Текст книги "Специальность – хирург"
Автор книги: Яков Цивьян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Я нашел место ранения: это была щель шириной менее одного миллиметра и длиной в четыре-шесть миллиметров. Такие осложнения случались и у других оперированных мною пациентов, и всегда они заканчивались благополучно, без каких-либо последствий. И в этот раз я поступил, как обычно. Тончайшими атравматичными – не повреждающими ткани, через которые они проводятся, – иглами я наложил четыре шва, которыми и свел края щелевидного дефекта в твердой мозговой оболочке. Для большей уверенности в надежности и состоятельности швов, для придания им большей герметичности, поверх них уложил кусочек мышцы – мышечный пластырь, который прикрыл область бывшего дефекта. Спинномозговая жидкость перестала подтекать. Шов казался надежным и прочным, «инцидент» – исчерпанным. Я благополучно завершил вмешательство. Кириллов перенес операцию спокойно, «без особенностей».
В послеоперационном периоде тоже все было хорошо. Не возникло каких-либо беспокойств за состояние больного. Не возникло и осложнений. Так мне казалось…
На десятые сутки были сняты швы и наложен большой гипсовый корсет. Как обычно. Как у всех пациентов, оперируемых мною по поводу бехтеревского горба. И эту процедуру Кириллов перенес хорошо. А вот назавтра, когда он сделал попытку встать на ноги, из-под нижнего края корсета потекла светлая, прозрачная жидкость, чуть окрашенная кровью. Когда мне сообщили об этом, я понял, что случилось: видимо, ранение твердой мозговой оболочки на сей раз не прошло бесследно. Видимо, из небольшой щели в оболочках спинного мозга все время капля за каплей подтекала спинномозговая жидкость и скапливалась в глубоких отделах раны. И скопилось ее много. И вот когда пациент встал на ноги, то под воздействием тяжести и давления эта скопившаяся в ране жидкость вытекла через разошедшиеся края раны. Так мне представилось случившееся в первый момент, когда я услышал об этом. Правда, могло быть и иначе. Эта жидкость могла скопиться в ране до ушивания дефекта в оболочках спинного мозга и утаилась от моих глаз при зашивании раны в мышечных щелях. В силу каких-то причин она не всосалась тканями раны и вот теперь вышла наружу. И, наконец, это могло оказаться скопившейся в ране тканевой жидкостью, которая вышла наружу. Три вероятные возможности, которыми можно объяснить возникшее осложнение!
Где же истина?
В зависимости от случившегося, я должен принять решение, как действовать: если это продолжающая истекать через дефект в оболочках мозга спинномозговая жидкость, то я должен повторно вмешаться и попытаться еще раз герметизировать оболочки спинного мозга. Если это остаточная спинномозговая жидкость или скопившаяся тканевая жидкость, то не следует торопиться раскрывать рану. Можно наблюдать. Можно обойтись контрольными перевязками. Я должен решить это в ближайшее время. Если это продолжающая истекать через дефект в оболочках мозга спинномозговая жидкость и я протяну с вмешательством, то довольно быстро сформируется так называемый ликворный свищ, который очень трудно устранить даже повторными операциями. Ликворным он назван от слова «ликвор» – так по латыни называется спинномозговая жидкость. В этом случае следует как можно скорее раскрыть и ревизовать послеоперационную рану. А что значит раскрыть такую послеоперационную рану? Это, пожалуй, потруднее, чем сама операция. Это для меня. А для пациента? Это повторная колоссальная нагрузка, более тяжелая, чем первая операция, потому что она придется на ослабленный операцией организм. По этой причине без показаний, без уверенности в настоятельной необходимости не следует раскрывать рану.
Все это мелькает в моей голове, пока я иду в палату.
Мы, хирурги, вообще не любим, страшно не любим вмешиваться повторно – «раскрывать» рану. Помимо чисто эстетических и моральных соображений, помимо технических трудностей, повторное вмешательство всегда чревато последствиями. В ране может развиться гнойная инфекция. И вовсе не потому, что нарушается асептика. Нет. Просто ткани, травмированные операцией, на какое-то время теряют устойчивость к вредным воздействиям, в том числе и к микробам. Пониженная жизнедеятельность травмированных тканей раны, скопление в ней тканевой жидкости и остатков излившейся в процессе операции крови создают условия для развития инфекции. Это во-первых. Во-вторых – повторное вмешательство ухудшает заживление раны. В-третьих – наносит пациенту дополнительную травму. В-четвертых… Да разве дело в количестве этих «во-первых», «во-вторых», «в-третьих»?! Дело в том, что повторное вмешательство – это плохо. Его следует производить только при чрезвычайной надобности. А вот поди угадай, когда она есть, эта чрезвычайная надобность!
Кириллова очень взволновало случившееся. Это я сразу заметил, придя в палату. Больной был бледен, покрыт капельками пота. Я, как мог, успокоил его. По его реакции я понял, что он не полностью мне доверяет.
При осмотре выяснилось, что из-под нижнего края корсета частой каплей истекает чуть розоватая прозрачная жидкость. Когда был разрезан гипсовый корсет и удалены слои марли, обнажилась послеоперационная рана. Она была обычной: линия разреза с наложенными и завязанными хирургическим узлом частыми тонкими нитяными швами. Все как обычно. Ни припухлости. Ни покраснения. Ни отека тканей. Вот только в нижнем отделе раны между швами нет-нет да и появится капелька светлой розоватой прозрачной жидкости. Появится. Скатится вниз. И все. А за ней следующая. И еще одна. И другая. И третья…
Тщательнейшим образом я обработал кожу в области послеоперационной раны – сделал туалет раны. Так мы называем эту процедуру. И закрыл область послеоперационного разреза стерильными марлевыми компрессами, а поверх этих марлевых салфеток уложил ватно-марлевую повязку. Целость корсета восстановили гипсовыми бинтами…
Я решил подождать… Решил подождать, несмотря на то, что был уверен в случившемся. Надеялся на чудо? Нет. Что чудес в нашей работе не бывает, я уже давно и хорошо усвоил. Почему же я решил ждать? Надеялся на самопроизвольное закрытие дефекта в оболочках мозга и прекращение ликворреи – истечения спинномозговой жидкости. Надеялся без реальной надежды на успех. Из литературы я знал, что те немногие хирурги, которые сталкивались с подобными осложнениями, отмечали упорное их течение. Эти осложнения часто не поддавались даже наиболее энергичному лечению – оперативному, и после повторных операций вновь продолжалось истечение жидкости, что в конечном итоге приводило к воспалению спинномозговых оболочек – менингиту и гибели пациентов. И все же повторная операция представлялась для Кириллова настолько сложной и трудной, что я решил подождать.
Вот прошли первые сутки. Повязка была сухой. Вторые сутки. Повязка продолжала оставаться сухой. И на третьи. И на четвертые… И на восьмые. А на девятые она вновь обильно промокла светлой жидкостью. Больше ждать было нельзя, нужно было принимать меры.
Следовало попытаться повторным вмешательством герметизировать оболочечный мешок, окружающий спинной мозг.
С нелегкой душой я решился на это. Пациента доставили в операционную. Ни я не сказал ему перед этим ни слова, ни он не спросил меня ни о чем.
Вот опять его тело распростерто на операционном столе. Кожные покровы вокруг раны обработаны настойкой йода. Операционное поле обложено стерильным бельем. Разведены края раны, которые еще не успели срастись достаточно прочным рубцом. Ткани белесоваты, обескровлены, как будто они тщательно промыты проточной водой. Так оно и есть. Действительно, они «промывались» спинномозговой жидкостью, столь длительно истекавшей из поврежденных оболочек мозга. Непривычные, холодные, кажущиеся безжизненными, неспособными к заживлению ткани. Слой за слоем я разделяю их. Вот, наконец, и твердая мозговая оболочка – наружная оболочка спинного мозга. Она шероховатая, тусклая, мутная. Мне удается обнажить ее в месте бывшего повреждения. Вот оно. Угадываю его по капле просачивающейся жидкости. Она появляется медленно, лениво, как бы нехотя. Ничтожная по величине щель в оболочках мозга, от которой зависит судьба человека… Эта щель находится у самого края костного дефекта, образованного во время первой операции. Стараюсь как можно шире выделить твердую мозговую оболочку из-под края дефекта. Мне удается высвободить край ее шириной в один миллиметр. Этого уже достаточно, чтобы тонкой иглой прошить твердую мозговую оболочку по краю дефекта, что я и делаю. Вот наложен один шов… Вот второй… Третий… Шестой. Часть швов выходит за края дефекта, чтобы более надежно ушить его. Не завязывая швов, поверх дефекта накладываю тонкую полоску мышцы, взятой тут же, в ране, и поверх нее туго затягиваю все шесть швов. Долго не ухожу из раны. Жду и наблюдаю. Наблюдаю за раной и жду. Жду, не появится ли капля светлой жидкости по линии наложенных швов. Не подтечет ли эта жидкость из-под мышечного тампона. Вяло пульсируют оболочки мозга. Синхронно с пульсовой волной мой взгляд следует по поверхности обнаженной оболочки. Вроде все сухо. А ушивать рану боюсь. Ведь и после первой операции я уходил из сухой раны…
Наконец решился: ушил рану послойно. Наложил повязку. Больного увезли на каталке в палату.
Тяжкие мысли обуревали меня. Беспокоился я за пациента, за исход его лечения, за его судьбу.
Я прекрасно отдавал себе отчет в случившемся, отлично понимал, что значит для Кириллова возникшее осложнение, к чему оно может привести. Тут дело даже не в повторной операции, а в том, что Кириллов должен был вновь находиться в постели без корсета, в условиях недостаточно надежной иммобилизации – онеподвиживания позвоночника – до надежного, прочного заживления раны. Выдержит ли он этот длительный постельный режим, не возникнут ли сопутствующие осложнения в виде воспаления легких или пролежней? Заживет ли рана? Не начнет ли вновь истекать спинномозговая жидкость? Все это вполне реально. И тогда ослабленный организм пациента может не выдержать тяжкого испытания.
В какой-то степени мои опасения оправдались. Послеоперационный период после второй операции протекал очень тяжело. Оттого, что Кириллов должен был очень длительное время находиться в одном положении, спереди на грудной клетке образовалась большая рана: от постоянного давления омертвела кожа. Это заставило меня поднять пациента на ноги раньше допустимого для его состояния срока и в недостаточном по величине корсете: рана на грудной клетке не позволяла наложить корсет достаточной величины. Я вынужден был пойти на заведомую потерю достигнутой степени исправления деформации позвоночника во имя предупреждения более тяжелых, может быть даже непоправимых, осложнений, могущих возникнуть у Кириллова, если бы он оставался в постели.
Медленно и вяло заживала рана. Общее состояние больного тоже не радовало. Особенно беспокоило меня его подавленное настроение. Он сник. Исчез свойственный ему оптимизм. Он стал безучастен и безразличен ко всему происходящему…
Долго и трудно поправлялся Кириллов. Постепенно улучшилось общее состояние. Он мог стоять около постели уже более десяти минут. Мог сделать несколько шагов. Стал лучше есть. Эти незначительные успехи радовали меня, вселяли какую-то надежду на вероятность благополучного исхода. Шла неделя за неделей.
Изменения к лучшему наступали очень медленно. Рана на груди значительно уменьшилась в размерах, но все еще не заживала полностью. Прошло еще несколько недель. Кириллов стал выходить из палаты, почти час мог находиться на ногах, у него появился какой-то интерес к окружающему – это уже был серьезный показатель улучшения в его состоянии.
Из-за раны на груди для него был сделан ажурный корсет, позволявший наблюдать за ходом заживления и делать перевязки.
В этом корсете Кириллов был выписан домой, куда он последнее время уж очень рвался.
Потом он приезжал ко мне еще раз. Его общее состояние улучшилось. Он окреп. На его лице появлялась улыбка. Туловище Кириллова не стало прямым, как у других аналогичных пациентов. Осталась сутулость – след бывшего горба – как следствие возникшего осложнения и следовавших за ним событий.
Мне очень хотелось помочь этому пациенту, но обстоятельства оказались сильнее. Я повторяю, что, к счастью, у Кириллова дело не дошло до трагедии Глеба, но он тоже не дает мне покоя…
Но ведь судьба Глеба – это исключение, это дикий случай, это несчастье! Счастливых судеб гораздо больше…
Римма Ахметханова, когда я впервые увидел ее, показалась мне старой женщиной, подходящей к финалу своей долгой жизни. Изможденное страданиями лицо и обезображенное болезнью тело. Она была не лучше Абдуллы. Ее подбородок касался передней стенки живота, так сильно было искорежено туловище. Кончики пальцев рук почти доставали до пола. И колоссальный, большущий горб.
А ей было-то всего от роду тридцать четыре года. Мать трех детей. Замужняя женщина. И такое несчастье.
И как же она расцвела после операции. Какой милой и привлекательной стала эта помолодевшая вдруг женщина, приобретшая обычный человеческий облик.
Да разве она одна? Ведь таких больных десятки. И все они довольны. Им стало лучше, легче жить на свете. А многие и счастливы. Операция дала им возможность вновь стать полноценными людьми, сохранить или обрести семью. Да просто стать похожими на обычных людей, ты понимаешь, читатель, обычных людей!
И Глеб!.. На всю мою жизнь он останется болью моей души.
Ну, а Абдулла?
У Абдуллы все хорошо. Он живет в родном селении. Он больше не стремится к уединению. У него семья. Он работает. Человек неискушенный никогда не узнает, что он был уродом.
Он обычный человек! Ох, как много значит для людей, необычных физически, стать обычными. Он доволен своей жизнью. И я рад за него.
ДОНОРСКАЯ КРОВЬ
Саша Морозов, шестнадцатилетний юноша, погибал от послеоперационного кровотечения. Прошло уже десять часов после операции. Двенадцатый час ночи. А в залитой светом операционной – все сотрудники клиники. Никто и не подумал о том, чтобы уйти домой.
Для спасения Саши, казалось бы, сделано все. Все время переливается кровь, вводятся лекарства, которые повышают ее свертываемость. Сделано прямое переливание крови от шести доноров – сотрудников клиники, «запас» которых теперь уже исчерпан.
Дважды после завершения операции я вновь «открывал» грудную клетку Саши, чтобы еще и еще раз осмотреть, проверить, проконтролировать бывшее операционное поле, чтобы еще раз убедиться, что нигде случайно не повреждены и не остались незамеченными какие-либо кровеносные сосуды вблизи позвоночника.
Нет. Все нормально. Сосуды не повреждены. Ошибки не допущено. Все сделано, как надо. Но вся поверхность обнаженной губчатой кости позвоночника источает кровь. Со всей поверхности отделяется, сочится, теперь уже разжиженная, водянистая кровь.
У Саши возникло, пожалуй, одно из самых грозных осложнений, возможное при хирургических операциях, – так называемый фибринолиз, – состояние, при котором кровь совершенно теряет способность образовывать сгустки, свертываться при выхождении из сосудистого кровеносного русла.
Единственное, что может спасти Сашу или, вернее, чем можно попытаться его спасти, это сделать очень массивное вливание свежей, не консервированной, донорской крови, – повторное прямое переливание.
Но скоро полночь… Где взять необходимое количество доноров с группой крови, идентичной Сашиной?
Саша родился в Самарканде. Там он и живет. Там он учится в школе. Ко мне в клинику его привезла мама. Очень скоро Саша стал всеобщим любимцем всех сотрудников клиники. У него очень приятное, располагающее лицо. Он хорошо воспитан. Вежлив. Внимателен. Приятен в общении.
Саша болен так называемым юношеским кифозом. Еще эту болезнь называют болезнью Шойермана-May по имени двух врачей, детально описавших ее в начале двадцатых годов нашего столетия. Кифоз – это специальный медицинский термин, который на языке обычных людей обозначает горб. Заболевание это возникает в юношеском возрасте, чаще среди мальчиков. Вначале оно проявляет себя возникновением сутулости, а в последующем – появлением округлого горба.
Долгое время считалось, что юношеский кифоз – заболевание, в общем-то, безобидное, которое не доставляет страдающим им людям особых хлопот. Только округлый горб, чисто внешнее отклонение от нормы, чистая косметика…
Соответственно этому и обосновалось лечение, заключающееся в массаже, гимнастике и водных процедурах.
Лишь в последние годы к этой болезни стали относиться более настороженно. Многие врачи, в том числе и я, подметили, что при юношеском кифозе в определенном проценте случаев возникают тяжелые боли и даже невралгические расстройства, указывающие на то, что в болезненный процесс вовлекается и спинной мозг.
Мною впервые в мировой медицинской практике был предложен, обоснован, разработан и описан метод оперативного лечения юношеского горба, который позволял исправить – устранить имеющийся горб и выпрямить искривленный позвоночник. Предлагая метод оперативного лечения этой болезни, я исходил из того, что моя специальность – ортопедия – ответственна за красоту совершенного человеческого тела. И если болезнь покушается на эту красоту, нарушает созданную природой гармонию, то обязанность врача-ортопеда – не медля вмешаться.
Я убежден в том, что даже если бы болезнь, которой страдает Саша, действительно ограничивалась только обезображиванием его фигуры, то и это был бы достаточный повод для оперативного вмешательства. Ну, а если болезнь не ограничивается только сферой косметики, если она несет в себе более серьезный ущерб больному человеку, человеку молодому, у которого впереди вся жизнь?..
А если остановиться на этической стороне моей специальности? При юношеском горбе нет не только жизненных показаний, но и вообще каких-либо настоятельных показаний к оперативному лечению. Ну что же – округлая спина?! Ну что же – горб?! Горб, который можно замаскировать искусно сшитой одеждой! Не делать же из-за этого операцию!
…Умом это, может, и можно понять. А вот когда перед тобой девушка или юноша, которые настоятельно просят тебя, умоляют, а то и довольно настойчиво требуют избавить их от уродства, если они категорически не хотят отличаться от своих здоровых сверстников? Тогда начинаешь рассуждать по-другому.
Очень трудно отказать им, понимая их горе и отчаяние! И ведь действительно, если вдуматься, решается будущее молодого человека или девушки, решается вся их жизнь, будущее благополучие! Все это так.
Но все это не решает противоречий между характером показаний к оперативному лечению, оперативному вмешательству и весьма высокой степенью хирургического риска. Значит, эти операции должен делать хирург, искушенный в хирургии позвоночника и хорошо владеющий техникой этих операций. Такова моя точка зрения. Ее я и придерживаюсь в общении со своими пациентами.
Суть болезни, о которой идет речь и которой страдал Саша, заключается в том, что тела нескольких грудных позвонков развиваются ненормально. Вместо того, чтобы иметь в сечении свойственную им от природы форму прямоугольника, эти тела приобретают форму клина, вершиной обращенного кпереди. Вследствие этого передняя протяженность позвоночника укорачивается, а задняя удлиняется. В процессе продолжающегося роста позвоночника это приводит к тому, что позвоночник теряет естественную, свойственную ему нормальную анатомическую форму и приобретает вогнутость, обращенную вперед, образуя горб, который обезображивает человека.
По какой причине возникает эта болезнь, пока не совсем ясно. Ясно только то, что костная ткань в передних отделах этих тел позвонков почему-то недостаточно жизнеспособна и не развивается должным образом, что и приводит к уменьшению высоты этих отделов позвонков.
Наблюдая за этими людьми и изучая их болезнь, я пришел к выводу, что устранить искривление позвоночника можно, уравняв переднюю и заднюю поверхность позвоночника по длине, а сделать это можно с помощью предложенной мною операции, которая вошла в литературу под названием «сегментарной вертебротомии».
Суть этой операции сводится к рассечению позвоночника, вернее его передних отделов – тел, передней продольной связки и межпозвонковых дисков – на несколько сегментов, за счет веерообразного расхождения которых и достигается выравнивание длины передней и задней поверхностей позвоночного столба. Рассеченный на отдельные сегменты отдел позвоночника разгибается, и тела позвонков на уровнях сегментарной вертебротомии веерообразно расходятся, образуя между собой клиновидные пустоты. Если эти пустоты заполнить достаточно плотной костной тканью, то позвоночник сохранит приданную ему в процессе операции форму и останется прямым.
Растущие позвонки очень хорошо, обильно снабжаются кровью. В них имеется большое количество довольно крупных кровеносных сосудов, которые с возрастом исчезают, отслужив службу. При сегментарной вертебротомии целость этих сосудов неизбежно нарушается и они кровоточат. Поэтому эта операция производится под «защитой» массивного переливания крови, чтобы восполнить кровь, утраченную в процессе операции.
Сашу долго готовили к операции. После длительного и всестороннего обследования его уложили в специальный гамак, с помощью которого позвоночник разгибался и расслаблялся. Это предварительное подготовительное лечение необходимо для того, чтобы в момент операции и после операции ткани Сашиного тела «привыкли» к растяжению и не препятствовали выпрямлению позвоночника. Кажется, все было учтено…
Я еще и еще раз мысленно воспроизвожу операцию. И еще раз после двукратной ревизии операционного поля не в мыслях, а наяву проверяю себя.
Вот я по ходу девятого ребра справа рассек кожу, подкожную ткань и фасцию, рассек мышцы и листок надкостницы – ткани, окутывающей ребро и обеспечивающей его «питание», выделил и удалил ребро, затем рассек плевру и осмотрел легкое. И плевральная полость и легкое нормальны. Розовая ткань легкого подвижна, расправляется и спадается – наполняясь кислородом и унося углекислоту. Даже у Саши, который никогда не брал в рот папиросы, в ткани легкого видны скопления угольной пыли и копоти, которые в виде черных островков разукрашивают все легкое. Это «привилегия» городского жителя, неустанно вдыхающего частицы сажи, засоряющей городскую атмосферу. У пациентов из сельской местности, если они не курят, обычно этого не бывает.
Тонкая, блестящая плевра покрыта тонким слоем прозрачной жидкости, чистой и ясной, как утренняя роса. Все обычно. Все, как и должно быть.
Я оттянул легкое кверху, а правый купол диафрагмы книзу. Мои ассистенты надежно удерживали их во время всей операции. Через медиастиальную плевру – тонкий листок прозрачной ткани, покрывающий передние отделы позвоночника, – просвечивали тела позвонков и межпозвонковые диски. А на них, как бы воспроизводя рисунок веревочной лестницы, располагались сегментарные позвоночные вены.
После рассечения плевры, выделения, перевязки и рассечения кровеносных сосудов, образующих «ступеньки веревочной лестницы», я тщательно осмотрел позвоночник. Он имел изменения, типичные и свойственные той болезни, которой страдал Саша. Передние отделы пяти грудных позвонков были меньшими по высоте, чем задние отделы этих же позвонков. Эти позвонки имели клиновидные тела, вследствие чего грудной отдел позвоночника Саши представлялся искривленным кзади в виде пологой дуги, вогнутостью обращенной кпереди.
Все это хорошо просматривалось, хорошо было видно. Все, как я и предполагал… А потом я рассек передний отдел искривленного участка позвоночника на шесть отдельных сегментов. Вот в этот момент операции и началось кровотечение. Оно не было для меня неожиданным. Я знал, что оно возникнет. Ждал его и был готов. Во все обнаженные участки губчатой кости тел позвонков я втирал специально приготовленный воск, который закупоривал мелкие костные кровеносные сосуды и тем самым предотвращал кровопотерю. Этот хирургический воск специально предназначен для покрытия кости при кровотечениях из нее. Я прикрывал кровоточащие участки губчатой кости тел позвонков марлевыми салфетками, смоченными горячим физиологическим раствором поваренной соли. Я работал быстро, насколько это возможно. Быстро для того, чтобы максимально уменьшить время кровотечения из обнаженной кости. По мере увеличения количества потерянной крови убыстрялся темп вливания консервированной. Вводились хлористый кальций, эпсилон-аминокапроновая кислота. Первый для нейтрализации действия консервантов вливаемой крови, вторая – для повышения свертываемости.
Вливание крови при кровотечении это то благо, которое спасает пациента от гибели. Вместе с тем массивные вливания крови – крови консервированной – таят в себе опасность. Ведь вливаемая кровь имеет в своем составе консерванты – вещества, которые не дают ей свертываться. Если в кровяное русло человека ввести консервированную кровь, то консерванты разводятся в крови человека, нейтрализуются. Но это не беспредельно. Если вводится большое количество консервированной крови, то собственной крови становится недостаточно, чтобы нейтрализовать действие консервантов, и тогда способность крови к спасительной при кровотечениях способности к свертыванию или снижается или исчезает вовсе. В этих случаях на помощь приходят специальные лекарства.
…Тревога закралась в мою душу, когда я увидел, что в ране плохо образуются кровяные сгустки. Это обычно указывает на снижение свертываемости. Да и пробы крови, которые непрерывно брались у Саши, показали, что свертываться кровь стала плохо.
В это время мы начали прямое переливание крови. Здесь же, в операционной, кровь, только что взятая из вены донора и лишенная каких-либо примесей, вводилась в вены Саши. Пробы показали, что свертываемость Сашиной крови повысилась. Это позволило завершить операцию. После расправления Сашиного позвоночника я ввел между разошедшимися телами позвонков кусочки кости, взятые у Саши из тазовой кости.
Сашин позвоночник из дугообразного, изогнутого, превратился в прямой и ровный.
Еще и еще раз воспроизвожу в своей памяти рану, из которой уходил.
Вероятно, странно звучит слово «уйти» применительно к операционной ране? Это выражение профессиональное. Завершение операции, послойное ушивание краев раны, выход из глубины раны на ее поверхность у нас, хирургов, называется «уходом из раны».
Сашина рана была «сухой» – сухой, значит, не кровоточащей! Операция завершилась при хороших показателях, и состояние Саши не вызывало опасения. С большим, массивным кровотечением, к сожалению, при операциях на позвоночнике приходится иметь дело не так уж редко, и мне оно не было в диковинку.
Саша находился еще на операционном столе, когда состояние его ухудшилось. Это наступило примерно через час после завершения операции. Сашу не увозили в палату, потому что было необходимо вывести его из состояния наркозного сна – это, во-первых, а во-вторых, раз было массивное кровотечение во время операции, лучше выждать, подержать пациента в условиях операционной, где удобнее принять необходимые меры, если в них возникнет надобность.
У Саши внезапно исчез пульс и снизилось артериальное давление. Кожные покровы побледнели. В правой половине грудной клетки была определена тупость, а при проколе ее стенки появилась кровь. Стало очевидно, что имеется кровотечение.
Я дважды вскрывал грудную клетку и осматривал место операции. После первой ревизии и прямого переливания крови состояние Саши как будто улучшилось, а затем ухудшилось вновь. После вторичного осмотра операционного поля и повторного переливания крови отчетливого улучшения не наступило. В ране я видел те изменения, о которых говорил вначале.
Саша погибал от фибринолиза – состояния, при котором кровь его потеряла способность свертываться…
Спасти его может только вливание больших количеств свежей донорской крови.
Но где взять почти в полночь доноров?! Не одного и не двух, а много – десятки! И не просто доноров, а доноров определенной группы крови с определенными свойствами! Ведь определять качества и свойства крови пришедших людей времени нет.
И тут я решаюсь. К телефону приглашается ответственный дежурный по телецентру. Так как руки мои стерильны, говорю в трубку, поднесенную к моему рту. Я прошу диктора прервать программу и обратиться в эфир к донорам второй группы с резус-положительными свойствами крови, попросить их немедленно прийти в клинику и помочь нам отстоять Сашину жизнь…
Через пять минут после выхода в эфир появился первый донор. Потом второй. Потом третий. А потом очень много…
Взято нужное количество крови. Тридцать человек доноров-добровольцев, готовых безвозмездно отдать свою кровь Саше, до утра сидели в приемной. Ждали, не понадобится ли их кровь? До утра раздавались звонки по телефону от доноров, живущих в отдалении от клиники, которые просили иметь их в виду, сообщали, что они приедут…
Нам удалось отстоять Сашину жизнь.
Саша стал чудесным молодым человеком. Он часто пишет мне и сообщает о себе. Он хорошо себя чувствует. У него хорошая стройная фигура. Он недавно приезжал и звал меня к себе в Самарканд в гости. Он очень хочет показать мне свой древний город…
ЭМИЛЬ
Он появился в клинике как-то неожиданно. Полный, я бы сказал, тучноватый, но вместе с тем очень подвижный человек средних лет. Среднего роста, с чуть раскосыми глазами на круглом улыбчивом лице, он, казалось бы, вдруг заполнил всю клинику. Создавалось впечатление, что он одномоментно находится всюду – и в палатах, и в коридоре, и в ординаторской. Он очень быстро перезнакомился со всеми сотрудниками и многими пациентами. Постоянная улыбка на лице, чрезмерные общительность и подвижность в какой-то момент даже несколько насторожили меня.
При более близком знакомстве я узнал, что Эмиль работает фотокорреспондентом крупного среднеазиатского издательства. Видимо, профессия, связанная с частыми разъездами и необходимостью контактов со многими людьми, и сделала его таким общительным, улыбчивым, подвижным.
Он рассказал мне, что в последнее время у него появились неприятные, порой переходящие в боль, ощущения в подреберьи. Иногда эти боли локализовались сзади в области позвоночника, там, где расположены нижние ребра. При осмотре и обследовании пациента обычными клиническими методами было выявлено лишь незначительное ограничение подвижности в верхнем поясничном отделе позвоночника. Обычное и специальное рентгеновское исследование дополнило эти данные лишь тем, что в теле второго поясничного позвонка, больше справа от средней линии, была вытянутая в виде овала зона нарушения строения кости с неровными контурами и неравномерной структурой. Правые контуры тела позвонка представлялись несколько увеличенными в объеме по сравнению с левыми. Дополнительные специальные исследования ничего нового в диагностику болезни не внесли.
