Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 10 (СИ)"

Автор книги: Ян Громов

Соавторы: Ник Тарасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 16

Сон был ярким, цветным и настолько реалистичным, что, проснувшись, я несколько секунд лежал, глядя в тёмный потолок спальни, и не мог понять, где нахожусь – в своей московской квартире двадцать первого века или в тульском особняке века девятнадцатого.

Мне снился кружок по минералогии, куда я ходил в школьные годы. Старый, пыльный класс, стеллажи с образцами пород и проектор, гудящий как шмель. На экране шёл документальный фильм. Я видел мужчину в кожаном фартуке и защитных очках, который длинными щипцами доставал из ревущей печи раскалённый добела глиняный горшок – тигель. Он сбивал с него шлак и выливал густую, светящуюся жидкость в узкую чугунную форму.

«Тигельная сталь, – говорил голос диктора, бархатный и убедительный. – Секрет Бенджамина Хантсмана. Металл, изменивший мир. Однородность. Чистота. Прочность».

Я резко сел на кровати, сбросив одеяло. Маша сонно заворочалась рядом, что-то пробормотала, но не проснулась. В голове, словно вспышка магния, стояла одна мысль: «однородность».

Мы уже научились делать неплохую сталь. Пневматические молоты Григория на Урале выбивали из криц шлак лучше, чем любые ручные молотобойцы. Но это всё равно была, по сути, «цементная» сталь или сварное железо. Слоёный пирог. Где-то углерода больше, где-то меньше. Где-то осталась микроскопическая прослойка шлака. Для осей телег или даже для паровых машин это годилось. Но для прецизионных инструментов, для пружин моих ламп и, главное, для стволов штуцеров, способных выдержать повышенное давление без разрыва, нужно было что-то иное.

Нужна была сталь, в которой каждый атом углерода стоит на своём месте.

Я накинул халат, встав босыми ногами на холодный пол, стараясь не скрипеть половицами, спустился в кабинет. Зажёг свечу – механическую лампу заводить не стал, её яркий свет мог разбудить домашних.

Обмакнул перо в чернильницу и начал писать. Мысли лились потоком, обгоняя руку. Я вспоминал всё, что видел в том фильме, всё, что читал позже в технических справочниках после просмотра этого фильма на кружке.

Принцип был прост, как всё гениальное. Мы берём нашу лучшую цементную сталь, рубим её на мелкие куски. Но не куём, нет. Мы кладём её в огнеупорный горшок – тигель. Добавляем флюс – толчёное стекло, чтобы защитить металл от воздуха. Закрываем крышкой. И ставим в печь. В адскую жару. Такую, чтобы металл не просто размягчился, а стал жидким, как вода.

В жидком состоянии углерод разойдётся по всему объёму равномерно, как сахар в горячем чае. Шлак, который мы не смогли выбить молотом, всплывёт на поверхность, и его можно будет просто слить. А потом мы разольём этот чистый, жидкий металл по формам.

Я исписал три листа убористым почерком. Описал конструкцию печи – она должна быть с мощной тягой, возможно, с использованием кокса, если удастся его найти или сделать, или же отборного древесного угля с усиленным дутьём – это было в общем-то легко обеспечить, сделав вентиляторы. Описал состав глины для тиглей – это было самым слабым местом, глина должна быть огнеупорной, возможно, с добавлением графита или толчёного шамота для прочности.

Запечатав письмо сургучом, я надписал адрес: «Его Сиятельству барону Сергею Михайловичу Строганову».

* * *

Ответ от Строганова пришёл на удивление быстро, но не в виде письма. Через три недели к моему дому подкатила роскошная карета с гербами, забрызганная грязью по самую крышу – весенняя распутица уже вступала в свои права.

Барон вошёл в мой кабинет стремительно, по-хозяйски. Он был в дорожном плаще, пахнущем сыростью и дорогим табаком.

– Егор Андреевич! – он бросил перчатки на столик у входа. – Ваше письмо… оно лишило меня сна.

Я вышел ему навстречу:

– Рад видеть вас, Сергей Михайлович. Надеюсь, дорога не слишком утомила?

– К чёрту дорогу, – отмахнулся он, падая в кресло без приглашения. – Давайте о деле. Я прочитал ваши соображения трижды. Мои управляющие говорят, что это невозможно. Что глина не выдержит, что печь расплавится раньше, чем железо станет жидким. Что это безумные траты.

Он пристально посмотрел на меня своими цепкими, умными глазами старого хищника:

– Но я помню пневматические молоты. И помню, как выросла прибыль. Поэтому я здесь. Объясните мне, не как инженеру, а как хозяину. Зачем мне все эти сложности с горшками?

Я сел напротив, выдерживая его взгляд.

– Сергей Михайлович, представьте себе суп, – начал я, подбирая простые слова. – Обычный крестьянский суп. Если вы бросите соль комком и не размешаете, в одной ложке будет пресно, а в другой – горько от соли. Так сейчас выглядит наша сталь под микроскопом. Слоёная, неоднородная. Где-то мягкая, где-то хрупкая.

Барон кивнул, слушая внимательно, сложив руки на груди.

– А теперь представьте, что мы этот суп вскипятили и тщательно перемешали, – продолжил я, наклоняясь вперёд. – В каждой капле вкус будет одинаковым. Это и есть тигельная сталь. Литая сталь. Она будет одинаково прочной в любой своей точке. Из неё можно делать резцы, которые будут резать обычное железо, как масло. Пружины, которые не сломаются через месяц работы. И пушечные стволы, которые можно сделать вдвое тоньше и легче, но они выдержат двойной заряд пороха без разрыва.

Глаза Строганова округлились. Упоминание о пушках и казённых заказах всегда действовало на него безотказно.

– Литая… – задумчиво произнёс он, потирая подбородок. – Звучит дорого.

– Очень дорого, – не стал скрывать я. – Понадобятся специальные печи. Глубокие, с колосниками внизу, чтобы обеспечить мощную тягу. Понадобится особая глина для тиглей – возможно, придётся возить её издалека. Тигли будут лопаться, это расходный материал. Одна плавка – один тигель, максимум два. Топлива уйдёт прорва. Нужны опытные мастера, которых придётся долго обучать.

– Но? – подтолкнул он, и я увидел, как в его глазах загорается тот самый предпринимательский азарт.

– Но этот металл будет стоить в десять раз дороже обычного железа, – твёрдо сказал я. – И покупать его будут не только в России. Англичане, конечно, делают что-то похожее, но они хранят секрет как зеницу ока. Если мы наладим производство на Урале… Вы станете монополистом на континенте. Единственным поставщиком металла такого качества для всей Европы.

Строганов встал, прошёлся по кабинету, заложив руки за спину. Я видел, как работает его ум, просчитывая прибыли и риски. Остановился у окна, глядя на серую тульскую улицу, где мелькали редкие прохожие.

– Детали, – резко повернулся он ко мне. – Мне нужны все детали. Какая именно глина? Какая температура? Сколько времени на плавку? Как разливать? Как контролировать качество?

Мы просидели до глубокой ночи. Я рисовал схемы печей на больших листах бумаги, вспоминая такой далекий документальный фильм из детства, объяснял принцип шихтовки – как смешивать куски железа с чугуном и флюсами в правильной пропорции. Объяснял, почему так важно закрывать тигель крышкой наглухо – чтобы сера из угля не попала в металл и не сделала его ломким. Рассказывал о температурных режимах, о признаках, по которым можно определить готовность плавки, о способах отливки.

Строганов слушал, делал пометки в маленькой кожаной книжечке, задавал вопросы, порой удивительно точные для человека, не стоявшего у горна. Я понял, что недооценивал его – за фигурой богатого аристократа скрывался острый, пытливый ум практика.

– Риск, – сказал он наконец, закрывая книжку и пряча её во внутренний карман сюртука. – Огромный риск. Деньги, время, репутация. Если это окажется пустой тратой…

Он замолчал, и я увидел в его глазах сомнение. Понял, что сейчас решается судьба всего проекта.

– Если получится, Сергей Михайлович, – медленно, отчеканивая каждое слово, сказал я, глядя ему прямо в глаза, – мы дадим русской армии меч, который не затупится. Броню, которую не пробить. Пушки, которые будут бить вдвое дальше французских. Это не просто прибыль, это…

Я осёкся, подбирая слова.

– Это шанс изменить историю, – закончил за меня Строганов, и усмехнулся, протягивая мне руку. – Умеете вы убеждать, Егор Андреевич. Вы апеллируете не только к моей жадности, но и к… назовём это патриотизмом. Хотя, если честно, перспектива монополии на континенте греет душу не меньше.

Мы обменялись крепким рукопожатием.

– Я дам команду начать подготовку в Нижнем Тагиле немедленно, – решительно сказал он. – Выделю отдельное здание под лабораторию, лучших мастеров, материалы. Я очень надеюсь, что эти ваши нововведения как и прошлые окажутся эффективными.

– Еще как окажутся, – с уверенностью заверил я, хотя внутри шевельнулся червячок сомнения. Теория – это одно, а практика могла преподнести неприятные сюрпризы.

* * *

Потянулись недели тревожного ожидания. Весна в этом году была затяжной, холодной, с внезапными возвратами морозов. Я занимался текущими делами – телеграфом, где студенты под руководством Александра Зайцева протянули уже линию на полкилометра и успешно передавали закодированные сообщения; консервным заводом, который начал строиться на окраине Тулы по моим чертежам; академией, где Николай Фёдоров блестяще справлялся с организацией учебного процесса.

Но мыслями я постоянно возвращался на Урал, представляя, как там идут дела. Удалось ли найти подходящую глину? Выдерживают ли тигли высокую температуру? Получается ли у мастеров точно соблюдать технологию?

Я знал из того документального фильма, что процесс тигельной плавки капризен и требователен к мелочам. Хантсман, изобретатель этого метода, потратил годы, подбирая состав глины, экспериментируя с температурными режимами, теряя партию за партией в неудачных плавках. У нас не было лет. У нас были месяцы, в лучшем случае – полгода до начала войны.

В начале мая, когда в Туле уже вовсю цвели яблони и воздух наполнился сладким ароматом весны, пришло долгожданное письмо. Пакет был тяжёлым, перевязанным толстой бечёвкой, с тремя печатями – личной печатью Строганова, заводской печатью и ещё одной, которую я не узнал.

Я вскрыл его в кабинете, чувствуя, как дрожат пальцы от волнения. Внутри было объёмистое письмо и небольшой, тщательно завёрнутый в промасленную холщовую тряпицу предмет.

Развернул письмо первым. Почерк барона был крупным, размашистым, местами буквы плясали и наползали друг на друга – видно было, что писал он в сильном волнении, возможно, даже не вполне трезвым.

'Егор Андреевич!

Будь проклят тот день, когда я послушал вас, и благословен тот час, когда мы не бросили это гиблое, проклятое дело!

Первый месяц был сущим адом, какого я не видел за все годы управления заводами. Мы перевели целую гору лучшей огнеупорной глины, привезённой с трёх разных карьеров, но тигли лопались прямо в печи, словно яичная скорлупа, заливая колосники жидким металлом и портя футеровку. Мастера проклинали всё на свете и меня лично, обжигали руки и лица брызгами расплава. Двое получили серьёзные ожоги и выбыли на месяцы.

Печи не давали нужного жара – пришлось перестраивать систему поддува трижды, каждый раз ломая половину конструкции! Ставили дополнительные меха, вентиляторы, меняли конфигурацию воздуховодов, экспериментировали с углём разных пород. Денег ушло столько, что мой главный управляющий грозился подать в отставку.

Мы пробовали мешать глину с графитом, с толчёным кварцем, с пережжёнными черепками старых горшков, даже с костяной мукой – всё, что только могли придумать. Ничего не выходило. Или тигли трескались, или металл получался с раковинами и включениями, непригодный даже для простых изделий.

Я уже хотел послать к чёрту весь этот проект, приказать остановить работы и списать убытки как неудачный эксперимент. Составил даже письмо вам с упрёками в напрасно потраченном времени и деньгах.

Но ваш Григорий… Упрямый чёрт! Он категорически отказался сдаваться. Оказывается, он переписывался с бригадиром одного из цехов. Так вот, он сказал ему, что раз Егор Андреевич сказал – значит, это возможно, просто вы чего-то не понимаете. Порекомендовал собрать мастеров, устроить настоящий совет – каждый чтоб высказал свои соображения о том, что вы делаете не так.

И вот старый гончар, Савва Тимофеевич, вспомнил про особую глину с дальнего карьера в горах, которую местные называют «жирной» за её пластичность. Говорит, из неё когда-то делали тигли для плавки серебра, и они, вроде как, держались неплохо.

Так же он предложил добавить в эту глину немного битого стекла – говорит, вы упоминали про флюсы, может, стекло в составе самого тигля сработает как защита. Плюс древесный уголь прямо в глиняную массу замешивать, мелко истолчённый. И – это оказалось критически важно! – сушить тигли не неделю на сквозняке, как обычно, а целый месяц, медленно, в тёплом сухом помещении, переворачивая каждый день.

Мы сделали партию по этому методу. Ждали результат в мучительном нетерпении. Наконец провели плавку неделю назад. Загрузили десять тиглей в разные печи одновременно.

Семь лопнули, как и прежде. Но три, Егор Андреевич, три выжили! Выдержали этот чудовищный жар, при котором обычная глина превращается в стекло. Когда мы вылили содержимое в изложницы и дали медленно остыть в песке…

Егор Андреевич, я держу в руках металл, какого не видела Россия, а может, и вся Европа! Кузнецы боятся к нему подступаться – он звенит под молотом, как колокол церковный, и твёрд, как алмаз. Один старый мастер, сорок лет у горна стоящий, перекрестился и сказал, что это «колдовское» железо, что в нём сидит нечистая сила.

Мы отковали из первого слитка резец для токарного станка и попробовали точить обычное железо – стружка сходит ровной лентой, резец даже не нагревается от трения, не затупился после часа непрерывной работы! Обычный резец за это время стёрся бы в пыль.

Ваш Григорий пишет, что нужно ещё отработать режимы закалки и отпуска, чтобы получать нужные свойства – где-то нужна твёрдость, где-то упругость, где-то вязкость. Но сам факт – мы можем делать эту сталь! Пусть пока только три тигля из десяти выживают, но мы поняли принцип, остальное – дело практики.

Это победа, Егор Андреевич. Трудная, кровавая, дорогая, но победа. Я отправляю вам образец самой первой удачной плавки. Оцените сами. И если у вас есть ещё какие соображения, как улучшить выход годных тиглей – пишите незамедлительно!

p.s. Я приказал засекретить весь цех, где идут эксперименты. Вокруг выставлена усиленная охрана из проверенных людей. Вход один, под замком и караулом. Ни одна живая душа, не работающая непосредственно в проекте, не должна даже знать о существовании этой печи. Слишком многое поставлено на карту'.

Я отложил письмо дрожащими руками и развернул промасленную тряпицу. На ладонь лёг небольшой брусок металла размером примерно с колоду карт. Тёмно-серый, с едва заметным синеватым отливом, поверхность была гладкой, почти матовой, без единой раковины или трещины.

Я взял со стола хороший английский напильник – закалённый, недешёвый инструмент. Провёл по краю бруска с усилием. Напильник скользнул, едва зацепив металл, издав высокий, чистый, почти музыкальный звук. На бруске осталась лишь едва заметная бледная царапина, не глубже волоска.

Взял тяжёлый латунный молоток, который обычно использовал для правки деталей. Ударил по бруску со всей силы. Дзинь! Звук был долгим, чистым, высоким, удивительно мелодичным. Никакой глухоты, никаких дребезжащих призвуков, говорящих о внутренних трещинах, пустотах или неоднородности структуры. Абсолютный монолит.

Я подошёл к окну, подставляя металл под косой утренний солнечный луч. В этом освещении становилась видна тончайшая, едва различимая узорчатость на поверхности – не та грубая слоистость обычной стали, а нечто более тонкое, почти мистическое, напоминающее муар дорогого шёлка.

Это было оно. Тигельная сталь. Металл, из которого можно делать хирургические скальпели для Ричарда, которые не затупятся и не сломаются посреди сложнейшей операции. Пружины для телеграфных ключей и механических ламп, которые выдержат миллионы циклов работы без усталости и деформации. Резцы и свёрла для станков, способные обрабатывать самые твёрдые материалы. И стволы. Стволы ружей и пушек.

Я представил себе русские пушки, отлитые из такой стали. Лёгкие, манёвренные, дальнобойные, способные вести огонь с невиданной скорострельностью, потому что не боятся перегрева и деформации. Французские чугунные монстры, которые приходится охлаждать после каждых десяти выстрелов, будут выглядеть против них как динозавры против хищных птиц. А штуцеры? Если сделать ствол из этого материала, можно увеличить навеску пороха вдвое, повысить начальную скорость пули, дальность прицельной стрельбы до трёхсот, а то и четырёхсот метров…

Наполеон сейчас, наверное, сидит в своём кабинете в Тюильри, склонившись над картами Европы. Собирает полки, тренирует солдат, копит порох и ядра, ведёт тайные переговоры с австрийцами или пруссаками. Он думает, что знает силу русской армии по прошлым войнам, что может предсказать исход будущих сражений, исходя из старого опыта.

Я сжал холодный, плотный брусок в руке так сильно, что края впились в ладонь.

Ты ошибаешься, корсиканец. Ты даже не представляешь, что тебя ждёт. У нас теперь есть сталь, которая перережет все твои блестящие планы и амбиции.

Я спрятал драгоценный брусок в нижний ящик стола и тщательно запер его на ключ. Ключ сунул в карман жилета, где носил самые важные мелочи. Нужно было срочно писать ответ Строганову. Поздравить, разумеется – успех был огромный. И дать новые, детальные рекомендации.

Надо было объяснить принципы термической обработки этой стали – закалка в масле или воде в зависимости от нужных свойств, отпуск при разных температурах для получения либо максимальной твёрдости для режущих инструментов, либо упругости для пружин, либо вязкости для деталей, работающих на удар. Этот металл требовал уважения и знания – неправильная термообработка могла превратить его в бесполезный хрупкий хлам, годный разве что на гвозди.

Но главное – процесс был запущен. Джинн выпущен из бутылки, точнее – из глиняного тигля, закалённого в огне. Россия получила сталь будущего раньше, чем это должно было случиться по всем законам истории, которую я помнил.

* * *

Письмо Строганову я писал почти весь день, тщательно продумывая каждую рекомендацию. Описывал режимы закалки – для инструментальной стали нагрев до ярко-вишнёвого цвета и быстрое охлаждение в масле или воде в зависимости от размера детали. Для пружин – закалка с последующим отпуском до соломенного или голубого цвета побежалости. Для конструкционных деталей – более мягкая закалка и высокий отпуск для получения оптимального сочетания прочности и пластичности.

Особо подчёркивал важность равномерности нагрева и охлаждения – малейшая неравномерность может вызвать внутренние напряжения и трещины. Рекомендовал построить специальную закалочную печь с точным контролем температуры, где детали можно было бы прогревать медленно и равномерно.

Советовал провести серию испытаний – делать пробные образцы с разными режимами обработки, испытывать их на твёрдость, прочность, упругость, ударную вязкость. Вести подробный журнал с записью всех параметров и результатов. Только так можно было наработать надёжную базу знаний для массового производства.

И, конечно, давал рекомендации по улучшению выхода годных тиглей. Предлагал экспериментировать с разными пропорциями компонентов в глиняной массе, с температурой и длительностью обжига самих тиглей перед использованием, с защитными покрытиями внутренней поверхности. Три тигля из десяти – это хорошо для первого успеха, но для промышленного производства нужно было выйти хотя бы на семь-восемь из десяти.

Запечатав толстый пакет, я отдал его нарочному гонцу с наказом – скакать на Урал без остановок, меняя лошадей на каждой станции, и доставить лично барону Строганову в руки. Гонец был из людей Ивана Дмитриевича – проверенный, надёжный, вооружённый. Письмо было слишком ценным, чтобы доверять его обычной почте.

* * *

Маша нашла меня вечером в кабинете, сидящим у тёмного окна с бокалом вина. Я не зажигал лампу, просто смотрел на огни города за стеклом и думал о том, что мы сделали.

– Егор, – тихо позвала она из дверей. – Ты весь день в кабинете. Даже не вышел пообедать. Мы волнуемся, ты не заболел?

Я обернулся, протянул ей руку:

– Иди сюда, Машунь.

Она подошла, села мне на колени, обняла за плечи. Я прижался к ней, вдыхая родной, тёплый запах.

– Случилось что-то хорошее? – спросила она, заглядывая мне в лицо. – У тебя такой вид… торжественный какой-то.

– Да, – кивнул я, беря её руку и целуя пальцы. – Очень хорошее. Мы… мы сделали то, что изменит всё. На Урале получили новую сталь. Такую, какой не было в России никогда. Из неё можно будет делать оружие, которое даст нашей армии огромное преимущество.

Маша не совсем понимала технические детали, но видела, как это важно для меня.

– Значит, война будет не такой страшной? – осторожно спросила она. – Если у наших солдат будет лучшее оружие?

Я задумался. Война – это всегда кровь, боль, смерть. Никакое оружие не сделает её «не страшной». Но хорошее оружие даёт шанс. Шанс выжить, победить, защитить тех, кто за твоей спиной.

– Шансов будет больше, – честно ответил я. – Намного больше. И это… это уже немало, Машенька.

Она прижалась ко мне крепче, и мы долго сидели так в темноте.