355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Яков Арсенов » Избранные ходы » Текст книги (страница 2)
Избранные ходы
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 00:32

Текст книги "Избранные ходы"


Автор книги: Яков Арсенов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Золотое Меловое

В понедельник с утра первокурсники стали заметно проще. Походная форма делала многих неузнаваемыми. Вместе с наглаженными костюмами дома было оставлено все наносное, вычурное и напускное, что мешало сближению во время занятий. А тут, оказавшись незажатыми, все повели себя так, будто одновременно делали шаг навстречу друг другу.

В ожидании электрички первокурсники потока банковались вокруг своих старост.

Рудик в армейском берете и затертой кожанке был заметен из любой точки перрона. Его черные вихры оттеняла разметанная ветром рыжая шевелюра Татьяны, так что лик Сергея постоянно находился как бы в ее ореоле.

Имея столь завидные ориентиры, группа 76-Т3 быстро собралась вместе. Пересчитались, как в детском саду. Троих не хватало.

– Во времена господства статистики это не потеря, – резюмировал Замыкин, но отсутствующих все же занес в свою красную книгу.

До места назначения добирались целый день.

– Известное дело – в хороший колхоз не пошлют. Передовое хозяйство и само справится, – разъяснял куратор незадачливым первокурсникам причину столь несоседских шефских связей. – За нашим институтом – не знаю, почему, но догадаться можно – закреплена самая что ни на есть глушь.

Замыкин оказался на редкость словоохотливым. Из общих споров и бесед с ним многие уходили в диалоги друг с другом, сближаясь и подавая пример сближения другим. Затронутые куратором вопросы оживляли сначала центральное купе, потом вмиг расхватывались соседними, и те, не обращая внимания на развитие темы в центре вагона, гнули каждый или попарно в свою сторону, выдавая убеждения, наклонности, устремления или их полное отсутствие.

С девушками сближались самым невинным способом – таскали с вокзала в автобус и потом перегружали на гужевые повозки их тугую поклажу.

Татьяна несла свой мешок сама. Рудику было не до нее: будучи заядлым охотником, он увлеченно спорил с Замыкиным насчет ружей – какая двустволка эффективней, обычная или «вертикалка». Остальные одногруппники не отваживались предложить помощь Татьяне, опасаясь, что этот акт обидит ее и здорово навредит дальнейшим отношениям с ней. А Татьяна так хотела, чтобы любой, пусть даже самый захудалый одногруппник предложил взять ее ношу. Желание возникало не оттого, что было тяжело нести, просто ей хотелось казаться такой же хрупкой и слабой, как две ее будущие подруги – Люда и Марина. Она долго ждала подвига от парней, потом полностью разуверилась в их джентльменстве и стала обходиться со своим вещмешком подчеркнуто самостоятельно.

К месту назначения прибыли в настроении самом предрасположительном.

Забелин Леша, среднего диаметра толстячок в болотных сапогах, попросил группу попозировать для снимка на фоне приближающейся деревни. Было заметно, что отец у Забелина законченный рыболов – куртка, свисавшая с плеч сына, как с вешалки, была усеяна крючками и мормышками. До самой околицы Леша изощрялся в умении снимать объект на ходу и просовывался со своим фотоаппаратом чуть не в души согруппникам, поминутно цепляясь мормышками за чужую жизнь. Всех, кого снимал, Забелин уверял, что смерть как не любит статических снимков, поэтому ведет творческий поиск только в движении, только в порыве…

Подшефная деревня называлась Меловое. Она раскинулась на двух известковых холмах, у подножия которых гремели ключи. Вокруг простирались неубранные поля, в самой низине лежал луг, бежала речка Ипуть, а между ними шелестели перелески.

Замыкин пошел за колхозным начальством, а группа прикорнула на околице.

Бригадира искали часа три. Но он был не в состоянии, поэтому разводил прибывшую рабсилу по домам для поселения сам агроном.

Рудика, Артамонова, Бибилова, Гриншпона и Нынкина приняла на постой неунывающая бабуся, жившая почти за деревней.

– Заходите в хату, я сейчас приду, – сказала она мнущимся во дворе постояльцам и направилась к соседке.

Они вошли в избу и стали прикидывать, кто где устроится на ночь.

– Чур я сплю на печке, – категорически заявил Нынкин, более всех заволновавшийся насчет вместимости бабкиного жилища.

– Если влезешь, – бросила непонятно откуда появившаяся старуха. Больно печка мала. У моего покойничка и то ноги свисали до колен, хоть ростом он был с сидячую собаку, не боле.

Нынкина передернуло оттого, что на облюбованном им месте спал покойник. Но отступать было некуда.

– А какой мэсто нам? – всполошился Мурат. Он был горяч и нетерпелив, и малейшее промедление мгновенно выводило его из себя.

– До вас по десятку жили, – отрезала бабка. – Поместитесь. – И, чтобы не подумали, будто она бросает слова на ветер, юркнула в какую-то каморку и принялась выбрасывать оттуда тюфяки, подушки, матрацы не первой и даже не второй молодости. – Если мало, я еще от Марфы принесу, – сказала она.

– Хватит, бабуся, достаточно! Тут и так полно, – унимал ее Рудик.

Под прямым руководством бабки возвели общее ложе, напоминающее яму для прыжков в высоту с шестом.

– Будем спать, как Бубки, – оценил изворотливость старухи Артамонов.

– Мы пока умоемся, а вы, бабуль, подумайте над тем, что нам нужно будет сделать по хозяйству, – предложил Рудик вариант взаимовыгодного сожительства.

– Да что вы, внучики! И так замаетесь, по полям шатавшись.

– Ничего, справимся! – забодрились квартиросъемщики.

– Ну, разве что только картошку мою выкопать и снести в подвал да дрова порубить и уложить в поленницы. А крышу и после можно будет перекрыть… перед отъездом – к ней еще надо щепы заготовить да десятка два жердей приволочь из леса.

– Нарвались на свою голову! – занегодовал Нынкин, когда вышли во двор умываться из-под ведра. Он никогда не был в деревне и почти не знал слов «копать» и «рубить».

– Н-да, влипли, – произнес Гриншпон, глядя на бесконечные бабкины угодья и штабеля неразделанных дров.

Куратор подвез с фермы только что облупленного барана, выписанного на ферме в расчете и надежде на то, что он будет отработан. Баран был настолько хорошо упитан, что Замыкин тут же порекомендовал не делить тушу по постоялым дворам, а взять водки и не мешкая отправиться вместе с бараном к речке на шашлык.

Нашлась и проволока под шампуры, и лук, и помидоры, но главное появилось общее дело, которого так не хватало в первые дни занятий.

– А как же техника безопасности? – спросил Артамонов.

– Я же говорил: пить надо уметь, – сказал Замыкин.

– Вы говорили: научиться…

– Ну, это одно и то же.

Тропинка так плавно огибала бронзовые колонны сосен, что на поворотах хотелось накрениться. Бор аккуратно переходил в луговину, а луговина – в пойму с песчаными бляхами.

Причесанные стога не успели потемнеть от дождей и пахли земляникой. Еле вытоптанная ленточка вилась между ними и, как все неприметные на земле тропинки, вывела к самому красивому месту на берегу. Река здесь делала изгиб, и вода, обласкав желтеющие ракиты, долго серебрилась под заходящим солнцем, прежде чем скрыться за поворотом.

Первокурсники ликовали. Еще бы! Свободные от всевозможных запретов, предвкушая новые дружбы и знакомства, шашлык, да еще и на природе, они и не могли вести себя иначе. Казалось, вот здесь, среди классических стогов под заходящим солнцем, присутствует сама юность, и молодые люди, ссылаясь на нее, ведут себя непринужденно, словно извиняясь за то, что поначалу осторожничали и переглядывались, высматривали что-то друг в друге. А сейчас все желания показать себя не таким, какой ты есть, пропадали.

– А ну-ка, Бибилов, заделай нам какой-нибудь своей кавказской мастурбы! – сказал куратор, потирая руки.

– Нэ мастурбы, а бастурмы, – не понял юмора Мурат.

– Какая разница, лишь бы побыстрей!

– Прынцыпэ, я могу взят кухну на сэба. Лычна сам я нэ дэлат их нэ разу, но знаю рэцэпт, – существительные Мурат произносил в единственном числе и именительном падеже, а глаголы в основном – в неопределенной форме. Это делало речь до такой степени упрощенной, что его перестали слушать и старались понять по глазам.

– Ну, раз никогда не делал, нечего и разговаривать, – осадила его Татьяна и стала засучивать рукава. Когда она взяла в руки нож, за барана сделалось страшно.

Все бросились подсказывать.

Суммарный рецепт оказался прост: развести костер побольше, а остальное добавлять по вкусу.

Вскоре кушанье было готово. Шашлыком его можно было назвать только из учтивости.

В четыре руки разливалось спиртное. Некоторые пили водку впервые и впервые затягивались сигаретой, считая, что так нужно. Потом запели. Умеющих играть оказалось больше чем достаточно, и гитара пошла по рукам.

Бернс, Высоцкий, Матвеева, Окуджава, Мориц, «Не жалею, не зову, не плачу…».

Где-то в момент «утраченной свежести» невдалеке раздался ружейный выстрел. Стайка ракитовых листочков, покружив над головами, спланировала в костер. На огонек забрели двое деревенских парней.

– Пируем? – поинтересовался тот, что побойчее, в кепке. – Откуда будете?

Куратор поднялся от костра с явным намерением растолковать охотникам, что на дворе уже давно развитой социализм и что его полная победа зафиксирована в отчетных документах Политбюро последнему съезду партии, а потому наставлять ружье на живых людей не очень умно и выходит за рамки комсомольской этики.

– Посиди, отец, – сказал второй пришелец. – Может, пригласите к самобранке?

Все молчали в надежде, что местные пошутят немного и, сказав: «Ладно, отдыхайте», уйдут, куда шли. Но пришельцы давали понять, что они шли не куда-то, а именно сюда, и не просто так, а по делу. Вот только по какому, они, видать, заранее не решили, а на экспромт были не горазды. Посему вышла заминка.

– Может, все-таки нальете за приезд?

– Ребята, – Замыкин опять попытался мирно решить вопрос, – ну, выпили немного, но надо же думать… а за баловство такими вещами…

Спустя секунду куратор получил прикладом по голове, а игравший у его ног транзисторный приемник покатился под обрыв. Саша Усов, выглядевший не опасней пятиклассника, бросился в воду спасать свою радиотехнику.

Рудик, осознавший старостовую ответственность за коллектив, попытался помочь куратору. Началась потасовка.

Хулиганы успели несколько раз пнуть ногами близлежащих туристов, но в основном получилась куча мала. Только Мурат повел себя более-менее профессионально. Он встал в фехтовальную позу, и специфические движения руками без сабли повергли врагов в смятение. Пока они соображали, что означают выпады в пустоту и тыканье пальцем перед собой, их повязали. Начался допрос.

– Почему вы развязали драку, ведь нас явно больше? – любопытствовал Усов.

– Мы всегда бьем студентов.

– За что?

– Не знаем. Просто так.

Их отпустили с Богом, забрав ружье.

Вечер был сорван. Больше всех пинков досталось старосте и куратору.

– Я предупреждал, что любая пьянка неминуемо ведет к драке, проникновенно сказал Замыкин.

– Я буду говорить об этом в Лиге Наций! – пообещал Артамонов.

Пока остальные допрашивали «врагов», Татьяна пытала Рудика:

– Ну, куда он тебя ударил, куда?!

– Туда! Туда! Отвяжись! – кряхтел Сергей, зажимая руками место ниже пояса и сгибаясь в три погибели.

Быстро свернули вещи и отправились по домам. Стройная Люда оказалась рядом с Соколовым, Марина всплыла между Гриншпоном и Кравцовым. Татьяна, ввиду некондиционности Рудика, утащила вперед маленького Усова с транзистором, и они до самой деревни так и маячили впереди, как брошюра и фолиант.

– А сколько тебе лет? – спрашивала Татьяна.

– Восемнадцать… будет… в следующем году, – отвечал ни о чем не подозревающий Усов.

– Ты хорошо сохранился. Я подумала, ты какой-нибудь вундеркинд и тебя зачислили в институт после пятого класса ради эксперимента…

Бабкины постояльцы беззвучно вошли в избу. Свет почему-то не включился.

Бабуся, как молодая, бессовестно храпела до утра. В шесть часов она подняла всех на ноги прогорклым голосом:

– Вставайте, ребятки, завтракать! – И отправила сонных студентов за дровами и водой.

Нынкин с Муратом поплелись в сарай за топливом, а остальные зашагали семимильными шагами на ключи за водой.

Навстречу шла симпатичная деревенская девушка с полными ведрами на коромысле. Она была в легкой косыночке, лаконичном платье и босиком. Платье на ней прямо-таки трещало от сочности содержимого.

– Какие экземпляры фигурируют на местах! – воскликнул Рудик. Он не выдержал и посмотрел ей вслед.

Спустившись к воде, друзья обмылись до пояса ледяной водой и решили проделывать это каждое утро.

– А бабуся нам попалась ловкая, – сказал Рудик. – За это прекрасное утро мы должны ее как-то отблагодарить.

– Да, не бабка, а золото! – поддакнул Гриншпон.

– Негде пробы ставить! – согласился Артамонов.

Когда возвращались, девушка встретилась опять, но уже с пустыми ведрами, отчего движения ее бедер стали более умеренными.

Осень была к лицу деревеньке. Роща, обрамлявшая селение по околице, горела безупречно желтым огнем. Облака, не спеша плывущие за окоем, светились безукоризненной белизной, при виде которой гуси впадали в ностальгию. Прикидываясь пораженными этой «канальей», они пытались поменять на какой-то феерический юг родной чертополох и ссохшуюся в комья грязь. Эмиграция постоянно срывалась – гуси большей частью впустую бегали по улице из конца в конец, поднимая пыль бесполезными крыльями.

Поместные свиньи не могли оценить ни рощи, ни облаков. С неописуемым увлечением и беспримерным энтузиазмом они исследовали и без того сто раз знакомые помойки, чихая и фыркая, как при атрофическом рините.

Словом, все вокруг было таким, чтобы в полной мере ощутить себя как есть – молодым и счастливым. Смотреть на эту осень и знать, что ничего особенного в ближайшее время делать не надо, было приятно и трогательно.

Навстречу за водой шли и шли люди. Студентам было занятно чувствовать себя приезжими и в то же время нуждающимися, как и эти люди, в ледяной воде и картошке. Ощущая причастность к колхозным делам, к осени, к облакам, первокурсники шагали легко и весело, неся по паре тяжеленных пятнадцатилитровых бабкиных ведер.

Воду принесли вовремя. Печь полыхала вовсю. Нынкин и Мурат не давали ей передохнуть, постоянно забивая топку до упора.

Картошка сварилась быстрее яйца.

Бабка вернулась от Марфы, когда студенты уже накрыли на стол.

– Вы что, с ума посходили?! – запричитала она с порога, почуяв неладное. – На вас дров не напасешься! На два клубня такой пожар устроили!

В восемь ноль-ноль группа собралась у конторы. Студентов на тракторе вывезли в поле, которое было настолько огромным, что Татьяна присела, подняв глаза к горизонту:

– Неужели мы все это уберем?

– Надо же как-то за барана расплачиваться, – сказал Артамонов.

Замыкин приступил к разбивке группы по парам. Он шел по кромке поля и говорил двум очередным первокурсникам:

– Это вам, становитесь сюда. Так, теперь вы двое, пожалуйста. – Со стороны казалось, что он на самом деле формировал пары, но в действительности все сами выстраивались так, что куратору оставалось только показать рабочее место спонтанно образовавшейся чете. И сразу выяснилось, кто к кому тяготел.

Татьяна объявила безраздельную монополию сама на себя, встав сразу на две гряды. Соколов увлек на крайнюю гряду Люду. К незначительному Усову пристроился квадратный Забелин – из них двоих получилось ровно две человеческие силы. Гриншпон, Марина и Кравцов оказались втроем на какой-то одной нестандартной полосе. Артамонов очутился в паре с Климцовым, выделявшимся нерабочей одеждой.

– Куда ты так вырядился? – спросил Артамонов.

– Тебе перчатки нужны? У меня еще есть.

– Спасибо, мне тепло.

Группа приняла низкий старт и отчалила от края поля.

– Мы самые последние. Может, попробуем догнать? – предложил Артамонов Климцову. – А то как-то неудобно.

– Неудобно козу на возу. Зачем догонять? Закончат – помогут. Куда денутся – коллектив! – И Климцов многозначительно поднял вверх указательный палец в грязной перчатке. Потом начал перебрасывать клубни на соседнюю гряду или, наступая ногой, вгонять их обратно в землю.

– Ты что, парень, заболел? Лучше вообще не работай, чем так.

– Все равно всю картошку не подберешь, – отмахнулся Климцов. Думаешь, за тобой ничего не остается? – попытался он выкрутиться, скрывая нарождавшуюся неприязнь. – Поле второй раз перепахивать будут.

Артамонов понял, что больше никогда не встанет с Климцовым на одну гряду.

В конце дня на мотоцикле к работничкам подкатили вчерашние шутники с бригадиром. Хулиганы были с похмелья и несколько поникшие.

– Отдайте нам ружье! – заявил первый. Его в деревне звали Борзым.

– Мы больше не будем, – довольно правдиво добавил второй, в кепке. Ему от народа досталась менее агрессивная кличка – Левый.

– Такое каждый год творится, – вступился бригадир. – Сначала выделываются, а как собьют гонор – и на танцы, и на охоту все вместе со студентами.

– Гонор, гонорея, гонорар, – к чему-то сказал Артамонов.

Вернувшись с поля, разошлись по квартирам.

На лавке у бабкиной избы сидел опоздавший на электричку товарищ в очках. Это был Пунтус. Нынкин, завидев его, трусцой поспешил навстречу. Они разговорились, будто не виделись месяц. Пунтус спросил, куда бы ему податься на ночлег.

– Наверное, можно у нас, – пожал плечами Нынкин и оглянулся на остальных.

– Место хватат дэсят чэловэк, – кивнул головой Мурат.

– Вот только, если бабка… – засомневался Гриншпон.

– Что ты! Ей это на руку. За каждого постояльца колхоз платит по рублю в день, – придал Мише уверенности Рудик.

Еще утром, уходя к Марфе посудачить, бабка дала понять, что готовить пищу студентам придется самим.

– Пусть мне платят хоть по трояку, – заявила она соседке, – все равно ничего не выйдет! Я ни на что не променяю своей свободы! Пусть сами за собой ухаживают!

Решили изготовить еду на костре прямо у избы. Собралась вся группа, уселись вокруг. Пока закипал компот, Гриншпон и Кравцов спели половину репертуара «Битлз». Они засекли друг в друге гитаристов еще в электричке. Кравцов освоил инструмент в ГДР, где служил его отец. Подрабатывая в местах общественного пользования, Кравцов с друзьями сколотил деньжат и чуть не сдернул в настоящую Европу. Батяню Кравцова успели то ли комиссовать, то ли просто выпроводить в Нарофоминск за несоветское поведение сына. Со зла «батон» – так величал отпрыск родителя – велел поступить именно в тот вуз, где уже на четвертом курсе маялся дурью первенец, Эдик. Расходов меньше будет, пояснил свою идею генерал.

Гриншпон научился бренчать на гитаре в Калинковичах, а в институт попал тоже по дурочке. Его сосед получил распределение в Брянск и, чтобы трехгодичный срок отбывать не в одиночку, уболтал Гриншпона поехать вместе. Пока Миша ошивался на абитуре, дружбан по фамилии Ривкин успел не полюбить слишком русский город и всеми правдами и неправдами перераспределился в Минск. Так Гриншпон и оказался в турбинистах. По вине чужого беспокойства.

Судьбы групповых гитаристов явно перекликались, и поэтому Марина, всегда находясь между ними, никак не могла сделать окончательный выбор.

Местные жители останавливались у костра послушать пение студентов. Борзой с Левым не решались подойти и слушали из темноты.

Бабка, как призрак, тенью металась вокруг студентов. В конце концов не выдержала и сказала:

– Хватит бересту жечь! Зимой нечем будет дрова подпалить.

Сказала она не со зла, от скуки. Ей надоело смотреть-наблюдать веселье на улице через окно, а выйти и послушать бабка не отважилась – засмеют односельчане, особенно Марфа и деверь, подумают, привязалась.

С неохотой стали расходиться по домам.

Старуха не засекла пополнения в лице Пунтуса. Как кошка, она умела считать до одного. К полуночи бабка ударилась в воспоминания и долго рассказывала уснувшим студентам про деревенскую старину. Потом она вспомнила, что полученное на неделю мясо эти оглоеды извели на дурацкие шашлыки, двухдневную порцию молока выпили не отрываясь, не приступили к уборке картошки в ее огороде и сожгли кубометр дров. Попросив давно уснувших парней болтать потише в ссылке на свой нездоровый сон, она отключилась до рассвета.

На следующий день постояльцы решили поработать на хозяйском огороде. Вернувшись от Марфы, бабка с радости чуть не бросилась варить щи. Ее возбудили сдвиги в сознании квартирантов. Она на самом деле, наверное, изготовила бы даже и голубцы, но у нее не оказалось капусты.

– Надо бы вам выписать капусты в колхозе, – сказала она. – До вас так многие поступали… или… – она, вздохнув, посмотрела в сторону соседских посадок.

Так и сделали. Ночью Нынкин и Пунтус ушли на промысел, решив, что доставать овощ через бригадира – дело очень хлопотное.

Принесли целый мешок. Утром бабка пустилась в пляс и бросилась на огород за морковью, чтобы сварить щи. Минуту спустя она, вся черная, влетела назад в избу. Оказалось, капуста была добыта с ее приусадебных владений.

А вышло так. Добытчики отправились к соседям через бабкину усадьбу. Шли долго, перелезли через забор и, решив, что началась чужая территория, приступили к разбою. Перелезая назад, они опять не заметили калитку, соединявшую два бабкиных участка: один – под картошку, другой – под остальные огородные культуры.

Пометавшись по избе, старуха схватила мешок с капустой и утащила в подвал, затаив обиду на все студенческое племя.

– Надо было все-таки выписать капусту в колхозе, – опомнился Рудик.

– Что ж вы наделали, парни! Теперь она нас вовсе голодом сморит! скис Артамонов. – И со свету сживет!

– Сходили бы сами! – в сердцах произнес Нынкин. – Откуда узнаешь, где там чье! Кругом сплошные гектары!

– Да Бог с ней, – дипломатично произнес Пунтус.

– С кем? С бабкой или с капустой? – переспросил Рудик.

– На калхозные работы нада пасылат в Грузыя! – резанул слух Мурат. Там каждый дэн кушат баранына! Бэсплатна!

– Это не бабка, а анафема! – подвел итог Гриншпон, забыв, что три дня назад говорил: это не бабка, а золото!

Вечером старуха как ни в чем не бывало опять мирно подкатила к студентам. Она долго рассказывала, как неудачно у нее сложились отношения с деверем и как много у него в этом сезоне гусей. И без конца пеняла, что зря, конечно, все мясо в первый же день извели на шашлыки.

Ничего не поделаешь – ночью пришлось идти к деверю. В темноте гусям не до ностальгии – они спят смирно и нечутко. Вранье, что они спасли Рим.

Деревенской тишины ничто не нарушило.

С принесенной живностью бабка разделалась очень ловко: ободрала птицу, как кролика, а шкуру зарыла в огороде.

Утром в гости пришел деверь.

– Замучили лисицы, – сказал он родственнице, жалуясь на жизнь, пятого гуся тащат.

– Нет, милок, – возразила бабка раннему гостю, – это не лисицы. Такого жирного гуся лиса не дотащит. Это волки.

Tеперь старуха стала сливочной. По вечерам она устраивала глазунью, а первые блюда вообще не выводились круглосуточно. Веселясь, бабка беззубым ртом выделывала непонятные шамканья, и на нее было жутко смотреть. Сила ее логики и острота намеков стали пугать постояльцев. Бабка напрямик не просила студентов сходить к соседям за продуктами, однако все ее легко понимали, пусть даже и не всегда правильно.

А вот Гриншпона бабка боялась сама. Она ни о чем не просила его и всегда отводила от него свои блудливые очи.

Но в тот вечер послала в сарай за яйцами почему-то именно его.

Гриншпон вернулся назад бледный и испуганный.

– А бабка где? – резко спросил он.

– Вышла на улицу вслед за тобой, – ответил Артамонов, ближе всех стоявший к двери.

– Ну и напугала, ведьма! – выдохнул Гриншпон с заметным облегчением. – Иду я, значит, в сарай и случайно оглядываюсь перед входом. Вижу, за мной крадется бабка. В лунном свете она мне дико напомнила одну гоголевскую старушенцию. У меня аж под ложечкой засосало от жути. Я и раньше всегда чувствовал, что на меня она как-то косо смотрит, особенно после того, как я случайно нарвался на спрятанное сало.

– Она на всех косо смотрит! – пропели в один голос Пунтус с Нынкиным.

– И что далше? – словно взял в руку саблю Мурат.

– Шарю я, значит, по гнездам, а сам оглядываюсь. Ну, думаю, вскочит сейчас на спину и до пены заездит на своих небесных дорогах. Из сарая выходить страшновато – цапнет, и все дела. Так и стою, трушу яйцами. Потом все ж решился, вышел. А тут петух как даст во все горло! У меня и ноги крестом! Чувствую, потеть начал.

– Н-да, – закурил Рудик, – с этой бабкой мы натерпимся.

Новость, что бабка нечиста на душу, молниеносно распространилась по группе. От потерпевшего Гриншпона не отставали с расспросами. Пришлось пересказать историю раз двадцать. В конце Гриншпон добавлял, что, в принципе, ничего особенного не произошло – он как бы сам себе все вообразил, но эту тонкость пропускали мимо ушей и сходились во мнении, что перед отъездом бабку надо… того… проверить.

Предлагались сногсшибательные варианты.

В субботу, как и обещал бригадир, Левый с Борзым устроили танцы и пригласили студентов. Начался культурный обмен девушками. Студенты из своих подруг упустили только Татьяну. Рудик изменил ей, увлекшись загорелой Машей в лапидарном платьице. Той самой, которая по утрам ходила за водой с коромыслом через плечо. Магия двух полных оцинкованных посудин, ежеутренне поднимаемых ею в гору, сделала свое дело – Рудик не устоял.

Татьяна, обидевшись, осмотрелась вокруг и нашла среди деревенских парубков себе по росту. Сразу после знакомства они поторопились в стога на прогулку и вернулись назад задумчивые и серьезные.

Уборка картофеля не шла. То картофелекопалка ломалась, то запивал ее рулевой Борзой. То неделю женили кого-нибудь из местных, то девять дней хоронили. Сами колхозники, за исключением Левого и Борзого, вообще не выходили в поле.

Устроители работ стали опасаться насчет выполнения студентами условий договора.

– Если так пойдет и дальше, – чесал репу бригадир, – то съеденных баранов не отработать. И как бы вам вообще не пришлось доплачивать из собственного кармана.

Чтобы как-то поправить дела, студентов расформировали по вспомогательным объектам: на лесопилку, зерносклад и силосную яму.

Забелина поставили чинить комбайн в паре с Левым и Борзым. Механизаторы никуда не торопились. В качестве грузовика комбайн использоваться мог, и ладно, говорил Левый. Они с Борзым подъезжали к бурту, забивали бункер комбайна картошкой и везли сдавать в магазин. Большой корысти в этом они не видели, поскольку брали за сданный товар не деньгами, а коньяком и сорокапятиградусной польской водкой, которую, как уверял Борзой, ни под каким предлогом нельзя закусывать молочным супом. Лучше вообще не закусывать, чтобы не переводить харчи.

– Вам не кажется, что магазин может перевыполнить план по заготовке? – спросил как-то Забелин.

– Не перевыполнит, – успокоил его Борзой. – Хоть всю колхозную картошку вместе с колхозниками запусти в оборот.

– Вот именно, колхозную…

– Э-э, парень, ты, видно, еще не скоро поймешь. Все поля вокруг засадили и окучили мы с Леваком. Пахали день и ночь. Свои огороды обрабатывать было некогда. Вот тут-то все и перепуталось. Не поймешь теперь, где она, колхозная.

Климцов напросился на силос. Он решил, что там будет легче, но просчитался. Разгребать по углам кузова колючую траву, летящую из жерла косилки, было настолько противно, а покосы были настолько огромны, что за три дня Климцов исчесался до горячки набивавшимися в одежду колючками.

Разделение труда дало свои результаты, дела пошли на поправку. Зато весело теперь было только вечером, когда собирались потрепаться на крыльце клуба или шли на речку с гитарами.

Как-то Замыкин сказал Рудику:

– Пора провести комплексное собрание. И комсомольское, и профсоюзное заодно. По традиции первые собрания первокурсников проводятся в период сельхозработ.

Вечером собрались в клубе. Куратор с трудом настроил подопечных на серьезный лад:

– Вы уже долго находитесь вместе и наверняка присмотрелись друг к другу. На посты нужно выдвинуть ответственных товарищей. От их активности в дальнейшем будет зависеть авторитет группы на факультете и в институте. Я предлагаю изменить обычный ход выборов. Не будем избирать голое бюро, которое потом как бы распределит обязанности промеж себя. Будем выбирать напрямую конкретно на должность. Чтобы кандидаты утверждались всей группой, а не группой товарищей. – Ему понравилось, что он неожиданно скаламбурил.

Несмотря на увещевания, выборы проходили по системе прессинга. Староста называл должность, кто-нибудь с места выкрикивал кандидатуру, а потом все наперебой начинали бросать на стол президиума положительные моменты из жизни пострадавшего. Если тот был не в силах выкрутиться из возносящего потока, его быстренько утверждали голосованием без всяких против и воздержавшихся.

– Учебный сектор, – объявлял Рудик.

– Пунтус! – негромко шутил Нынкин.

И дальше неслось как под гору:

– Пойдет!

– У него самые большие очки!

– Он лобастый!

И Пунтус, не успев ничего сообразить, услышал:

– Единогласно!

– Культмассовый сектор, – продолжал староста.

– Марина!

– Она культурная!

– Нет, она массовая!

– Хорошо поет!

– Крутится сразу с Кравцовым и Гриншпоном!

– Они ей помогут!

– Сама справится!

– Единогласно!

– Профорг, – умело вел собрание Рудик.

– Нынкин! – не остался в долгу перед другом Пунтус.

– Он хозяйственный! – понеслись раскаты. – Регулярно ходит за капустой и гусями!

– Единогласно!

– Комсорг, – продолжил Рудик, и все затихли.

– Климцов, – ляпнул Артамонов.

– Он смелый! – понеслось дальше.

– У него комсомольский значок на пиджаке!

– Он весь в силосе!

– И чешется!

– Он за народ горой!

– Трудяга!

– Десять перчаток протер!

Климцов выслушал свой «мартиролог» с ухмылкой.

– Голосуем? – спросил староста.

– Я… это… – начал мяться Климцов, – ну, раз уж выбрали…

– Вас никто не выбирал, пока только предложили, – сказал куратор. Самоотвод?

– Почему самоотвод, просто…

– Значит, голосуем.

Был против и одновременно воздержался только Артамонов, сам предложивший кандидатуру.

С горем пополам вычленили всех, кого полагалось, – опорные точки и остальную шушеру.

В заключение куратор сказал:

– Наряду с другими должностями вы избрали комсомольского и профсоюзного вожаков. Вместе со старостой все это называется одним словом треугольник. По аналогии – партком, местком, администрация. Прошу любить и жаловать. Через эту фигуру будут решаться все ваши вопросы. Заявления на имя декана или ректора рассматриваются и подписываются прежде всего треугольником, каждой из вершин.

Татьяна в течение собрания сидела в ожидании, что вот-вот выкрикнут и ее фамилию. Но даже в спортивный сектор ее никто не предложил. За здоровье группы 76-Т3 вынудили отвечать Мурата.

В плане ближайших комсомольских мероприятий решили предусмотреть концерт для колхозников. Ответственной за его организацию и проведение назначили Марину.

Выйдя из клуба после собрания, все заметили «Жигули» у избы, где квартировали Климцов и Усов. Климцов, наплевав на группу, вприпрыжку побежал к машине, но оказалось, что гости приехали не к нему, а к Усову. Это были родители недоростка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю