Текст книги "Специальность – хирург"
Автор книги: Яков Цивьян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Операция внутрисуставного протезирования сводилась ко вскрытию больного сустава, выделению его суставных концов, их разъединению, вывихиванию измененной болезненным процессом головки бедра в операционную рану, удалению больной головки вместе с шейкой бедра, закреплению ножки протеза в толще бедренной кости, вправлению искусственной головки бедра во впадину таза, подшиванию ранее отделенных мышц к бедру и ушиванию кожной раны. Степень трудности этой операции определялась болезнью, которой страдал больной. При несросшихся переломах шейки бедра все манипуляции обычно несложны. При этом заболевании головка бедра свободна, не сращена с вертлужной впадиной таза и очень легко извлекается. Замена ее осуществляется быстро, на протяжении двадцати пяти – тридцати минут.
Значительно сложнее все это выглядит при болезни Бехтерева. Дело в том, что у пациентов с болезнью Бехтерева разрушаются суставные хрящи, покрывающие концы костей, образующих сустав. Разрушение этих покровных хрящей приводит не только к тому, что движения в суставе становятся болезненными, а их амплитуда уменьшается, но и к тому, что расположенная под ним губчатая кость обнажается и начинает контактировать с губчатой костью другого, – противолежащего суставного конца. Лишенные изоляции суставным хрящом обнаженные суставные концы в конечном итоге срастаются костной мозолью и перестают двигаться относительно друг друга. Наступает неподвижность сустава – анкилоз.
Следовательно, при внутрисуставном протезировании у пациентов, страдающих болезнью Бехтерева, после обнажения места бывшего сустава возникает необходимость в разъединении сросшихся суставных концов костей, образующих сустав, – в отделении головки бедра, приросшей к вертлужной впадине таза. Это сводится к рассечению костной ткани между головкой и вертлужной впадиной широким сферическим долотом, имеющимся в специальном наборе инструментов, разработанных мною для операции внутрисуставного протезирования тазобедренного сустава. Второй особенностью является необходимость формирования вертлужной впадины, разрушенной болезненным процессом.
Все было готово к тому, чтобы осуществить операцию внутрисуставного протезирования в клинике. Создан набор хирургических инструментов. Самым тщательнейшим образом отработана техника операции в анатомическом театре, изготовлены протезы различных размеров. Внутренне я тоже был готов к предстоящему…
* * *
Мой выбор пал на Гену П. Ему было тогда всего двадцать шесть лет, но он уже был инвалидом первой группы. Такой человек не может даже обслужить себя в быту. Это очень тяжелая инвалидность.
А началось все с ангины. Переходящие боли в правом тазобедренном суставе. Затем все прошло. А затем более сильная атака болезни, множество других атак, каждая из которых оставляла все более тяжелые следы. Неподвижность нижнего отдела позвоночника. Неподвижность и боли… Боли и последующая неподвижность всего позвоночника. Боли в тазобедренных суставах. Затем боли в коленных суставах… Ограничение подвижности в крупных суставах ног. Полная неподвижность в обоих корневых суставах ног. Трости… Костыли… Бесконечные посещения лечебниц… Надежды… Отчаяние и опять надежды… Бесконечные лекарства… Курорты… Физиолечебницы с их сложной аппаратурой… Опять надежды… И тяжелейший финал. Бесперспективность… Безнадежность… Полная зависимость от помощи других, даже в бытовых мелочах.
Гена с трудом передвигался на двух костылях. К счастью для него, болезнь пощадила его коленные суставы. Неподвижность позвоночника, тазобедренных суставов привела к тому, что он не мог сидеть, долго стоять. Он мог только лежать… И это в двадцать шесть лет.
Я сделал Гене операцию внутрисуставного протезирования вначале на правом тазобедренном суставе. Это была моя первая операция при болезни Бехтерева. Теоретически я был готов к ней, и все же действительность превзошла все мои ожидания.
Неподвижный, замурованный болезнью сустав, потерявший все совершенство и гармонию, свойственные нормальному здоровому суставу. Плотные, утолщенные, кажущиеся безжизненными поверхностные слои кости, сероватой, необычной. А под этой серой плотной костью – озера костного жира. Все это следы длительной неподвижности, бездеятельности сустава. Мышцы, хрупкие, пропитанные жиром. Те самые мышцы, которые производят любое движение в нашем теле – осознанное или неосознанное. Они настолько изменены болезненным процессом и бездеятельностью, что ломаются от малейшего прикосновения…
Я удалил головку и шейку бедра. Тщательнейшим образом иссек капсулу сустава, во-первых, для того, чтобы вместе с ней удалить все нервные окончания и тем самым облегчить процесс восстановления движений в искусственном суставе, избавив Гену от болезненных восприятий, а во-вторых, для того, чтобы предотвратить распространение по этой капсуле молодой костной ткани, которая может превратить капсулу в костную скорлупу, мешающую движениям пластмассовой головки. Сформировал новую вертлужную впадину. Ее поверхность тщательно затер пчелиным воском для того, чтобы скольжение головки в ней было более легким. Электроножом обжег края сформированной впадины, чтобы не образовывалась молодая костная ткань, которая может извратить сферическую форму впадины и тем самым нарушить движения во вновь образованном суставе. После закрепления ножки протеза на бедре и вправления головки – искусственной головки – в вертлужную впадину ушил и наложил гипсовую повязку на всю ногу.
Гена перенес операцию хорошо. С нетерпением я ждал двадцать первого дня с момента операции, чтобы снять повязку и начать движения во вновь образованном суставе.
Тревожными были эти три недели. Наконец, наступил долгожданный день. Была снята повязка и швы. Нога выглядела нормально. Кроме послеоперационного рубца, она внешне ничем не отличалась от другой ноги. С большим трудом я подавил в себе обуревавшее меня желание воспроизвести полный объем движений и ограничился только тем, что позволил сделать минимальные качательные движения в новом суставе…
В последующие дни я почти не отходил от Гены. Меня буквально тянуло к нему. Мне казалось, что в мое отсутствие может случиться что-то непредвиденное, страшное. Каждый день несколько наращивалась амплитуда движений в новом суставе. Эти движения были болезненными. Мышцы отвыкли сокращаться, отвыкли от свойственной им деятельности. Отвыкли от движений окружающие сустав другие анатомические образования и, в первую очередь, крупные кровеносные сосуды и нервы. По этим причинам наращивать движения в суставе следовало очень осторожно, дозированно, бережно.
При движениях сустав поскрипывал. Это было расценено как отсутствие «смазки» внутри сустава – ведь он не имел синовиальной оболочки, внутренней оболочки капсулы сустава, которая в нормальном суставе вырабатывает смазку – синовиальную жидкость. Как восполнить это? Чем заменить естественную смазку нормального сустава? Решил сделать искусственную смазку. Мой выбор остановился на персиковом масле, предварительно простерилизованном и смешанном с новокаином. Двадцать миллилитров такого масла и было введено Гене в новый сустав. Движения в суставе стали более плавными, исчез скрип, а от примеси новокаина почти полностью исчезли боли. Восстановление движений в суставе пошло быстрее, увереннее…
Через шесть недель с момента операции стали появляться уже и активные движения в суставе – за счет напряжения его собственных мышц, а к концу третьего месяца движения восстановились в достаточном объеме. Гена мог сгибать ногу до прямого угла – это уже давало ему возможность сидеть на стуле, если бы не вторая, неподвижная в тазобедренном суставе нога. Радовали не только возраставшие в объеме движения в новом суставе, но и крепнущие мышцы бедра, что вселяло надежду на последующую полноценную работу ноги.
Через четыре месяца я сделал операцию внутрисуставного протезирования на втором суставе. И с этой операцией Гена справился хорошо. И во втором суставе движения восстановились достаточно полно.
Через восемь месяцев, с момента первой операции на правом тазобедренном суставе, Гена сам ушел домой…
И вот с тех пор прошло более двадцати лет. Я пристально следил за Гениной жизнью. Сначала он выходил на улицу на костылях. Вот он первый раз опять попал в кинотеатр и просидел (просидел в кресле!) целый сеанс!!! Это поймет и оценит только тот, кто в молодости в течение десяти лет не мог посещать кинотеатра из-за того, что не мог сидеть! Не мог делать того, что обычные здоровые люди делают ежеминутно, не задумываясь над этим. Потом оставил один костыль и стал ходить с помощью трости и другого костыля. Вот, наконец, он бросил костыли, которые столько лет были постоянными его спутниками.
В 1975 году я был приглашен в Харьков на шестой Всеукраинский съезд ортопедов-травматологов Украины. Эмблемой своего съезда украинские коллеги избрали изображение торжествующего выздоровевшего молодого человека, ломающего костыль из-за ненадобности. В зале, над столом президиума, висело большое панно с изображением этой эмблемы. А я, увидев его, вспомнил Гену, когда более двадцати лет тому назад он у меня в кабинете оставил свой костыль и ушел без него…
Гена поступил в институт, окончил его и работает. Он инженер-экономист. Женился. У него родилась дочь. Изредка я бываю у них дома. И каждый раз, конечно, смотрю на его ноги… Вижу, как уверенно он ходит, и радуюсь за него…
Вторым моим пациентом с болезнью Бехтерева был Николай В., о котором я упоминал ранее. Его исходное состояние было более тяжелым – помимо тазобедренных, болезнь сковала и коленные суставы. Он не мог не только вставать с постели, но даже и повернуться без посторонней помощи.
Я оперировал его вначале на одном суставе, а затем, через определенный промежуток времени, на другом. После первой операции я подметил, что Николай стал хорошо – почти полностью – открывать рот. Я не мог найти объяснения этому. Потом, накопив опыт и количество наблюдений, я подметил, что совершенно закономерно увеличивается объем движений в суставах, в которых эти движения были ограничены, но в какой-то степени сохранены, после операции на другом неподвижном суставе. Позже французские ортопеды описали подобное же наблюдение. Видимо, этот эффект «развязывания» движений в таких суставах с ограниченной подвижностью зависел от общего воздействия на организм больного, связанного с оперативным вмешательством, неизбежным кровоизлиянием в ткани, наподобие того, как действует введение экстракта алоэ и других веществ, вызывающих общелечебный эффект.
Коля получил возможность передвигаться с помощью костылей, сидеть, самостоятельно вставать с постели, поворачиваться. Обычные вещи для нормального, здорового человека. Но как же они сложны для человека, которого искалечила болезнь! Он не выздоровел полностью, но жизнь его стала хоть немного легче.
Потом было еще много таких же сложных, трудных и тяжких пациентов. Я старался, как мог, облегчить их тяжкую участь, облегчить их существование, облегчить их жизнь. Многие из них до сих пор помнят меня, пишут мне, рассказывают о событиях своей жизни. И это мне очень дорого.
Я оперировал пациентов, страдающих не только болезнью Бехтерева. Оперировал больных и с различными заболеваниями суставов, в том числе и так называемыми артрозами – дегенеративными поражениями суставов.
Мне вспоминается Толя Б., двадцати с небольшим лет. У него после вывиха развился артроз тазобедренного сустава. Толя страдал от болей, движения в суставе почти полностью отсутствовали. Я настоятельно предлагал Анатолию «замкнуть» сустав, то есть оперативным путем сделать его совершенно неподвижным, что устранит боли и сделает ногу опорной, выносливой. Эту так называемую операцию артродеза мы производим у молодых людей, у которых все остальные суставы ног здоровы и профессия которых не требует обязательного сохранения подвижности в больном суставе. Эта операция особенно благоприятна для людей, занимающихся физическим трудом. Но Толя был непреклонен. Он и слушать не хотел о замыкании сустава. Он настаивал на «искусственной головке».
Я стремился разубедить Анатолия, потому что считал, да и сейчас считаю, что искусственный полусустав или целый сустав у людей молодых следует делать только тогда, когда ничто другое им не помогает, например, у пациентов с болезнью Бехтерева. Здесь выхода нет. А там, где можно у молодого пациента заменить эту операцию другой, лучше ее не делать. Как бы совершенна ни была операция внутрисуставного протезирования, но все же живая костная ткань и мертвое вещество искусственной головки не очень-то «дружат» между собой и рано или поздно может возникнуть между ними конфликт, чреватый нарушением восстановленной функции сустава. Слишком активная жизнь молодого человека, избыточные нагрузки на искусственную головку могут привести к усталостному перелому ножки протеза или головки его.
Но все-таки мне пришлось уступить Анатолию, и я прооперировал его, заменив его больную, измененную дегенеративным процессом, головку бедра акриловой.
Движения в суставе у него восстановились очень быстро и в полном объеме. Исчезли боли. Он хорошо пользовался ногой и совсем не хромал. Зная, что я готовлю фильм о результатах лечения пациентов, подвергшихся внутрисуставному протезированию, он настоял быть непременным участником его. И во время съемки старался вовсю. Он приседал на корточки. Вставал. Опять приседал. Разводил ноги в стороны. Ходил. Прыгал. Бегал. Он старался продемонстрировать наглядно, насколько хорошо восстановилась его нога. Действительно, она не отличалась от второй, здоровой ноги.
А потом Анатолий исчез с моего горизонта…
И встретились мы с ним через пятнадцать лет.
…Я узнал его сразу. Он рассказал мне, что на протяжении этих пятнадцати лет не знал никаких забот со своей ногой, забыл, что она когда-то у него болела, прекрасно пользовался ею, работал, танцевал, а при случае и плясал вприсядку. Но вот несколько дней тому назад во время пляски он почувствовал внезапную боль в суставе оперированной ноги, боль, как при переломе, – острую, пронизывающую. Сразу же «потерялись» движения в суставе. Он не смог наступить на ногу.
Я осмотрел ногу Анатолия и направил его в рентгеновский кабинет. Мои предположения подтвердились. Сломалась ножка протеза – наступил ее усталостный перелом, перелом металлической ножки от перегрузок.
Рассказал Анатолию, что сломанный протез следует удалить и все же «замкнуть» сустав. Анатолий опять категорически воспротивился этому и потребовал замены протеза на целый.
– Ну, а если вы еще раз сломаете и этот, что тогда делать? – спросил я его. Не сомневаясь ни минуты, он ответил, что тогда еще раз сделаем операцию и заменим сломанный протез на новый – третий по счету.
Я заменил сломанный протез у Анатолия на новый, целый.
Вот уже семь лет Анатолий не появляется. Хочу надеяться, что все благополучно.
Эксперимент был завершен. Со своими наблюдениями я впервые выступил на Всероссийской научной конференции ортопедов-травматологов в Ленинграде в мае тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
Я беспокоился за свой доклад, за то, как его встретят, так как знал, что к внутрисуставному протезированию среди «сильных мира сего» отношение отрицательное. Правда, тогда у нас в стране никто серьезно разработкой метода не занимался. Я надеялся, что своим материалом сумею доказать целесообразность этой операции для тех пациентов, у которых ничто другое эффекта не дает. Я надеялся на справедливую, объективную, деловую критику.
Наконец, открылась конференция. Повторяю, что впервые присутствовал на подобном форуме. Все меня восхищало, волновало, интересовало, все казалось значительным, необычным, торжественным. И люди. И сама обстановка. И помещение института, где работал сам Роман Романович Вреден, один из основоположников отечественной ортопедии.
Заседание открывает блестящий генерал от медицины – эрудит и умница Семен Семенович Гирголав, один из признанных военных, да, пожалуй, и гражданских травматологов. В президиуме конференции Михаил Исаакович Куслик, Тимофей Сергеевич Зацепин, Владимир Григорьевич Вайнштейн, Федор Родионович Богданов и другие представители старшего поколения отечественных ортопедов, чьи имена ассоциируются у меня с классикой моей специальности, так как ранее, чем увидеть их воочию, я многократно встречал эти имена в книгах, статьях, журналах…
Вот называют мое имя…
Я выхожу на трибуну. Обращаюсь к залу. И удивительное спокойствие нисходит на меня. Я совершенно спокоен. Исчезло волнение. Нет никакого напряжения. Голова совершенно ясная. В ней четко выстроились фразы, которые я должен произнести. А дальше все просто. Речь моя спокойна и логична. Это я четко понимаю. Контролирую свои мысли, свои движения. Показываю слайды, на которых проходят один за другим мои пациенты. Вот Гена… Вот Николай В. …Вот Толя Б. …Для меня это не просто картинки. Для меня это люди, с которыми пережито так много, что они стали родными, близкими… Это люди, судьба которых мне далеко не безразлична… Ведь про каждого из них я мог бы рассказывать бесконечно долго и не казенно – так было, так стало, – а детально не только об их физическом состоянии, о болях, о подвижности в суставах до и после операции, как это я сейчас делаю, но и об их стремлениях, душевных переживаниях, надеждах и мечтах, об их мужестве, о пережитом ими…
Очень хочется говорить об этом. Но не имею права. Язык мой должен быть бесстрастным и академичным, сухим и объективным. Только факты… Одни факты безо всякой эмоциональной окраски. Эмоциям здесь не место. А так хочется поведать собравшимся о сильной воле Николая В.! Какое мужество он проявил в ответственнейшие недели послеоперационного периода! С каким мужеством он, сжав зубы, «разрабатывал» свои новые суставы, закусив губы от боли! Да разве он один? А другие?
Вот произнесена последняя фраза. Уложился точно в отведенные для доклада минуты.
Зал молчит. Я все время чувствовал, что хорошо слушали меня… А вот что будет, когда зал заговорит? И заговорит ли он?
Заседание продолжается. Сижу на своем месте. На трибуне следующий докладчик…
Объявлен перерыв. Мои спутники поздравляют меня с хорошо сделанным докладом… Поздравляют и посторонние.
После перерыва заседание будет продолжено: ответы на вопросы и обсуждение докладов – самое важное для меня. Как воспримут то, чему я отдал столько труда, времени и сил?
И началось.
Было задано несколько малозначащих вопросов докладчикам, в том числе два вопроса мне. А потом начались выступления в прениях.
Из пятнадцати сделанных на этом заседании докладов практически обсуждался только мой. По нему выступили шестнадцать человек, и каких! И каждый с критикой! И каждый с острым словом! Вот Лазарь Ильич Шулутко, в последующем мой большой друг, к которому я питал и питаю чувство большого уважения и дружбы, со свойственным ему юмором, широкой и благожелательной улыбкой рекомендует мне не зашивать рану, а вшить в ее края замок-молнию на тот случай, когда протезы будут ломаться. Тогда будет все просто: раскрыл молнию, вытащил сломанный протез головки бедра и заменил его новым. А замок опять закрыл! Зал бурно реагирует смехом. Зал веселится. А мне не до веселья. Я готов принять деловую критику. Но зачем же так!
Последним выступил Михаил Исаакович Куслик. Спокойно и деловито разобрал мой доклад. Он заключил, что не следует отделываться шутками об услышанном. Надо взвесить. Проследить. Посмотреть, что получится в отдаленные сроки. Видимо, строгие показания позволят отобрать тех пациентов, которые получат пользу от предлагаемого докладчиком метода. Так он закончил.
Его слова были каплей бальзама, которая попала на мое израненное предыдущими выступлениями сердце…
И еще Иван Леонтьевич Крупко, тогда полковник медицинской службы, позже медицинский генерал, пригласил меня к себе в клинику рассказать о внутрисуставном протезировании.
Исполнилось двадцать лет после описанного мною. Почти каждый год бываю в этом зале, а забыть первого своего выступления, вернее реакции на него, не могу.
Теперь бы я отнесся к такой критике по-иному. Считал бы, что мой доклад получил блестящую оценку. Ведь людям, даже ведущим специалистам, сказать было нечего. Не было ни опыта, ни знаний, за исключением литературных, в этой области. Вот и свели все к шутке. А тогда? Тогда я был убит неудачей…
Случившееся заставило еще раз строго и трезво оглядеться… Основным выводом, который я сделал для себя, было убеждение в том, что, несомненно, внутрисуставное протезирование – нужный и полезный метод лечения некоторых болезней тазобедренного сустава, что его следует еще более активно разрабатывать и внедрять в клинику. Однако требуются строгие, продуманные и обоснованные показания, чтобы доказать полезность и целесообразность этого метода. Я хорошо понял, что смогу доказать полезность и целесообразность внутрисуставного протезирования тазобедренного сустава только тогда, когда докажу его эффективность для больных, которым все другие существующие методы лечения пользы не принесли.
И клиника стала заполняться тяжелейшими больными. В основном, это были молодые люди.
До сих пор перед моими глазами стоят Павлик К. и Лиля М., у которых из всех суставов туловища движения сохранились только в локтевых да, частично, в пальцах кисти. Они страдали анкилозирующим полиартритом с детских лет. Маленькие, тщедушные, внешне не соответствующие своему возрасту и кажущиеся подростками, они беспомощно лежали на постели с неподвижными, искривленными болезнью ногами и руками. Прежде чем вернуть подвижность их давно замершим тазобедренным суставам, требовалось до десятка других операций на других отделах рук и ног.
В июне 1977 года Павлик К. сообщил мне, что у него все благополучно, что он свободно передвигается, много ходит, что у него хорошая семья, дети. Это через двадцать с лишним лет после операции.
Внезапно заболела старшая сестра клиники Ольга Васильевна Озерова. Всегда энергичная, подвижная, не знающая покоя, она твердо «правила» в клинике, отлично выполняла свои обязанности. Авторитет ее был общепризнанным и бесспорным… И вдруг Ольга Васильевна стала жаловаться на боли в правом бедре. Вначале она не придавала им значения. Но боли становились сильнее. Сделали рентгеновский снимок и обнаружили большую опухоль в толще бедренной кости. Опухоль относилась к числу так называемых энхондром – хрящевых опухолей, располагающихся в толще кости. Первично доброкачественные, эти опухоли в определенном проценте случаев могут превращаться в злокачественные, поэтому подлежат обязательному удалению.
У Ольги Васильевны опухоль, разрастаясь в толще бедренной кости, разрушила значительную часть костной ткани. Постоянные боли, невозможность пользоваться ногой и обнаруженная опухоль требовали решительного оперативного вмешательства. Решая вопрос о характере предстоящей операции, профессор Шнейдер высказался в пользу удаления верхней трети бедренной кости вместе с головкой и шейкой бедра. Решено было заменить удаляемую часть пораженной опухолевым процессом кости акриловым протезом.
Мы с Алексеем Николаевичем Сурановым занялись изготовлением такого протеза. Его размеры и форма были уточнены по рентгеновскому снимку с учетом проекционного увеличения изображения на нем. Была отлита специальная пресс-форма и изготовлены два экземпляра акрилового протеза на ножке из нержавеющей стали, которые своим внешним видом и размерами соответствовали отделу бедренной кости, подлежащему удалению.
Оперировал Ольгу Васильевну Симон Леонтьевич. Я участвовал в операции в качестве первого ассистента…
Вот уже двадцать лет оперированная правая нога Ольги Васильевны является опорной, ведущей ногой, так как вторая – левая нога поражена трофической язвой – хронической незаживающей раной. Ольга Васильевна ведет домашнее хозяйство. Она воспитала внука, доведя его до института. Она удовлетворительно передвигается без посторонней помощи…
Экспериментальные исследования были завершены. Накопилось достаточное количество клинических наблюдений. Можно было приступать к некоторым обобщениям и выводам. Работа в клинике занимала все мое время. Писал ночами. Мало спал. Дело дошло до того, что я перестал чувствовать разницу между ночью и днем. На основании проделанной работы я писал монографию – первую у нас в стране по внутрисуставному протезированию тазобедренного сустава. Свои наблюдения и исследования оформлял и в виде докторской диссертации.
И повседневная работа в клинике. Пациенты. Операции. Текущие дела. А дома письменный стол. Две рукописи. Специальная литература. Художественная литература.
Несомненно, что держался я нервным перевозбуждением, которое давало мне силы для всего этого. И когда сил уже не было и нужен был какой-то перерыв, разрядка, я приходил к Вениамину Захаровичу Котляру. Это могло быть вечером, в полночь или глубокой ночью.
Наша дружба была, как говорил М. Светлов, «понятием круглосуточным». Добрым словом, шуткой, а то и просто молчанием он помогал мне прийти в себя, отдохнуть.
К началу 1958 года я сдал рукопись монографии в издательство. К середине этого же года на 1500 страницах машинописи был закончен черновой вариант докторской диссертации. Я отвез его в Москву своему научному консультанту, академику Николаю Николаевичу Приорову.
По возвращении домой решил немного передохнуть от слишком интенсивной работы последних лет… И потерялся. Не знал, куда девать свое время. Мне не хватало прежнего напряжения. Тосковал по законченным рукописям, по исследованиям, по нехватке времени. Его вдруг оказалось слишком много.
Выручили книги. Запоем читал абсолютно все, что попадало под руки.
Прошли первые недели. И опять стало не хватать времени. Пришла типографская корректура, началась работа с редактором, художником. Стал еще раз перепроверять рукопись своей докторской… И повседневная работа…
А тут меня вызвал директор института и предложил принять руководство клиникой. Мои просьбы подождать немного, дать возможность хотя бы завершить докторскую и представить ее к защите не были приняты во внимание. Приказом «впредь до избрания по конкурсу» я был назначен руководителем клиники ортопедии и травматологии.
Так я пришел к руководству клиникой, той самой клиникой, в которую немногим более десяти лет тому назад пришел молодым, начинающим врачом. Было мне тогда тридцать семь лет.
В 1959 году, когда диссертация была оформлена, я позвонил в Томск своему первому оппоненту при защите кандидатской диссертации – профессору Венгеровскому. Представившись ему, спросил, помнит ли он меня и не согласится ли быть первым оппонентом моей докторской диссертации? Он ответил, что «отлично помнит шейку бедра» и с удовольствием будет оппонировать мне. Его ответ решил все. Утром я улетел в Томск.
Вернувшись домой, я стал готовиться к предстоящей защите. Меня очень заботило, как в течение отпущенных для защиты двадцати минут смогу изложить весь тот большой экспериментальный и клинический материал, которым располагал. Дело еще осложнялось тем, что в общем-то довольно специальный, специфический вопрос я должен был излагать перед Советом, в составе которого было много людей, далеких от этого вопроса.
Было решено попытаться снять небольшой пятнадцатиминутный кинофильм, в котором можно было бы наглядно отобразить все то, что было сделано. Не рассказать, а показать! Не зря же народная мудрость гласит, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Такой фильм помог отснять заведующий фотолабораторией Василий Романович Качанов. Этот фильм и до сих пор хранится у меня. Когда я читаю студентам патологию тазобедренного сустава, то демонстрирую этот фильм. И всегда невольно вспоминаю те времена. И людей, окружавших меня в те, теперь далекие годы! К этому времени под моим руководством уже выполнялись три кандидатские диссертации.
Самым первым моим диссертантом был Юрий Михайлович Прохоров. Он работал ординатором в отделении городской больницы, которым руководил доктор Котляр. Вениамин Захарович привел его ко мне и настоял на том, чтобы я руководил его работой. Работа Юрия Михайловича была посвящена оперативному лечению так называемых вертельных переломов бедра – переломов бедренной кости в области верхнего конца бедра – разновидности переломов шейки бедра, встречающихся у очень старых людей. Он успешно работал и проявил достаточную смекалку и хорошую выдумку. Предложил гвоздь своей конструкции. Он успешно лечил этих трудных пациентов. Сейчас Прохоров – доцент кафедры факультетской хирургии нашего института.
Вторым моим диссертантом к тому времени стал Эдвард Александрович Рамих. О нем я скажу несколько позже. Я хочу лишь подчеркнуть, что диссертация Рамиха была знаменательна тем, что явилась первой в большой серии работ, посвященных патологии позвоночника, которой я посвятил себя.
Третьим моим диссертантом была Вера Ивановна Летина. Я предложил ей заняться костной пластикой на задних отделах позвоночника. Она провела очень интересную по тем временам работу, сочетавшую в себе исследования на животных и наблюдения в клинике, успешно защитила ее и стала кандидатом наук. До сих пор она является моим помощником. Позднее В. И. Летина соберет уникальный материал по сколиотической болезни и оформит его в качестве докторской диссертации.
В начале апреля я был вызван на защиту диссертации. Впервые в истории Томска защита докторской диссертации строилась на показе кинофильма. Кинолента помогла мне доходчиво показать сделанное мной, показать хоть какой-то выход для тяжелейших пациентов, с которыми практически имеют дело врачи всех специальностей.
Вопросов не было.
Выступили оппоненты.
А затем тайное голосование. Решающие минуты. Итог многолетней работы. Признание или непризнание моей научной состоятельности, научной зрелости. Минуты крайнего напряжения!
Все голосовали «за». Мне была присуждена ученая степень доктора медицинских наук.
Через несколько месяцев Высшая Аттестационная Комиссия утвердила меня в ученом звании доктора медицинских наук. Спустя полтора года мне было присвоено звание профессора.
Тем самым я формально достиг той высшей ступени, которая давала право на руководство клиникой, право самостоятельного творчества, право избрать самостоятельное направление в науке…
Таким направлением стали болезни и повреждения позвоночника. С увлечением я работал в области патологии позвоночника. Вокруг этой проблемы удалось сплотить весь коллектив клиники. Круг работ по патологии позвоночника расширялся…
