Текст книги "Избранные ходы"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Фаддей принял делегацию частных издателей сдержанно, улыбнувшись одними коренными зубами. При разговоре он имел привычку зажимать нос средним и указательным пальцами. Получалась сизая фига. Угнувшись и ведя разговор себе под мышку, Фаддей думал, что собеседник не видит фиги. Но собеседник как раз ее одну и видел. От вечной зажатости нос Фаддея походил на чернослив.

– Наслышан про вас, премного наслышан! – начал он. – Ходят по городу трое молодых людей и скупают газеты.

– Четверо, – поправил Орехов. – К нам вчера подъехал Макарон с тосолом. Но он отсыпается.

Количество олигархов сбило Фаддея с толку.

– «Ренталл», насколько я помню, – попытался он прийти в себя и, чтобы показать осведомленность в языках, сделал вольный перевод идиомы. Арендуем все! Я правильно понял? И что же вы хотите взять в аренду у нас?

– Нет, вы поняли неправильно. Это переводится как «все схвачено».

– И, тем не менее, премного наслышан…

– Нет, это мы о вас премного наслышаны! – перешел в наступление Артамонов. – Ссорятся с учредителями, остаются без денег, а жить хочется…

– Гм… – откашлялся Фаддей.

– Но это – детали. Вообще мы планируем из кого-нибудь в регионе сделать что-нибудь удобоваримое.

– Вот как?

– И не только на русском, но и на немецком, английском, французском…

– А на карельском? – спросил Фаддей.

– Откровенно говоря, не думали.

– Мы демократы, – объявил Фаддей. – У нас нет денег, но мы единственная газета, которая не опубликовала обращение ГКЧП.

– А зря. Среди обнаженной натуры оно бы неплохо смотрелось, – пожалел Орехов.

– Это наша позиция. Мы работаем вне политики.

– Вы можете прославиться, – посулил Артамонов.

– В смысле?

– Если мы договоримся. Впервые комсомольскую газету будет издавать частная структура.

– Мы это переживем, мы демократы, у нас подвижный коллектив.

– А вы не могли бы показать Устав газеты? – попросил Орехов при очередной стыковке. – Интересно посмотреть на вас как на документ.

– Устав? – переспросил Фаддей.

– Ну да, или учредительный договор. Все равно.

– Нет вопросов, – сказал Фаддей и полез в шкаф. Оттуда хлынула лавина бутылок и заполнила комнату по колено. – Здесь, похоже, Устава нет… Помнится, я видел его в бухгалтерии. А деньги у вас есть?

– Нет. Но мы умеем их зарабатывать.

– Вы полагаете оформить отношения надолго или вам нужна временная пристежка? – полюбопытствовал Фаддей.

– Мы намерены заключить издательский договор. Лет эдак на сорок девять, – продолжил пробную дискуссию Орехов. – Все как у взрослых.

– А потом уволите всех, кто не понравится, – догадался заместитель редактора Кинолог.

– Может быть. Но такой цели мы не ставим. Наша цель, я повторюсь, сделать приличной хотя бы одну газету в регионе, – признался Артамонов.

– А что это значит – приличной?

– Ну, чтобы газету читали, чтобы рос тираж.

– Да, тираж – это наша самая больная панацея, – пожаловался фотокор Шерипо в солнцезащитных очках.

– А какой у вас тираж? – спросил Артамонов.

– Три тысячи, – сообщил зашедший на шум спортивный обозреватель Потак, который для цельности образа посещал работу в тренировочном костюме и слаксах. – Три тысячи или около того, – повторил он.

– Вы нас неправильно дезинформируете, – поправил его Орехов, – тираж у вас меньше. Это число, близкое к кончине.

Переговоры велись в режиме консультаций. Период узнавания длился недолго. Пустота расчетного счета «Смены» не замедлила сказаться на скорости взаимопонимания. Чтобы соблюсти политес, «Ренталл» снял кабину в «Старом чикене» и склонил коренной народ «Смены» к неформальному общению. По такому случаю стол в подвальчике был накрыт моющейся скатертью.

Путем встреч, усиленно обставленных исходящим реквизитом, вырабатывали форму сближения. Фотокор Шерипо учуял, что из всех доброжелателей Орехов наиболее сведущ в подборе «мази», и попросил его председательствовать на толковище.

Как потомственная ворожея, Орехов впроброс прошелся по безутешному будущему «Смены», которое наступит, если Фаддей со товарищи не передаст газету в перспективные руки. Далее Орехов расписал, как пореформенная «Смена» обретет вторую жизнь и с компьютерной версткой наперевес взовьется над местной прессой, потом приспустится, прижмет к груди тысячи новых подписчиков, и те, счастливые и информированные, заплачут навзрыд. Деньги от рекламы и продаж потекут рекой.

– А если договоренность с редакцией не будет достигнута, тогда… не обессудьте, – завершил безотвальную обработку Артамонов. Манера говорить у него была абразивной, а переговорные методы самые обычные – пиявки, воды, кровопускание…

Музыка в «Старом чикене» была приглушена. Взяв тайм-аут, чтобы осмыслить предложение, «сменщики» потягивали растворимый суп дня. Официант по первому зову обносил желающих куриными окорочками и излюбленными напитками из-под полы. От остальных посетителей «Старого чикена» «сменщиков» отличали вялый слог и сморщенные землистые лица, которые походили на ассорти из сухофруктов. Шерипо пил без закуси, три дня назад он объявил голодовку Фаддей мурыжил его с квартирой. Со стороны редакции переговоры велись по очереди то Кинологом, то самим Фаддеем. Решающее слово оставалось за тем из них, кто на момент ответа был в состоянии говорить, а не тщился удержать лицо над курганом трубчатых костей. Добиться от «Смены» чего-то конкретного долго не удавалось.

– Мы хотели бы получить откат, – намекнул Кинолог.

– Сбей пепел, паренек, – притормозил его Артамонов. – Какой, к черту, откат?! Это если б вы нас покупали…

– Но хоть что-то мы должны получить лично?

– Я вижу, вы вообще поплыли! – лечил пациентов Артамонов. – Издание не ваше, оно принадлежит общественной организации!

– Но какой нам тогда смысл? – пожимал плечами Фаддей.

– Газета станет краше, – увещевал Орехов.

– А на кой ляд она нам сперлась, красивая?! – заявил Кинолог, закуривая сигарету Орехова. – Нам и такая нравится.

– Что-то у вас с дальномером неладно, не видите перспектив, продолжал окучивать Артамонов.

– А зачем они нам, перспективы?

– Логично.

– Ну вот, вы и сами с этим согласны.

– Хорошо, – сдался Артамонов. – Денег мы вам дадим, но не в руки, а на развитие.

– На развитие нам не надо, – стоял на своем Фаддей.

Дебаты шли по конусу нарастания, темы становились все круче и круче.

– Ведете себя, как необеспеченная интеллигенция, – попирал «сменщиков» Орехов. – Ни себе, ни людям!

– Не мы же к вам пришли, – резал правду-матку Кинолог.

– Абдериты вы! – сорвался Орехов.

– Кто-кто?

– Провинциалы с ограниченными понятиями.

– Ну, это уже слишком! – Кинолог картинно привстал из-за стола.

– Это не редакция, а место компактного прозябания! – продолжал Макарон поносить пациентов. – Сидите тут, как почетные сорняки!

Если бы не смазка, дело дошло бы и до кулаков.

– Ну хорошо, а кто станет редактором? – пошел на попятную Фаддей.

– По Уставу, который мы сочиним вместе, редактор будет избираться коллективом, – терпеливо разъяснял Артамонов.

– Понятно. А кто будет распоряжаться финансами?

– Директор, которого назначит издатель.

– Ясно.

Разделить будущее с учетом интересов обеих сторон не получалось остаток зависал бесконечной десятичной дробью с нулем в периоде. Публичная контроферта «Смены» выглядела приблизительно так: «Давайте деньги и идите на фиг!»

Промежуточные итоги переговоров сбрасывались Варшавскому, который настраивал комплекс у себя в номере. Галка оттачивала компьютерную верстку. Рекламные блоки, над которыми она корпела в Page Maker 4.0, выгодно отличались от надгробий, выходивших из-под рук метранпажей высокой печати.

– С консенсусом или на консенсусе? – спрашивал с порога Варшавский. – А то техника уже копытом бьет, работать хочет.

– Все никак не сподобятся, – отвечал Орехов.

– Боятся, что ли?

– Понимают, что мы сделаем чистку и полный перенаем людей, – отвечал Артамонов.

– Неужели понимают?

– Может, и не понимают, но задницей чувствуют.

– Там такой паноптикум, в этой «Смене», cтрашно делается! – брюзжал Орехов.

– Что верно, то верно, – не возражал Артамонов.

– А я вот слушаю вас и думаю, – проявила сметку Галка, – если вы воткнете свои арбузы в этот саксаул, то, действительно, кроме мочи…

– Да, поработать придется.

До консенсуса со «Сменой» все же дозаседались. Слово за слово набросали «рыбу» договора. Сошлись на том, что половина денег со скрипом передается Фаддею, а развитие начнется после регистрации отношений.

Нидвораю поручили проект нового Устава. От юриста требовалось завуалировать в тексте полную финансовую зависимость редакции и безоговорочное концептуальное подчинение по принципу «я тебя ужинаю – я тебя и танцую».

Условились в понедельник с утра встретиться у нотариуса, но на фундаментальную стрелку никто из «Смены» не явился. То ли они внимательно вчитались в договор, что было невероятным, то ли залпом спустили задаток и ввиду отсутствия абсента не смогли добраться до местечка Крупский-айленд на окраине города, где находилась нотариальная контора. На три дня «сменщики» с правом подписи выпали из оборота. Разыскивая их, издатели обзвонили все диспетчерские службы, дежурные части и морги. Нашли Фаддея, Шерипо и Кинолога в гостях у Асбеста и сутки отпаивали сбитнем.

– Вы уж, пожалуйста, поаккуратней, товарищ Фаддей, а то когда еще свидимся, – слезно просил редактора Артамонов.

– Держитесь, Кинолог, держитесь, – уповал на заместителя Орехов. Всего-то и осталось…

Издательский договор был подписан при большом стечении обстоятельств.

Несмотря на то, что в народе газету не особенно почитали, «ренталловцы» были счастливы – наконец-то у них появилось стоящее дело. Им открывались дали, и слияние с редакцией виделось деловым и радужным. Можно было начинать серьезно работать. Из помеси бульварного и боевого листков следовало сварганить газету, которую стали бы покупать не только из-за телепрограммы.

Фаддей имел оседлый образ мышления, отчего «Смена» смахивала на вывеску. Ее информационное поле простиралось вдоль трамвайных путей. Во дворы никто из корреспондентов шагу не ступал.

Кинолог свою последнюю статью сдал в набор год назад. Он комплексовал из-за малорослости и искал себя в феерической сфере – кино. Таскался по фестивалям, не вылезал из видеоклубов. Лишь бы не заниматься газетой. Публично его величали Евгением Ивановичем, а кулуарно – Кинологом, ласково и с сочувствием. На планерках он был невыразителен, и никто не мог понять, принимает он идеологию «Ренталла» или нет. Как-то раз, в момент обсуждения – обзаводиться собственной фотолабораторией или нет, он предложил вообще отказаться от снимков в газете.

Обыкновенно Кинолог покидал кабинет, чтобы пострелять сигарет. Уже зная, зачем он вышел в коридор, курильшики сразу протягивали ему свои пачки: «Пожалуйста!»

Кинолог напрашивался на дежурства по номеру и, повиснув на телефоне доверия, по мере надобности выслушивал неуравновешенных читательниц. А в нормированное время, сидя в кабинете, подслушивал телефонные разговоры девушек из машбюро – брал и не клал на место параллельную трубку. Девушкам без конца звонили парни с улицы. Это подтверждало догадку Орехова, что внутренний резерв редакции не удовлетворяет прекрасную половину и ей ничего не остается, как дружить за пределами рабочей территории.

Иногда машинистка побойчее говорила:

– Привет, Евгений Иванович!

Он сразу бросал трубку. В телефоне щелкало, а парень на том конце провода спрашивал:

– Кому это ты, милая, приветы передаешь?

– Да так, знакомый один… Кинолог.

На редакционных площадях квартировала фотолаборатория. Пестовал ее фотоискусник Шерипо. Пытаясь скрыть синяки, он носил солнцезащитные очки при любых показаниях экспонометра. За неимением времени все репортажные снимки в номер он делал с чертова колеса в горсаду, а по утрам занимался самолечением – вводил пару уколов клюквенной, чтобы прийти в норму, а потом в потемках проявочной комнаты весь день совершал таинство допивания начатой бутылки и сильно нервничал, если кто-нибудь это таинство нарушал.

Так называемый начальник так называемого отдела информации по фамилии Дзскуя – кудрявый, в толстых очках человек – работал на органы. Он «находил в трамвае» документы и под видом информационных сообщений проводил заказные материалы.

– Если эта смесь негра с козой не перестанет таскать к нам всякий дерибас, – воодушевлялся Орехов, – то, ей-Богу, я начну жить на гонорары!

В этот момент в дверь всовывалась сама «смесь»:

– Я по финансовому вопросу…

– Не рвите сердце, Дзскуя, рассупоньтесь!

– Нельзя ли, наконец, получить причитающееся?

– Деньги за такого рода материалы надо сдавать в кассу, а не класть в карман, – дал Орехов исчерпывающий ответ.

– Так вы еще не опубликовали?

– Идите и впаривайте свою халтуру Шимингуэю! Нам дерибаса не надо!

– Какого дерибаса? – вскинул глаза Дзскуя.

– Никакого! – втолковывал ему Орехов. – Нельзя быть журналистом с такой фамилией. Порой так и хочется спросить: какого Дзскуя? Но жизнь вынуждает сдерживаться и говорить: какого переляка?! Надо или фамилию менять, или профессию. И ладно бы вы владели ею – была бы одна напасть. Или не впаривали нам левые исследования в области подпольной торговли! Но вы одновременно и Дзскуя, и не умеете писать, и пытаетесь публиковать лозунги с чужого плеча! Ублюдок в кубе! Идите и больше не таскайтесь сюда! И передайте остальным, что мы только с виду дураки. И что Артамонов – не шофер, а я не муж якутянки, хотя нас часто видят вместе.

– Купите себе немножечко ОЛБИ, валух! – посоветовал ему вдогонку Макарон.

Культурой в «Смене» ведала потомственная журналистка Огурцова. На вопросы, почему она не пишет в номер и где ее материалы, она сообщала: «Я должна отвечать за картинку на полосе». Потомственность Огурцовой заключалась в том, что ее отец – невысокий семенной огурец на каблуках бессменно руководил радио, а мать – цокающий бычок с развивающимся нутряным баском – присматривала за телевидением. Огурцова-старшая выходила в эфир, как за околицу. Говорить и думать одновременно она не умела и лепила в прямом эфире такие мазанки, что киты, если речь шла о них, массово выбрасывались на берег, а поморы, помянутые в передаче, наоборот, отказывались возвращаться на материк.

Огурцова-старшая частенько забывалась перед камерой и заводила волосы эдак рукой за ухо. Неожиданно открывался огромный до несправедливости левый орган слуха и забирал на себя все внимание телезрителей. Опешивший оператор замирал и, как в ступоре, долго держал ухо в кадре. Огурцова-старшая продолжала молоть такое, что хотелось назад, к Гоголю. «Сегодня очень важно, чтобы врачи были в курсе всего, что составляет передовой слой медиков», произносила она с умным, как у Помпиду, видом, опасаясь лишь одного сорваться с наигранного велеречивого журчания на будничный кухонный баритон. Тем временем оператор, очарованный неестественно большим информационным поводом, продолжал держать ухо во весь экран, как в передаче «Сам себе режиссер».

Огурцовы-родители посчитали, что с них пошла есть журналистская потомственность, и, чтобы семейству окончательно укрепиться на поприще, столкнули чадо в «Смену», как в воду. А девочку сводили с ума вагоны. Над юными горожанами, в смысле выбора пути, довлело градообразующее предприятие – вагонный завод. Детки ходили в хореографические кружки, литературные студии, занимались языками в спецшколах, но в конце концов становились вагонниками.

Дочка быстро усвоила родительские нелепости и потащила их дальше. Рецензия на выступление рок-группы у нее начиналась так: «Музыка сделалась ритмичней, в текстах стало появляться больше разных слов». В интервью с Фоминатом она превзошла маманю: «Большой вред лосям принесли сухие годы последних лет и браконьерство». Готовя телеанонсы, Огурцова-младшая выпестовала выражение: «Предлагаем посмотреть вашему вниманию». С ее подачи в обиход вошло словосочетание «это достаточно обездоленные люди», по ее милости обрели жизнь самые крутые солецизмы – «таковы они есть» и «это не влияет значения».

Как и говорил Фаддей, коллектив «Смены» оказался подвижен и пестр. Стало понятно, что с каждым его членом придется разбираться отдельно.

За три ходки на «Волге» перевезли в редакцию компьютерный комплекс. Когда его несли по коридору, работники стояли вдоль стен по стойке «смирно», а потом столпились в комнате посмотреть на чудо.

– Не переживайте, – снимал с них мандраж Варшавский. – Обучим.

– Ну, Ясурова, что вытянулась, как бестужевка?! – веселился Орехов. – Проходи, не бойся. А то козленочком станешь. И можешь даже потрогать это сканер. – А потом обратился к Варшавскому: – Слышь, Артур, подготовь девушку к печати, а то сам я боюсь обсвинюжиться. У меня даже руки трясутся от предвкушения новизны. – Орехов даже и не пытался скрыть, что положил на Ясурову глаз.

– И Галке будет веселей, – потер руки Варшавский, радуясь, что теперь есть на кого оперативно спихнуть якутянку.

Приступили к работе над ошибками. Создавалось впечатление, что редакция гоняла чай из одной чашки. Отовсюду только и доносилось:

– Вы не одолжите посуды – чаю попить?

– Только помойте за собой, а то после вашего чая она всегда портвейном пахнет, – отвечал Артамонов, если просители нарывались на него.

Поэтому прежде всего купили сервизы и сделали обширную кадровую зачистку. И только после этого создали рекламную службу. Затем утолстили тетрадку и поэтапно вывели газету на ежедневный режим. Разработали новый логотип и убрали с первой полосы обнаженную натуру. Но самое главное компьютерная верстка ускорила подготовку макета. Теперь «Смена» быстрее других поступала в типографию, раньше печаталась и утром первой попадала в киоски. Вследствие этих пертурбаций ажиотажного спроса на газету не возникло, но тираж пополз вверх.

С приходом «Ренталла» коллектив разделился на молодежь и старперов, которые, в свою очередь, раскололись на творческих и технических. Творческие посматривали на новоиспеченных издателей свысока, а технари – наборщики, корректоры, монтажистки – выказывали уважение.

Пределом мечтаний Варшавского была безбумажная технология. Для этого требовалось докупить сервер и десятка два компьютеров для персональных рабочих мест. Сам-Артур планировал выжечь каленым железом понятие рукописи, потому что корреспонденты сдавали их в набор как при заполнении анкеты: ненужное вычеркнуть. А когда набираешь сам, лишнего не попишешь.

Ответственный секретарь Упертова отказывалась познавать компьютерный подсчет строк и составлять макет под электронные шрифты и кегли. Она так и не смогла просчитать, сколько компьютерных строк умещается на полосе.

– Вы мне дайте перечень расстояний между буквами и строками, и тогда я нарисую оригинал-макет, – оправдывалась Упертова.

– Понимаете, – втолковывал ей сам-Артур, – эти расстояния выбираются автоматически и могут быть любыми. При ручном наборе – да, это возможно, при компьютерном – нет, поскольку вариантов – бесконечное множество.

– Понимаю, – отвечала Упертова, но продолжала требовать перечень.

– Что это у вас такой заголовок мелкий? – спрашивали у нее.

– Так кегль же двенадцатый, – отвечала она, не въезжая в новый смысл верстки. Слово «интерлиньяж» повергло ее в шок окончательно, и она возглавила оппозицию. Пошли казусы. Кинолог развязался и состряпал колонку о выставке живописи.

– Это мы не пропускаем, – тормознул заметку Артамонов. – Материал должен быть оплачен как рекламный. Или снят с выплатой гонорара автору. Впредь мы составим перечень тем, которые нельзя будет разрабатывать без санкции.

– Вы не имеете права вмешиваться в работу редакции! – вспылил Кинолог.

– Мы оплачиваем ваш труд!

Упертова разместила заметку Кинолога на первой полосе. Это следовало понимать так, что свою волю редакция может излить несмотря ни на какие условности. В подтверждение после особенно тяжелой ночи Шерипо поместил снимок «Хороши у нас рассветы!». Грязное пятно символизировало наступление нового дня.

После нескольких концептуальных склок Артамонов сказал:

– Эту журналистику надо корчевать! До последнего пня! Выкашивать, как борщевик Сосновского! До последнего ствола! Надежда только на отаву.

– Плюрализм мнений в одной голове – это первая стадия, – согласился Орехов.

«Ренталл» потребовал от Фаддея, чтобы Шерипо съехал с этажа. Следом за ним была отпущена на волю Огурцова-младшая. За несоответствие ее выставили на улицу Горького и нацелили на вагонный завод без выходного пособия. Товарищ Дзскуя, чтобы не прерывался стаж, был отправлен на фиг переводом.

Проведя чистку, выработали и подписали с редакцией концепцию газеты, отклонение от которой каралось. Но язык текстов – самомнительный, поучающий – оставался бичом редакции. Никакие уговоры и угрозы со стороны издателей не помогали. Журналисты продолжали демонстрировать превосходство над читателями. Обхаивание всего, что попадалось под руку, считалось основой демократии.

С возрастом стало понятно, что местная журналистика – явление чрезвычайно узкое и ограничено кадровыми рамками. Перетекание кадров из одной редакции в другую и дальше, в вышестоящие органы, подтверждало теорию Орехова о тараканьей миграции в тверской печатной среде. Кадры панически покидали пастбища, на которые попадал дуст. Дуст перемен и высоких профессиональных требований. Отраслевой переток кадров был повальным. Люди родственных структур терлись друг о друга десятилетиями, появляясь то с одной, то с другой стороны, то в качестве творца, то в обличье цензора, то внештатником, то на самом верху отары. Давид Позорькин, например, отсучил ножками из районки в инструкторы обкома, а Ужакова, наоборот, в заместители Шимингуэя. Замес, что называется, густел. Изнанкина вытянулась за лето в наместника губернатора по многотиражкам. Альберт Смирный оставил без присмотра слесарню в захолустье и залег в освободившееся типографское ложе, еще теплое. Все журналисты хотя бы по разу – а то по два и по три поработали в каждом из средств массовой информации. Выгонит, бывало, кого-нибудь поганец Фаддей, а пишущий раз – и к Асбесту, напоет ему песен и бальзамчику на душу Шимингуэю кап-кап – мол, о вашей газете уже давно раздумывал долгими летними ночами. Через пару месяцев пишущего опять гонят взашей. Изгнанник – к Изнанкиной: примите, так и так, пострадал за правду у Шимингуэя. Уверен, что вы, в отличие от негодяя, поймете меня. Стремлюсь исписываться у вас до умопомрачения, не за деньги, а из принципа. После радио и телевидения круг замыкался, и блудный сын опять падал ниц перед Фаддеем, потому что все редакторы вокруг – твари и жмоты, и только в «Смене» можно запросто выпить средь бела дня из одной тары с редактором. Фаддей таял, посылал гонца к председателю «ТТТ» Завязьеву и вновь брал в штат бестолкового.

Когда заходила речь о каком-то корреспонденте, то складывался следующий диалог:

– Это который в «Губернской правде» выписывает вавилоны про рыбные заморы?

– Нет, он из «Сестры», вел там женскую криминальную хронику.

– Ну что вы! Он работал в «Смене», лабал репортажи о погоде!

– Уймитесь! Я буквально вчера видел его на экране с дрожащими пальцами. Он работает на телевидении.

– На каком экране?! Он боится эфира как огня. На радио он всю жизнь служил. Подчитчиком.

– Подчитчик – это в газете.

– Какая разница!

Местечковый журнализм требовал свежей крови со стороны, а не от соседних редакций, между которыми происходила ротация.

Шимингуэй попросил Фаддея попосредничать в наборе своего очередного опуса, который открывался острым воспоминанием детства: автор валит привязанного к дереву кабана, а потом, прожарив паяльной лампой копыта, сдирает роговицу; голые пальцы поросенка романтично дымятся… А в целом соната № 2 посвящалась цеху опок вагонного завода, откуда Асбест Валерианович начал трудовой путь. Произведение называлось «Молозиво» и приурочивалось к круглой дате промышленного гиганта – Шимингуэй всерьез решил содрать с юбиляра денежку.

Асбесту Валерьяновичу пошли навстречу и, пока набирали книгу, вволю потешились. Попадались такие перлы, что глаза отказывались верить. Легированные выражения шарашили картечью по мозгам:

«У каждого, кто отличался трудовым долголетием, своя система тонуса голодная юность, полная тревог и лишений жизнь».

«Гидромолот – это не просто разновидность рабочего».

«Наиболее зримое, бьющее в глаза воплощение – производственный корпус».

«Кто они, рационализаторы тех лет?» – строго вопрошал Асбест.

Набирая писанину, доползли до разворота рукописи и одурели от лирического отступления. Там черным по белому было написано:

«Семейные кланы из 4–5 человек вознамериваются выпускать газеты в поддержку бизнеса. Они гонят видики за плату. В их плену оказались не только подростки, но и отцы города».

– Мужики, это про нас! – догадался Артамонов.

– Точно, все сходится, – раскрыл рот Орехов.

– Что значит писатель – схватывает на лету.

– Вот видишь, аксакал, – Орехов показал отоспавшемуся Макарону текст на мониторе, – тебя за нашего родственника приняли – семейные кланы из четырех-пяти человек.

– Да уж, – вымолвил Макарон.

– Давайте подменим абзац! – предложил Артамонов. – Корректура не засечет. Позаимствуем у Асбеста пару выдержек из рубрики «Текучка»: «Задача главного зоотехника по искусственному осеменению М.Н. Несуки – увеличить процент покрываемости коров». И пусть ломают головы, придумывают, как все это вкралось в «Молозиво»!

– Валяй!

– Асбест повесится!

После выхода книги в редакцию повалили письма с требованием изгнать из «Смены» частных владетелей. Кинолог складывал конверты в особую стопку.