Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 10 (СИ)"

Автор книги: Ян Громов

Соавторы: Ник Тарасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Он говорил это совершенно серьезно, без тени насмешки.

– Это… фантазия, – прохрипел я. – Невозможно.

– Невозможно? – он склонил голову. – Год назад вы бы сказали, что невозможен свет без огня. Что невозможна операция без боли. Что невозможно оружие, стреляющее от удара молоточка по камню. А теперь всё это существует. Благодаря вам.

Пауза.

– Так что же еще «невозможно», Егор Андреевич?

Я сглотнул. Горло пересохло. Нужно было что-то сказать. Что-то, что отведет его от правды, но не вызовет подозрений.

– Даже если бы такое было возможно, – осторожно начал я, – даже если бы человек мог знать будущее… зачем ему рассказывать об этом? Зачем подвергать себя опасности?

– Вопрос на вопрос, – заметил он. – Типичная тактика уклонения. Но я ценю вашу осторожность. Она говорит о том, что вам есть что скрывать.

Он закрыл книжку, посмотрел на меня.

– Вы молчите, – констатировал он. – Разумно. Слова – серебро, молчание – золото. Но сейчас мне нужно ваше серебро, Егор Андреевич. Это не озарения. Это знание. Системное, глубокое знание. И я хочу понять – откуда оно?

Молчать было нельзя. Он ждет ответ. Что сказать, чтобы удовлетворить его любопытство, но не выдать всей правды?

– Я… читал много, – медленно начал я. – Трактаты по натуральной философии. Алхимические тексты. Работы древних греков, арабских ученых. Я комбинировал идеи. Экспериментировал.

– Какие конкретно тексты? – мгновенно спросил он. – Назовите авторов.

Я замялся. Не мог же я сказать «учебник физики за девятый класс» или «Википедия».

– Разные, – уклончиво ответил я. – Не помню всех названий.

– Не помните, – он усмехнулся. – Как удобно. А скажите, Егор Андреевич, вы знаете, что такое электричество?

– Да.

– Что такое магнетизм?

– Да.

– Атомы? Молекулы? Химические элементы?

Я кивнул, понимая, куда он клонит.

– Интересно, – он откинулся на спинку стула. – Потому что эти концепции еще не полностью сформулированы в современной науке. Теория атомов Дальтона только недавно опубликована. Электричество исследуется, но понимание его природы весьма туманно. А вы говорите о них так, словно это азбучные истины.

Проклятье. Я слишком много сказал.

– Я изучал передовые работы, – попытался я выкрутиться.

– Какие именно?

Молчание. Я понял – он загнал меня в угол. Каждый ответ ведет к новым вопросам, каждая уклончивость выдает ложь.

Идея начала формироваться. Медленно, но верно. Дать ему крошки. Намеки. Теории, которые звучат правдоподобно, но не содержат критичной информации. Предстать менее значимым, чем я есть. Не гением, а просто удачливым экспериментатором. Человеком, который случайно нашел несколько работающих решений, но не обладает системным знанием.

– Хорошо, – сказал я наконец. – Спрашивайте. Но с условием. Вы не тронете мою семью.

– Разумное условие, – кивнул он. – Согласен. Если вы будете честны, ваша семья в безопасности.

Он слегка задумался.

– Итак. Источник ваших знаний. Откуда?

– Из… разных мест, – медленно начал я, тщательно подбирая слова. – Я действительно читал много. Трактаты, книги, заметки. Но не только это. Я… видел вещи. Во сне. Озарения. Образы.

– Видели? – он наклонился вперед. – Объясните.

– Иногда, когда я засыпаю, я вижу… картины. Механизмы. Как если бы кто-то показывал мне чертежи. Я просыпаюсь и пытаюсь воспроизвести то, что видел.

Ложь, наполовину правда. В какой-то степени так и было – я вспоминал знания из прошлой жизни, из другого мира.

– Сны, – повторил он задумчиво. – Интересно. И эти сны… они приходят регулярно?

– Нет. Иногда. Без системы.

– А вы можете вызывать их? Контролировать?

– Нет. Они приходят сами.

Он помолчал, обдумывая.

– И что вы видели в этих снах?

– Разное. Механизмы. Химические процессы. Медицинские процедуры. Не всегда понятно, не всегда полностью. Я беру то, что вижу, и пытаюсь адаптировать к реальности.

– Адаптировать, – он кивнул. – Значит, вы сами не понимаете полностью, как всё работает?

– Не всегда, – признал я. – Я знаю, что делать. Но не всегда знаю, почему это работает.

Это была правда. Я помнил технологии из будущего, но не всегда понимал физику и химию на уровне, достаточном для полного объяснения.

– Интересно, – он встал, начал ходить по комнате. – Значит, вы – не гений. Вы утверждаете, что вы – медиум. Проводник знаний, источник которых вам самому неизвестен.

– Можно и так сказать, – согласился я.

Он остановился, посмотрел на меня.

– А если эти сны прекратятся? Что тогда?

– Тогда я останусь с тем, что уже знаю. Ничего нового не будет.

– Значит, вы – ограниченный ресурс, – констатировал он. – Интересно.

Он вернулся за стол, сел.

– Хорошо. Допустим, я верю в ваши сны. Следующий вопрос: можете ли вы поделиться тем, что видели? Записать? Передать?

– Могу попытаться, – осторожно ответил я. – Но не всегда получается. Многое размыто, неполно.

– Попытаетесь, – твердо сказал он. – Вот что мы сделаем. Вы опишете мне всё, что помните из ваших «снов». Все механизмы, все процессы. В обмен я гарантирую вашу безопасность и безопасность вашей семьи.

– А если я откажусь?

– Тогда мои методы станут менее джентльменскими, – холодно ответил он. – Тогда мне придется применить методы, которые мне не нравятся. Но которые я использую, если необходимо.

Угроза повисла в воздухе, тяжелая, осязаемая.

– Пытки? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Не сразу, – спокойно ответил он. – Сначала – давление. У вас есть семья, Егор Андреевич. Жена. Маленький сын. Вы их любите, я полагаю?

Ярость вспыхнула, горячая и слепая.

– Тронете их – убью, – прорычал я, дергая руками. Веревки впились в запястья, но я не чувствовал боли.

– Тише, тише, – он поднял руку успокаивающе. – Никто не говорит о насилии. Просто… напоминание. Что у вас есть слабости. Точки давления. И если вы не готовы сотрудничать добровольно, мы найдем способы убедить вас.

Я тяжело дышал, глядя на него с ненавистью.

– Но, – продолжил он, – я предпочитаю цивилизованные методы. Разумный разговор. Взаимовыгодное сотрудничество. Поэтому давайте попробуем еще раз.

Я молчал, взвешивая. Дать ему часть информации? Или упорствовать?

Решение пришло быстро. Дать часть. Безопасную часть. То, что уже широко известно или скоро станет известно. Удовлетворить его аппетит, но не выдать критичного.

– Хорошо, – согласился я. – Я опишу. Но мне нужны бумага, перо, чернила.

– Будет, – кивнул он. – Но сначала расскажите устно. Что вы видели из медицины?

Я начал рассказывать. Осторожно, дозированно. О принципах антисептики – мытье рук, чистые инструменты. О наркозе – общий принцип, без точных формул. О хирургических техниках – базовые вещи, которые Ричард и так уже знал или мог вывести сам.

Он слушал внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы. Я отвечал, стараясь быть полезным, но не слишком.

Потом он перешел к технике. Спросил о пневматических двигателях. Я объяснил принцип – сжатый воздух, поршень, шатун. Базовая механика, известная еще с античности.

О пьезоэлектрическом эффекте. Я сказал, что некоторые кристаллы генерируют заряд при сжатии. Кварц – один из них. Не объяснял глубже – молекулярную структуру, поляризацию. Просто факт.

Он записывал, кивал.

Час шел за часом. Я говорил, он слушал. Усталость навалилась тяжелым грузом, но я держался.

Наконец он отложил перо.

– Достаточно на сегодня, – сказал он. – Вы были… относительно откровенны. Я ценю это.

– Отпустите меня?

– Еще нет, – покачал он головой. – Мне нужно проверить то, что вы сказали. Убедиться, что это не ложь. Если всё подтвердится – возможно, мы сможем договориться.

Он встал, направился к двери, подошел к ней, постучал.

– Уведите его. В сарай. И не кормить пока. Голод, как вы сами заметили, прочищает мозги.

Дверь распахнулась. Степаныч и Сенька вошли, подхватили меня под руки.

– Постойте, – сказал незнакомец.

Они замерли.

Он подошел ко мне вплотную. От него пахло дорогим одеколоном и… старой бумагой.

– Подумайте вот о чем, Егор Андреевич. Если вы не будете сотрудничать со мной, мне придется искать другие рычаги. Ваша жена… она ведь молода? И ребенок совсем кроха? Будет жаль, если они пострадают из-за вашего упрямства.

Я дернулся, пытаясь вырваться, ударить его головой, плюнуть в лицо. Но руки держали крепко.

– Уведите, – равнодушно бросил он.

Меня выволокли из комнаты, снова накинув мешок на голову. Тьма вернулась. Но теперь в этой тьме была цель.

Я знал, что он не отступит. И я знал, что должен молчать. Потому что если я расскажу правду – о будущем, о том, кто я на самом деле – меня либо сожгут как еретика, либо запрут в клетку как подопытную крысу. А если совру неубедительно – он доберется до моей семьи.

Меня швырнули в сарай. Дверь захлопнулась. Засов лязгнул.

Я остался один в холодной темноте. Но теперь я знал врага. Он умен, осторожен и опасен. И он не русский, несмотря на безупречный язык.

Я выдохнул, чувствуя, как напряжение отпускает. Первый раунд пройден. Я дал им информацию, но не критичную. Выиграл время.

Но что дальше? Сколько я смогу тянуть?

Нужно было бежать. Любой ценой. Пока не поздно.

Глава 3

Дни слились в одну серую, липкую массу. Меня не били. Боль, по его словам, притупляет разум, а ему нужен был мой интеллект, острый и готовый к сотрудничеству. Или, по крайней мере, способный выдавать связные формулы.

Вместо кулаков Сеньки и Степаныча работали тишина, голод и неопределенность. Меня держали в том же сарае, но кормили раз в день – пустой похлебкой и черствым хлебом. Воды давали вдоволь, чтобы не умер от обезвоживания, но этого хватало лишь на то, чтобы поддерживать существование, не более.

Холод был постоянным спутником. По ночам я сворачивался калачиком на соломе, пытаясь сохранить хоть немного тепла. Руки и ноги затекали, затем начинали гореть от восстанавливающегося кровообращения, когда я менял позу. Сон приходил урывками – то проваливался в тяжелое забытье, то просыпался от скрипа половиц за дверью или от собственной дрожи.

Допросы изменились. «Учитель» – так я мысленно окрестил своего похитителя за его манеру говорить – больше не требовал назвать книги или авторов. Он приходил, садился на принесенный для него стул (меня оставляли сидеть на охапке соломы), и начинал долгие, изматывающие беседы о природе вещей.

– Вы говорите, Егор Андреевич, что материя состоит из мельчайших частиц, – мягко произносил он, разглядывая свои ухоженные ногти. – Но как эти частицы держатся вместе? Что за сила их скрепляет? Если вы не можете объяснить природу этой силы, как вы можете утверждать, что знаете, как покрыть серебром другой металл?

Он пытался поймать меня на противоречиях. Пытался заставить меня почувствовать себя ничтожеством, самозванцем, который украл знания у богов и не знает, как ими пользоваться. Каждый вопрос был продуман, каждая пауза рассчитана на то, чтобы я оступился, выдал больше, чем следовало.

Я держался. Отвечал уклончиво, ссылался на «видения» и «интуицию». Повторял ту же историю о снах, о фрагментарных образах, которые приходят сами собой. Говорил, что не всегда понимаю механизмы того, что создаю, что просто следую образам, которые вижу в полудреме.

Но я видел, что он нервничает. Его спокойствие давало трещины.

Однажды, когда он выходил, я заметил, как дернулась его щека. Нервный тик под левым глазом. Едва заметный, но регулярный. Раз в несколько секунд веко вздрагивало, словно под кожей бился невидимый пульс. Он спешил. У него были сроки. И, судя по всему, он не был главным в этой цепочке. Кто-то давил на него сверху, требовал результатов.

Это давало мне слабую надежду. Если он спешит – значит, его терпение не бесконечно. Значит, он может допустить ошибку. Мне нужно было выждать, притвориться сломленным, дать ему почувствовать, что победа близка.

– Хорошо, – сказал я на третий день допросов, когда он в очередной раз спросил про химический состав пороха. – Я расскажу. Но мне нужны бумага и перо. Формулы на словах не передашь.

Он замер, глядя на меня с подозрением.

– Это не уловка?

– Какая уловка? – устало ответил я, опуская голову. – Вы считаете, что я с помощью пера и бумаги смогу сбежать? Не смешите меня. Вы победили. Я готов сотрудничать. Но я не могу держать все формулы в голове – их слишком много. Дайте мне бумагу, и я запишу всё, что помню.

Он долго смотрел на меня, затем медленно кивнул.

– Хорошо. Завтра принесу бумагу. И, Егор Андреевич… не пытайтесь обмануть меня. Если хоть одна формула окажется неверной, наш разговор станет менее приятным.

Он вышел, оставив меня одного.

Я выдохнул. Первый этап сработал. Я дал ему то, что он хотел услышать – капитуляцию. Теперь он ослабит бдительность, поверит, что сломал меня.

Но мне нужно было больше. Мне нужна была возможность.

В тот вечер охрана сменилась. Степаныч, хмурый и молчаливый, куда-то исчез. Вместо него остался Сенька и еще один – молодой парень, которого звали Митькой.

Митька был другим. Если Сенька был тупым исполнителем, которому нравилось чувствовать власть, то Митька выглядел… потерянным. У него были глаза побитой собаки. Он часто вздыхал, курил дешевый табак, от которого першило в горле даже у меня, и смотрел на меня не как на врага, а как на диковинного зверя в клетке, которого ему жалко, но приказ есть приказ.

Я наблюдал за ним весь вечер. Он ежился, когда Сенька грубо шутил про то, что со мной сделают, если я не буду сотрудничать. Видно было, что парень не привык к такому. Не бандит, не наемник. Просто деревенский парень, который согласился на легкий заработок и теперь сидит по уши в дерьме, не понимая, как выбраться.

Я решил, что пора.

– Слышь, Мить, – тихо позвал я, когда Сенька вышел отлить.

Парень вздрогнул, обернулся. Он сидел на перевернутом ведре у двери, вертя в руках нож.

– Чего тебе? – буркнул он, но без злобы. В голосе слышалась скорее настороженность, чем агрессия.

– Дай воды. В горле пересохло.

Он помедлил, потом встал, зачерпнул ковшом воду из бочки и поднес к моим губам. Руки у меня были связаны спереди, но пить самому было неудобно.

Пока я пил, я внимательно смотрел на него. Одежда простая, крестьянская, но сапоги добротные, хоть и стоптанные. Видно, что не бедствует, но и не жирует. Лицо молодое, лет двадцати, с мягкими чертами. Не привык к насилию, этот парень.

– Спасибо, – сказал я, отдышавшись. – Слушай, Мить… А ты сам-то веришь в то, что этот ваш… главный говорит?

– В смысле? – он нахмурился, отходя назад, но не слишком далеко. Любопытство победило осторожность.

– Ну, что я колдун. Что я опасен.

Митька сплюнул на земляной пол.

– Да брешут они все. Какой ты колдун? Обычный барин. Только умный больно. А умных у нас не любят.

– Не любят, – согласился я, делая паузу. – А знаешь, почему он меня здесь держит? Не потому что я умный. А потому что он хочет мои знания продать. И не здесь, в России. А там, за границей.

Митька замер, глядя на меня расширившимися глазами.

– С чего ты взял?

– А ты послушай, как он говорит, – продолжал я тихо, заговорщически. – Акцент слышишь? Иноземец он. Или долго там жил. Ему плевать на Россию. Ему нужны чертежи, формулы. Он выжмет меня, как лимон, и выбросит. А вас… вас уберет как свидетелей.

– Типун тебе на язык! – испуганно прошептал Митька, оглядываясь на дверь. Рука его непроизвольно сжала рукоять ножа крепче.

– Думай, парень. Думай, – настаивал я, видя, что зерно сомнения упало в благодатную почву. – Зачем ему свидетели? Вы видели мое лицо. Вы знаете, где меня держат. Когда он получит то, что хочет, вы станете обузой. Степаныча уже нет, заметил? Куда он делся, как думаешь?

Митька побледнел. Он был молод, неопытен в таких делах. Ему обещали деньги, легкую работу. А теперь он ввязался в похищение дворянина, государственного человека, и начинал понимать, во что влип.

В этот момент дверь скрипнула, и вошел Сенька, застегивая штаны.

– Чего шепчетесь? – подозрительно спросил он, прищурившись.

– Воды просил, – буркнул Митька, возвращаясь на свое ведро. Голос дрожал едва заметно.

Сенька хмыкнул, подошел ко мне и пнул мою ногу носком сапога:

– Пей, пей. Скоро тебе не до воды будет.

– Это почему же? – спросил я, стараясь сохранить спокойствие, хотя сердце забилось чаще.

– Да слышал я, как «француз» с кем-то терся у крыльца, – Сенька осклабился, явно наслаждаясь моим беспокойством. – Говорит, надоело ему возиться. Завтра, говорит, приедут за тобой. Повезут дальше.

– Куда дальше? – сердце пропустило удар.

– А тебе не все равно? – хохотнул Сенька. – На запад. Далеко. Там, говорят, у них лаборатории получше наших сараев. Инструменты всякие…

Он сделал характерный жест, изображая пытку – медленно сжал кулаки, словно что-то выкручивая.

– Сенька, заткнись! – неожиданно резко оборвал его Митька. – Не пугай человека.

– Ишь ты, сердобольный выискался! – хохотнул Сенька, поворачиваясь к нему. – Ты, Митяй, смотри, а то сам вместо него поедешь.

Но шутка не зашла. Митька сидел мрачнее тучи, сжимая рукоять ножа так, что побелели костяшки пальцев.

Я притих, обдумывая услышанное. Завтра. У меня есть только одна ночь. Если меня вывезут из России – всё кончено. Стану безымянным узником в какой-нибудь французской или немецкой крепости, работающим на чужую войну. А может, и просто исчезну, как только выжмут из меня все знания.

Ночью, когда Сенька захрапел, привалившись к стене, я снова позвал Митьку. Он не спал. Сидел, глядя на огонек лучины, задумчиво покусывая нижнюю губу.

– Мить, – прошептал я. – Сенька правду сказал? Про «француза»?

Парень помолчал, потом едва заметно кивнул.

– Слышал я, – прошептал он в ответ, оглядываясь на храпящего Сеньку. – Тот, главный, с кем-то по-немецки лопотал, или по-французски, хрен их разберет. Но слово «Европа» я понял. И про карету говорил. Завтра к вечеру.

Значит, времени почти не осталось. Если меня вывезут – пиши пропало.

– Мить, – я подался вперед, насколько позволяли веревки. Голос мой был тихим, но настойчивым. – Ты понимаешь, что это значит? Это измена. Государственная измена. Похищение дворянина, работающего на корону, и вывоз его за границу. Если вас поймают – каторга. Вечная. А если не поймают… «француз» вас здесь и положит, перед отъездом. Зачем ему свидетели? А потом придет Наполеон и поставит всю Россию на колени. Из-за тебя.

Митька сглотнул. Руки у него дрожали. Он прекрасно понимал логику моих слов – она была проста и страшна.

– А что я могу? – прошептал он с отчаянием, и в голосе его прорвалась настоящая паника. – Сенька – зверь. И у главного пистолеты. А я… я только с ножом.

– Тебе не надо с ними драться, – быстро зашептал я, чувствуя, что вот он, момент. – Мне нужно только одно. Ослабь веревки. Чуть-чуть. Чтобы я мог освободиться, когда начнется суматоха.

– Какая суматоха?

– Я устрою, – заверил я, глядя ему прямо в глаза. – Поверь мне. Я знаю, как сделать так, чтобы они забегали. Мне нужны только свободные руки.

Он колебался. Страх перед «французом» боролся со страхом перед будущим. Я видел эту борьбу на его лице – губы шевелились, брови то сдвигались, то разъезжались.

– Если я выберусь, – добавил я, играя последним козырем, – я замолвлю за тебя слово. Скажу, что ты помогал. Что тебя заставили. Тебя не тронут. Я даю слово дворянина. Слово Воронцова.

Это был мой козырь. В этом времени слово дворянина все еще что-то значило для простого люда.

Митька посмотрел на спящего Сеньку. Послушал его храп – ровный, глубокий. Потом снова на меня. Колебался еще секунд десять, которые показались мне вечностью. Наконец встал. Подошел неслышно, как тень.

– Только тихо, – одними губами произнес он.

Он кивнул, чтоб я протянул руки вперед. Я почувствовал, как холодное лезвие ножа коснулось веревок на запястьях. Не разрезал – это было бы слишком заметно при проверке, – а аккуратно поддел узел, ослабляя натяжение. Работал медленно, осторожно, стараясь не шуметь.

– Хватит? – едва слышно спросил он.

Я попробовал пошевелить руками. Веревки держались, но теперь я чувствовал, что могу вытянуть кисти, если приложить усилие. Зазор появился.

– Хватит, – прошептал я. – Спасибо, Мить. Ты делаешь правильное дело. А теперь иди на место. И, ради бога, не выдай себя.

Он вернулся на ведро, бледный как полотно. Сел, уставился на огонек лучины, но я видел, как дрожат его руки. Парень был напуган до смерти, но сделал выбор.

Утром пришел «француз». Он был одет в дорожный плащ, при шпаге и пистолетах, выглядел собранным и жестким. Нервный тик под глазом стал заметнее – веко дергалось почти постоянно.

– Доброе утро, Егор Андреевич, – сухо произнес он, стряхивая капли дождя с плаща. За окном моросило. – Надеюсь, вы хорошо спали. Потому что день предстоит быть долгим.

– Куда мы едем? – спросил я, стараясь выглядеть покорным, опустив голову.

– В место, где вам будет удобнее работать, – ответил он, обходя меня кругом, словно оценивая товар. – Там у вас будет всё: лаборатория, помощники, материалы. И никаких отвлекающих факторов в виде семьи или патриотизма.

– Европа? – спросил я прямо, поднимая глаза.

Он остановился, слегка улыбнулся уголками губ – улыбка была холодной, как лезвие:

– Вы проницательны. Да. Наш заказчик находится там. И он очень ждет встречи с вами. Император не любит ждать, а вы заставили его проявить терпение.

Император. Бонапарт. Значит, я был прав с самого начала.

– А если я откажусь ехать?

– У вас нет выбора, – просто ответил он, доставая карманные часы и проверяя время. – Карета будет здесь через час. Собирайтесь с мыслями. Рекомендую использовать это время с пользой – подумайте, с чего начнете свою работу на новом месте.

Он повернулся к охранникам:

– Сенька, Митька. Подготовьте его. Чтобы никакой грязи. И проверьте путы. В дороге он должен быть смирным.

Дверь захлопнулась, отрезая меня от серого утра и надменного лица «француза». Щелкнул засов – сухой, окончательный звук, похожий на приговор. Час. У меня был ровно час, прежде чем карета превратится в тюремную камеру на колесах, увозящую меня в Европу.

Я остался сидеть на соломе, привалившись спиной к шершавой бревенчатой стене сарая. Сенька устроился у двери на перевернутом чурбаке, доставая из кармана кусок сала и хлеб. Митька, бледный и дерганый, ходил туда-сюда напротив двери, стараясь не смотреть в мою сторону.

Время пошло. Тик-так. Только часов не было – был лишь стук собственной крови в висках.

Я не стал тратить секунды на панику или самобичевание. Паника – враг. Она съедает разум, превращает человека в животное, которое мечется в клетке. Мне нужна была ясность. Холодная, безжалостная ясность инженера, решающего техническую задачу.

Задача: выбраться из запертого сарая, миновать охрану, скрыться в лесу и добраться до ближайшего населенного пункта, не будучи пойманным.

Исходные данные: я один, связан (хоть и слабо), без оружия, в незнакомой местности, против минимум троих вооруженных мужчин.

Ресурсы: ослабленные веревки на запястьях благодаря Митьке, всё, что есть в этом сарае, память о планировке двора, и отчаянное желание увидеть Машу и Сашку живыми.

Я закрыл глаза, переключая режим. Выключил «жертву», выключил «дворянина», выключил даже «мужа и отца». Остался только инженер, решающий задачу выживания.

Начал с веревок. Я вытянул руки вперед, нащупывая узел пальцами. Пенька была грубой, жесткой, впивалась в кожу. Но зазор был – тот самый, что дал мне Митька. Небольшой, но достаточный.

Я начал медленно выворачивать правую кисть, делая ладонь уже. Большой палец прижал к ладони, остальные пальцы вытянул – классический прием, которому меня когда-то учил Захар.

Тянул. Крутил. Кожа на запястье горела, ободранная грубой пенькой. Чувствовал, как лопаются мелкие сосуды, как течет кровь, делая хватку скользкой. Это было больно. Очень больно. Но боль – это всего лишь сигнал, который я заставил себя игнорировать.

Пока Сенька чавкал салом, я осторожно пошевелил руками, а сам оглядывал пространство. Стена. Бревна. Мох в щелях. Ниже – трухлявая древесина. А еще чуть дальше виднелся согнутый гвоздь.

Медленно, стараясь не шуршать соломой, я начал раскачивать этот кусок металла связанными руками. Вправо. Влево. Движения были микронными. Сенька продолжал жевать, отрезая куски сала ножом – этот звук маскировал тихий скрип металла о дерево.

Железка поддалась. Старый кованый гвоздь, сантиметров десять длиной, ржавый и кривой. Я вытянул его из трухлявого бревна. Зажал в ладони.

Первый инструмент есть.

Я просунул острие гвоздя в узел на запястьях. Это было чертовски неудобно – действовать на ощупь, вывернув кисти. Гвоздь скользил, царапал кожу. Но я нашел нужную петлю. Надавил. Рычаг. Простейшая физика.

Узел, уже ослабленный Митькой, подался. Петля расширилась.

Еще усилие. Я сжал пальцы левой руки, складывая ладонь лодочкой, стараясь сделать её максимально узкой. Потянул. Миллиметр. Еще миллиметр. Веревка чуть-чуть, совсем чуть-чуть ослабла.

Рывок – и правая рука свободна.