… Т-Р-И… Ч-А-С-А… У-Т-Р-А».

Простое, короткое сообщение. Всего шесть слов, несколько десятков букв. Но каждое нажатие ключа, каждая искра, невидимо пробегающая по километру медной жилы со скоростью, сравнимой со скоростью света – триста тысяч километров в секунду, – казалось мне чудом не меньшим, а может быть, даже большим, чем первая паровая машина, пыхтящая на заводском дворе, или яркая механическая лампа, горящая без огня и копоти.

Я закончил передачу последней буквы и медленно откинулся на высокую спинку кресла, чувствуя, как напряжение стекает с плеч. Теперь оставалось только ждать, томиться в неопределённости. Если Александр принял сигнал, если хитроумный записывающий механизм с грифелем и бумажной лентой сработал правильно, без сбоев, если он смог без ошибок расшифровать последовательность точек и тире по нашей кодовой таблице – он должен был послать ответное сообщение, подтверждение получения.

Тишина в кабинете стояла звенящая, давящая на барабанные перепонки. Только мерное, монотонное тиканье массивных напольных часов в углу комнаты да лёгкое потрескивание догорающих в камине берёзовых поленьев нарушали её.

Прошла минута – самая долгая минута в моей жизни. Потом ещё одна. Я уже начал нервно постукивать пальцами по полированной столешнице, мысленно перебирая возможные причины молчания: может, где-то на линии обрыв, который мы не заметили при проверке? Может, изоляцию на каком-то столбе перетёрло ветром или задел воробей, и провод замкнуло на мокрое дерево? Может, батарея на приёмном конце села раньше времени? Или якорь электромагнита заело?

– Иван лично каждый столб осматривал и проверял соединения трижды, – подал успокаивающий голос Захар, словно угадав направление моих тревожных мыслей. – Он мужик дотошный, въедливый, халтуры никогда не допустит, за это ручаюсь.

Я кивнул, но тревога не отпускала, комом стояла в горле. Прошло десять бесконечных минут. Пятнадцать. Я уже всерьёз собирался вскочить, схватить шляпу и бежать на завод самому, проверять, что там стряслось, когда приемник вновь ожил.

Я практически выхватил ленту которая медленно выползала из передатчика, поднёс к свету лампы, щурясь. На бумаге неровной, слегка дрожащей, но вполне отчётливой змейкой шли тонкие грифельные следы, оставленные штифтом приёмника. Короткие и длинные зубцы, точки и тире, складывающиеся в осмысленную последовательность.

Точка-тире-тире-точка… П.

Точка-тире-точка… Р.

Тире-тире-тире… О.

Мои пальцы сами потянулись к кодовой таблице, прибитой кнопками к стене рядом со столом, но я уже читал код почти автоматически, наизусть выучив его за месяцы подготовки.

«П-Р-И-Н-Я-Л… Т-О-Ч-К-А… Т-Р-И… Ч-А-С-А… У-Т-Р-А… С-И-Г-Н-А-Л… Ч-Ё-Т-К-И-Й… К-О-Н-Е-Ц».

Я рассмеялся. Громко, от души, с невероятным облегчением, которое накатило горячей волной. Смех вырвался сам собой, неудержимо.

– Работает, Захар! – выдохнул я, когда смог снова говорить, размахивая бумажной лентой. – Работает, чёрт подери! Видишь? Мы только что передали мысли, слова, информацию на расстояние семисот метров быстрее скачущей лошади, и при этом ни одно животное не вспотело, ни один курьер не устал!

Захар, обычно невозмутимый, как скала, расплылся в широкой, редкой для него улыбке:

– Вот это да, барин. Вот это чудеса. Я вам с самого начала говорил – у вас золотая голова. А теперь вижу – не просто золотая, а с искрой божьей.

* * *

Иван Дмитриевич, неизменный представитель государственных интересов и наш негласный куратор от тайной канцелярии, приехал ровно через два часа после того, как я послал за ним срочного гонца с коротким, но многозначительным письмом: «Нужна немедленная встреча. Прорыв». Я специально не стал расписывать детали – во-первых, осторожность, во-вторых, хотел видеть его реакцию воочию.

Иван Дмитриевич вошёл в кабинет, как всегда, собранный, подтянутый, в безукоризненно отутюженном мундире, и немного настороженный – он привык ко всему относиться с осторожностью, просчитывая риски.

– Вы писали о срочном деле, Егор Андреевич, – сказал он ровным, деловым тоном, но я уловил в его голосе нотку любопытства. – Новая угроза? Проблемы с производством?

– Нет, Иван Дмитриевич, – я не смог сдержать довольной улыбки. – Совсем наоборот. Новая возможность. Огромная возможность. Садитесь, пожалуйста.

Я указал ему на мягкое кресло рядом с телеграфным передатчиком, специально освобождённое для этой демонстрации.

– Что это за устройство? – он кивнул на нагромождение незнакомых ему приборов, проводов, деревянных ящиков с любопытством, но без особого энтузиазма. Наверное, ожидал увидеть очередное улучшение паровой машины или новую модель штуцера.

– Это, Иван Дмитриевич, – я сделал драматическую паузу, наслаждаясь моментом, – смерть для курьерских троек и окончательный конец для устаревших новостей, которые приходят через неделю после событий. Это телеграф. Электрический телеграф. Смотрите и оцените сами.

Я положил руку на латунный ключ передатчика, как опытный музыкант на клавишу рояля перед концертом.

– Прямо сейчас, в эту самую секунду, на заводе, за семьсот метров отсюда, в специальной комнате сидит Николай Фёдоров у приёмного аппарата. Я передам ему любое сообщение, которое вы назовёте. Любое. Хоть стихотворение, хоть военный приказ.

Иван Дмитриевич прищурился, глядя на меня с лёгким, едва заметным недоверием, которое он не мог полностью скрыть. Слишком уж фантастично звучало моё заявление.

– Любое сообщение? – переспросил он медленно, обдумывая. – Хорошо. Вот вам проверка: передайте точно такую фразу, дословно – «Гвардия выступает на рассвете. Приказ императрицы».

Глава 18

Я кивнул, сосредотачиваясь, и начал методично отбивать ритм азбуки, нажимая и отпуская ключ. Щёлк-щёлк-щёлк. Медный контакт приятно блестел в ярком свете механической лампы, стоящей на столе.

– Всё, – сказал я ровно через две минуты, засекая время по карманным часам. – Сообщение ушло по проводу. Электрический импульс уже достиг приёмника.

– И что теперь? – Иван Дмитриевич скрестил руки на груди, явно скептически настроенный, ожидая подвоха или фокуса.

– Теперь недолго ждём, – я посмотрел на него, наслаждаясь его реакцией. – Николай сейчас расшифровывает сообщение по кодовой таблице, сверяет символы. У нас пока нет второй обратной линии для полноценного двустороннего разговора – это будет следующим этапом, слишком дорого тянуть сразу два провода. Но мы договорились о системе подтверждения: если он примет сообщение, и оно будет читаемым, без ошибок и искажений, он даст условный сигнал – три длинных гудка заводским паровым свистком. Вы ведь знаете этот звук? Но это сейчас так делаем, пока не отладим всё.

Иван Дмитриевич молча кивнул и повернулся к окну. Отсюда, с верхнего этажа особняка, были отчётливо видны высокие заводские трубы, торчащие над крышами городских домов, как пальцы гиганта.

– Вы серьёзно утверждаете, что это… электричество? – в его голосе прорезалась нотка недоверия, граничащего с изумлением. – По этой жалкой тонкой проволоке, не толще гусиного пера?

– Совершенно серьёзно и абсолютно точно, – подтвердил я, глядя ему прямо в глаза. – Электрический ток. Замкнул цепь – ток побежал по меди, электромагнит на том конце притянул якорь, штифт оставил отметку на бумаге. Разомкнул – якорь отпустило. Точка и тире. Комбинации составляют буквы, буквы – слова, слова – мысли.

Мы ждали в напряжённой тишине. Я видел, как Иван Дмитриевич напрягся, непроизвольно подался вперёд, глядя на заводские трубы в ожидании чуда. Прошла минута. Две. Три – время, необходимое Николаю, чтобы аккуратно расшифровать каждую букву длинного сообщения, свериться с таблицей, убедиться в отсутствии ошибок и дать команду кочегару.

Вдруг над притихшим городом, перекрывая привычный уличный шум голосов, лязг телег и лай собак, раздался мощный, утробный, низкий рёв парового гудка, от которого, казалось, задрожали стёкла в окнах.

Ууууууу-у-у-у!

Долгий, торжествующий звук прокатился над крышами, эхом отразился от каменных стен, напугал стаю воробьёв, взметнувшихся с ближайшего тополя.

Пауза в несколько секунд, наполненная звенящей тишиной.

Ууууууу-у-у-у!

Снова. Ещё раз.

Пауза.

Ууууууу-у-у-у!

Третий, завершающий сигнал. Условленный знак успеха.

Иван Дмитриевич резко вздрогнул всем телом, но не от неожиданности звука – к заводскому гудку он давно привык. Он вздрогнул от осознания того, что это значит, какие последствия влечёт за собой. Он медленно, очень медленно повернулся ко мне, и в его обычно холодных, расчётливых глазах я увидел то, что надеялся и ожидал увидеть – мгновенную, почти молниеносную работу острого аналитического ума, просчитывающего варианты, возможности, стратегические последствия.

Он не спрашивал меня, как именно это работает, какие физические законы задействованы, не требовал объяснения принципов электромагнетизма. Его интересовало только одно, самое главное: что это значит для России, для войны, для власти.

– Это происходит так быстро? – спросил он отрывисто, чеканя каждое слово, весь превратившись в сгусток концентрации.

– Практически мгновенно, – ответил я, стараясь говорить спокойно и убедительно. – Электрический ток бегает по медному проводу со скоростью, сравнимой со скоростью света. Это быстрее пули, со скоростью молнии. Задержка возникает только одна – в руках самого телеграфиста, который физически нажимает на ключ. Но опытный, хорошо обученный человек способен передать целую страницу связного текста буквально за несколько минут. От силы – десять минут на длинное донесение.

– А расстояние? – его голос стал ещё более напряжённым. – Какое максимальное расстояние может покрыть эта система?

– Теоретически, Иван Дмитриевич, – я встал, подошёл к столу, где лежала карта европейской части России, и развернул её, – расстояние практически неограниченно. Электрический сигнал может бежать по проводу на тысячи вёрст. Единственная проблема – постепенное ослабление тока из-за сопротивления самого провода. Чем длиннее линия, тем слабее сигнал доходит до приёмника. Но мы решили эту техническую проблему.

Я ткнул пальцем в карту, показывая условную линию между городами:

– Ставим промежуточные станции с усилителями-ретрансляторами каждые пятьдесят-семьдесят вёрст – это оптимальное расстояние, правда просчитанное пока только в теории. Нужна практика, эксперименты. На каждой станции стоит реле – устройство, которое принимает ослабевший сигнал от предыдущей станции и использует его для включения нового, свежего, мощного сигнала от собственной батареи, отправляя его дальше по линии. Своего рода эстафета электрического импульса. С такой системой мы можем тянуть линию связи хоть до самого Владивостока, было бы желание и ресурсы.

Иван Дмитриевич застыл, склонившись над картой, и его указательный палец медленно, задумчиво прошёлся по маршруту от Тулы к Москве, затем к Петербургу, затем повернул на запад, к границам империи.

– Пятьдесят вёрст между станциями… – медленно, задумчиво проговорил он, явно считая в уме. – Значит, от Тулы до первопрестольной Москвы, это… около двухсот вёрст по прямой дороге… потребуется всего три-четыре промежуточных пункта.

– Примерно так, – подтвердил я, наблюдая, как разворачивается его мысль. – Плюс конечные станции в самой Туле и в Москве. Итого шесть точек на линии. Но это в теории. Может больше, а может и меньше. Нужно пробовать.

Иван Дмитриевич медленно выпрямился в полный рост, оторвался от карты и повернулся ко мне. Его лицо было серьёзным и сосредоточенным, как бывает на военном совете при обсуждении судьбоносной операции, от которой зависит исход целой кампании.

– Егор Андреевич, – сказал он низким, напряжённым голосом, и каждое слово звучало весомо, – вы хоть понимаете, что именно вы сейчас сделали? Что вы создали?

– Я создал средство связи, – ответил я осторожно, хотя прекрасно понимал, к чему он клонит. – Способ быстрой передачи информации на большие расстояния.

– Нет, – резко, отрывисто возразил он, и в голосе его прорезалась сталь. – Вы создали оружие, Егор Андреевич. Настоящее, смертоносное оружие. Возможно, даже более опасное и эффективное, чем ваши революционные штуцеры с пьезоэлектрическими замками, чем стальные пушки, которые сейчас отливает барон Строганов на Урале. Это оружие, которое бьёт не железом и порохом, а информацией. А информация в войне часто решает больше, чем пушки.

Он шагнул ближе, глядя мне прямо в глаза с пугающей интенсивностью:

– Только представьте себе практическое применение, Егор Андреевич. Наполеон со своей Великой армией форсирует реку Неман, вторгаясь на территорию Российской империи. Пограничный пост фиксирует вторжение. Раньше, по старой системе, командир поста посылал бы гонца-курьера в ближайший штаб – это день пути на хорошей лошади. Из штаба гонец мчался бы в губернский центр – ещё день или два. Оттуда – в столицу – неделя в лучшем случае. Итого – от момента вторжения до получения информации императрицей проходило десять дней, а то и больше. За это драгоценное время французы могли бы захватить несколько городов, переправить через реку всю армию, закрепиться на плацдарме.

Он начал мерить кабинет шагами, загибая пальцы, отсчитывая:

– А теперь с вашим, как вы сказали – телеграфом. Пост фиксирует вторжение. Через полчаса – полчаса! – об этом знает командующий западным военным округом в своём штабе. Ещё через час – императрица сидит в Зимнем дворце и читает донесение. Ещё через два часа – по всем губерниям и армейским корпусам летят приказы о мобилизации, о выдвижении резервов, о подготовке к обороне. Скорость реакции увеличивается не в разы – в десятки, в сотни раз!

Он остановился у окна, глядя на вечерний город, окрашенный золотом заходящего солнца:

– Координация действий между отдельными армейскими корпусами, которые разделены сотнями вёрст. Снабжение войск – интендант в Москве мгновенно узнаёт, что нужно армии на передовой. Разведка – донесения агентов не едут неделями в секретных депешах, а приходят в штаб за минуты. Это полностью меняет саму природу, саму суть войны, Егор Андреевич!

Он резко развернулся ко мне, и в его глазах горел азарт, почти хищный блеск, который я очень редко видел у этого обычно невозмутимого, сдержанного человека:

– Это оружие страшнее артиллерии. Потому что даёт то, чего никогда не было ни у одной армии в истории человечества – абсолютный контроль, мгновенную реакцию, идеальную координацию. Наполеон сейчас думает, что знает силу русской армии по опыту прошлых войн, что может рассчитать её возможности, исходя из старых данных, предсказать её действия. Он ошибается, Егор Андреевич. Он даже представить себе не может, что мы будем знать о каждом его шаге через час, а он о наших действиях – через неделю.

Иван Дмитриевич вернулся к столу, положил обе ладони на стол, наклонился ко мне:

– Мы должны протянуть линию до Москвы. Немедленно, не теряя ни дня. Это приоритет номер один.

– Это огромные затраты, Иван Дмитриевич, – напомнил я, хотя сам прекрасно понимал необходимость проекта. – Нужны тонны медного провода – дорогого, дефицитного. Тысячи деревянных столбов, которые нужно заготовить, обработать, установить. Сотни изоляторов из керамики или стекла. Батареи для каждой станции – медь, цинк, серная кислота в больших количествах. Люди для строительства, для обслуживания, для круглосуточного дежурства на станциях. Охрана линии – провод ведь могут перерезать, украсть медь, она дорого стоит.

– Государство заплатит, – твёрдо, не допуская возражений, отрезал он, и в голосе не осталось и тени сомнения. – Казна выделит средства. Я лично поеду к императрице Екатерине Алексеевне, представлю ваше изобретение, объясню его стратегическое значение. Я пойду к военному министру, к канцлеру. Они поймут важность. Если кто-то будет сомневаться или тормозить – я заставлю их понять. Если не хватит аргументов – привезу их сюда, покажу работающую систему собственными глазами, как только что видел сам.

Он начал энергично ходить по кабинету, уже мысленно выстраивая план действий, и я видел, что мысль его работает на полную мощность:

– Первая линия – экспериментальная, пилотная – от Тулы до первопрестольной Москвы. Это позволит напрямую, без посредников связать наш оружейный завод, производящий штуцеры и военное снаряжение, с центральным московским арсеналом, с военным министерством. Передавать заказы, координировать поставки, отчитываться о выполнении. Если опыт будет успешным, а я не сомневаюсь в этом – тянем дальше, уже с полным финансированием. В Петербург, к императорскому двору. На запад – к Смоленску, к границе с Польшей. На юг – к Киеву, где расположена вторая армия. Сеть. Паутина связи, опутывающая всю империю и стягивающаяся к центру – к трону.

Он остановился передо мной, и лицо его было решительным, непреклонным:

– Ваша новая изоляция провода, этот… как вы его назвали? Резиноид? Она действительно надёжна, выдержит российский климат – морозы, ливни, снегопады?

– Мы варили медный провод в кипящем льняном масле с порошком малахита – окиси меди, которая служит катализатором, – терпеливо объяснил я, рад возможности говорить о технических деталях. – В результате химической реакции полимеризации получается плотное, водонепроницаемое покрытие, похожее по свойствам на натуральный каучук, но намного дешевле и доступнее. Мы проводили испытания – погружали провод в воду на сутки, замораживали в болоте, гнули, скручивали. Изоляция держится отлично, не трескается от холода, не размягчается от жары, воду не пропускает совершенно. И главное – её можно производить здесь, в России, из доступного сырья. Льняное масло делают на любой маслобойне, малахит добывают на Урале тоннами для иконописцев и ювелиров.

– Превосходно, – кивнул Иван Дмитриевич. – Значит, нет зависимости от иностранных поставок, от капризов заморских купцов.

Он направился к двери, явно собираясь немедленно приступить к реализации возникшего плана, но у самого порога задержался, оглянулся, и на лице его мелькнуло выражение, которое я не сразу смог определить – смесь уважения, восхищения и чего-то ещё, похожего на суеверный страх перед непонятным, непостижимым:

– Быстрее самого быстрого скакуна… Быстрее голубиной почты… Невероятно, непостижимо. – Он покачал головой, словно всё ещё не до конца веря в реальность увиденного. – Мы опередим само время, Егор Андреевич. Мы научимся управлять временем, заставим его работать на Россию, на нашу победу. И это ваша заслуга. Ваш гений. А теперь я побежал на завод – все же проверю что получили сообщение с той стороны, с вашего позволения.

Дверь за ним мягко закрылась, и я остался один в кабинете, медленно опускаясь обратно в кресло. Усталость навалилась разом – не физическая, а эмоциональная, от пережитого напряжения, от осознания масштаба того, что мы запустили в мир.

Я подошёл к окну, распахнул его настежь, вдыхая прохладный вечерний воздух с запахом весенней зелени, влажной земли и далёкого дыма из труб. Город медленно погружался в вечернюю дремоту, зажигались первые огни в окнах, слышались звуки закрывающихся лавок, голоса людей, торопящихся домой, загорались первые фонари с моими лампами.

Где-то там, в этом мирном вечернем городе, невидимая глазу, тянулась наша линия – тонкая медная нить, связавшая мой кабинет с заводом, соединившая два пункта пространства потоком электричества. Первый, робкий шаг. Скоро эта нить протянется до Москвы. До Петербурга. А там – дальше, до самых границ огромной империи.

Наполеон Бонапарт, где бы ты сейчас ни находился, подумал я, глядя на закат, ты ещё не знаешь, не догадываешься, с чем тебе придётся столкнуться. Ты собираешь свою Великую армию, тренируешь солдат, плавишь пушки, копишь порох и провиант. Но у нас теперь есть нечто, чего нет и не будет у тебя ещё десятилетия. Мгновенная связь. Информация, бегущая быстрее ветра. Глаза и уши, видящие и слышащие одновременно на расстоянии в сотни вёрст.

Маша тихо вошла в кабинет, неся на руках сонного, Сашку, который сладко посапывал, уткнувшись личиком ей в плечо:

– Егор, что случилось? – спросила она обеспокоенно, видя моё задумчивое лицо. – Иван Дмитриевич выбежал из дома как ошпаренный… Всё хорошо?

Я обернулся, обнял их обоих одной рукой, прижимая к себе своих самых дорогих людей:

– Всё отлично, Машенька. Даже лучше, чем я мог надеяться.

Она прижалась ко мне крепче, и мы стояли так у окна, молча глядя на засыпающий город, пока сумерки окончательно не сгустились, превратив день в ночь.