Текст книги "Избранные ходы"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Как сочинитель Орехов получил известность еще в ДАСе. Там он запустил по этажам два самиздатовских трактата – «О спаривании глистов» и «О распаривании носков», которые были пронизаны единой темой: «Есть ли смерть на Марсе?». Трактаты были сотворены бессонной ночью, когда Улька c Лопатой тайно покинули ДАС и уехали в Молдавию делать репортаж из 14-й армии. В тех давних философских текстах не было арифметических выкладок, и в финансовом смысле они выглядели неубедительно. А вот в бизнес-план – сочинение более зрелое – верилось. По замыслу Орехова выходило, что, если сию же минуту учредители сбросятся по восемь – десять миллионов, буквально через пару-тройку месяцев-лет дивиденды можно будет грести совками-бульдозерами. Кстати, совки, сразу после подписания протокола намерений, можно будет получить без всяких проволочек и доверенностей у коменданта гостиницы «Верхняя Волга» с сомнительной фамилией Ренгач, который на почве постоянного контакта с ренталловцами сделался сущим свояком.

С деньгами в уставный капитал, по убеждению Орехова, следовало поторопиться, поскольку у «Ренталла» их нет. Именно поэтому в качестве взноса он намерен вложить в перспективное дело все свое имущество: компьютерный комплекс и всю мебель до последней швабры. Что касается контрольного пакета акций, то, естественно, его следует оставить за оператором проекта. Потому что никто не сможет так ловко управлять совместными активами, как «Ренталл» – тонкий знаток газетного журнализма и рекламной накипи. А раз «Ренталл» не боится рискнуть имуществом, значит, затея с проектом действительно стоящая. Это обстоятельство демонстрирует серьезность намерений, гарантирует успех начинания и подтверждает правильность хода реформ в стране. Хотя «гайдаровских недель» и «черных вторников» будет еще ох сколько!

Вскоре по лицам приглашенных стало понятно, что они готовы подписать любые учредительные документы, внести какие угодно взносы, лишь бы Орехов сейчас же прекратил прессинг невыносимыми профессиональными домогательствами! Гостям приходилось сидеть и осознавать, что они профаны в океане печатных красок и бумажных ролей. Они не смели признаться друг другу, что затевается, по их мнению, обыкновенная дичь, но возражать не поворачивался язык. Подиумная дива согласилась сразу, по ее глазам было видно, что она готова без всяких страховых оговорок нарушить любую тайну страхования. Понятно, что со стороны компании «Ойстрах» доверять портфель инвестиций такой внешности было верхом взбалмошности. В городе ходили слухи, что финансовые гамбиты начальника агентурной сети с трудом квалифицировались как классические.

Орехов говорил и потирал руки. «Девчонка что надо!» – проносилось у него в голове.

Маргарита Павловна окучивалась сложнее. Она зыбко посматривала по сторонам и, судя по нарастающей зевоте, собиралась откланяться. Тогда Орехов стал угрожать, что жаждущих войти в общество – целая очередь. Они мнутся под дверью «Старого чикена» и готовы молниеносно занять места волокитчиков. Свято место пусто не бывает! Столь смелым маневром Орехов попросту обрек Маргариту Павловну на участие в непредвиденных расходах. Как говорил классик – обрек ее мечам и пожарам. Но об этом позже. А пока что, на уровне флюидов, Маргарита Павловна чувствовала, как исторгнутое Ореховым понятие «краше бабы нет» обволакивает ее и скручивает в бараний рог.

– Неплохие парни, – сказала Маргарита Павловна на выходе.

– Да, выражаются прилично, – согласилась подиумная дива.

Журналистика в Твери была монокультурой, без всякого севооборота. Как кукуруза при Хрущеве. Профессиональных журналистов имелось негусто. Система вытесняла толковых и выбрасывала за пределы ареала. Тем временем укоренялась путаница – никто не отличал консультанта от корреспондента. Большая часть стилистов мнила себя журналистами, пользуясь абсолютным нигилизмом народных масс в этом вопросе.

– Нет, ребята, без Ульки, Деборы и Лопаты нам никакой своей газеты не потянуть, – сделал вывод Артамонов. – Этих Рюриков надо срочно призывать на царство.

– Они уже полгода на чемоданах, только свистни… Даже Лопата интересовалась… – сообщил Орехов.

– Тогда ты звонишь девушкам, а мы с Макароном – за цветами, распорядился Артамонов.

…Цветочные ряды гудели, несмотря на разразившийся в стране кризис. В ход шло все: и необъятные букеты роз в мучнистой росе для презентации структур новой экономики, и неживые икебаны к цинковым гробам из селения Ош.

– Возьмите у нас! Неделю простоят! – галдели торговки.

– Нам неделю не надо. Нам надо, чтобы утром выбросить. Работы выше крыши, – остепенил их Макарон.

– Посмотрите, какие стебли!

– Не для еды берем. Но если сбросите цену на опт…

– А сколько возьмете?

– Много.

– Тогда сбросим. Мы замерзли тут стоять.

– Тогда еще на рубль.

– Больше не можем.

– Какая разница – пять рублей или шесть. Пять – мы купили и пошли, шесть – вы продолжаете мерзнуть.

– Хорошо, мы согласны.

– Тогда по четыре.

– Это уж слишком.

– Без упаковки берем, вам суеты меньше.

– Честное слово, не можем.

– Ну, как хотите, – и развернулся уходить.

– Уговорили, берите, – сдались за прилавком.

– И плюс еще парочку фиолетовых для Лопаты, вдруг приедет, – дожал продавщиц Макарон.

– Бьюсь об заклад: в момент исключения из партии ты до последнего торговался по поводу формулировки, – поспорил Артамонов, еле удерживая охапку гвоздик. – Придется тебе возглавить коммерческий отдел и работу с кадрами. Мы тебя, как Матросова, бросим на вражеский КЗОТ!

– Нам, татарам, все равно, – отчеканил Макарон каноном «Служу Советскому Союзу!»

Девушки приехали ночным поездом. Они дрожали, словно там им выдали сырое белье, и моргали невыспавшимися глазами, потому что в волнении то и дело просыпались от тишины на остановках. Две такие потухшие пичуги-журчалки.

– Ну вот, теперь у нас кворум, – успокоился Артамонов.

– Как жизнь? – спросила Улька из темноты тамбура и ослепила встречающих фотовспышкой.

– Слоями, – признался Орехов, дотошно рассматривая подруг методом блуждающей маски.

– Я представляю, какое здесь житье, если на въезде с нас не сняли никакого курортного сбора, – затосковала Улька. – Ну, и где вы тут поселились?

– Отель «Верхняя Волга», три звезды – Артур, Галка и аксакал, воспел свое болото Орехов и, как таксисту, назвал Макарону адрес: – Улица Советская, дом восемь. По Гринвичу.

– Согласно экономическому районированию, здесь что – Нечерноземье? продолжала определяться на местности Улька.

– Нет. Центральный экономический район.

– Жаль, – скуксилась она, будто это могло повлиять на контрастность ее будущих снимков.

Гостиница встретила выводок агентов ползучей информационной диверсии потухшим рестораном и заколоченными крест-накрест дверьми.

– Вход со двора, – пояснил Орехов. – В швейцарской – ремонт. – И поднырнул под арку.

– Подселение, – бросил Артамонов вставшему навстречу администратору. – На излишки жилплощади. По согласованию сторон.

Если мухи, судя по густой засиженности стен, существовали в гостинице в латентной форме, то тараканы при включении света уже не разбегались.

– Совсем ручные, – прокомментировал многоходовку насекомых Орехов и предложил девушкам чувствовать себя как дома, несмотря на устроенный в честь их приезда показательный беспорядок.

– Мы позанимаемся вами хотя бы амбулаторно, хорошо? – повела носом Дебора. – Пока вы здесь совсем не запаршивели.

Полные энтузиазма, подруги пригнали с собой ворох утвари и ящик с едой, доминирующее положение в котором занимал шмат сала. По ДАСовской теории универсального правопреемства шмат предназначался исключительно Макарону и был настолько огромным, что, выставленный на торги, мог вызвать обвал продовольственного рынка в регионе.

– Будем каждый вечер готовить шкварки, – пообещали подруги.

– А это не вызовет у меня ложного бешенства? – спросил на всякий случай Макарон.

Как и планировалось, Улька поселилась с Ореховым, Дебора – у Артамонова. Макарон втайне надеялся, что за компанию на жительство явится и Света, он даже снял двухместный номер, но, как выяснилось, в связи с рождением черноплодного мальчика у Лопаты нашлись дела поважнее. Единственное, что она прислала – навороченную записку, из которой все должны были понять причину ее неприезда: «Потому что браки заключаются на небесах, – путалась она в своих письменных показаниях, – первый – на первом небе, а седьмой – на седьмом. Но, скорее всего, мне предстоит операция».

– Так ты с ней венчаться собирался?! – расширили зрачки друзья. – Ну и поросенок! Да ты просто чемпион мира по дислокальным бракам!

– Не вижу никакой коллизионной привязки. Просто я обещал… – замялся Макарон.

– Он обещал сделать ей тибетский массаж, – помог ему вымолвиться Орехов.

– А что значит тибетский массаж? – спросила Улька.

– Тибетский массаж? Это массаж для тибе, – объяснил Орехов.

– И вот что я вам в таком случае скажу… – напрягся и задержал выдох Макарон. – Давайте-ка все бегом учиться водить машину. Один я вас долго не наразвожусь. – И бросил на стол техпаспорт. – У меня уже иванчики в глазах от бессменного руления…

– Не иванчики у него, а блажь, – успокоил всех Артамонов. – Не обращайте внимания. Если ему к салу жменю махорки – все как рукой снимет.

– Я никогда не научусь ездить на автомобиле, – призналась Улька. – Я излишне любопытна. Когда я еду, мне всегда нужно знать, какой породы кобель идет по тротуару.

– Мой ездит по проезжей части, – сказал Макарон, поглаживая пса.

– Придется брать водителя, – вздохнул Артамонов. – Это похоже на провокацию.

– Что-то я подустал, – снизил обороты Макарон.

– Ластик ты наш, – пожалела его Дебора и спросила: – А что за операция намечается у Светы? Пластическая, что ли?

– Бог ее знает. Она со мной в последнее время такими деталями не делится.

На личные дела отвели два часа, после чего инициативная группа уселась полукольцом вокруг отрубившегося Макарона и приступила к сотворению рабочего проекта «Лишенца».

– Внедряться на рынок надо через географию и религию, – доносилось из-за двери в гостиничный коридор и смущало уборщицу. – Исток России, святые места. Власти загадили Верхневолжье, дерьмо плывет вниз, заполняя страну. За основу возьмем экологию, а тут уж рядом и возврат церквей верующим. Главное для народа – жизнь и вера. В забойный пилотный номер Улька отснимет пару пленок.

В пылу толкования Орехов с Артамоновым охватывали все внутренние воды страны. Дебора смотрелась более поместной. Подтянув запоротые колготки, она молча набросала макет, на котором вертикальный разрез Волги был выполнен в виде уставшей анаконды, разлегшейся подремать у подножия Валдайской возвышенности. На схеме предлагалось указывать концентрацию вредных веществ в водах реки у населенных пунктов.

– А не станут ли жители покидать насиженные места после такого нашего экологического откровения? – засомневался Артамонов.

– Не станут. Во-первых, бежать некуда, а во-вторых, мы же не ухудшим обстановку своими текстами.

– Малюют, как на тренировке, – просыпаясь, произнес Макарон и, повернувшись к людям, продолжил: – Вот я лежу и думаю, неужели мы все это проходили?

– Конечно.

– Где же был я?

– Можно только догадываться.

Из окна было видно, как в «Старый чикен» затаскивали очередную партию расчлененных птиц, а оттуда на тачке в сторону заброшенного высотного долгостроя вывозили груды костей. Наблюдая с балкона за этой жанровой сценкой, Макарон боролся с львиным зевом и, разводя челюсти до крайнего положения, едва не раздавил себе глаза. Управившись, Макарон сказал:

– Я слышал, что главное в газете – строкомер.

– Тебя ввели в заблуждение, – вызволила его из профессиональной пропасти Улька. – Главное в газете – гвоздодер.

Дождавшись учредительских денег, «Лишенец» увел от Фаддея весь технический состав и часть творческого. Набор, верстка и корректура во главе с Ясуровой покинули «Смену» не задумываясь, а пишущие с минуту поразмышляли. У технарей мотив был един: «Смена» – это тупик цивилизации. А вот творческие перебежчики причинами разнились. Одни, хлебнув ренталловского лиха, почувствовали себя людьми, с которых можно спросить, другие – просто из симпатии к ренталловцам, третьи – потому что устали тонуть в трясине сменной идейности. Все они в один голос обзывали Фаддея фальшивогазетчиком.

Из перешедших в «Лишенец» резко выделялась Журавлева, которая, усевшись за пульт секретаря-референта, сразу замкнула на себя не только отделы, но и весь город. Никто так ловко не отбривал по телефону желающих узнать, где в данный момент находится Варшавский и когда будет на месте Макарон. Вокруг нее сам по себе образовался отдел кадров. Эпицентр фирмы сразу сместился к ее столу и стал сердцем второго этажа. Когда к Артамонову приезжали герои «76-Т3» Решетнев и Матвеенков, она кричала что есть мочи: «Накрывайте на столы! Срочно! Прототипы приехали!» И обслуживала гостей настолько приветливо, что Макарон прикрепил над ее головой мемориальную доску с надписью: «Осторожно, мин-ньет!»

Последним в коллектив пришел Волович – подающий надежды посох с православным набалдашником в виде веснушчатой головы. Он отслоился от «Смены» вместе с модемом, умыкнутым у американского благотворительного фонда.

– Прибыл в ваше распоряжение для продолжения рода! – отрапортовал он Макарону.

Макарон мучился три дня, а потом не выдержал – вызвал новичка среди ночи на такси и спросил:

– Но все же ответь, Волович – это отчество или фамилия? А то девочки черт знает что подумали…

С Воловичем, как с молодым поручиком, сочла за честь убежать прекрасная Бакарджиева. Все вздохнули, кто с облегчением, кто с завистью. Бакарджиева не умела выражать мысль короче чем тысячей строк. Заполненные ее письменами «подвалы» не спасал даже восьмой кегль. Надежда была на то, что Макарон избавит ее от тяжелого наследия.

Недостающих журналистов выращивали в холле гостиницы, куда Центром занятости направлялись падалицы и брошенки из числа гуманитариев, которых круговерть перестройки выкинула за пределы соцкультбыта. С ними проводился шефский всеобуч – знатоки делились репортажными и иными премудростями под лозунгом: чем отмывать старых, лучше наладить новых. Но большинство безработных уже не могли нарастить себя никаким плодом и усилия, что называется, шли в ствол. Другие не выдерживали муштры и сбегали в конкурирующие компетенции, унося идеи.

За лекторий отвечал Орехов и сам вел ряд предметов.

Засидевшись как-то раз с Нидвораем в импровизированном классе, Орехов перебрал и уснул в трико типа «тянучки». Проснулся средь бела дня, когда слушатели уже собрались. Как ни в чем не бывало он прошел к доске и начал выводить алгоритм сбора «посадочного материала» в ходе войны компроматов. После десятого параграфа он заметил, во что одет. В итоге его сменила Дебора, которой удалось сварганить некое подобие корреспондента даже из историка побед местной КПСС Комягина. В пробной заметке о «Старом чикене» он описал, как официантка с проворностью селезня принесла отбивную через час после заказа, как будто действительно отбивала ее у стада кур. Но хорошо, что через час, потому что через два в подвальчике началась разборка со стрельбой, и Комягину оставалось только описать свое бегство, чтобы материал получился первополосным.

Через шпицрутены Деборы прошло более ста человек. Директор гостиницы пригрозил ренталловцам выселением, если они не тормознут этот железный поток, а Центр занятости, наоборот, поощрил за перевыполнение плана по безработице.

В «Лишенце» был поставлен полный заслон непрофессионализму. От каждого требовалась въедливость – никаких пробежек по верхам. На двери Журавлевой Ренгач присандалил табличку на музыку Высоцкого: «Идет работа на волков, идет работа!»

Готовя пилотный номер, похудели в общей сложности на тонну. Ясурова клеила астролоны, въезжая по ходу во все типы пленок и крестов для разметки полос. Выяснилось, что под склейку необходим монтажный стол, а гостиничный паркет для этих целей не очень подходит. Допечатный процесс был изучен и внедрен быстро и с тщательностью Гутенберга. Орехов крутился вокруг Ясуровой на манер волчка. Улька поняла, что в ее отсутствие он вел себя неэкономно.

Всем хотелось запустить змей нулевого номера до Нового года, и он был запущен. Шестнадцатиполосник второго формата в одну краску. Весь в марашках, но волнующий до дрожи первенец открывался материалом Деборы «Багрец и золото, одетые в леса». Рассекреченные документы ведали, как в старину, будучи секретарем обкома, товарищ Платьев возводил вокруг церквей бутафорские леса, чтобы едущие на Московскую Олимпиаду иноверцы изумлялись полномасштабности реставрации. Списанных на леса денег хватило бы на постройку новых храмов.

В нагрузку к свободе совести под рубрикой «Осечка» зияло свежее постановление о выделении Фоминату средств для отстрела расплодившихся несметно волков. На отведенные под это рубли можно было перевоспитать хищников в цирке Дурова.

На второй полосе дремала анаконда Волги, татуированная цифрами загрязнений в местах сброса сточных вод.

Артур с Галкой держались от «Лишенца» на расстоянии.

– Мы подтянемся, когда газета раскрутится, – оправдывали они свою пассивность, – И вплотную займемся рекламой.

Странно, но проект им был по барабану, или, как говаривал Макарон «до лампочки», которых перегорело с десяток, пока вымучивался пилотный номер. Надувая щеки, Артур продолжал заниматься мелким издательским бизнесом – штамповал банкам отчеты, сертификаты, подряжался изготавливать брошюры и буклеты, перетащил под себя якутский журнал «Чуанчарык».

Разбросанный по городу веерным способом «Лишенец» потряс публику. По горячим следам у Платьева состоялось экстренное совещание с участием прокурора, человека от органов, а также пристяжных – Фомината, Додекаэдра, Шимингуэя, Фаддея, Мошнака, Мэра с заместителем, начальника телевидения Огурцовой-старшей и начальника радио Огурцова.

– Баня отменяется, – открыл совещание губернатор. – Докладывайте!

– Пилотный номер, шестнадцать полос… – заговорил Додекаэдр.

– Это я и без доклада вижу! – перебил его Платьев, вперив взгляд в раскрытый «Лишенец». – Меня интересует другое – что это за неучтенка? Кто такие?!

– К-которые л-лотерею… – заикаясь, ответил Фоминат.

– Я понимаю… Я спрашиваю: кто они вообще такие?!

– Живут в «Верхней Волге», – сообщил человек от органов.

– Ну и дальше что? Кто-нибудь занимался вопросом конкретно?

– Мы прослушивали… Все очень туманно, центром ничего не подтвердилось.

– Что не подтвердилось?

– Миссия.

– Какая миссия?

– Меж собой они развивают идею, что направлены для выполнения задачи, в ходе выполнения которой им обещана любая поддержка центра.

– А бывают такие случаи у вас в ведомстве, когда центр проводит операцию в регионе, не ставя его об этом в известность?

– В общем-то, да, – ответил человек от органов.

– Это как раз такой случай. Вот ваш уровень! Если бы вы чего-то стоили, никто здесь без вашего ведома не проводил бы никаких операций! Почему до сих пор молчали?!

– Мы установили контроль.

– Какой контроль?

– Над этими залетными аферистами…

– У вас что, все залетные открывают газеты?! Это же политические! Где они могли взять данные по пробам? И по волкам? – спросил Платьев и посмотрел на Фомината.

– Я ничего не давал! – открестился Фоминат.

– И по операции «Леса»?

– Возможно, их снабдили централизованно, – придумал гебист.

– Но изначально все находилось у вас в сейфе, – повернул Платьев голову в сторону человека от органов. – Значит, касательно этих материалов из центра был заказ сюда.

– Я проверю.

– Сейчас зачем проверять? Если информация прошла, значит, заказ был, а кому сбагрить, у тебя есть – полная контора приближенных. Что у вас есть по этим газетчикам?

– Ничего, они не прописаны.

– Кто у них старший?

– Макарон. Отставник.

– И что, с ним нельзя разобраться через военкомат?!

– Пока нет смысла. Судя по разговором, у них ожидается усиление и смена лидера. Должна подтянуться некая Лопата. О ней часто и много говорят. Оперативная кличка.

– Тем не менее, Макарона – под особый контроль, запросите дело. Какие еще будут предложения? В демократическом ключе…

– Закрыть, – предложил Додекаэдр.

– Кого?

– Газету.

– В смысле? Как закрыть?

– Тормознуть выпуск. Пусть типография придумает подходящий предлог.

Директор типографии Альберт Смирный встал для получения указаний. На него никто не обратил внимания.

– А когда регистрировали, мозгов не было?! – спросил губернатор Додекаэдра, и тот сник.

– Думал, юмор, – вякнул он вполголоса.

– Тогда смейся, – посоветовал ему Платьев и обратился к Мошнаку: Кто финансирует газету?

– «Ойстрах» и «Самосад».

– Завтра же провести с этим страхосадом разъяснительную работу! велел он человеку от органов. – А вы… – развернулся он в сторону Шимингуэя и Фаддея, – дайте оценку происходящему! Что, дескать, отпрыски капитала жируют и готовы выбрасывать любые деньги на ветер, лишь бы только не отдавать народу! Не мне вас учить.

Под окнами губернатора собралась толпа верующих. Они пели псалмы и выкрикивали анафему. Общий смысл их певческих требований сводился к тому, чтобы власти вернули собор, занятый под промышленную выставку, а также часовню, в которой размещен склад учебников.

– Спуститесь вниз, разберитесь, – скомандовал Платьев человеку от органов.

– Они требуют вас, – перевел он текст, который исходил из толпы.

– А для чего я держу свору замов?! – замолотил Платьев по селекторным кнопкам. – Где Степанов, Краснов?!

– В командировке, – донеслось из приемной.

– Может, выступить с лоджии? – пришло в голову Платьеву.

– Да нет, они требуют спуститься в гущу, – сказал выглянувший в окно Фоминат. – Иначе грозятся перекрыть железную дорогу…

Платьев со свитой милиционеров спустился вниз. Прикрываясь от толпы ладонью, как от солнца, он дошел до первых рядов и начал отбивать поклоны:

– Спасибо, что вы нам тут пришли, попели…

– Не за что!

– А какой сегодня праздник?

– Мыкола! – рявкнул кто-то из толпы. – Да мы не петь вам сюда пришли! Отдавайте церкви! – заголосила толпа. – Мы требуем назад места для молитв!

– Хорошо, хорошо, отдадим, – поднял руки вверх Платьев.

– Ваши посулы – пустой звук!

– Не произноси ложного свидетельства!

– Но это дело не одного дня. Почему вы не пришли вчера, позавчера? Мы готовы вернуть объекты культа в любой момент… Согласно ускорению… Но что вас привело сюда именно сегодня?

– Вот! – псалмопевцы выдвинули вперед «Лишенца» в рамке под стеклом, как Неопалимую Купину. – Требуем полной реституции!

Наутро Шимингуэй разразился передовицей о бестактности «Лишенца», который растаскивает себя бесплатно по чужой территории. Ночью, накануне выхода критики, Асбесту Валериановичу привиделся сон. Ему снилось, что у подъезда «Губернской правды» собрались почитатели и в восторге от прочтения передовицы скандировали:

– Ав-то-ра! – и через секунду опять: – Ав-то-ра!

Шимингуэй проснулся в счастливом холодном поту и вышел на балкон. На дворе стыла глухая перестроечная полночь, и только вороны, обеспокоенные очередным обменом денег, каркали на чем свет стоит, пугая новым режимом.

– Кар! Кар! Кар! – и через секунду опять: – Кар! Кар! Кар!

Православной идеей «Лишенца» проникся владыка Шабада. Но благоденствие продлилось недолго. Буквально через месяц владыка проклял газету и предал анафеме поименно весь состав редакции. И главное – за что? Сам-Артур напечатал для епархии православный календарь со своим летоисчислением. Черт их с Галкой попутал сместить жизнь на день вперед! Пасха по их новому стилю начиналась в субботу и так далее. Владыка велел установить в храмах по дополнительной подставке для свечей проклятия. Смесь тяжелых парафинов, как кара, долго нависала над епархией.

Чтобы обезопасить себя в будущем от неровного отношения Церкви, Макарон предложил заслать к ней в недра своего личного апостола Воловича, которому следовало взять курс на овладение влиятельным постом.

– Напутствуем тебя, давай дерзай, – благословил его на дело Артамонов. – С нас причитается.

– Масонские штучки – это всегда полезно, – признал аксакал. Ляпнули просто так, а оно раз – западет в душу и через время срастется. Главное – бросить семя в натронную известь, когда надо – оно взойдет. Вот этот наследный принц, думаете, зря в Россию наезжает? Никакой он не принц, но в массы заронили идею. И, случись у нас монархия, никто другой не успеет со своими кандидатурами – наследник уже есть, вот он, причесан, во всех журналах его фото. Вот и мы – произнесли вслух, что Волович будет владыкой, так оно и произойдет. Ему бы и в голову не пришло, что венец его православных исканий – сан. А теперь эта мысль будет непрестанно сверлить его мозг, и, снедаемый ею, Волович будет продираться, сметая преграды, и успокоится, когда рукоположат. Великое дело – эти масонские штучки!

Хотя Воловича, честно говоря, было жаль отпускать из мира. Его опупея «Ванесса Паради жива!» о ночных бдениях памятников вошла в сонм. Но для дела кем только не пожертвуешь. Воловича отправили в творческую командировку в церквушку у рынка с выплатой пособия по прежнему месту работы.

– Пора расставлять фишки и на других реперных высотах, – подбил бабки Орехов. – Все помнят? Мосты, почтамт, телеграф… И культивировать свои кадры, на вузы никакой надежды нет. Тому, что надо знать по жизни, в институтах не учат. Иначе нам удачи не видать. Вон японцы уже выращивают рабсилу на маленьких островах, дети там едят экологически чистые продукты, не носят ни часов, ни колец, чтобы не стать ферромагнетиками, – и потом чад направляют в стерильные цеха по производству прецизионных плат.

– Но островная психология – не тупик ли это? – строго спросил Макарон.

– Может, и нам, в таком случае, продавать газету, а не разбрасывать бесплатно? – вставил для перебивки Варшавский. – Раз она популярна и хорошо идет, пусть желающие покупают ее.

– Это какой умник из общества «Знание» на твоем дурацком телевизионном отделении рассказал тебе, что от продажи газет в России можно жить? отбрил его Артамонов. – Голдовская, что ли? Лучше бы занялся рекламой, раз обещал!

На пятом номере начала морочить голову типография – подолгу не выдавала или вообще не печатала оплаченный тираж. Альберт Смирный уклонялся от договора со штрафами, а потом вообще сбежал из города.

Читатели жаждали кроссвордов и нервничали. Это обещало смуту. Невыходы комкали бизнес рекламодателей, и те поднимали хай. Финансовый стержень газеты, воткнутый в их спины, покачивало.

– Сегодня опять промурыжили! – забил в колокола дежурный по выпуску Орехов, вернувшись из типографии. – Обещают крайний срок завтра. Мы не успеваем разнести тираж до выходных! Будет тьма претензий!

– Свинство в номинации «плоская печать»! – возмутился Артамонов. Придется произвести полиграфический демарш! – он угрожающе распахнул дверь и попросил Макарона пройтись по коридору парадным шагом. – Вот так, хорошо… Купим свою бостонку! В этой стране, похоже, и впрямь, чтобы выпускать свою газету, надо построить свою типографию!

В Рыбинске вовсю продолжался социализм. ГЭС разобрали до основания, паромы не каботировали, фабрика «Полиграфмаш» лежала на боку.

– Готовых станков в наличии не имеется, – открыл тайну залетным покупателям директор Крючков. – Возможность появится через год.

– Что будем делать? – спросил Артамонов.

– Придется вам уехать ни с чем, – развел руками Крючков.

– У нас так не принято.

– Мы недавно из Голландии, – пояснил ситуацию Макарон, – выставку там проводили… Последняя романтика лайка…

– Какая еще лайка? – сморщил лоб директор.

– Экспозиция так называлась. Художники придумали – причуда такая… Ни одной картины не продали поначалу. Не берут голландцы лайку, хоть им кол на голове теши! Даже Шевчука по их «Oh! – radio» запускали. «Что такое осень…» Слышали? Ну, вот. И все равно бесполезно. А потом, когда после месячного торчания на чужбине Давликан стал кричать: «Аедоницкого давай!», когда чертовски захотелось «Хванчкары», я и говорю Давликану: хочешь продать картины? Хочу, отвечает. Тогда прыгай в воду! Зачем? – спрашивает. Чтобы картины продать, – говорю. Как это? Да так, – я ему, – прямо в этот их самый обводной канал Бемольдсбеланг и прыгай. А когда прибегут журналисты, расскажи в красках, что рухнул за парапет в голодном обмороке. Завтрашние газеты разнесут это, и амстердамцы узнают, что у них под носом устроена русская выставка с непереводимым названием, и побегут скупать шедевры оптом, пока их не сорвали со стен разовые покупатели…

– Ну и что, прыгнул? – вступил в диалог увлекшийся рассказом директор.

– Нет.

– Почему?

– Не поверил мне Давликан. Пришлось прыгать самому.

– Вот козел! – запереживал Крючков. – Ну и как, удачно?

– Сначала пять раз неудачно – все на лодки головой попадал, у них половина населения живет в лодках – налог на землю большой. А на шестой удачно – прямо в акваторию угораздило.

– Ну, и?..

– Продали все до картинки. На вырученные гульдены купили «Ford Scorpio». Пятнадцать штук отвалили. Пригнали, растаможили, новый почти, коробка-автомат, цвет темно-синий.

– И где же он, этот «Ford»?

– В Твери, а ключи – хоть сейчас.

– А деньги у вас есть на оплату станка?

– Всмотритесь в наши лица.

– Ясно, – произнес директор после беглого осмотра и дал знак секретарю.

– Вонюкин! – ударом кулака по стене секретарша перевела вызов в соседний кабинет, откуда выскочил главный инженер.

– Что у нас с печатными станками? – строго спросил директор.

– Все расписаны, – доложил технический человек. – Остался один экземпляр. В спецтаре. Завтра отгружаем в Аргентину.

– В Аргентину, говоришь?.. – задумался директор. – Тут вот товарищи уверяют, что развивать надо не Аргентину, а Россию. По-моему, в этом что-то есть.

– Не понял, – напрягся главный инженер, зависнув в дверях.

– А что тут понимать? – сказал директор. – Ни в какую Аргентину ничего не отгружать. Этот станок отдаем в Тверь. А который индусам запланировали через год – тот в Аргентину. А который в Чувашию – тот в Индию. Понял?

– Но ведь это штрафы в валюте! – попытался возразить Вонюкин.

– У нас АО или не АО?!

– АО!

– В чем тогда дело?! Передай шоферу, что мы отбываем в Тверь, и пусть эта чума Феоктистов тоже собирается! А то, понимаешь, коммерческий директор, а я тут и переговоры веди, убеждай клиентов. Ни хрена работать не умеете!

– А платить они будут? – cпросил главный инженер, гоняя глаза по покупателям.

– Считай, что предоплату за них произвел Маркос! – поставил точку Крючков.

Рыбинск – удивительный город. Стоит на таком перепутье! Одна Соборная площадь с рюмочной «Соточка» чего стоит!

«Ford Scorpio» Крючкову понравился. Чего нельзя было сказать о печатном станке, по которому плакала Аргентина. Да и каким мог быть агрегат, произведенный на свет инженером по фамилии Вонюкин? Самым примитивным. Но суть была в другом – он, этот станок, уже не принадлежал государству, он стал первой в России частной печатной офсетной ротационной машиной… До сих пор подобная техника отпускалась по разнарядке.