Текст книги "Избранные ходы"

Автор книги: Яков Арсенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

– Это понятно, но как вернуть деньги Фоминату? Он же прокуроров нашлет! – метался Варшавский.

– Стерхов жалко! – вздохнул Артамонов.

– Ну и едкий же этот Фоминат натрия! – напрягся Орехов. – Я считаю, за плохое поведение ему надо поставить видеотройку.

– Не жирно ли будет? Его поведение больше двойки не заслуживает, скорректировал размер взятки Артамонов.

– Думаете, возьмет? – спросил Варшавский.

– Попытка не пытка.

Орехов придумал, что в момент последней пульки забыл у Фомината очки. Напросившись поискать их по шхерам огромной квартиры, он на пару с Артамоновым потащил технику в жилище генеральному экологу.

– Лифт застрял! – запыхавшиеся, просочились они в прихожую и грохнули коробки на пол.

– Что это еще за груз?! – изумился Фоминат, подвязывая халат.

– Со спутниковой антенной. Все западные программы!

– Телевизор, что ли? Вы с ума сошли! Добить меня хотите?! – начал раскидывать руками Фоминат.

– Вы же говорили, что интересуетесь…

– Но не до такой же степени! – искоса посмотрел он на коробки. Выносите вон! Весь проход загородили!

– Может быть, завтра? У нас нет сил таскать это по городу, попытался отсрочить провал Орехов.

– Какое завтра! Мне что, спецназ вызывать?! – Фоминат поднял и опустил телефонную трубку. – Я это в момент организую.

– Зачем? Пусть техника временно постоит, – придумал Орехов.

– Как вам такое в голову приходит?!

– Хотели показать призы.

– Ну раз хотели – показывайте, – смягчился Фоминат. – Что за марка?

– Sony.

– Тринитрон, что ли?

– Он самый.

– И экран плоский? – внимательно наблюдал Фоминат, как Артамонов вспарывает упаковку.

– Диагональ двадцать пять дюймов.

– А это? Видеомагнитофон?

– С двумя головками.

Вынутые аппараты даванули на Фомината свежими матовыми корпусами. Он закурил. А когда в видак воткнули «Калигулу», Фоминат окончательно сдался.

– Ну, хорошо, – сделал он три глубоких вдоха. – Пусть постоит. Временно. И по-быстрому разбежались, у меня времени нет. – Одной рукой он выпроваживал поставщиков, а другой спешно звонил подруге, потому что на экране уже укладывалась под кусты совершенно в одной жилетке Друзилла, а к ее эргономической попке пристраивался Макдауэлл.

– Конечно, – сказал Орехов. – Будет сподручней.

– А где антенна? – вспомнил вдруг Фоминат.

– Спутниковая? – переспросил Артамонов.

– Да, для западных программ.

– Ах да, для западных. Конечно. Она внутри телевизора. Ее долго настраивать. Надо в схему лезть. Прямо сейчас все выключать и часа четыре копаться, – припугнул Фомината Артамонов.

– Ладно, я поищу. Сам! – дерзновенно бросил Фоминат, захлопывая дверь, потому что подруга была уже на подступах к логову и там планировалось такое, что Орехову с Артамоновым настаивать на дальнейшем присутствии не было никакого резона.

– Мы к вам завтра на работу зайдем, – забросил масонскую штучку Артамонов.

– Заходите, – денеслось из-за двери.

– Ну вот, теперь никуда не денется – подпишет, – стер пот с лица Артамонов. – Заглотил наживку.

Когда наутро явились за подписью, секретарша сообщила, что Фоминат отбыл в отпуск, и протянула Орехову листок. Это был приказ об увольнении. Фоминат исчез, не подписав «Положение». Возможно, он выполнял хитрый ход Платьева, который мог мыслить так: вопрос с зачинщиками улажен, процесс улегся в нужное русло, никто из властей в общем-то не против лотереи, даже разработано и почти утверждено «Положение», но по сути злокачественная выхухоль несанкционированной азартной игры рассифонена и спущена на тормозах.

– А может, не возвращать деньги народу? – предложил Варшавский. Давайте отправлять их себе на левые адреса. Никто ничего не заподозрит. Уведем все к черту, раз они все здесь такие умные!

– Не валяй дураков у дятла! – матернулся Артамонов.

На заблокированном счету висели деньги. Единственная операция, которую разрешалось проводить с этими стреноженными барышами, – отправлять их назад, игрокам. В этом был какой-то сюр. И не то чтобы у Галки руки отваливались заполнять бланки обратных почтовых переводов, просто разбирать почти построенный дом кому охота. Были подавленны и скрипели обе стороны и организаторы, и участники. Какой облом был у людей! Они не хотели получать назад свои деньги – они жаждали выигрышей.

– Зачем нам эти копейки?! Нам нужны призы! – звонили участники лотереи.

– Мы столько ждали!

– Мы пожалуемся в милицию! Вы не имеете права отменять лотерею! Вы врете, что вам ее запретили!

Горстки внезапно обездоленных игроков стали сбиваться в плотные ряды и мерно вышагивать от «СКиТа» до гостиницы «Верхняя Волга» и далее до конторы Фомината. Подзадоривая друг друга, они разбили каменьями экологическое табло, на котором круглогодично высвечивался один и тот же уровень радиации, затем уделили внимание Ильичу, которого продолжали игнорировать таксисты, и на излете буйства столкнули в реку двухтонную скульптуру лежавшей на берегу бабы. Затем толпа проследовала к вокзалу перекрывать движение поездов. Для разгона бунта прибыл конный ОМОН и спросил через мегафон:

– Кто здесь организовал агитплощадку?

Вопроса никто не понял. Для острастки толпу протравили газом, потом привели в чувства брандспойтами и разогнали по домам.

Возврат денег затянулся до лета. Промотав полученные назад взносы, участники розыгрыша окончательно стихли, а организаторов лотереи продолжали таскать по следственным структурам.

– Пора дергать! – крутился как волчок Варшавский. – Нас пересажают!

– Куда? – поинтересовался Артамонов.

– Что куда? Пересажают куда? – переспросил Варшавский.

– Да нет, куда пересажают, понятно. Дергать куда?

Тополя зацвели без всякого согласования с ЖЭКами. Дворники пребывали в отпусках. Город завалило тополиным пухом. Аллергики чихали и кашляли. Пух забирался в святая святых, и не было от него никакого спасения.

– Сидим, плюемся, – названивал Орехов Макарону. – Эта дрянь лезет во все щели. Да еще торфяники горят, в городе задохнуться можно. Первородное уставное дело провалено, во рту сухо. Чертовски хочется «Хванчкары». Ну, а на чем ты там у себя зиждешься?

– Да так как-то все.

– Приезжай в гости и привези питья. Денег не осталось ни копе…

– Может, вам отправить фуру тосола? Продадите, и у вас образуется мелочь на расходы. Мне всучили цистерну вместо гонорара за статью про «Chesnokoil».

– А пить его можно?

– Не пробовал.

– Тогда не отправляй.

– Что ж, в таком случае спешно выезжаю! – как мина замедленного действия взорвался Макарон.

Ожидая его, подельники вытягивались в креслах, водрузив ноги на стол.

– Эх, плакали лотерейные денежки! Сколько газет можно было бы раскрутить! – фантазировал Орехов.

– Можно было бы раскрутить, – дублировал Артур. В критические дни у него проявлялась наклонность повторять за собеседником последнюю фразу, как бы поддакивая. – С долгами бы рассчитаться, – заунывно исполнил он свою обычную песню.

– А что, они тебя сильно тяготят? Ты их сторнируй – сделай обратную запись в своей книжонке. И никаких долгов не будет.

– Никаких долгов не будет. Как бы не так! Я занял массу денег у знакомых, чтобы накупить аппаратуры.

– А куда подевал?

– Куда, куда? Вы прожрали!

– Ну, тогда мы вообще приплыли! – оплакал безвременную кончину денег Орехов. – Оказывается, мы в долги успели залезть! Артур, как-то так незаметно ты нарушил наш тройственный уговор – мы клялись никогда не быть должными друг другу. Это не по-джентльменски!

– Не по-джентльменски! Вы сами нарушили. Надо было не брать!

– Надо было не давать!

– Успокойтесь, – не переживал Артамонов. – Не подписал Фоминат, и ладно. Что-нибудь придумаем.

И как в воду глядел. Все вокруг забурлило, начались бесконечные обмены денег, один за другим пошли «черные» вторники. Рядовые отечественные товары перекочевали в «комки» и стали стоить впятеро дороже, импортные, которые раньше доставались по блату, появились в открытой торговле. Соотношение старых и новых цен – или, как любил говорить Артур, котанго – стало просто невероятным. Одна за другой полезли из земли товарные биржи – явление, невиданное для социализма. Начались повсеместные гнойные выделения юридических лиц. Страну пучило, она на глазах утрачивала былую яйценоскость, с полей сходил лоск, а с промышленных зон – налет трудовых вахт. Из паспортов выхолащивалась прописочная оседлость – вооруженные конфликты на окраинах поднимали волны миграции. Гостиницу «Верхняя Волга» заполонили беженцы со всех концов Союза.

На фоне этого работники «Ренталла» сидели на чемоданах и ожидали выселения за неуплату.

После знаменательного телефонного разговора с Макароном, в момент которого была брошена сакраментальная фраза «немедленно выезжаю», прошло полгода. Макарон приехал как снег на голову. В компании с огромной псиной по кличке Бек. Это был квартерон – гремучая смесь волкодава, среднеазиатской овчарки, бульдога с отвисшими брылями и дворняжки. Как и все преданные псы, Бек невероятно походил на хозяина – он так же молниеносно поедал разрезанные вдоль батоны и, если вставал передними ногами на плечи, сразу лез целоваться.

Встретили Макарона как высокого гостя – растяжкой во всю ширину улицы между гостиницей и «Старым чикеном». Текст на цветастом ситце вывели короткий, но поучительный: «Макарону наших дней». На «Волге», убранной лентами, словно для свадьбы, гостя доставили в люксовые покои гостиницы, на входе в которую в ознаменование приезда дежурил Орехов в ливрее. В рамках культурной программы обвешанная монистами Галка сыграла на хамузе якутскую пьесу. Вместо дебальзамированных цыплят, потребляемых в будни, и домашней колбаски, навсегда свернувшейся в кольца под гербарием сорняков, проходящих по меню как зелень, заказали в «Старом чикене» настоящего молочного поросенка с гречневой кашей. Под вечер Макарон, не снимая плаща, съел выделенные ему квоты по системе Станиславского – он накладывал горы поросенка прямо в поднос, вмиг уминал и говорил: «Не верю!» В эти минуты Бек старался не смотреть на хозяина.

– Заводчик советовал не перекармливать, – объяснил жесткость своего отношения к зверю Макарон. – Пес очень способный. И на молочного секача реагирует, и на наркотики – парень хоть куда. Но, между нами говоря, до сих пор мне удалось натаскать его только на с-сук!

– Где ты собираешься его держать? – спросил Орехов. – Из гостиницы тебя с ним точно попрут.

– В машине поживет – не барин. Ему теперь любая жизнь медом кажется. Когда я принес его в лечебницу, мне посоветовали сделать укол и усыпить. Чума высосала его дотла. Я послал всех на фиг, выдавил в стакан водки головку чеснока и влил ему в глотку. И вот – встал из могилы. Бек, Бек! Ко мне! – позвал собаку аксакал.

После поросенка Макарон вытаращил глаза и перестал не только слушать, но и понимать окружающих.

– И пошли к нам все кому не лень, – ведал ему в «молоко» Артамонов. – Квартальные надзиратели текли нескончаемым потоком, отдел по борьбе с организованной преступностью – по плотному графику, муниципалка – всем составом. Не побывал у нас разве что участковый гинеколог!

– И тут, Макарон, пришла она, спасительница наша, – продолжил перечень ходоков Орехов.

– Да кто пришла-то?

– Инфляция! – почти обиженно выпалил Орехов. – Цены поплыли так быстро, что рассчитаться с Фоминатом хватило телевизора. В нашем распоряжении оказался прямо-таки центр управления полетами: двадцать экранов, штабель видаков, камер, несколько двухкассетников, море кухонной утвари и тачка. Не какие-нибудь тебе там неосязаемые активы, а самые настоящие авуры. Мы предложили государству совместный бизнес – оно отказалось, это его проблемы. Навар получился феноменальный. Без всяких менеджерских штучек. И тогда наш пучеглазый Артур скупил весь «комок» на первом этаже и отправил в Якутск контейнер техники – сплошной пал-секам! Галке взял семь пар сапог и пантуфли, а себе – электробритву с вибратором.

– C вибратором? – удивился Макарон.

– Да, чтобы доставала до луковиц.

– Я только одного не пойму: кой черт дернул вас с насиженных мест? Это и есть ваша так называемая военная служба?

Повествование длилось, пока у Макарона не миновал период социализации, которая заключалась в поминутном хождении в ларек. Кроме этого, ему в обязанность было вменено усваивать и обобщать последние известия. Иногда Макарону удавалось отлучиться, и тогда его можно было видеть коленопреклоненным перед писсуаром, из которого он пытался вынуть душу. Потом Макарон падал в ванну, и объем его тела становился равным объему вытесненной жидкости.

– Ну ладно, я пойду-побегу, – прерывал действо Макарон, собираясь за очередной нормой. На чужбине он рекомендовал употреблять «отвертку» в щадящем режиме – бутылка водки на пакет цитрусового нектара.

– И бросай ты свою дурацкую диссертацию! Неужели она тебе не опостылела? – вербовал аксакала Орехов. – Переезжай к нам. Золотых гор не обещаем, как Артур Галке, но подходящую работенку подыщем.

– Надо подумать.

– И думать нечего. Без тебя мы тычемся тут, как без анализов. А потом за плохое поведение мы поставили Фоминату двойку.

– Вот ты все говоришь: Фоминат, Фоминат! Кто такой Фоминат? отчаялся узнать главное Макарон.

– Экономно это понятие обозначается как сволочь, – прибегнул Орехов к толковому словарю. – Но нас выручил. Поэтому никаких претензий.

В завершение встречи в верхах Орехов с Макароном набрались пива под селедку, напустили полную комнату бензольных колец и пролежали сутки в агрессивной среде. По истечении времени в комнате было обнаружено два туловища. При них находились личные вещи усопших. Лежащие навзничь, товарищи были настолько высказанными, что Варшавский с Артамоновым не могли придумать, как приступить к реанимации.

– Да у них тут целый газоносный бассейн! – перекрыл нос Варшавский.

– Орехова точно не поднять – спит, как рельс. Когда не пьет человек, а напьется – обрубок! – плюнул Артамонов, развеивая бытовую завесу.

– Их надо отправлять на горно-обогатительный комбинат. Другого способа я не вижу, – предложил Артур.

– Развели, понимаешь ли, бытие! – запускал скандал Артамонов.

– Ну хорошо, – вдруг заговорил Макарон, тщетно усаживаясь а позу лотоса, – я к вам приеду. Насовсем.

– Он приедет, – подтвердил Орехов, пытаясь приподняться на локтях. Я его уболтал.

– А что ему здесь делать? – спросил Варшавский и, пособив Макарону сесть на стул, начал хулить тенденцию соратников: – Юристов набрали, а чем заниматься дальше, никто не знает! – выпалил он, исследуя будто лунную поверхность только что вынутый из кратера палец.

– Все очень просто, пятачок, – исторг Орехов горючие пары. – Берем минимальную конфигурацию…

– И выпускаем газету, – продолжил Артамонов.

– Вы сойдете с ума, – предрек Макарон. – Затевать нынче свое издание – такая головная боль! – он достал из-под кровати припасенную специально для пробуждения бутылку сидра. – Между тем в пустыне Каракумы существует крутой способ выращивать арбузы. Надрезают стебель саксаула, расщепляют его и вставляют в расселину семечко арбуза. И саксаул начинает качать своим сорокаметровым корнем-насосом влагу для паразита. Арбуз вырастает огромный, как кубометр! Артамонов не даст соврать.

– Не дам, – подтвердил Артамонов.

На бутылке сидра Макарон смог лишь приблизительно показать, как корень цедит жидкость сквозь толщу песка.

– Поэтому будет сподручнее, если присосаться к существующей газете и провернуть дело изнутри, – продолжил Макарон. – А демократия пусть пока сгущается, пусть нагуливает жир. – Идея через арбуз была высказана настолько развернуто и метафорично, что с Макароном согласились все, и даже стоявшая в дверях Галка. Чтобы возразить ему вот так же широко и размашисто, а главное – образно, нужно было как минимум на час отложить поход в «Старый чикен», на что никто не отважился.

– Правильно! – поддержал Орехов. – Предложим газетам компьютерные услуги. Может, кто и клюнет.

– Вот это разговор! – присоединился к нему Артамонов. – Что бы мы без тебя делали, аксакал?!

– И главное, господа, – подвел черту Макарон, – нас не должно покидать чувство локтя, – и, передернув желваками, поставил точку: Чувство локтя в собственном горле!

Глава 5. ПОПЫТКИ ЗАКРЕПИТЬСЯ НА ИНФОРМАЦИОННОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Исследование газетных территорий проводилось методом исчерпывания. Начали с самого крупного издания – партийной газеты «Губернская правда».

В разгар исторических катаклизмов, когда страна утопала в путчах и народ жаждал информации, редактор «Губернской правды» Асбест Валерьянович Шимингуэй начинал писать рубленым боргесом о тереблении льна в Андреанаполисе и еловых балансах Максатихи, а по выходным соблюдал по науке трехпольного земледелия три дачных участка – под озимые, яровые и под пар.

В написании текстов Асбест Валерьянович слыл не новичком. Его перу принадлежало сочинение «Аптека на грядке». На авантитуле книги было указано, что копирайт по наследству не передается. Из произведения не вытекало, кому в своих фитонабросках автор импонирует больше – себе или грядкам. Своим именем Шимингуэй был обязан станции Асбест Свердловской области, где был произведен на свет старшиной линейной службы и дежурной по вокзалу. Прорезавшиеся сначала молочные – после ШРМ, а потом и настоящие – после ВПШ – литературные наклонности Асбеста Валерьяновича Шимина спровоцировали нарост на конце first name, с которым фамилия зазвучала краше – Шимингуэй.

Асбест Валерьянович считал себя естествоиспытателем. Таскался по еланям, любил поторчать по делу на кочке среди топей, пока не снимут спасатели.

По молодости Шимингуэй придумал неплохой ход – предложил возродить газету, выпуск которой был прерван в годы репрессий. Идея попала в жилу всякого рода реабилитации были в большом популяре. Газета получилась патриархальной, в ней публиковались постановления и решения.

Ренталловцы долго не могли выловить Асбеста Валериановича. То он был на сессии Верховного Совета, то на охоте. Как-то раз, ожидая его, Артамонов, Орехов и Варшавский курили на крыльце Дома печати. В компанию, под дымок не будет ли у вас папироски? а спичек? а сколько времени? – втесался некто Неудобин, предпенсионного возраста человек в подпоясанной косоворотке навыпуск. Мученики слова разговорились: то да се, трали-вали пассатижи. Выяснилось, что Неудобин – бывший работник «Губернской правды».

– Ха! – сказал Орехов.

– Вот, сужусь с ними, – поведал о себе Неудобин, кивнув головой на окна редакции. – А вы что, на практику?

– Вроде того. Асбеста Валериановича не можем отсканировать. То он отпуск догуливает, то в творческой командировке в Андреанаполисе, признался Орехов.

– Ни в какой он не в командировке! На месте он…

– Секретарша говорит, что нет.

– А вы подойдите под окна. Если доносятся переливы, значит, на месте. Его любимое занятие – запереться в кабинете и наяривать на баяне.

– Просто так, без свадьбы?

– Вот именно. А зачем вы его вылавливаете? Там есть замша – Ужакова, – подсказал самозваный маклак Неудобин. – Ольга Робертовна. Переговорите с ней. Кстати, на нее я тоже в суд подал.

– Хотелось бы потолковать с первым лицом, – сказал Артамонов. – На базе газеты мы намерены создать нечто современное, компьютеры поставить, объяснил он тонкости момента.

– Вы что, с ума сошли?! В этот гадюшник компьютеры!

Неудобин разнервничался и, как семечки, стал закидывать в себя таблетки. Потом увлек компанию в скверик и, поглядывая на окна, начал живо насаждать почти детективную эклогу:

– Вот они в показаниях пишут, что вор был свой. То есть Неудобин. Представляете! Какая наглость! Я работал при пяти редакторах! Все таланты. И только последний – выродок! Неудобин был вынужден уйти из редакции ошельмованным! – Рассказчик говорил о себе в третьем лице. – А в редакции, как до его ухода, так и после, продолжались кражи-пропажи. Ужакова посеяла сапоги, у Жеребятьевой увели кошелек. Да, я занимал один с ней кабинет. Но ведь мог кто-то зайти в кабинет, кроме меня! В редакции всегда полно проходимцев – Центр занятости на одном этаже. Неудобин обеспеченный человек, работал на Колыме! Кстати, о птичках. Их не удивляет тот факт, что человек, знающий из книг, что отпечатки пальцев остаются на гладких предметах – стекле, полированной мебели, – вдруг заявляет, что отпечатки могут быть обнаружены на кошельке из шершавой кожи! Я давно заметил двойную игру Жеребятьевой и лицемерное поведение Ужаковой.

По столь изысканным фамилиям – Ужакова, Жеребятьева – можно было решить, что на первых попавшихся слушателях обкатывается крутая современная пьеса-багатель, где характеры обусловлены не только именами дегероизированных персонажей, но и псевдонимом автора.

– Мне раскрылся авантюрный характер Асбеста, – продолжал Неудобин свое сказание, чувствуя, что попал в жилу. Похоже, эта повесть доселе не зачитывалась в один присест. – Асбест с ложным восторгом замечал в разговоре со мной: какой богатый опыт! таких людей надо беречь! А сам обратился в милицию. Будучи уверенным в бесполезности операции, я открыто заявил: не удивляйтесь, если на кошельке обнаружат мои отпечатки! Дело в том, что Неудобин обладает сложным характером. В силу сложности жизненного пути. До журналиста кем он только не работал: музыкантом, в театре кукол, инспектором роно в Сибири. Давайте будем правдивыми до мелочей – никто никогда не обращался в милицию с просьбой провести обыск на квартире Неудобина… Я сам настоял. Меня возмутила наглость, с которой Ужакова взялась руководить сыском… по телефону! Следователь, осмотрев квартиру, сказал: столько не наворовать! Я взял справку из милиции, что ни в чем не виноват, и подал в суд на Жеребятьеву и Ужакову. Кто-то купил говядину, а в холодильнике оказалась требуха… коллектив был вовлечен в интриги. Все говорили: Ужакова доведет дело до смертельной травли! Вы не знаете Ольгу Робертовну! Третьи молчали: поживем – увидим. Далее события развивались на дачных участках. Обратите внимание – Ольга Робертовна видела, как Неудобин сорвал с грядки Асбеста… морковку. И съел ее, не помыв. Вдумайтесь, сколько смысла – Неудобин ворует у самого Шимингуэя! То есть никаких приличий! А Неудобин непоколебим – с детства приучен есть овощи, исключительно помытые кипятком. Про главную битву на земельном участке скажу: никаких малолетних детей там не было. Просто Ужакова отторчала, как копорка, задом кверху излишек часов, обрела давление и набросилась на меня со словами: забери заявление! – Неудобин тек сплошным потоком, словно сосна при подсочке. Как из надрезанного ствола, из него выходила струей смолистая живица негодования. – Газету стряпают случайные в журналистике люди! Жеребятьева вообще перестала ходить на работу. Я пахал один. То ей голову проломят бокалом, то обострение язвы. Лошадь такая! Разве у нее может быть язва? Она силос переварит! Я понял, что массовкой руководит Асбест. Если выгнать меня, то у всех – повышение по службе. А я – неудобный.

Под животный эпос Неудобина сбегали за «Хванчкарой» и чуть не приняли квалифицированным большинством решение не сотрудничать с Шимингуэем – такой серпентарий эта его редакция! Но уж больно рассказ Неудобина смахивал на тайный план литературного террориста, у которого «посыпался винт». Вспотевшему декламатору пообещали помочь – сходить на очередное заседание суда и освистать ответчиков. Неудобин полез в карман за визиткой, но не нашел. Визиток не оказалось и у слушателей. Мелькнула надежда, что расстаться предстоит навсегда и бесповоротно.

Воспользовавшись подсказкой Неудобина, выпасли по баяну Шимингуэя. Когда вошли в приемную, секретарша нырнула в кабинет и долго не выходила. Наконец за двойной дверью стих инструмент, и делегацию попросили войти.

Шимингуэй даже и не пытался вникнуть в суть предложения. Единственное, что он спросил, как компьютерный комплекс стыкуется с линотипом.

– Никак, – огорчил его Орехов.

– Вот видите, возникнут проблемы! – просипел он с придыханием, как дырявые меха.

– Дело в том, что линотип вообще не нужен.

– Вот как? Занятно…

– Исключается вредный этап – отливка букв из металла. Бич высокой печати – злокачественные опухоли. Почти каждый работник, выходя на пенсию, заболевает раком.

– Но ведь мы не типография, – заметил Шимингуэй.

– Для вас – скорость верстки. В газету будут успевать последние новости.

– И этот ваш казус с лотереей, – с трудом выдавил Асбест Валерьянович. Одышка доставала его, даже если он никуда не поднимался.

– Мы могли бы на общественных началах, – предложил Артамонов.

– Эти излишне.

– Упустите время. Наступит момент, когда будет поздно.

– Успеем, – сказал Асбест Валерьянович, похрустывая «раковыми шейками», хорошо отбивающими запах. – Впрочем, я пришлю к вам компетентную комиссию.

Комиссия действительно через некоторое время появилась. Ее члены смотрелись однородной мазеобразной массой. Галка продемонстрировала им электронную верстку. Сотрудники закивали головами, как умные лошади, и, продолжая кивать, ушли.

– Здорово! – подытожил Орехов. – Кажется, им понравилось. Есть контакт!

– Да, похоже, их это поразило, – согласился Артамонов. – Лица, по крайней мере, окаменели.

На следующий день пришла одна Ужакова.

– Плотное сотрудничество вряд ли удастся, – передала она промежуточное решение Асбеста Валерьяновича, – но наметить точки соприкосновения можно. Чтобы перенять опыт.

Одна из точек – по соображению Шимингуэя – трактовалась следующим образом: «Ренталл» выгоняет пленку со шрифтами от малого кегля до великого, а редакция вырезает ножницами понравившиеся буквы и составляет заголовки на свой вкус.

– Видите ли, Ольга Робертовна, – обратился к ней сам-Артур. У него по ошибке вместо Ольга Робертовна чуть не вырвалось – пятачок. Видите ли, пятачок. – Видите ли, Ольга Робертовна, в памяти компьютера сидит миллион шрифтов и кеглей. Чтобы их выгнать вам напоказ, нужно сидеть месяц. Само по себе это занятие из серии бестолковых.

– Ну, тогда я пошла.

– Идите, Ольга Робертовна, – сказал на прощание Варшавский, добитый бесповоротной медноголовостью.

Никакого родственного скрещивания с «Губернской правдой» не получилось. Компьютерная верстка была освистана.

– Следует отметить, что инбридинг идет тяжело, – признался Артамонов. – Реакция пациентов – неадекватная. Налицо явная клиника.

– Я шкурой чувствовал, не поймут, – признался Варшавский.

– Один процент интеллигенции, – потряс словарем Орехов.

– Н-да, налицо полное неотражение действительности. Асбест путает «раковые шейки» с раком шейки матки, – сказал Орехов.

– Бардак, как в коммандитном товариществе! – подытожил Артамонов. Придется делать над аэродромом еще один круг.

Газета «Сестра» в планах захвата не значилась. Обе редактрисы идеолог издания Изнанкина и суррогатная мать газеты Флегманова – пришли на поклон незвано, прознав, что по городу рыщут частные издатели, скупающие на корню все СМИ, и в первую очередь те, которые дышат на ладан. Редактрисы пробились в офис «Ренталла», как два нарыва, объединенные одним мозолистым телом.

– Спасите нас! – выпалили они прямо с порога. – Если вы не приберете «Сестру» к рукам, нас надолго не хватит!

– Неужели здесь так сильно похоже на погост, что именно сюда, к нам, вы пришли умирать? – спросил Орехов у «сестер», усаживаясь поудобнее.

Обе дамы были имели форму восточных полушарий и топорщились нестыкующимися частями. Как лбами, упирались они друг в друга Африками, рассеченными нулевым меридианом, а с обратной стороны кололи себя в зад иззубренными островами Фиджи. Будучи равноправными хозяйками газеты, Изнанкина и Флегманова безбожно воевали меж собой на страницах. Ведомственные читатели, которым приходилось просматривать «Сестру» по нужде, советовали перед употреблением разрезать газету пополам. Отчасти поэтому цельная «Сестра» не имела никаких перспектив. Проблемы, которые в разной мере мучили повзрослевших за работой редактрис, вообще не трогали остальных женщин региона.

При ознакомительном контакте с Изнанкиной и Флегмой – так Флегманову звали близкие – дальше обмена мнениями на бытовую тематику у «Ренталла» дело не пошло.

– Посулов давать не будем, – сказал Артамонов. – Покупать вашу редакцию нет мотива. Вы не стоите ни гроша. У вас нет ни помещений, ничего.

– Зато есть торговая марка! – не постеснялась Изнанкина.

– Она не раскручена.

– И еще есть мы! – воззвала Флегма.

– Вас уже не раскрутить, – справедливо отметил Орехов.

– Неужели с нас вообще ничего нельзя заполучить?

– Разве что шанс опрохвоститься.

Через некоторое время вышел в свет поминальный номер «Сестры», и больше женские краски в регионе никто не сгущал. Молодые издатели были у редактрис последней надеждой.

Прекрасная половина области легко пережила крах феминистской газеты, хотя во время переговоров обе барышни – кормило и забрало «Сестры» убедительно доказывали: если единственную в городе женскую газету не спасти, тверитянки запутаются в жизни, побросают семьи, станут поголовно лесбиянками, уйдут в монастыри, поотпускают усы и баки, переполнят дома терпимости, попадут в женские колонии, поскольку, кроме как на страницах «Сестры», им больше негде познакомиться с партнером, поделиться своими переживаниями, достижениями, мужьями, счастьем, муками и адюльтером.

Следующим за партийной газетой шло молодежное издание «Смена». Затея Варшавского выйти на нее с офертой по телефону провалилась – редактор без распальцовки ничего не понял. Сговорились, что он устроит ознакомительный прием, после которого будут проведены деловые переговоры в несколько раутов.

«Смена» заигрывала с демократией. Сотрудники газеты ютились в подвале явно не от жиру. Помещение редакции сдавалось «Тверскому товариществу трезвенников» – аббревиатура «ТТТ» – с целью иметь хоть какие-то деньги. По численности товарищество превосходило редакцию. Зашитые амбалы из товарищества под началом председателя общества Завязьева и под надзором наркологов сутками играли в «Монополию». Плату за аренду редакционных помещений они вносили нерегулярно, поэтому «Смена» выходила с такой периодичностью, с какой возникала потребность устелить бумагой мусорное ведро.

Суровые будни «молодежки» отслеживал подстриженный в скобку редактор Фаддей, при котором газета из органа превратилась в эротический дайджест. Все номера открывались одним и тем же маргинальным коллажем: обезображенное высокой печатью черно-белое тело, подпертое обломком городского пейзажа. Натура для обложки заимствовалась из западных журналов, а текстура была самопальной – сочинял ее сам Фаддей. Слова из него выскакивали, как из комментаторской кабины, – озабоченно и с комсомольским задором. Они сразу вступали в противоречие со всем остальным на полосе, отчего потребительский спрос на газету стремился к нулю.