Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 10 (СИ)"

Автор книги: Ян Громов

Соавторы: Ник Тарасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Воронцов. Перезагрузка. Книга 10

Глава 1

Пробуждение было отвратительным. Не тем мягким выходом из сна, когда сознание лениво возвращается в тело, а рывком – словно меня выдернули со дна колодца прямо на яркий свет. Только света не было.

Боль пришла первой – тупая, пульсирующая, разливающаяся от затылка по всему черепу волнами, синхронными с ударами сердца. Каждый удар отдавался в висках, в глазницах, словно кто-то методично вбивал гвозди в мозг. Казалось, там, под черепом, поселился маленький кузнец, который без устали дубасил молотом по наковальне.

Я попытался застонать, но звук застрял где-то в горле, превратившись в невнятное мычание. Кляп. Грубая ткань, пропитанная чем-то едким и горьким – старой пылью и грязью – намертво стягивала челюсти, впиваясь в уголки рта.

Попробовал пошевелиться – тело не слушалось. Руки скручены за спиной так туго, что пальцы онемели, покалывая тысячей иголок. Ноги тоже связаны. Веревка впивалась в лодыжки, грубая, колючая. Пеньковая, судя по ощущениям. Дешевая и прочная.

Открыл глаза. Тьма. Абсолютная, плотная, давящая на глазные яблоки. Ни проблеска, ни намека на свет. Паника царапнула когтями по нервам – меня ослепили? Нет. Секунду спустя до сознания дошло: мешок на голове. Плотный, душный мешок из грубой мешковины, пахнущий овсом и конским потом. Что-то тяжелое лежит сверху, накрыв с головой.

Воздух был спертым, душным, горячим от моего собственного дыхания, пропитанным запахами: затхлость старого дерева, конский навоз, сырость, металлический привкус собственной крови. Я кое-как сглотнул, чувствуя, как вкус меди во рту усилился.

Под спиной что-то твердое, неровное, покачивающееся. Дерево. Доски. А еще – ритмичная тряска, скрип, звук колес на неровной дороге. Стук копыт, шуршание колес по грунту. Телега. Меня везут.

Холод. Проникающий, сырой холод, который полз от земли, просачивался сквозь одежду, заставляя мышцы непроизвольно сжиматься. Я лежал на боку, скрючившись, как эмбрион, пытаясь сохранить хоть немного тепла. Бесполезно. Дрожь шла изнутри, мелкая, изматывающая.

Мысли были вязкими, медленными, словно тонули в патоке. Что произошло? Память услужливо подкинула последние кадры: переулок, темнота, шаги за спиной, которые я услышал слишком поздно. Удар. Вспышка. Второй удар… Темнота. Профессионалы. Действовали четко, быстро, без лишних слов. Меня оглушили, связали и увезли так эффективно, что я даже не успел толком оказать сопротивление.

«Идиот, – зло подумал я про себя. – Самоуверенный кретин. Захотелось прогуляться? Проветрить голову? Захар был прав. Я идиот».

Гнев вспыхнул, острый и горячий, прожигая туман в голове. На себя. На тех, кто это сделал. Но гнев не помогал. Нужна была ясность.

Я постарался успокоиться, заставил себя дышать медленнее, глубже, несмотря на кляп. Паника – враг. Паника съедает разум, превращает человека в животное. Мне нужна голова. Ясная, холодная голова.

Судя по тряске, мы ехали не по мостовой. Брусчатку я бы узнал по характерному дробному стуку. Здесь же колеса мягко перекатывались, иногда подпрыгивая на ухабах. Грунтовка. Значит, мы уже за городом.

Как долго я был без сознания? Час? Два? Больше? Если меня похитили вечером, а везут до утра… значит, уже могли увезти на десятки верст от Тулы.

Кто? Зачем?

Варианты начали всплывать, выстраиваясь в ряд.

Конкуренты. Те, кто проиграл из-за моих новшеств. Купцы, которых мы обошли по качеству и цене. Мастера, чьи изделия перестали покупать. Но похищение? Это не их методы. Они скорее заказали бы убийство – быстро, грязно, где-нибудь в той же темноте. Зачем возиться с пленением?

Политические противники. Кто-то из дворян, недовольных возвышением выскочки-Воронцова? Но у меня не было серьезных врагов при дворе.

Иностранные агенты. Вот это уже серьезнее. Мои изобретения – пьезоэлектрические замки, пневматические приводы, эфирный наркоз, лампы – все это давало России технологическое преимущество. Французы? Англичане? Они могли захотеть либо убрать меня, либо… выведать секреты. Но для этого я должен быть жив. Пока жив.

Тайная канцелярия. Ледяная мысль. Иван Дмитриевич знал обо мне слишком много. Но нет. Если бы ему понадобилось взять меня под контроль, он бы сделал это иначе – через рычаги давления, через семью, через Машу. Не через уличное похищение.

Тогда кто?

Итак. Факты.

Факт первый: меня похитили профессионалы. Значит, за этим стоит организация с ресурсами и планом.

Факт второй: я еще жив. Значит, либо везут туда, где собираются убить тихо, либо я нужен живым. Для допроса, для выведывания секретов, для шантажа.

Факт третий: я связан, но не покалечен. Пальцы онемели, но двигаются. Ноги тоже. Кости целы. Меня берегут. Или просто не успели покалечить.

Факт четвертый: время работает против меня. Чем дальше от Тулы, тем сложнее будет спасение, если оно вообще придет.

Тревога за семью впилась в сердце когтями. Маша. Она сейчас дома, с Сашкой. Спит? Или уже заметила, что меня нет? Захар хватился? Поднял тревогу?

Нет. Захар – старый солдат, параноик по призванию. Если я не вернулся к полуночи, он уже бегает по городу, поднимает охрану, стучится к градоначальнику. Значит, спасательная операция может начаться через несколько часов. Если вообще поймут, что меня похитили, а не убили. Если найдут следы. Если…

Слишком много «если».

Я не мог полагаться на спасение. Нужно было думать о самоспасении.

Нужно было оценить свое положение точнее. Я попытался пошевелиться, насколько позволяли путы. Руки за спиной, запястья туго стянуты. Узел… где-то на пояснице. Попробовал сжать кулаки, разжать. Пальцы плохо слушались, но двигались. Онемение от передавленных сосудов, но не критичное. Еще не критичное.

Веревка на ногах… попробовал согнуть колени. Получилось, но едва. Щиколотки стянуты намертво, несколько оборотов, узел где-то сбоку. Пеньковая веревка, толстая, в палец толщиной. Развязать голыми руками, да еще связанными – нереально. Перетереть? О что? О доски телеги? Потребуются часы. Часы, которых может не быть.

Я лежал неподвижно, слушая. Звуки были приглушенными, но различимыми.

Скрип колес. Ровный, монотонный. Дорога не слишком разбитая, значит, не проселок. Тракт? Вероятно.

Топот копыт. Две лошади, судя по ритму. Лошади шли ровно, без спешки. Не галоп, даже не рысь. Шаг. Значит, никуда не торопятся. Или берегут животных для долгого пути.

Голоса. Тихие, невнятные. Мужские. Двое? Трое? Говорили редко, отрывисто.

Сквозь ткань мешка и шум в ушах пробился приглушенный разговор.

– … тише гони, растрясешь груз, – голос был низким, хриплым. Русский, но с каким-то странным выговором.

– Да куда тише, Степаныч? – ответил второй, помоложе. – До рассвета надо к заставе успеть. А ну как разъезд?

– Не каркай. Разъезды все в городе, барина ищут. Шум там знатный поднялся.

Сердце екнуло. Ищут. Значит, Захар хватился. Значит, Иван Дмитриевич уже поднял на уши всю полицию. Это хорошо. Но это и плохо. Если похитители поймут, что кольцо сжимается, они могут избавиться от «груза». То есть от меня.

Двое на козлах – это точно. Есть ли кто-то внутри со мной? Я прислушался. Рядом никого не было слышно. Ни дыхания, ни шороха одежды. Похоже, я один в телеге.

Я попытался пошевелиться, насколько позволяли путы, елозя по доскам телеги. Деревянный пол скрипнул подо мной.

– Тшш! – шикнул тот, который Степаныч. – Шевелится.

Повозка замедлила ход, но не остановилась.

– Очухался, голубчик, – донеслось с козел. – Эй, барин! Лежи смирно, целее будешь. Нам велено доставить тебя в целости, но ежели буянить начнешь – приложим еще разок. Голова-то, чай, не казенная.

Угроза прозвучала буднично, без злобы. Просто констатация факта. Им заплатили за доставку, а не за комфорт пассажира.

Я замер. Буянить бессмысленно. Связанным, в мешке, против двоих – шансов ноль. Мое оружие сейчас – мозг.

– А что, Степаныч, – вдруг спросил молодой, видимо, желая скоротать время разговором. – Правда говорят, что этот барин колдун?

Я замер. Прислушался.

– Брешут, – сплюнул старший. – Какой он колдун? Обычный дворянчик, токмо шибко умный. Механик.

– Да ну, механик… – протянул молодой. – Сказывали, он свет без огня сделал. Теперь в Туле ночью светло как днём. И людей он с того света вытаскивает, мертвую воду льет.

– Мертвую воду? – хмыкнул Степаныч. – Эфир это. Снадобье такое заморское. Мне заказчик сказывал. Никакого колдовства. Наука.

Заказчик. Кто заказчик?

– А дорого за него отвалили? – не унимался молодой.

– Тебе какая печаль? Свою долю получишь, на кабак хватит, и бабе на платок останется. Не лезь куда тебя не звали, Сенька. Тут игра большая идет. Не нашего ума дело.

Большая игра.

Я начал методично ощупывать веревки на запястьях, работая пальцами, стараясь нащупать узел. Пенька. Шершавая, жесткая. Узел не поддавался – слишком низко, на пояснице, а руки скованы слишком туго.

Я поерзал спиной по борту телеги, пытаясь найти что-то – гвоздь, сучок, заноза. Хоть что-то острое. Пальцы натыкались на шероховатости, щепы. Вот! Что-то твердое, металлическое. Шляпка гвоздя?

Я навалился спиной на борт, стараясь прижать веревку к этому выступу. Это была шляпка кованого гвоздя, торчащая из доски миллиметра на три. Мало. Катастрофически мало. Но это было лучше, чем ничего.

Я начал тереть. Медленно, аккуратно, стараясь не шуметь.

Вжик. Вжик. Вжик.

Звук тонул в скрипе колес и в такт копыт.

Руки затекли немилосердно. Плечи горели огнем. Каждое движение отдавалось болью в затылке. Но я продолжал. Это было единственное действие, которое не давало скатиться в отчаяние. Я тянул, крутил, выворачивал запястье, стискивая зубы, чтобы не застонать от боли. Миллиметр. Еще миллиметр. Веревка чуть-чуть, совсем чуть-чуть ослабла.

Холод становился невыносимым. Дрожь усилилась, мышцы сводило судорогой. Я понял – если не согреюсь, переохлаждение прикончит меня раньше, чем похитители успеют что-то сделать.

Попытался свернуться теснее, прижать колени к груди.

Телега остановилась.

Сердце ухнуло в пятки. Я замер, напрягая слух.

Голоса. Ближе. Четче.

– … долго еще? – хриплый бас.

– До рассвета доедем. Там решим. – Второй голос, более молодой, но жесткий.

– А если буянить будет?

– Не будет. Сенька его так приложил, что до завтра головой будет маяться.

Смех. Короткий, неприятный.

– А если все-таки?

– Тогда еще раз приложим. Живым довезти надо, но не обязательно в сознании.

Шаги. Тяжелые, грубые. Приближались к телеге. Накрытие сдернули.

Ночной воздух ударил в лицо, свежий, холодный. Сквозь мешковину я почувствовал, как изменился свет – не яркий, просто лунный, но после полной темноты даже это ощущалось.

Силуэты. Двое. Склонились надо мной.

– Гляди-ка, а он уже в себя пришел, – хрипло усмехнулся первый. Тот, что с басом. – Живучий, зараза.

Второй наклонился ближе. Я почувствовал запах табака, водки, грязи.

– Слышь, барчук, – сказал он негромко, почти дружелюбно. – Не дергайся. Не кричи. Не будет тебе больно. Привезем куда надо – там разберутся. А будешь буянить – Сенька еще разок стукнет. Он любит.

Я попытался что-то сказать сквозь кляп, но получилось только невнятное мычание.

– Во-во, молчи, – кивнул второй. – Так лучше. Спокойнее всем.

Они снова накрыли меня мешковиной. Тьма вернулась, давящая, душная. Телега тронулась.

Я лежал, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. «До рассвета», – сказали они. «Там решат». Значит, есть точка назначения. Место, где меня ждут. Место, где примут решение – что со мной делать.

Нужно было выбираться. Сейчас. Пока не доехали. Потому что там, в «точке назначения», шансы упадут до нуля.

Я снова начал работать запястьями, медленно, методично, терпя боль. Веревка врезалась, кожа саднила, кровь делала хватку скользкой. Но это была единственная надежда – если кровь смажет путы, может, удастся вытянуть руку.

Минуты тянулись, превращаясь в вечность. Я тянул, крутил, выворачивал запястье. Миллиметр. Еще миллиметр. Веревка чуть-чуть, совсем чуть-чуть ослабла. Или мне так казалось?

Нет. Не казалось. Правая рука, меньше по объему, сдвинулась. На сантиметр. Еще на полсантиметра.

Надежда вспыхнула, слабая, но живая. Я продолжал. Дышал через нос, глубоко, ровно, борясь с болью и страхом. Тянул. Крутил. Вытягивал пальцы, делая ладонь уже.

Веревка соскользнула. Рывок – и правая рука свободна.

Облегчение было таким сильным, что пару секунд я просто лежал, не в силах пошевелиться. Потом быстро, торопливо начал развязывать левую руку. Пальцы не слушались, онемевшие, неловкие, но я нащупал узел, начал дергать, тянуть.

Узел поддался. Левая рука свободна.

Ноги. Я потянулся к щиколоткам, нашел узел. Проклятая пенька, завязанная намертво. Пальцы дрожали – от холода, от напряжения, от страха, что сейчас телега снова остановится, и они обнаружат, что я развязался.

Узел не поддавался. Я рвал его ногтями, скребя кожу в кровь. Ничего. Проклятье!

Тогда я попробовал по-другому. Подтянул ноги к груди, насколько мог, и начал стягивать веревку, через пятки. Туго. Больно. Кожа сдиралась. Но веревка двигалась.

Одна нога. Вторая. Свободен.

Я лежал, тяжело дыша через нос – кляп все еще был на месте. Руки дрожали. Всё тело дрожало. Но я был свободен. Связанность кончилась.

Развязал кляп. Челюсти ныли, язык распух. Я осторожно размял рот, стараясь не стонать.

Теперь – что делать?

Накрытие надо мной было плотным, тяжелым. Мешковина? Я осторожно, медленно, чтобы не создать шума, начал приподнимать край. Холодный воздух проник внутрь, свежий, живительный. Я выглянул.

Ночь. Дорога. Телега медленно катилась по тракту, окруженному лесом с обеих сторон. Луна выглянула из-за облаков, освещая путь бледным серебристым светом.

На козлах сидели двое. Спины широкие, шапки, тулупы. Один держал вожжи, второй дремал, покачиваясь в такт движению.

За телегой никого. Впереди – только дорога, лес, ночь.

Я мог спрыгнуть. Прямо сейчас. Скатиться с телеги, броситься в лес, бежать. Но куда? Я не знал, где нахожусь. Насколько далеко от Тулы. В какую сторону бежать.

Нужен был план. Не импульсивное бегство, а расчет.

Внезапно повозка качнулась.

– Тпру! – заорал Степаныч. – Стой, окаянная!

Я едва успел снова прикрыть глаза, изображая бессознательное состояние.

– Что там? – испуганно взвизгнул Сенька.

– Дерево поперек. Ветром, что ли, свалило?

– Каким ветром? Тихо же…

Дерево поперек дороги в лесу – это классика. Засада? Но кто?

– А ну, Сенька, слезай, глянь, – скомандовал старший. – Да пистоль возьми, дурья башка.

Послышался звук спрыгивающего тела. Хруст веток под ногами.

– Ну, что там? – нетерпеливо крикнул Степаныч.

– Да здоровенная осина, Степаныч! – донеслось издалека. – Вдвоем не оттащим. Объезжать надо.

– Куда объезжать? Тут болотина по краям! Топор бери, рубить будем.

– Топор в кузове, под лавкой!

Шаги приблизились к повозке. Заскрипел задний борт.

У меня был один шанс. Один-единственный.

Я сжался в комок, подтянув колени к самой груди. Адреналин выплеснулся в кровь, на секунду заглушив боль в голове.

Полог откинулся. Внутрь пахнуло свежим лесным воздухом.

– Где тут топор-то… – пробормотал Сенька, шаря рукой в темноте.

Я не видел его, но чувствовал. Чувствовал движение воздуха, слышал дыхание.

Я ударил.

Ударил обеими ногами, вложив в этот толчок всю ярость, весь страх, всю силу, что у меня оставалась. Ударил наугад, на звук голоса.

Удар пришелся во что-то мягкое.

– Ух! – выдохнул Сенька.

Послышался грохот падающего тела, треск веток и сдавленный стон.

– Сенька⁈ – заорал с козел Степаныч. – Ты чего там, уснул⁈

Я извивался в телеге, пытаясь выбраться из-под лавки, которая оказалась настолько широкой, что вылезти из-под нее быстро никак не получалось. Да еще и онемевшее тело давало о себе знать. Я бился плечами, руками, ногами о деревянные стенки.

– Ах ты ж, сука! – раздался голос Сеньки снаружи. Злой, сиплый. Видимо, я выбил ему дыхание. – Лягается, гад!

– Дай ему по хребту! – рявкнул Степаныч, спрыгивая с козел. Повозка качнулась.

Я понял, что все идет прахом. Двое злых мужиков. Мой бунт грозил быть коротким.

Степаныч заглянул внутрь.

– Ну, барин, – прорычал он. – Сам напросился.

Сильный удар кулаком в живот выбил из меня воздух. Я согнулся, хватая ртом воздух. Второй удар пришелся по ребрам.

– Хватит, Степаныч, помнешь товар! – вмешался отдышавшийся Сенька. – Свяжи его крепче, к лавке примотай!

Они навалились на меня вдвоем. Грубые руки дергали, вязали, затягивали узлы. Теперь я был прикручен к скамье так, что не мог пошевелить даже мизинцем.

– Топор нашел? – спросил Степаныч, тяжело дыша.

– Нашел.

– Руби давай. И так время потеряли.

Застучал топор. Мерные удары по дереву.

Я лежал, глотая злые слезы бессилия и боли. Ребра ныли, живот скручивало спазмом. Но голова прояснилась.

Они боятся. Они спешат. Они нервничают.

Но главное – я жив. Пока жив.

Стук топора прекратился.

– Готово! – крикнул Сенька. – Навались, оттащим верхушку!

Повозка снова тронулась. Мы ехали дальше, в неизвестность.

Небо на востоке начало сереть. Рассвет приближался.

Телега снова сбавила ход.

– Вон, огонек. Доехали.

– Слава богу.

Телега свернула с тракта, покатилась по еще более ухабистой дороге. Лес сгустился вокруг, ветви скребли по телеге.

Через несколько минут телега остановилась.

Шаги. Голоса – больше двух. Четыре? Пять?

– Привезли?

– Как заказывали. Целехонький.

– Живой?

– Живой. Правда, буянить пытался. Пришлось усмирить.

– Лишнего не наделали?

– Да пару синяков, не больше. Заказчик велел в целости.

– Хорошо. Выгружайте.

Глава 2

Меня вытащили из телеги грубо, как мешок с зерном. Руки схватили за плечи и потащили, не церемонясь. Я не сопротивлялся – экономил силы, пытался собрать информацию.

Сквозь мешковину на голове различал только смутные тени и проблески света. Рассвет уже занимался, серый и холодный. Слышал голоса – минимум четверо, может, пятеро. Говорили негромко, отрывисто. Русский язык, но без характерной тульской певучести. Откуда-то издалека.

Меня волокли, не давая ногам коснуться земли. Сапоги скребли по чему-то деревянному – порог, ступеньки, снова порог. Запах изменился. Ушла сырость и навозная вонь, пахнуло пылью, старым деревом и… воском? Да, точно, запах горящих свечей.

Меня швырнули на стул. Грубо, так, что позвоночник хрустнул, отозвавшись новой вспышкой боли в затылке. Чьи-то руки тут же примотали меня к спинке – быстро, не давая ни малейшего шанса дернуться. Судя по ощущениям – к спинке стула.

– Сидеть смирно, – процедил кто-то рядом. – Дернешься – башку проломим.

Я кивнул, насколько позволял мешок на голове. Сердце колотилось, но мозг работал холодно. Оценивал. Считал. Искал зацепки.

Шаги удалились. Дверь скрипнула, закрылась. Тишина. Потом – снова шаги. Другие. Легче. Увереннее.

– Снимай, – коротко бросил голос из темноты.

Мешок сдернули с головы рывком.

Свет ударил в глаза, слепящий после долгой темноты. Я зажмурился, заморгал, пытаясь привыкнуть. После многочасовой тьмы даже тусклый свет нескольких свечей резанул по глазам, как лезвие. Слезы выступили мгновенно.

Помещение было небольшим. Стены бревенчатые, закопченные. Потолок низкий, с балками. В углу – печь, едва теплящаяся. Окна плотно занавешены тяжелой тканью – ни лучика снаружи. Посреди комнаты – массивный, грубо сколоченный стол.

А за столом, в тени, едва освещенный желтым светом свечей, сидел человек.

Лица я не видел. Фигура была скрыта полумраком, но силуэт угадывался – среднего роста, сухощавый. Одет неброско, но добротно. Темный кафтан, без украшений. В руках он вертел какой-то предмет. Кажется, гусиное перо.

Рядом с дверью стояли двое. Те самые, что везли меня. Степаныч и Сенька. Сенька угрюмо сопел, держась за живот, Степаныч выглядел испуганным и старался не смотреть в сторону мужика за столом.

Мы молчали. Он меня разглядывал, я – его. Точнее, пытался разглядеть.

– Оставьте нас, – произнес человек за столом.

Голос был спокойным, размеренным, негромким. Пугающе спокойным. Но в нем чувствовалась власть. Не крик, не угроза – просто уверенность человека, привыкшего, что ему подчиняются. И язык – с едва уловимым оттенком. Не акцент даже, а скорее излишняя правильность произношения, какая бывает у иностранцев, выучивших язык по книгам, а не в живой беседе. Твердые согласные звучали чуть мягче, чем нужно. Даже эти два слова выдавали в нём иностранца.

– Но, ваше… господин, – замялся Степаныч. – Он буйный. Лягается.

– Я сказал – вон.

Тон не изменился ни на йоту, но Степаныч вздрогнул, как от удара хлыстом.

– Слушаюсь.

Они вышли, плотно прикрыв за собой дверь. Щелкнул засов.

Мы остались одни. Я и Тень.

Человек за столом чуть подался вперед. Свет качнулся, выхватив на мгновение острый подбородок и тонкие, сжатые губы.

– Егор Андреевич Воронцов, – произнес он, словно пробуя имя на вкус. – Молодой дворянин, изгнанный отцом в глушь, но сумевший за год превратить эту глушь в промышленный центр. Изобретатель. Спаситель градоначальника.

Он сделал паузу, слегка наклоняя голову.

– И, как говорят, человек, который умеет делать свет без огня.

Я молчал, глядя в сторону тени. Горло пересохло, язык казался чужим и распухшим. Голова все еще гудела, но страх отступал, уступая место холодному расчету. Это не бандиты. Бандиты требуют деньги срочно. Бандиты бьют, чтобы запугать. Этот человек изучает меня.

– Вы, должно быть, задаетесь вопросом, где находитесь и зачем здесь, – продолжил он. – Позвольте внести ясность. Вы в безопасном месте. Пока что. Что касается «зачем» – у меня к вам есть вопросы.

– У меня тоже, – хрипло выдавил я. – Кто вы? Чего хотите?

– Кто я – это не имеет значения, – спокойно отозвался он, отмахнувшись. – Назовите меня… заинтересованным лицом. Для вас я – человек, который держит в руках вашу жизнь. И жизнь вашей семьи, кстати. Что касается желаний – я хочу всего лишь беседы. Честной, откровенной беседы.

Упоминание семьи ударило под дых. Маша. Сашка.

– Беседы? – я усмехнулся, чувствуя, как запекшаяся кровь на губе трескается. – Обычно для бесед не похищают людей среди ночи.

– Обычно люди не делают того, что делаете вы, Егор Андреевич, – парировал он, и в голосе появилась нотка… интереса? Любопытства? – Обычные дворяне не превращают захудалую деревню в процветающее хозяйство за несколько месяцев. Обычные помещики не создают изобретения, которые меняют целые отрасли промышленности. Обычные люди не вытаскивают с того света умирающих, не изобретают оружие, которого не знала история.

Он подался вперед, и свет коптилки скользнул по его лицу. Я увидел на секунду – острые черты, темные глаза, седеющие виски. Лет пятидесяти, не больше. Лицо умное, жесткое.

– Вы, Егор Андреевич, не обычный человек. И это вызывает вопросы. Множество вопросов.

Холодок пробежал по спине. Это были не бандиты. Не конкуренты. Это было что-то другое. Что-то серьезное.

– Какие вопросы? – осторожно спросил я, стараясь выиграть время, собраться с мыслями.

– Во-первых, – он выпрямился, снова скрывшись в тени, начал медленно ходить по комнате, оставаясь в полумраке. – Откуда вы родом? И я имею в виду не «Москва» или «имение Воронцовых». Я имею в виду – откуда вы на самом деле. Откуда они у вас, эти знания?

Он встал и начал медленно ходить вдоль стола. Шаги мерные, неторопливые.

– Я навел справки. Во младенчестве вы учились дома, как и все дворянские недоросли. Французский, танцы, немного истории. Позже университет. Заграница. Но там вас выперли за разгул и гулянки. И вдруг – бах! Пневматика. Химия. Медицина, которая ставит на ноги безнадежных. Ничего не забыл? Ах, да – чудеса. По другому это не назвать. Разве что – колдовство. Но к вашему счастью, я в него не верю.

Сердце екнуло. Что он знает? Что подозревает?

– Не понимаю вопроса, – попытался я увильнуть.

– Понимаете, – твердо отрезал он, останавливаясь прямо передо мной. – Прекрасно понимаете. Позвольте сформулировать иначе. Как человек, проживший двадцать с небольшим лет в праздности и разгуле, внезапно обретает знания, которых нет даже у лучших европейских инженеров? Как он знает о химии то, чего не знают профессора Сорбонны? (*мы прекрасно знаем, что с 1791 до 1808 Сорбонна была закрыта, но т. к. это альтернативная история – такой факт имел место быть). Как он применяет медицинские методы, о которых лондонские хирурги только мечтают?

Он сделал паузу, давая словам осесть, остановился сбоку от меня, чуть позади, так что я не мог видеть его лица, не поворачивая головы.

– Либо вы – гений, равного которому не видел мир со времен Леонардо. Либо… ваши знания имеют иной источник. Необъяснимый источник.

Я молчал. Мозг лихорадочно перебирал варианты. Что говорить? Что скрывать? Насколько он информирован?

– Я изучал, – медленно произнес я. – Книги. Трактаты. Беседы с учеными.

– Какие книги, Егор Андреевич? – голос стал чуть насмешливым, он остановился прямо передо мной, но я все равно не мог разглядеть его глаз. – Назовите хотя бы одну. Трактат по пьезоэлектричеству? Учебник по применению эфирного наркоза? Чертежи пневматических двигателей?

Он наклонился вперед, и я снова увидел блеск его глаз в полумраке.

– Таких книг не существует. Но вы действуете так, словно они у вас перед глазами. Словно вы читаете их прямо сейчас, применяя знания, которых быть не может.

Молчание повисло тяжелое, давящее. Я чувствовал, как по спине течет пот, несмотря на холод.

– Я не волшебник, – сказал я наконец. – И не провидец. Просто наблюдательный человек. Экспериментатор.

– Наблюдательный, – эхом повторил он, вернувшись к столу. – Экспериментатор. Который вдруг, после пьяной драки и ссылки в деревню, превращается в технического гения. Удобное совпадение, не правда ли?

Он сел обратно, достал из кармана небольшую записную книжку, полистал.

– Знаете, Егор Андреевич, я много лет занимаюсь… назовем это сбором информации. Изучаю людей. Их мотивы. Их возможности. И я научился распознавать аномалии. Вы – аномалия. Слишком яркая, чтобы ее игнорировать.

Он остановился сбоку от меня, чуть позади, так что я не мог видеть его лица, не поворачивая головы.

– Позвольте я изложу факты, которые мне известны. Факт первый: до весны 1807 года Егор Воронцов – разгульный дворянчик, промотавший состояние и здоровье на кутежах и дуэлях. Ни малейших признаков гениальности.

Он перевернул страницу.

– Факт второй: весна 1807-го. Очередная пьяная драка. Ссылка в деревню Уваровка. И вдруг – преображение. За несколько месяцев он превращает нищую деревню в образцовое хозяйство. Строит теплицы, мельницы, внедряет новые культуры.

Еще страница.

– Факт третий: лето-осень 1807-го. Первые технические новшества. Стеклоделие. Производство древесного угля и поташа. Улучшенные методы обработки металла. Спасение английского врача, которому он демонстрирует методы, неизвестные даже в Лондоне.

Он поднял глаза от книжки.

– Факт четвертый: зима 1807–1808. Механические лампы. Пьезоэлектрические замки. Эфирный наркоз. Операции, которые считались невозможными. И всё это – с легкостью, словно он десятилетиями изучал эти области.

Закрыл блокнот.

– Либо произошло чудо. Либо… Егор Воронцов 1807 года – это не тот же человек, что Егор Воронцов 1806-го. Личность изменилась. Знания появились. Словно кто-то… заменил одного человека другим. Или в него вселился дьявол.

Мороз по коже. Он слишком близко. Слишком, черт возьми, близко к правде.

– Вы говорите ерунду, – попытался я отбиться. – Люди меняются. Я просто… остепенился. Взялся за ум.

– Взялись за ум, – повторил он, вернувшись к столу и взяв со столешницы какой-то предмет. – И вдруг обнаружил в себе знания, которых не имел. Интересное преобразование.

Металлический блеск. Я прищурился. Это был замок от моего штуцера. Пьезоэлектрический модуль.

– А это? – он поднял замок так, чтобы свет свечи отразился в кристалле, наклонился, заглядывая мне в лицо. – Тоже Герон? Или Архимед баловался кристаллами, высекающими молнии?

Сердце пропустило удар. Откуда у него замок? Это новейшая разработка, секретная. Доступ только у мастеров и военных. Значит, у него длинные руки. Очень длинные.

Я увидел его глаза – темные, пронзительные, умные.

– Егор Андреевич, я не ваш враг. Возможно, даже наоборот. Но мне нужна правда. Хотя бы часть правды. Откуда знания? Как вы делаете то, что делаете?

Я молчал, стискивая зубы.

– Это… случайность, – быстро сказал я. – Ювелир. Один тульский ювелир заметил, что некоторые камни при ударе дают искру. Мы просто… попробовали использовать это вместо кремня. Кремень крошится, дает осечки. А этот камень – нет.

– Имя ювелира? – резко спросил он.

– Григорий Семенович, – назвал я реальное имя, зная, что старик ничего не скажет, кроме правды: что он шлифовал камни по моему заказу. – Он старый мастер. Он не знает физики, он просто знает камни.

Незнакомец снова сел. Постучал пальцами по столу, выпрямился.

– Вы очень гладко стелите, Воронцов. Слишком гладко. Случайности, адаптации, старые книги… Вы хотите, чтобы я поверил, что один недоучившийся дворянин в глухой деревне совершил за год больше открытий, чем вся Академия наук за полвека?

– Хорошо, – вздохнул он. – Попробуем иначе. Ваши изобретения. Лампы без огня. Оружие, стреляющее в любую погоду. Наркоз, позволяющий резать живую плоть без боли. Откуда эти идеи?

– Из головы, – буркнул я. – Я думаю. Размышляю. Комбинирую известные принципы.

– Комбинируете, – он усмехнулся. – Какой скромный ответ. А скажите, Егор Андреевич, сколько еще таких «комбинаций» у вас в запасе? Что вы планируете создать дальше? Летающие машины? Самодвижущиеся экипажи? Оружие, способное уничтожить целую армию одним выстрелом?

Последняя фраза прозвучала почти мечтательно, но с холодком.

– Я не понимаю, к чему вы клоните, – сказал я, стараясь держать голос ровным.

– К тому, Егор Андреевич, что ваши знания – это сила. Огромная сила. Сила, способная изменить баланс в Европе. И тот, кто обладает этой силой… обладает будущим.

Он встал, достал из кармана небольшую записную книжку, полистал, потом посмотрел мне в глаза.

– Я представляю интересы определенных… кругов. Кругов, которые высоко ценят прогресс. Которые готовы щедро платить за знания. И я хочу понять – каков источник ваших знаний? Можно ли его… воспроизвести? Передать другим?

Я молчал, пытаясь понять, кто передо мной. Французский шпион? Английский? Или кто-то еще?

– Вы не ответили на мои вопросы, – заметил он спокойно.

– Потому что они безумны, – огрызнулся я. – Вы хотите, чтобы я признался в колдовстве? В том, что я продал душу дьяволу за чертежи?

– Не дьяволу, – мягко возразил он. – Но… откуда вы черпаете знания?

Я похолодел. Он подозревает. Очень близко.

– Что вы имеете в виду? – медленно спросил я.

– Я изучал философию, Егор Андреевич. Читал о неких силах… О возможностях… как бы правильно сказать… заглянуть во времени. Что если человек все же мог бы увидеть то, что будет?